Старейшины дружно закивали. Их, закоренелых многоженцев, можно было считать экспертами в этом вопросе.
– Звали её Голубая Сойка. Обычная скво, ничего особенного. Я потом видел её в резервации. Тощая, тут ничего и тут тоже, – показал на себе Иеремия. – Но Расколотый Камень в ней души не чаял. И, когда скауты полковника Маккинли окружили его лагерь близ Коттон-крика (это в пятнадцати милях отсюда), он вступил с кавалерией в переговоры, чего раньше никогда не делал. В прежние времена он велел бы воинам бросить баб и детей, налетел бы вихрем и унёсся прочь на своём чубаром дьяволе. А тут, из-за этой самой Сойки, дрогнул. Сдался на почётных условиях: что никого из индейцев не тронут, всех переправят в резервацию. Сам полковник пожал Расколотому Камню руку, скрепляя уговор. И слово своё сдержал – почти. На первом же ночном привале, вон там, у Змеиного каньона, – показал рассказчик куда-то в сторону и вверх, – пока полковник Маккинли спал или прикидывался, что спит, волонтёры выволокли вождя на край обрыва и повесили. За все его кровавые дела и особенно за проколотые уши. На чубарого никто не позарился, хотя конь был первостатейный – пристрелили и даже шкуру не содрали. А всех остальных пленных честь по чести доставили в резервацию… Стало быть, Расколотого Камня вздёрнули 23 августа 1881 года в каких-нибудь пятистах шагах отсюда. Кабы мы знали, что тут стряслось такое чёрное дело, нипочём бы здесь не поселились.
– Воистину так, – вздохнул Мороний, и каждый повторил: «Воистину так».
– История, конечно, к-колоритная, но при чём здесь безголовый всадник?
– Да, ты забыл сказать про голову, Иеремия, – укорил брата апостол.
– Я приберёг это на конец… – Иеремия весь подался вперёд и, уже не актёрствуя, а по-настоящему дрожа от страха, зашептал:
– Там, на самой кромке каньона стояло сухое дерево. Оно и сейчас есть… Волонтёры затянули на шее индейца длинную верёвку и спихнули его вниз. А тело у него было мощное, тяжёлое… Позвонки не выдержали, и на верёвке осталась болтаться лишь оторванная голова с шеей… Старый негр Уошингтон Рид, который был там и видел всё собственными глазами, сразу сказал: «Добра не жди. Индеец вернётся за своей головой». Так оно и вышло. Вождь вернулся. Бродит по долине, ищет то, чего лишился…
Апостол забормотал псалом в обережение от нечистой силы, старейшины подхватили.
– Кто-то из ваших видел безголового всадника собственными г-глазами? – подождав, пока они домолятся, спросил Фандорин.
– Первый раз ночью 23 августа, – подтвердил Мороний и повернулся к старейшине, сидевшему слева. – Иуда, ты был там.
Тот, в отличие от Иеремии, не обладал даром рассказчика.
Почесав пушистую бороду, Иуда нехотя проворчал:
– Рассказывал уже, сколько можно… Ну не спалось мне. Пошёл прогуляться, на луну посмотреть. На обрыве хорошо, ветерок. Вдруг топот. Думаю, кто бы это? А там прямо по краю Он. – Иуда поёжился. – Головы нет. Конь пятнистой масти, как корова. Встал на дыбы, прямо над пропастью, около сухого дерева. Развернулся и ускакал… Ну, я про Расколотого Камня вспомнил. Сердце прихватило. Еле домой добрёл…
Рассказ безусловно заслуживал внимания – люди, подобные Иуде, врать и выдумывать не умеют.
– Всадника видел только мистер Иуда или кто-то ещё? – спросил Эраст Петрович.
– Ещё его видел молодой Саул. То есть это мы так думаем, что видел, – непонятно ответил Мороний.
– Должен был видеть, как иначе? – заметил один из старейшин.
– А все потому что отца не слушал! – воскликнул другой и вдруг завсхлипывал. Соседи обняли его, стали утешать.
– Саул был сыном Мафусаила, – скорбно пояснил апостол, глядя на плачущего. – Самый отчаянный из наших юношей. Никакого страху в нём не было. Теперь вот не знаем, что с ним делать. В освящённой земле хоронить или просто зарыть?
Эраст Петрович слушал нахмурившись. История с Безголовым Всадником выходила менее забавной, чем ему показалось вначале.
– Что случилось?
– Пойдём. Сам посмотришь…
В холодном погребе, который в обычное время, очевидно, использовался для хранения продуктов, на полу стоял неструганый гроб. В нём, со всех сторон обложенный кусками льда, лежал покойник. Только упокоенным он никак не выглядел. На фиолетовом лице застыла гримаса невыразимого ужаса, а глаза хоть и были прикрыты серебряными долларами, но судя по уползшим на середину лба бровям, вылезли из орбит.
– Смотри сюда, – посвятил керосиновой лампой Мороний – с одной стороны, потом с другой.
Оба уха мертвеца были черны от спёкшейся крови,
– Проколоты барабанные п-перепонки? – тихо произнёс Эраст Петрович и поневоле передёрнулся. – Это нельзя так оставлять. Нужно разобраться.
Апостол уныло вздохнул:
– Как разберёшься в дьявольских кознях?
– Так же, как в человеческих. – Стиснув зубы, Фандорин стянул с трупа саван, чтобы найти повреждения. – Нужно установить круг возможных версий, а потом рассмотреть каждую по очереди.
Никаких ран на теле не нашлось.
– Отчего произошла с-смерть?
Старейшины о чём-то перешёптывались. Кажется, опять заспорили.
– От ужаса, – ответил Мороний. – Мы нашли Саула утром близ Змеиного каньона. Он лежал ничком. Ни царапины, только уши проколоты…
Он поднял руку, чтобы братья умолкли.
– Скажи, русский, быть может, ты не веруешь в Бога? – спросил апостол, но не с осуждением, а словно бы с надеждой.
– Это сложный вопрос. Коротко не ответишь.
Старейшина Разис воскликнул:
– Ага, я был прав! Такое может сказать только безбожник! Раз ты не веришь в Бога, значит, не веришь и в Дьявола?
– Не верю, – признался Эраст Петрович.
– Говорю вам, нам его послало Провидение!
Разис повернулся к остальным и снова перешёл на шёпот. Фандорин расслышал лишь полфразы: «Это ещё лучше, чем…»
Непонятно, в чём Разис пытался убедить остальных братьев, но это ему не удалось.
– Как решил, так и будет! – возвысил голос Мороний. – Хватит спорить!
Он достал из кармана часы, многозначительно щёлкнул крышкой, и дискуссия закончилась.
– Время заполночь, а мы встаём рано, – вежливо, но твёрдо обратился апостол к Фандорину. – Мы благодарны тебе, но устав общины не позволяет давать приют иноверцу. Скажи, где нам найти тебя? Возможно, мы обратимся к тебе с просьбой.
– В русской деревне, или в номерах «Грейт-Вестерн», – сказал Эраст Петрович. – В самом деле, пора.
Во дворе ему подвели лошадь, ещё раз принесли извинения и благодарности, но всё это было проговорено в явно ускоренном темпе.
Любопытно, подумал Фандорин и перед тем, как сесть в седло, вытер лоб открытой ладонью наружу, что на тайном языке жестов, принятом у «крадущихся», означало: оставайся, где есть.
По меньшей мере трижды ему сказали, что ехать нужно от ворот налево – так будет короче до изгороди. Настойчиво предлагали провожатого, но Эраст Петрович отбился.
Он действительно повернул налево, но шагов через двести сделал широкий полукруг и снова вернулся к частоколу – однако не к воротам, а в самый дальний угол, вплотную примыкавший к скале.
Спешился на изрядном расстоянии, к тыну подкрался, держась в тени обрыва.
– Сюда, господин, сюда, – шёпотом позвал Маса.
Он поставил один на другой три обрубка брёвен, оставшихся с времён, когда строили стену, и примостился сверху, имея возможность видеть всё, что происходит внутри селестианской крепости.
– Ну что там?
Эраст Петрович сел на землю, опершись спиной о бревно.
– Суетятся. Бегают. Свет в окнах не гаснет.
– Ждут кого-то. Потому и выпроводили меня с такой п-поспешностью. Интересно, кого бы это, в такой час. Подождём.
Помолчали.
Потом японец снова зашептал:
– Господин, в этом селении женщин в несколько раз больше, чем мужчин. Это почему?
Объяснение вызвало у него живейший интерес.
– Если бы мне пришлось на всю жизнь остаться в этой долине, – задумчиво сказал Маса, – я бы не пошёл жить к русским, я бы сделался небесным братом. А вы, господин?
Попытавшись представить себя сначала коммунаром, потом селестианцем, Фандорин поёжился:
– Лучше уж стать Безголовым Всадником.
И рассказал помощнику про легенду и труп в леднике. Маса покачал головой, поцокал языком.
– Да, всякое бывает. Вот в городе Эдо во времена сегуна Цунаёси был похожий случай. Господин Цунаёси любил собак больше, чем своих двуногих подданных, за это его и прозвали Собачьим Сегуном. Он велел построить по всей стране харчевни и постоялые дворы для бродячих псов, а всякого, кто обидит собаку, предавал смерти. И вот однажды бедный ронин по имени Бакамоно Ротаро имел несчастье зарубить мечом дворняжку, которая помочилась ему на кимоно – причём прямо на фамильный герб. Ронина, разумеется, приговорили к харакири, и он выполнил приказ властей, но перед смертью поклялся, что страшно отомстит за бесчестье. И с тех пор на ночных улицах Восточной Столицы завёлся страшный оборотень. От ног до плеч – самурай, а голова пёсья. Как где увидит собаку – неважно, бродячую или с хозяином, сразу выхватывает меч и рубит на мелкие куски. Правда, сук в течке не убивал. Тут в нём верх брало кобелиное начало, и он…
Маса поперхнулся на полуслове и предостерегающе вскинул руку – услышал что-то. Слух у него был острее, чем у господина.
– Кто-то едет? – шёпотом спросил Эраст Петрович, но секунду спустя и сам услышал дальний стук копыт.
Его помощник смотрел в одну точку.
– Человек, – докладывал он. – В чём-то светлом. На лошади. Едет медленно.
Потом вдруг замолчал. Покачнулся на своём шатком пьедестале. Не удержался и полетел вниз. Фандорин едва успел подхватить деревянные кругляши, чтоб не загремели (сам-то Маса приземлился мягко – это у него получалось отлично).
– Ты что?! – зашипел на него Эраст Петрович, но японец лишь разевал рот, пучил глаза и тыкал пальцем в пространство.
Фандорин обернулся и в первый миг тоже обомлел.
Из темноты выплыла серая лошадь, на которой покачивался серый же всадник. Над плечами у него ничего не было – лишь чернота.
– Это он, Расколотый Камень! – прохрипел Маса, перекрестился по-православному и забормотал буддийскую молитву.
– Вряд ли, – заметил Эраст Петрович. – У вождя чубарая лошадь, а не серая. И потом, смотри, селестианцы преспокойно открывают ворота.
Конный поднял руку, и оказалось, что кисти у него тоже нет – один рукав.
– Всем привет! – закричал безголовый сипловатым голосом, который показался Фандорину знакомым. – Вот он я, как обещал!
Видение приблизилось к факелам, и стало видно, что у него есть и голова, и руки – просто чёрные. Это был Уошингтон Рид, темнокожий игрок из салуна.
– Стыдись, – упрекнул Эраст Петрович японца, быстро поставил обрубки один на другой и вскарабкался на них.
Маса, виновато сопя, соорудил себе точно такой же постамент – обрезков вокруг валялось в изобилии.
Они увидели, как негр въезжает в ворота. Во дворе его ждали все семеро братьев, прочие жители селения стояли поодаль, на почтительном расстоянии.
Рид спешился, шепнул что-то на ухо своей серой, раздутой как бочка, кляче, и та сама затрусила к коновязи, уткнулась мордой в мешок с овсом, захрупала.
– Я замечаю, в этих краях лошади гораздо умнее людей, – сумрачно обронил Маса, все ещё переживающий из-за своего промаха.
– Тс-с-с, не мешай.
Очевидно, на селестианских небесах чернокожие за братьев не считались – в дом Рида не пригласили, обошлись без рукопожатий, и разговор происходил под открытым небом. Но о чём толковали старейшины со столь странным собеседником, подслушать не удалось. Говорили негромко, да и расстояние было немаленькое, шагов пятьдесят.
Эраст Петрович приложил к глазам бинокль.
Кажется, Рида уговаривали что-то сделать, а он не соглашался. Лицо у него было угрюмое. Пожалуй, даже напуганное. Негр почесал в затылке (он был без головного убора), помотал головой. Тогда Мороний протянул ему какие-то бумажки. Фандорин подкрутил колёсико. Две купюры, двадцатидолларовые. Отличная вещь восемнадцатикратное увеличение.
Для оборванца вроде Уошингтона Рида сорок долларов – немалые деньги, и всё же чернокожий опять затряс головой. Апостол добавил к двум бумажкам третью.
Рид крякнул, сплюнул, что-то буркнул и взял купюры. Свистнул лошади. Та выдернула морду из мешка и рысцой подбежала. Он легко сел в седло, приложил два пальца ко лбу и шагом выехал за ворота. Старейшины смотрели вслед и крестили воздух.
Упруго спрыгнув на землю, Фандорин приказал:
– Давай за ним. Он едет медленно, не отстанешь. В крайнем случае, немножко побегаешь, тебе это на пользу.
– А где мы с вами встретимся, господин?
– Я поговорю с к-коммунарами и вернусь в Сплитстоун. Буду в гостинице.
Из темноты, в которой скрылся всадник, донеслись заунывные звуки – это Уошингтон Рид затянул какую-то тоскливую ночную песню.
Шурша лаптями, Маса кинулся догонять.
Специалист
Ещё издали, когда вдали только-только показались постройки русской общины, Эраст Петрович услышал крики, а подъехав ближе, увидел мечущиеся меж домов силуэты. Кажется, на улицу высыпало все население деревни, включая детей.
Фандорин, конечно, предполагал, что его возвращения будут ждать с нетерпением, но не ожидал встречи столь бурной и многолюдной. Да ещё с рыданиями!
Ночной ветерок донёс явственные звуки плача, и Фандорин пришпорил лошадь – кажется, в коммуне стряслась беда.
Если подытожить то, что он услышал от доброй дюжины рассказчиков, оставив в стороне эмоции, слезы и негодующие выкрики, история вырисовывалась такая.
Поздно вечером, после ужина, танцев и хоровода, без которого в «Луче света» не обходилось ни одно общественное гуляние, красавица Настасья в сопровождении молодого человека, некоего Саввушки, отправилась к речке, пройтись. Вдруг с того берега, через брод, налетели двое на конях, лица под чёрными платками. Девушку перекинули через седло, её кавалера оглушили ударом по голове и были таковы.
Когда Эраст Петрович потребовал, чтобы его отвели к свидетелю, тот прибавил к этому совсем немногое. Хорошенький юноша с льняными волосами и синими, словно васильки, глазами лежал на кровати. Его голова была обвязана бинтом, сквозь который проступало пятно крови. В комнату набилось множество коммунаров обоего пола, все слушали – не в первый и не во второй раз.
– Сидели на траве, разговаривали… – Голос у Саввушки дрожал, губы подёргивались – не отошёл ещё от потрясения. – Как они подъехали, мы не слышали… Топот, плеск… Я кричу: «Вы что?! Пустите её!» А он меня рукояткой…
– Сам виноват, сам! – ломая руки, закричал Кузьма Кузьмич. – Зачем Настю к речке повёл? Какое ты вообще имел право за ней ухаживать? Ты же несовершеннолетний! Правил не знаешь?
Видно было, что председатель не в себе. Обвинение в адрес несовершеннолетнего Саввушки он повторил ещё по меньшей мере раза три, а под конец разрыдался.
– Что делать, Эраст Петрович? Что делать? – всхлипывал Луков, хватая Фандорина за руку и мешая сосредоточиться. – Вы должны спасти Настеньку! Вернуть её!
Все вокруг повторяли то же самое. Однако, приглядевшись, Эраст Петрович заметил, что женская половина коммуны убивается меньше, чем мужская. Из представительниц мягкосердечного пола глаза утирала лишь Даша.
Когда она заговорила, все замолчали. Похоже, к мнению горбуньи здесь привыкли относиться серьёзно.
– Настю жалко, – сказала она. – Бедная девочка! Но что сделает Эраст Петрович в одиночку против целой шайки? Мы ведь с вами, сестры, не отпустим своих мужей под бандитские пули?
– Ещё чего! Ни за что на свете! – закричали «сестры», а одна, в очках, тонко выкрикнула. – Насилием ничего хорошего добиться нельзя!
Горбунья подняла руку, призывая всех к молчанию.
– Товарищи, ясно одно. Нужно уходить отсюда. И чем быстрее, тем лучше. Оставаться в долине нельзя.
Толпа снова зашумела, но теперь в основном слышались мужские голоса.
– Как уйти? Куда уйти? Все бросить?
И несколько человек возмущённо зароптали:
– А Настя? Бросить Настю? Принципы принципами, но это уж просто подлость!
На того, кто произнёс последнюю фразу, про подлость, немедленно накинулась одна из коммунарок, крайне неинтеллигентным образом:
– Молчал бы, кобель! Восемнадцать лет его кормила, обстирывала, а он к этой вертихвостке сбежал! Так ей и надо!
Начался бедлам – все заговорили разом, перебивая друг друга и размахивая руками. Создавалось впечатление, что семейно-половой вопрос в коллективной общине решён не до конца.
– Ходить можете? – тихо спросил Эраст Петрович у забинтованного. – Пойдёмте. Покажете, где это произошло.
Не замеченные разгорячёнными спорщиками, они выбрались из дома. Единственный, кто увязался следом, – председатель Луков.
Снаружи уже серели утренние сумерки, а пока дошли до речки, совсем рассвело.
– Не подходите близко, – велел Фандорин спутникам. – Где именно вы находились?
– Мы сидели вон там, под кустом.
Судя по примятой траве, не сидели, а лежали, определил Эраст Петрович, но объявлять об этом открытии не стал, чтоб Кузьма Кузьмич снова не впал в истерику. Председатель и без того был почти невменяем.
– Я знаю! – крикнул он. – Я догадался! Вы ведь не верите в Чёрных Платков, правда? Вы подозреваете, что это мормоны нас выживают! Я понял это по вашему поведению. И теперь я с вами согласен. Это они, длиннобородые дикари! Они увезли Настеньку в свой гарем!
– Не думаю, – проговорил сидящий на корточках Фандорин. – Не думаю…
Вот здесь двое конных пересекли речку. След узкой женской ступни – вероятно, Настя вскочила и попыталась убежать. Вмятина, несколько капель крови – это упал оглушённый Саввушка.
Эраст Петрович перешёл через брод на ту сторону.
Так. В кустах лежали два человека, довольно долго. Вокруг – целых шесть окурков. Но окурки не ночные, более давние. Селестианцы точно исключаются – табак для них «сатанинская сера».
Поодаль привязывали лошадей: следы копыт, обгрызанные ветки.
Он вспомнил, как Настя рассказывала про свою утреннюю прогулку и про то, что двое мужчин подглядывали за ней с той стороны. Присмотрели добычу, потом за ней вернулись, а легкомысленная прелестница упростила охотникам задачу – сама вышла к речке. Неудивительно, что на то же самое место: живописная поляна, ивы над водой.
Какое-то время Фандорин шёл по следу. Нашёл на кусте клочок шелка – это платье украденной девушки зацепилось за колючку.
Но там, где кончилась трава и почва стала каменистой, след, как и в прошлый раз, потерялся. Порыскав и там, и сям, сыщик сдался. Прав был Роберт Пинкертон, когда сказал: «Городскому человеку без помощи местного специалиста не обойтись».
Значит, придётся мобилизовать специалиста.
В Сплитстоуне он сначала завернул в гостиницу – умыться, сменить рубашку и узнать, нет ли новостей от помощника.
Портье сказал:
– Вам записка с каракулями от вашего китайца.
– Он японец.
В послании аккуратными иероглифами сообщалось следующее:
_«8_часов_45_минут_утра_восьмого_дня_девятого_месяца._
_Чёрный_человек_в_сарае,_где_живёт_его_лошадь._Сам_он,_похоже,_тоже_там_живёт._Выдул_бутылку_американского_сакэ_и_спит._Караулю._Это_на_задворках_башни_с_колоколом._
_Ваш_верный_вассал_Сибата_Масахиро»._
Выпив на первом этаже кофе (преотвратительного, как, впрочем, повсюду в Америке), Эраст Петрович наведался в указанное место. Путь был недальний, от «Грейт-Вестерна» шагов сто.
Японца он бы нипочём не обнаружил, если бы тот сам не зашипел из стога сена:
– Господин, я здесь. А он там.
Меж сухих стеблей высунулась рука и ткнула коротким толстым пальцем по направлению к ветхому сарайчику, за которым уже начиналась прерия.
Фандорин, неслышно ступая, подошёл ближе и подсмотрел в щель.
Сначала после яркого солнца ничего не разглядел, лишь услышал размеренное хрупанье с подсвистом. Потом глаза привыкли к полумраку, и он увидел в углу непривязанную серую лошадь. Она жевала сено. Подсвистывал же её хозяин, мирно спящий прямо у задних копыт своей клячи, которая предупредительно помахивала длинным хвостом, отгоняя от его лица мух и обеспечивая вентиляцию.
Вдруг серая перестала хрупать, поставила уши торчком и покосилась в сторону Эраста Петровича выпуклым глазом. Мягкие ноздри раздулись. Лошадь повернулась и фыркнула лежащему прямо в лицо. В то же мгновение Уошингтон Рид открыл глаза и сел, а в руке у него откуда ни возьмись появился револьвер.
Эраст Петрович тихонько отступил от стены сарая, попятился.
– Ты что, старушка? – послышалось ворчание Рида. – Соскучилась, что ли? Подрыхну ещё, ночью-то нам не спать…
И, судя по шороху, улёгся снова.
– Глаз не спускать, – шепнул Фандорин, проходя мимо стога. – Вернусь вечером.
Дослушав до конца, специалист ничего не ответил. Откажется, подумал Эраст Петрович, наблюдая, как на обожжённом солнцем лице Скотта вверх-вниз похаживают белёсые брови.
Отхлебнув из бутылки (по счастью, опорожнённой меньше, чем наполовину) «пинк» наконец разомкнул уста.
– Не пойдёт. В письме мистера Пинкертона сказано: «консультации и советы». А тут запросто можно получить пулю. Нет-нет, даже не упрашивайте. – Мелвин стукнул кулаком по прилавку. – Когда речь заходит о моей шкуре, никаких тридцатипроцентных скидок. Пять долларов в сутки, сразу и без дураков. Ясно?
– Ясно, – быстро сказал Фандорин. – Я ещё д-добавлю, если вы меня выведете к логову шайки. Только давайте поторопимся. Нужно скорей выручить девушку из беды.
«Пинк» приложился к бутылке.
– В таких делах торопиться себе дороже. К тому же, как я понял из вашего рассказа, эта красотка не вполне девушка. Терять ей особенно нечего.
Эраст Петрович с трудом сдержался, чтобы не вспылить.
– Как вы можете такое г-говорить? Она уже двенадцать часов в лапах головорезов. Неизвестно, что с ней там делают!
– Как раз известно, – хладнокровно обронил Скотт и осклабился. – Ладно, не сверкайте глазами. Что можно сделать – сделаем.
И, надо отдать ему должное, собрался очень быстро.
Двадцать минут спустя два всадника уже выезжали из Сплитстоуна, держа путь на скалы. Ехали не споро, но виноват в этом был не «пинк», а сам Фандорин – его рыжая пристала и никак не желала идти рысью.
Всю дорогу Мелвин болтал языком, не забывая потягивать виски. Когда бутылка опустела, достал другую.
– …И учтите, приятель: я нанялся только пройти по следу. Воевать с парнями в чёрных платках не буду. Это раньше, в молодые годы, мне всё было нипочём, а теперь надо о старости думать. Ладно, если наповал уложат, а если только покалечат? Кому нужен одинокий инвалид? Слишком много я таких перевидал за свою жизнь. Не хочу подохнуть под забором, как бездомный пёс.
– А как вы хотели бы п-подохнуть? – поинтересовался Эраст Петрович.
Скотт мечтательно улыбнулся.
– На мягкой перине. Чтоб жена держала за руку, а в дверях толпились рыдающие дети. И чтоб, когда повезут на кладбище, ни у одного сукиного сына во всей похоронной процессии не было револьвера на поясе. Эх, приятель! Говорят, есть на свете такие места, где люди ходят по улицам без оружия и где много-много женщин, причём порядочных. Моя беда, что я никогда не умел откладывать деньги, всё спускал на ветер. Мне бы хороший куш. Тысяч пять или десять… Уехал бы к дьяволу. Обзавёлся семьёй. Да только где возьмёшь такую кучу денег? – Он хохотнул. – Разве что поезд грабануть? А что, у меня получилось бы. Только надо не скакать вдоль рельсов, паля во все стороны, как эти болваны Чёрные Платки. Нужно положить поперёк путей дохлую корову, и паровоз сам остановится. А дальше просто. Паровозная бригада мешать не станет, на кой им неприятности? Пассажиров тоже трепать незачем, сколько с них возьмёшь? Нужно сразу к почтовому вагону. Заряд динамита на дверь – это если почтовики добром не откроют. Взять мешки, на которых печать казначейства. И поминай как звали. Проще простого. Проблема одна – толковые напарники. Сколько серьёзных людей погорели из-за кретинов, которые не умеют держать язык за зубами и слишком много пьют. – Мелвин так закручинился, что отпил из бутылки чуть не четверть. – Вот с вами я бы попробовал. Сразу видно, что вы не из болтливых и с нервами всё в порядке.
Тут он подмигнул, и стало ясно, что это, кажется, была шутка.
Русскую деревню объехали стороной, чтоб не терять времени. Мелвин Скотт развлекал спутника лекцией о том, как правильно грабить банки. Оказалось, это ещё проще, чем потрошить почтовые вагоны.
Но стоило партнёрам достичь места, где Фандорин потерял след, как «пинк» замолчал на полуслове, спрыгнул с коня и припал к земле, что-то высматривая.
Отбежал в сторону, где виднелся узехонький проход между двумя каменными глыбами, по-собачьи принюхался.
– Лошадиным потом несёт… Здесь коню не пройти, не задев камень крупом. Ведите моего в поводу. И не жмитесь ко мне, не мешайте.
Смотреть, как работает истинный профессионал, всегда наслаждение.
Куда подевался циничный пьянчуга, битых два часа изводивший Эраста Петровича никчёмной болтовнёй?
Движения Скотта стали экономичными, плавными, пожалуй, даже грациозными. Он то перебегал на несколько шагов вперёд, то замирал на месте, то начинал поводить носом из стороны в сторону.
Никогда в жизни Фандорин не обратил бы внимания на еле заметную зазубрину на каменной плите – а её выбила конская подкова, и по словам «пинка», не ранее минувшей ночи. Потом, ткнув пальцем на обломанную ветку, Скотт свернул влево, где русло высохшего ручья вывело следопытов вверх, на извилистую тропу, поднимавшуюся всё выше и выше. С одной стороны был крутой склон горы, с другой, под обрывом, открывался вид на долину.
Отсюда она была похожа на огромную миску щавелевого супа, в которой яичным желтком плавало ржаное поле общины «Луч Света». Эраст Петрович остановил свою рыжую на самой кромке, чтобы полюбоваться этим шедевром природной кулинарии. Гнедая «пинка» тревожно переступала на месте, дёргая повод, привязанный к луке фандоринского седла. Вдруг она с заполошным ржанием вскинулась на дыбы и скакнула в сторону – из-под её копыт в кусты метнулась длинная пятнистая змея. От неожиданного рывка рыжая тоже шарахнулась, прочь от обрыва, и ценитель прекрасного, едва успев ухватиться за повод, кувыркнулся прямо в бездну.
Ну, бездна не бездна, а саженей пятьдесят пустого пространства под беспомощно висящим Фандориным было, и избежать падения казалось невозможным. С отчаянным стоном рыжая упиралась в тропу всеми четырьмя ногами, но человека ей было не удержать – скользя по камням копытами, лошадь сползала все ближе к краю.
Повод нужно было выпускать. К чему утягивать за собой ни в чём не повинное животное.
Благородный муж никогда не сдаётся, даже если поражение неминуемо. Исключительно из этого соображения, а вовсе не из желания оттянуть гибель, Эраст Петрович вцепился в торчащий из отвесной стены корень, а узду выпустил.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |