Личность Ахматовой, ее творчество и ее судьба представляют собой знаменательное событие в истории русской литературы.

Личность Ахматовой, ее творчество и ее судьба представляют собой знаменательное событие в истории русской литературы.

«Русская Сапфо» с самого начала заявила о себе как талант сильный, самостоятельный и оригинальный - «не поэтесса, а Поэт». Ее имя открыло новую страницу в развитии русской лирики. В 1916 г. молодой Мандельштам писал об Анне Ахматовой: «... в настоящее время ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России»¹.

Ахматова стала «символом величия России» в тяжкое время нашей истории. Ее голосом - одним из совсем немногих несломленных голосов - выговорились обреченные на немоту миллионы убитых и униженных соотечественников.

Нас всегда подстерегает опасность прочитать первые книги Анны Ахматовой только как страницы любовного дневника, как традиционную исповедь женского сердца. А между тем это стихи того же высокого напряжения и той же исторической судьбы, что и лирические шедевры «Я помню чудное мгновенье» Пушкина, «На светские цепи...» Лермонтова, «О доблести, о подвигах, о славе...» Блока, «Любить иных - тяжелый крест...» Пастернака. Это события, пережитые сперва как личные и много лет спустя расширившиеся до философского масштаба. Путь, который по-своему проходят к читателю многие большие художники. Чувство поэта, поведавшего людям о своем потрясенном сердце, его радостях и утратах, обретает характер всеобщей значимости, если перед нами действительно личность.

Глубина проникновения в мир человека, психологическая наполненность лирических миниатюр, похожих на новеллу или даже повесть, выводит стихи из круга, видимого глазом, в бесконечное, волнует присутствием тайны в каждом остановленном поэтом мгновении. Эти произведения влияли на образ чувствования молодых людей. Недаром К. Чуковский писал, что «молодежь двух или трех поколений влюблялась, так сказать, под аккомпанемент стихотворений Ахматовой, находя в них воплощение собственных чувств». Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа 19в. По позднейшему признанию Ахматовой, она всегда мечтала писать прозу, но вслед за мужем творила в рамках акмеизма.

Литературное течение акмеизма (акме - греч., высшая степень чего-либо, цветущая сила), возникшее в начале 1910-х годов, генетически связано с символизмом. Акмеизм возник в русской литературе в период кризиса символизма, в качестве реакции против этого направления.

Акмеисты поставили своей целью реформировать символизм, главной бедой которого с их точки зрения было то, что он «направил свои главные силы в область неведомого» и «попеременно братался то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом». Поэтому - никакого мистицизма: мир должен предстать таким, каков он есть - зримым, вещным, плотским, живым и смертным, красочным и звучащим.

Первой ласточкой эстетической реформы акмеизма принято считать статью М. Кузмина «О прекрасной ясности», напечатанную в 1910 году. Взгляды этого поэта старшего поколения, не являющегося правоверным акмеистом, оказали существенное воздействие на формирующуюся программу нового течения. Статья декларировала стилевые принципы «прекрасной ясности»: логичность художественного замысла, стройность композиции, рациональная организация всех элементов художественной формы.В программной статье «Наследие символизма и акмеизм» (1913) Н. Гумилев называл символизм «достойным отцом», но подчеркивал, что новое поколение выработало иной «мужественно твердый взгляд на жизнь» (так называемый адамизм). Акмеизм, по мысли Гумилева, есть попытка заново открыть ценность человеческой жизни, отказавшись от «нецеломудренного» стремления символистов познать непознаваемое.

ПЕСНЯ ПОСЛЕДНЕЙ ВСТРЕЧИ

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,

А я знала - их только три!

Между кленов шепот осенний Попросил: «Со мною умри!

Я обманут моей унылой, Переменчивой, злой судьбой».

Я ответила: «Милый, милый!

И я тоже. Умру с тобой...»

Это песня последней встречи.

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи Равнодушно-желтым огнем.

(1911)

Ниже дан анализ стихотворения.

Стихотворение относится к ранней лирике Ахматовой. Вошло в состав первой книги Ахматовой «Вечер». Стихотворение о любви. Чувство любви предстает в лирике Ахматовой как необыкновенно богатое и удивительно прихотливое, воспроизводится как переживаемое сейчас, на глазах читателя. В центре стихотворения - женщина, обманутая любимым, «переменчивой злой судьбой». Чувство печали, тоски, тревоги пронизывает все стихотворение. Этому способствует выбранное время года - «шепот осенний, цвет -равнодушно-желтый». Создается атмосфера умирания, смерти: «со мной умри», «темный дом», где горит «желтый» и «равнодушный» огонь, т.е. дом нежилой и светится мертвым светом. Этот желтый равнодушный свет в спальне - месте любви, интимных встреч. И это все прошло, разрушилось. Любовь умерла.

Душевное состояние героини Ахматова передает через внешние детали («на правую руку надела перчатку с левой руки»). Внешне все спокойно («шаги мои были легки»), но внутри ее происходит трагедия («так беспомощно грудь холодела»). Мир рушится. Ни от кого ничего не зависит. И ничего никто спасти не в силе.

Природа в таком же состоянии, и это усиливает психологизм.

По характеру это стихотворение представляет собой то ли поэтическую новеллу, то ли сцену из некоего романа, который как бы предполагается известным читателю. Любовная лирика Ахматовой во многом близка традиционной лирической песне, в центре которой - не- удавшаяся женская судьба. Слово «песня» заявлено уже в названии.

Язык стихотворения прост и лаконичен. В основном одни глаголы и существительные. Предложения простые. Точность передачи образов и чувств. Тут важна каждая подробность, позволяющая передать переливы душевного движения, о котором прямо не говорится. Такие незначительные детали, как, например, перепутала перчатки, говорят о происходящем в сердце героини больше, чем могли бы сказать пространные описания. Это стихотворение - один из примеров поразительной психологической насыщенности стиха, емкости стихового слова.

Слова «беспомощно», «показалось», «шепот» передают внутреннее состояние героини - неуверенность, тревогу, чувство того, что мир оказался непрочным и рушится, кругом остаются призраки.

Для записи в тетради ученикам можно предложить следующее высказывание критика Н. Скатова, наиболее полно и точно характеризующее любовную лирику Ахматовой:

«Велика земная любовь - вот движущее начало всей ее лирики... В одном из стихотворений Ахматова назвала любовь «пятым временем года». Из этого-то необычного, пятого времени увидены ею остальные четыре, обычные. В состоянии любви мир видится заново. Обострены слух и зрение, напряжены все чувства. И открывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир с удесятеренной силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин... Мир открывается в дополнительной реальности: «ведь звезды были крупнее, ведь пахли иначе травы». Поэтому стих Ахматовой так предметен, он возвращает вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимо чего мы в обычном состоянии способны пройти равнодушно, не оценить, не почувствовать».⁶

Стихотворение написано трехсложным размером, анапестом. Чередуются мужская и женская рифмы, что придает стихотворению выразительность и напевность.

О том, что любовная тема в произведениях Ахматовой намного шире и значительнее своих традиционных рамок, прозорливо написал в статье 1915 года молодой критик и поэт Н.В. Недоброво (1882-1919). Он по сути был единственным, кто понял раньше других подлинную масштабность поэзии Ахматовой, указав, что отличительной чертой личности поэтессы является не слабость и надломленность, как это обычно считалось, а, наоборот, исключительная сила воли. В стихах Ахматовой Н.В. Недоброво усмотрел «лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную».

Ахматова считала, что именно Н.В. Недоброво угадал и понял весь ее дальнейший творческий путь.

В военные и революционные годы Ахматова выпустила три книги «Белая стая» (1917), «Подорожник» (1921) и «Anno Domini» (1922). Вообще не много своих книг ей довелось увидеть при жизни. В названных книгах Ахматова в основном остается автором любовной лирики. Да ведь во всей мировой поэзии от Данте до Пушкина лирика в основном любовная. Важно содержание личности, заложенное в стихах, глубина чувства, новое понимание его, которое привносил в любовную лирику каждый крупный поэт, то есть новое понимание внутреннего мира человека, его прав и его свободы. Как сказал А. Твардовский о стихах Ахматовой: «Они отличаются необычайной сосредоточенностью и взыскательностью нравственного начала».

И все же уже тогда Ахматова слышала не только голос любовного чувства. В стихотворении «Июль 1914» есть услышанное ею пророчество:

Сроки страшные близятся. Скоро Станет тесно от свежих могил. Ждите глада, и труса, и мора, И затменья небесных светил.

Только нашей земли не разделит На потеху себе супостат: Богородица белый расстелет Над скорбями великими плат.

Образ Богородицы, церковная символика и лексика литургии является одним из признаков поэтической системы Ахматовой тех лет. Да и не одной Ахматовой, а и Блока, и многих других. В том сказывается народное ощущение приближающегося Апокалипсиса. Приметы народного сознания отмечают многие из тех, кто глубоко понимал Ахматову.

Триумфальному вхождению Ахматовой в литературу был отпущен короткий срок. Вскоре поэзию отодвинули глобальные события - мировая война, русская революция.

Своего рода итогом пройденного Ахматовой до революции пути следует по праву считать ее стихотворение «Мне голос был. Он звал утешно...», написанное в 1917 году и представляющее собой яркую инвективу, направленную против тех, кто в годину суровых испытаний бросил Родину:

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою, Из сердца выну черный стыд, Я новым именем покрою Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух. (Мне голос был. Он звал утешно...)

Стихотворение это знаменательно во многих отношениях. Оно, во-первых, сразу же провело отчетливую линию между Ахматовой и эмигрантами, главным образом «внешними», т.е. действительно покинувшими Россию после Октября. Главное, что отделило Ахматову от эмигрантов, это чувство патриотизма, всегда бывшее очень сильным у нее. Не понимая истинного смысла революции, - и в этом отличаясь от Блока и тем более от Маяковского, - Ахматова, судя по стихам, печатавшимся в 1917-1920 годах, относилась к развертывавшимся перед нею событиям революции и гражданской войны с позиции сложившихся у нее взглядов. Она осуждала гражданскую войну, как осуждала бы всякую войну, причем эта война казалась ей тем более ужасной, что сочеталась с интервенцией иностранных держав и велась людьми, принадлежавших одному отечеству.

Книгами «Подорожник» (1921 г.) и особенно «Anno Domini» открывается новая эпоха в творчестве Ахматовой, уже намеченная, впрочем, в «Белой стае» («Меня, как реку, / Суровая эпоха повернула...»).

Между «Белой стаей» и «Подорожником» - крушение России, гражданская война, голод и нищета, террор, гонение на церковь. Эмиграция друзей и попытки оставшихся «перестроиться», найти себе место при новой культурной политике.

В отличие от многих современников Ахматова сразу видит в советской власти не рассвет новой жизни, не предутренние «сумерки свободы», а - с летописной простотой -«лихолетье». С первых дней огромного, вселенского Горя - Мировой войны (когда, по словам Ахматовой, начался «не календарный, настоящий Двадцатый Век») - она открывает в себе дар эпического поэта.

Мы на 100 лет состарились, и это Тогда случилось в час один... («Памяти 19 июля 1914», 1916г.)

Российская история, а позже и европейская излагаются у нее как череда надгробных плачей, причитаний (похоронные причитания в народной традиции — женское дело): плач об убитых на Первой мировой войне, о расстрелянных на Гражданской.

В поздних стихах Ахматовой, «неизменно подчеркнутых каким-то плотным мраком, рассеяно множество вроде бы мимолетных признаний о «тайном знании», о «последнем часе», «о последнем слое сна», «о незримом потоке бытия», «о бездонных пропастях сознания», о том, что мир, при всем его мраке, видится ей странно прозрачным, так что и сама тьма - прозрачна и потому как бы светла...Такие признания у нее слишком многочисленны и даже по-своему категоричны, чтобы быть случайными. Они, эти признания, создают в своей совокупности особую музыку позднего ахматовского стиха, а кроме того, они так тщательно отгранены и так неукоснительно сформулированы, что действительно похожи на знаки некоего последнего знания о мире, дарованного ей на краю жизни»⁷.

«Мне ни к чему одические рати...», «В сороковом году», «Луна в зените», «Возвращенье», «Вторая годовщина», «Музыка», «Северные элегии», «Летний сад», «Шиповник цветет», «Не стращай меня грозной судьбой...», «Трилистник московский», «Последнее стихотворение», «Царскосельская ода», «Полночные стихи» - вот далеко не полный перечень ахматовских стихотворений, которые можно назвать ее поздней лирикой.

Это лирика впитала в себя жизненный опыт поэта, наследие мировой культуры и русской классики. В этой лирике Ахматова выступает как поэт, сочетающий магию слова с пластикой и музыкальностью и заставляющей их слитно и верно служить содержательному началу.

Едва ли не самое загадочное сочинение Ахматовой - «Поэма без героя». Замысел ее возник еще в конце 1940 года. «Поэма без героя», с ее захватывающим ритмом, богатейшая сложная многоязычная («У шкатулки тройное дно»), таит намеки и секреты: «Но сознаюсь, что применила / Симпатические чернила...» Она вызвала множество толкований, догадок и расшифровок, начиная с прозаических комментариев самой Ахматовой, которые нарочито не проясняют текст.

Поэт пытается установить связь между кануном первой мировой войны и временем перед Великой Отечественной. Счастливое прошлое, молодость автора являются к нему, требуя нового осмысления. Это уже не святой град Китеж: в предвоенном Петербурге совершается какое-то смутное преступление, в котором нет виновных - и все виновны. Последующий ужас российской истории должен получить объяснение именно в происходящем тогда.

Все герои поэмы - ряженые. Перед нами маскарад, карнавал, лица без лиц, одни лишь тени, одни лишь названия, не соответствующие своим прямым смыслам. Но ряженой, маскарадной, призрачной была ведь и сама эпоха 1913 года - с Распутиным, с эпидемиями самоубийств, с предчувствиями конца... Безошибочное художественное чутье продиктовало Ахматовой именно этот сюжет: вереница маскарадных лиц и в центре - самоубийца. Перед нами развертывается карнавал, но за галереей потешных лиц неотступно маячит тень трагедии, подлинная кровь и подлинная смерть. Какою же ценой оплачен этот трагический фарс? Ахматова отвечает прямо: ценой совести. И в сущности ее поэма есть поэма Совести.

Все повествование в поэме от первой строки до последней проникнуто апокалипсическим чувством конца...Этот пафос предчувствия неминуемой гибели передан в поэме могучими средствами лирики.

Все стихи Ахматовой последних лет почти тождественны и по своему смыслу, и по своему облику разбитому и полуобреченному, а может быть и вполне обреченному человеческому миру современности. Как никому из других поэтов, Ахматовой было суждено запечатлеть эту раздробленность,, возможно, знаменующую близкий конец человеческой вселенной, и - ужаснуться ему.

«Реквием».

Поэма - это и лирический дневник Ахматовой, и взволнованное свидетельство очевидца эпохи, и произведение разительной художественной силы, бездонное по своей глубине.

значение слова «реквием: смерть, плач, заупокойная месса и т.д.

По ком звучит реквием у Ахматовой? По сыну? По тысячам скорбящих матерей?

- Можно сказать, что «Реквием» создан взамен всеобщей панихиды по мученикам
советской власти:

Для них соткала я широкий покров

Из бедных, у них же подслушанных слов.

И если зажмут мой измученный рот, Которым кричит стомилльонный народ, Пусть так же они поминают меня В канун моего поминального дня

- Переживаемую ею трагедию Ахматова разделяла со всем народом. И это не
метафора: много часов провела она в страшной очереди, что вытягивалась вдоль мрачных
стен старой петербургской тюрьмы «Кресты». И когда одна сиз тех, кто стоял там рядом с
нею, едва слышно просила: «А это вы можете описать?», Ахматова ответила: «Могу».

Обращаем внимание на этот маленький и, казалось бы, чисто предваряющий поэму Пролог, в котором зримо вырисовывается эпоха. Характерна сама лексика: Ахматову не узнали, а, как тогда чаще говорили, «опознали», губы у женщины «голубые» от холода и нервного истощения, все говорят только шепотом и только «на ухо». Ахматова, стоящая в тюремной очереди, пишет не только о себе, но обо всех сразу, говорит о «свойственном всем нам оцепенении».

Предисловие к поэме - это ключ, он помогает нам понять, что поэма написана, как когда-то «Реквием» Моцарта, «по заказу». Женщина с голубыми губами просит ее об этом, как о последней надежде на некое торжество справедливости и правды. Образ женщины - это образ времени, образ страдания.

Не будет лишним вспомнить «Маленькие трагедии» Пушкина, где «Реквием» Моцарту заказывает безликий «черный человек» - образ смерти или судьбы.

Поэма автобиографична. Ахматова пишет о тех 17 месяцах в страшные годы ежовщины, которые она провела в тюремных очередях. В «Реквиеме» за кровавой пеленой сталинского режима зияет глубинная историческая перспектива - из Ленинграда, Царского Села уводящая в допетровскую Русь и далее - к истокам христианской мистерии. Учащиеся находят в поэме отголоски пушкинско-декабристских мотивов: «каторжные норы», «им я шлю прощальный свой привет». Предстающая перед мысленным взором читателя мрачная, жестокая картина вызывает ассоциации с Апокалипсисом — как по масштабу всеобщего страдания, так и по ощущению наступивших «последних времен», за которыми или смерть, или Страшный Суд:

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад

Трудным и сложным был путь Анны Ахматовой. Начав с акмеизма, но оказавшись уже и тогда значительно шире этого направления, она пришла в течение своей долгой и напряженно прожитой жизни к реалистичности и историзму. Титулованная когда-то званием «Сапфо 20 столетия», она действительно вписала в великую Книгу Любви новые страницы. Её главным достижением и её индивидуальным художественным открытием была, прежде всего любовная лирика. Могучие страсти, бушующие в сжатых до алмазной твердости ахматовских любовных миниатюрах, всегда изображались ею с величайшей психологической глубиной и точностью.

Осень своей жизни Ахматова неслучайно назвала «плодоносной» - все невзгоды и тяготы побеждала неутомимая страсть к творчеству, не затихающая ни на минуту. Николай Рыленков писал: «До самых последних дней поэзия Ахматовой набирала высоту. И в этом одна из удивительнейших особенностей её нестареющего таланта, который всё

о

время рос, мужал, обогащался, ничего не теряя».

В 1964 году Анна Ахматова была награждена международной литературной премией «Этна Таормина» и ездила в Италию. Александр Твардовский присутствовал на церемонии награждения Ахматовой и выступил с короткой речью. Он нашел очень точные слова, чтобы определить суть поэзии Ахматовой: «В лирике Ахматовой никогда не было закономерного эгоизма личности, который обычно бывает присущ лирике, декларирующей свою непричастность к судьбам мира и человечества... Ее поэзия откликалась на великие и трагические моменты в жизни страны с неожиданной силой гражданственности. Между тем, это не было чем-то противоречащим общему духу и тону ее лирики».

Интерес представляет и словесный портрет Анны Ахматовой 60-х годов в воспоминаниях украинского поэта Миколы Бажана, красноречиво передающий необычайное обаяние и благородство, присущие и внешности, и душевному складу поэтессы и придававшие «гармоническую величавость» всему, что она говорила и делала. М. Бажан описывает впечатление, произведенное А. Ахматовой во время вручения ей в Италии литературной премии: «Это происходило под сводами мрачной башни нормандского замка. Расставили и включили прожектора. Проверили акустику. Было душно, шумно, утомительно. Но вот отворилась дверь, и в зал неторопливо и торжественно в сопровождении нескольких человек вошла Анна Андреевна. На нее упали лучи прожекторов. Вся ее фигура выражала спокойное достоинство. По ней не было заметно, чего стоило этой пожилой женщине одолеть крутые ступени высокой средневековой лестницы... Поэтесса стояла величественная, словно королева из легенды. И вся разношерстная публика, которая наполнила зал, независимо от отношения к советским людям, сейчас единодушно поднялась со своих мест, чтобы приветствовать прибывшую с Севера советскую гостью, само появление которой вызвало изумление и восторг. Я любовался ее манерой держаться, ее неторопливыми величавыми жестами, ее осанкой. Длинное платье из коричневого шуршащего шелка облегало ее фигуру, которая, утратив девичью хрупкость и гибкость, запечатленную на портретах Модильяни, Анненкова, Тышлера, приобрела царственную величавость. Поэтесса словно вознеслась над разноликой толпой на недосягаемую высоту...»⁹.

Дата добавления: 2015-08-28