И вот все это стало охватываться формулой о "социализме".
Поэтому с 1930-х годов в советском обществе с нарастающими энтузиазмом и категоричностью провозглашаются официозные формулировки о его победах. Сначала - о победах "основ социализма", затем о "победе в основном", о "полной победе", наконец - уже в послевоенное время - о "полной и окончательной" победе, о "развитом" социализме, когда он становится "необратимым" и выражает "социалистический выбор" всего народа. Такие определения стали распространяться и на другие страны Восточной и Центральной Европы, Азии, втянутые, преимущественно по-большевистски, военным, насильственным путем в единый "социалистический лагерь".
И вот тогда формально провозглашенным основанием-критерием, необходимым для того, чтобы запускать в дело высшее революционное право с использованием всей мощи вооруженных, карательных сил, всей репрессивно-чиновничьей машины, стали интересы победившего социализма, его незыблемость, "окончательный и необратимый выбор" его народом.
Это основание-критерий сказалось на решении ряда юридических проблем, в том числе - конституционных. Само существование, казалось бы, широких социально-экономических и иных прав граждан и тем более их фактическая реализация напрямую связывалась в формулировках юридических текстов (особенно Конституции 1977 года), с тем юридически значимым условием, что они должны соответствовать "интересам социализма".
Но в наибольшей степени, пожалуй, аргумент "социализма", точнее - "угроза социализму" проявил свою большевистскую суть в критических, кризисных ситуациях. Причем, что весьма показательно, прежде всего именно в тех областях отношений, где твердость правовых норм и принципов имеет, казалось бы, неоспоримую значимость, - в межгосударственных отношениях, между странами внутри социалистического лагеря. Ведь туманные брежневско-сусловские рассуждения о достоинствах социалистического строя, а затем "доктрина Брежнева", послужившие основой вторжения вооруженных сил в Венгрию (1956 год) и в Чехословакию (1968 год), и беспощадная расправа с народным сопротивлением, одинаково обосновывались, наряду с некоторыми иными невразумительными доводами, тем, что возникла "угроза социализму". И это будто бы в достаточной мере оправдывает массированные вооруженные насильственные акции братьев-по-социализму во главе с СССР в отношении любой страны социалистического лагеря, коль скоро, по мнению "братьев", прежде всего - лидеров КПСС, подобная угроза социализму возникла.
Аналогичный - "угроза социализму" - аргумент оказался решающим при использовании вооруженных сил для подавления народных протестов и внутри страны Советов - в Новочеркасске.
Да и последняя по времени вооруженная акция (введение войск в Москву в дни августовского путча 1991 года) опять-таки оправдывалась в документах организаторов акции тем, что возникла угроза "завоеваниям социализма".
4. Опоры в идеологии
Итак, принципиальная основы коммунистической философии права коренятся в ортодоксальном марксизме, в большевизме. В более конкретизированном виде они были заложены уже после октябрьского переворота, в 1920-1930 годах, когда торжествовали революционные романтика и фанатизм, идеи "отмирания права", революционного правосознания и революционной законности. Суть такой идеологии заключается в придании высшего значения некоему высшему праву - революционному праву, служащему коммунизму, дающему непосредственное обоснование и оправдание каким угодно акциям в отношении всего общества, всего населения, любых его групп, любого человека.
Ранее уже упоминалось, что такого рода высшее революционное право может быть охарактеризовано как нечто близкое к правосознанию и даже к некоему революционному естественному праву (в которое в обстановке революционных перемен включалось "право свергать тирана", устранять "неугодного правителя", вести "революционную войну" и т. д.).
Но именно - в чем-то близкое к естественному праву, обосновываемое естественным сопротивлением существующему насилию, возведенным во власть, - близкое, но не более того. Ибо, в отличие от естественного права в строгом значении, коренящегося в требованиях окружающих человека естественных факторов, природы, условий жизнедеятельности существ разумных - людей, здесь всё же правообосновывающим базисом революционных акций являются иллюзорные и идеологические догмы, постулаты идеологии (как система идей, пребывающая и саморазвивающаяся в "своей классово-утопической логике"). Та идеология, которая по своим глубоким историческим основам коренится в этике, религиозно-этических представлениях, идеологизированных философских системах и взглядах - таких, как платоновский взгляд на идеальное государство, воззрения Ж.-Ж. Руссо о народном суверенитете, католических представлениях о Спасении, марксистских утопиях о полном коммунизме, для достижения которого все средства хороши и допустимы1.
И не менее значимое здесь то, что указанное "высшее право" как таковое является непосредственным, без каких-либо посредствующих звеньев, основанием для насильственных акций любой мощности и интенсивности - вплоть до ведения войны с использованием всех самых истребительных средств поражения, массированного физического уничтожения врага (например, газов при подавлении крестьянских восстаний), тотального истребления всего и вся, способного оказать сопротивление.
5. Опоры в социальной системе
Философия и практика "высшего права коммунизма" утвердилась как составная часть всего коммунистического эксперимента, созданных в ходе его проведения устоев коммунистической системы, в том числе -
- провозглашенного и упорно проводимого на практике принципа равенства и
- государственной собственности.
О р а в е н с т в е. Коммунистический принцип равенства, как будто бы воспринимающий один из благородных лозунгов французской революции ("свобода, равенство и братство"), реально на практике обернулся тиранической системой - большой бедой для людей, для всего общества.
Ведь равенство людей по своей основе - это совершенно всеобщее равенство "в правовом отношении" - равенство в праве. Равенство перед законом и судом, равенство в юридических возможностях человека, когда при отсутствии каких-либо привилегий у каждого человека существует перспектива достигнуть высокого положения благодаря своему таланту, прилежанию и удаче.
И Кант, помимо всего иного, дал философское обоснование такому совершенному всеобщему равенству в праве, связывая его с равным положением всех людей как существ разумных и с вытекающей отсюда недопустимостью использования человека "всего лишь как средства" (и это по мысли философа предполагает наложение разумом на волю человека известных ограничений, что - внимание! - "для создания общества гораздо более необходимо, чем расположение и любовь"1). Отсюда же - понимание самой возможности фактического неравенства людей, неизбежный ущерб в восприятии справедливости, когда правовой принцип "равной меры" в нашем сознании распространяется на материальное положение человека.
Коммунизм, увы, провозгласил равенство там, где его осуществление соблазнительно, но реально невозможно и на практике ведет ко многим бедам, - равенство во имя социальной справедливости в материальном положении людей (лишь временно, на переходный период оставив принцип распределения "по труду"). И одновременно коммунизм в его ленинско-сталинской трактовке провозгласил неравенство, напротив, там, где оно совершенно недопустимо, - неравенство в праве (разный доступ к власти, разный уровень прав, с одной стороны, "рабочих и крестьян", "трудящихся", с другой - "эксплуататоров", "нетрудящихся", "паразитов" - начало, которое при всех метаморфозах лозунгов и внешних демократических новаций оставалось в принципе неизменным при советской власти и советском праве).
Как это на первый взгляд ни поразительно (хотя по существу - вполне логично), такого рода коммунистическая трактовка равенства и неравенства на практике привела точно к тем же результатам, что и само существо большевизма - к возникновению социальной системы и политического режима бесчеловечной тирании. Ибо на практике стремление коммунистической власти хоть бы к какой-нибудь реализации и оправданию лозунга равенства в положении трудящихся означало введение государственно-обязательных мер по "уравнению" и отсюда утрату стимулов к активности и инициативы у людей, порождение угодничества, прислужничества перед властью - всемогущего владельца жизненных благ, послужило толчком к систематическому применению насилия в экономике, в других сферах жизни общества. И тут же свою негативную роль сыграли принципы организации политического режима как "власти людей труда" и социалистической правовой системы, сразу же узаконивших привилегированный слой людей - сословие правителей, уже формально - через своих активистов, коммунистическую партию, ее вождей - как будто бы уполномоченных на всевластное правление.
О с о б с т в е н н о с т и. Вся история человеческого рода подтвердила, что собственность, которая служит человеку, - это частная собственность1. Только частная собственность (абсолютное право на вещи и интеллектуальная собственность - исключительное право на нематериальные блага) дает ее обладателю наиболее широкие права обладания и в этой связи способна оказывать на него, на его волю и интересы, мощное и многообразное воздействие. Такое воздействие, которое активизирует личность, ее активный творческий потенциал и таким путем приносит благо и самому человеку, и всему сообществу людей. В этих своих качествах частная собственность, хотя и является источником и поприщем ряда негативных сторон в жизни людей, вместе с тем включается, как и право, в жесткие механизмы поступательного развития общества.
Коммунистическая идеология увидела в негативных сторонах частной собственности, а затем и в ней самой главное зло в человеческом обществе. И потому, придав анафеме частную собственность, объявила в качестве основы счастливой жизни людей собственность общественную, прежде всего - государственную, названную в конституциях и законах советского общества "всенародным достоянием".
Между тем реальная жизнь советского общества, в котором была осуществлена тотальная национализация собственности, показала, что сама по себе общественная (и, в особенности, государственная) собственность не стала - как это ожидалось - источником прогрессивного общественного развития, всеобщего благосостояния, а, напротив, породила многие беды, тупики, процессы, ведущие к нарастающему упадку, разложению всей общественной системы.
Здесь надо видеть, что государственная собственность - явление с точки зрения особенностей и черт собственности эфемерное, в человеческом отношении - безликое, неперсонофицированное, "выходящее" лишь на волю и интересы чиновников, властвующих лиц. И потому в известном смысле - мутант, противоестественный гибрид того, что выражает известные стороны власти собственника, и одновременно того, что свойственно произволу государственной власти. В государственной собственности отпадают решающие достоинства собственности как фактора ответственности и стимулирования, и остается та ее черта, которая выражает наиболее полное, абсолютное обладание предметами благами, и, следовательно, при тотальной национализации открывает возможность государственной бюрократической системе осуществлять бесконтрольную деятельность по произвольному распоряжению материальными и интеллектуальными богатствами общества. Словом, - как раз та черта собственности, которая в условиях господства коммунистического режима и "требуется" для осуществления широкомасштабных социальных проектов - создания в быстрых темпах коммунизма - общества всеобщего счастья.
Из этой характеристики государственной собственности следует, что она сама по себе неизбежно предполагает мощное использование власти, создание небывалой по масштабам и всемогуществу бюрократической административной чиновничьей системы, без которой "всенародное достояние" не может ни существовать, ни функционировать. Для нее становится неизбежным применение - взамен естественных стимулов, ранее порождаемых частной собственностью, - систематического принуждения к труду; когда труд становится на одном полюсе рабским, крепостническим, а на другом - административно командным, надсмотрщическим.
В целом же государственная собственность из формы обладания вещами и благами, становится сложной системой отношений, соединенной с властью. В рамках всего огосударствленного хозяйства происходит формирование своеобразной, по-своему уникальной, властно-организационной инфраструктуры собственности (обнажившейся в России при приватизации), включающей:
финансовые потоки из государственной казны, бюджета и формы доступа к природным богатствам;
"точки опоры" во властных органах, открывающих возможность беспрепятственного использования финансовых потоков и природных ресурсов;
обретение природных ресурсов через "приватизацию" предприятий добывающих отраслей.
И все это - наряду с коррупцией, казнокрадством, в обстановке, когда широко распространяется паразитизм, растратность, брошенность объектов, нерадивость и безответственность в хозяйственных делах.
Если принять во внимание эти органические пороки государственной собственности, то само ее создание в качестве основы всего народного хозяйства, вездесущего начала всей жизни общества - это поистине преступление коммунизма перед людьми и Историей. Ее многодесятилетнее существование - национальная беда всей страны. И к тому же - беда в условиях современной России и реформируемого российского общества, когда и после "приватизации" (ваучерного распределения части государственных имуществ, формального акционирования) сохраняется почти все основные звенья ее инфраструктуры и отсюда - все зло государственной собственности, основные свойственные ей пороки.
В этой связи следует заметить, что довольно популярный ныне лозунг "многообразия собственности", когда государственная собственность ставится в один ряд с частной, - ложен, коварен. Государственная собственность изначально, по определению - органически порочна, неэффективна, растратна, бременем ложится на общество. Она может быть оправдана лишь общественной необходимостью, когда общество намеренно во имя устранения иной, более крупной национальной беды, другой, иначе нерешаемой потребности идет на известные жертвы. Ее пороки, неэффективные последствия могут быть смягчены тем, что в режим и порядок ее функционирования могут быть "привиты", всегда с немалыми потерями, отдельные формы и институты, развившиеся в условиях частнособственнических отношений (самоокупаемость, хозрасчет, оперативное управление, хозяйственное ведение). Но только - смягчены, не более. Примечательно, что и после сплошного акционирования, проведенного в России под флагом "приватизации", формально акционированные предприятия - ничуть не меньше, чем предприятия находящиеся на статусе хозрасчета или хозяйственного ведения, - фактически так и остались пребывать в том реальном режиме, который характерен для государственной собственности (разве только - оказались развязанными руки у "директоров", да сами предприятия стали беспрепятственным объектом для игр воротил номенклатурного финансового капитала - отечественного и зарубежного).
Ну, и, возвращаясь к вопросу о государственной собственности как явлению коммунистической системы, не будем упускать из поля зрения те крупные негативные, по сути трагические последствия, которые наступили в России в результате упорного ее насаждения в народное хозяйство, во все сферы жизни, ее использования во имя утопических целей, формирования и упрочения порядков коммунистического всевластия.
Ведь именно на основе государственной собственности в России усилиями тиранического режима было создано искусственное, милитаризованное, маложизнеспособное для мирных условий, террористическое, уродливое общество, названное "социалистическим". Это общество отличалось некоторыми привлекательными сторонами ("порядок", гарантирование минимальных благ для населения, привилегии для науки, образования, способность быстрой мобилизации ресурсов и сил), выполнило фантастическую задачу - создание гигантского военно-промышленного комплекса-колоса, не считаясь с жертвами, обеспечило в военно-экономическом отношении победу в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.
Но коммунистическое общество - общество "социализма" не прошло испытания мирного времени, оказалось бесперспективным в постиндустриальный период экономического развития, модернизации, в мирных условиях все боле обнаруживало свои органические пороки и в такой обстановке раскрыло свою суть - полной несовместимости с общими направлениями мирового развития, с требованиями либеральных цивилизаций, с тем, что в центре жизни самоуправляющегося общества должен стать человек с его высоким достоинством и неотъемлемыми правами, с его правом на собственную судьбу и свое счастье.
А конечный итог бесчеловечного эксперимента в громадной стране, определяющим элементом которого стала государственная собственность, ее использования в утопических целях, действительно трагичен. Первые шаги реформ по демократизации советского общества, начавшихся с середины 1980-х гг., завершились к началу 1990 гг. устранением наиболее жестоких, принудительных, репрессивных устоев коммунистической тиранической системы, мерами по разгосударствлению экономики, введением институтов духовной свободы. То есть - в итоге устранением всего того, на чем "держалось" искусственное общество "социализма", его основа - государственная собственность. И тогда, лишившись своих насильственных устоев, российское общество, деформированное и искореженное коммунизмом, предстало как разрушенное общество. Общество, находящееся в обстановке тотальной разрухи, катастрофы.
5. "Двухэтажное" право: официальная юридическая система и право-невидимка
В результате сложного, многоэтапного развития - развития, которое все время опиралось на коммунистические догмы, на свои непоколебимые опоры в идеологии и социальной системе, в советском обществе сложился поразительный, невиданный в истории (и судя по всему - неповторимый) юридический феномен, которые иначе не назовешь, как двухэтажное право. Право, которое включала в себя два разнородных слоя:
официальную юридическую систему
и право-невидимку - высшее революционное право.
6. Официальная юридическая система
Официальная юридическая система, т.е. система позитивного права, с внешней официально-государственной стороны представляемой в обществе и, в особенности, "во вне" в качестве "советского права", выражало отношение ортодоксального марксизма и большевистской практики к праву в строго юридическом значении - к законам, суду и т.д.?
После Октября 1917 года в официальной науке, пропаганде, господствующем общественном мнении утвердился взгляд о том, что - да, декреты, кодексы, суды, другие институты юриспруденции, пришедшие к нам из прошлого, хотя и являются "буржуазными", но пока нужны революционному пролетариату, нужны впрочем по коммунистическим расчетам - временно, им суждено сойти со сцены, они уже сейчас отмирают.
Вот несколько высказываний правоведов того времени.
В 1918 году А.Г.Гойхбарг, отмечая ущербность и обреченность индивидуалистического буржуазного права, писал: "Окончательный, смертельный удар наносит ему власть нового класса - пролетариата. Во время пролетарской революции это право находится в агонии и заменяется социальным правом переходного периода..."1. Спустя десятилетие другой советский правовед - Ю.Гейман как бы продолжил эту мысль: "Хозяйственное законодательство военного коммунизма, - писал он, - представляет сложный замкнутый круг неправовых по своей природе норм и норм публично-правовых, крайне ограниченных в своем объеме", и, указывая на характер планово-договорных отношений, отметил: "...они просто указывают путь, по которому пойдет хозяйственное право пролетарского государства к неправу, к административно-техническому регулированию, к своей противоположности"2.
Трактовка права как права отмирающего, сходящего со сцены жизни общества, в котором побеждает социализм, была господствующей, доминирующей в коммунистической идеологии, в официальной юридической науке того времени. Более того, к такому пониманию права подстраивались и более общие правовые воззрения. Одним из наиболее влиятельных из них стала "меновая" концепция права Е.Б. Пашуканиса, который в своем обширном исследовании "Общая теория права и марксизм" обосновывал взгляд, в соответствии с которым право вообще строится на основе меновых, рыночных отношениях, и поэтому устранение при социализме товарно-рыночного хозяйства означает также и "отмирание" права3.
Взгляд на право в революционно-российских условиях (резко контрастирующий с линией на возвышение права, характерной для буржуазных революций, для дооктябрьской российской истории) едва ли имел безобидный характер некоего экзотического изыска, простого интеллектуального заблуждения, как это пытаются представить некоторые западные авторы. К сожалению, этот взгляд стал не только отражением наивно-утопических представлений о благостном "полном коммунизме" в облике библейского рая, но и жестко-суровой наукообразной констатацией действительных советских реалий - приниженного, убогого фактического положения правовых форм (положения некоего "юридического уродца") в условиях господства всемогущей партократической власти.
Вместе с тем было бы грубо ошибочным изображать реальное положение дел в юридической системе советской России в одной лишь густо-черной тональности под рубриками "партократическая власть", "тирания" и т. д. В области социального законодательства (трудового, семейного, по социальному обеспечению) в России после 1917 года вводилось немало прогрессивных положений, прежде всего тех, которые направлены на защиту интересов людей труда, малообеспеченных, обездоленных, т.е. положений, отвечающих исконному предназначению права.
На первый взгляд, как будто бы такую же позитивную оценку должно было бы получить и то обстоятельство, что вслед за Конституцией 1918 года, кодексами о труде, о браке и семье в 1922 году принимается Гражданский кодекс, которому - хотелось бы напомнить - принадлежит первостепенное значение в утверждении и в развитии принципов гражданского общества, прав и свобод личности.
Но тут мы как раз встречаемся с одним из коварных свойств советского права, которое уже с того времени станет его неотъемлемой и определяющей особенностью. Суть дела в том, что общепризнанная миссия и престиж гражданских законов (точно так же, как и Конституции) никак не соответствовали в условиях коммунистического партократического господства их фактической роли и реальному значению, создавая тем самым, главным образом, видимость, иллюзию современного и отработанного правового устройства.
Гражданский кодекс был принят в 1922 году исключительно для того, чтобы ввести в жизнь общества нормы и институты, позволяющие каким-то образом упорядочить, ввести в известные рамки собственнические и рыночные отношения, которые стали складываться в условиях нэпа. Только это - исключительно регулятивная цель в коммерческих делах, и больше ничего. В советском обществе даже не возникала, да и не могла возникнуть, задача внедрить во все подразделения общественной жизни принципы и критерии поведения, образующие само содержание гражданского общества - экономическую свободу и юридическое равенство всех субъектов, их возможность самим, своей волей и в своем интересе создавать для себя права и обязанности, нести персональную ответственность за свои действия.
Более того, по прямой, жестко определенной партийной установке, безапелляционно сформулированной Лениным, из кодекса была устранена его душа, его гражданственная и социальная суть - его назначение быть носителем, хранителем и защитой важнейшего устоя гражданского общества и свободного рынка - частного права.
Вместо безусловного, твердого обеспечения самостоятельности и суверенного статуса субъектов гражданского права кодекс открывал возможность для прямого вмешательства органов власти в гражданские правоотношения. Это и случилось в гигантских масштабах, когда гражданские правоотношения были поставлены в полную зависимость от "планов", т. е. от произвольных императивных команд властных хозяйственных инстанций. Верно пишет А.П. Семитко в отношении основного идола социалистического общества - планирования: "Попытки предотвратить закономерно возникающие нужду и анархию с помощью тотального планирования лишь увеличивают то и другое. Насилие, направленное на преодоление хаоса, вызывает только еще больший хаос. Насилие постепенно перерастает в террор..."1.
Да и вся правовая жизнь российского общества получила из уст Ленина твердый настрой - "Мы ничего частного не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное"; и по множеству каналов: и в законодательной работе, и в практической юриспруденции, и в области юридической науки и образования - везде такого рода директивная идеологическая установка была внедрена во все сферы правовой жизни, стала везде непререкаемым постулатом.
Понятно, сам факт издания в советской России Гражданского кодекса, даже при указанной политической интерпретации и идеологической атмосфере, - факт, имевший серьезный положительный эффект. Гражданский кодекс, пусть в урезанном, обкромсанном виде, внес в экономическую жизнь некоторые гражданско-правовые ценности, элементы цивилистической культуры. Тем более, что фактическое содержание кодекса образовали добротные проектные заготовки, сделанные видными русскими цивилистами в дореволюционное время. Деятельность судов по гражданским делам получила известную, относительно твердую и престижную, нормативную основу. Оживились юридическая наука и преподавание цивилистических дисциплин. В середине 1920 годов в России вышел ряд крупных исследований по гражданскому праву. И, быть может, самое существенное состояло в том, в отличие от ряда других областей гуманитарных знаний, где дальнейшее развитие дооктябрьской науки не имело никакой перспективы, здесь в науку, пусть и не на долгое время, вернулся ряд крупных правоведов (таких, как А.В.Венедиктов, М.М.Агарков, Е.А. Флейшиц, С.И. Аскназий, Б.Б.Черепахин и др.), исповедующих - увы, по большей части исподволь, "про себя" - идеалы и ценности дореволюционной прогрессивной юриспруденции, прежде всего - знаменитых русских правоведов, таких как И.А. Покровский.
В целом же, однако, Гражданский кодекс 1922 года не оказал на советское общество сколько-нибудь заметного влияния. Тотально огосударствленная, скованная идеологией и диктатурой жизнь общества оставляла лишь узкие участки реальных отношений (споры между трестированными предприятиями, бытовые сделки, наследственные дела), где гражданско-правовые нормы работали, давали заметный эффект в жизни людей, общества. Да и сам Гражданский кодекс, лишенный своей души - частного права и потому обескровленный, немощный, во многом обрел - как и все право того времени - опубличенный характер, не стал, как говорится, явлением - юридическим документом, который бы выбивался из общего опубличенного массива законодательства советской России и заложил основу для оптимизма в отношении правового будущего российского общества1.
Таким образом, при таких бескрайних возможностях, которые дает для любых действований (в том числе любых экспериментах над обществом) "высшее право", официальная юридическая система требуется только как некоторое вспомогательное, подсобное средство - для обеспечения некоторого элементарного порядка, для прикрытия совершаемых большевистских акций, для придания им некой "легитимности", для некоторого упорядочения существующих отношений, устранения крайностей, известного оправдания, придания - если удастся - какой-то даже респектабельности социалистическому праву. А коль скоро действующие законы, иные нормативные документы, правосудная деятельность для подобных вспомогательных операций не очень-то нужны, то и позитивное право в таком случае вообще оказывается излишним, призванным выполнять некоторую регулятивную и в основном декоративную роль, или даже - таким, что создает ненужные помехи, мешает великому революционному делу.
Вместе с тем, при всех довольно жестких оценках советского права, надо иметь в виду и следующее. Новая полоса развития советского общества, утверждение в нем новых коммунистических идолов (всемогущей государственности, идола социализма) - все это непосредственным образом отразилось на официальной советской юридической системе, вызывало и в ней известную смену координат, символов и лексики.
До 1930-х годов право, существовавшее в советской России, и в официальной пропаганде и в официальной марксистской науке единодушно рассматривалось как не преодоленный еще "остаток прошлого", сохранившееся еще "буржуазное право", которое уже - на радость пролетарской диктатуре - "отмирает". А взамен всего этого, как несравненно более высокое, отвечающее высшим идеалам коммунизма, чаяниям всех народов и всех людей труда, вовсю использовалось и возводилось в самую высокую степень "революционное правосознание", "революционная законность", "пролетарский суд", "права трудящегося и эксплуатируемого народа", а также неюридические формы и институты регуляции - технические нормативы, организационные правила и т.д.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |