она не слушает, делает только то, что хочет. Не драться же с ней. Бэллочка
Львовна, вы не слышали, ей никто не звонил?
- Звонили, даже два раза. Первый раз какая-то девочка, не то Оля, не то
Юля, в общем, Ира ее Люлей называла. А второй раз это был парень, имени не
слышала. Вот после его звонка она и стала собираться.
Все понятно. Люля - это не Оля и не Юля, это Надя Люлькина, лохматая
неопрятная девица, в прошлом году с трудом закончившая школу и работающая
разнорабочей на какомто складе. Все Иринкины приятели были старше нее, никто
не верил, глядя на ее крупную фигуру, пышные формы и отнюдь не невинные
глаза, что ей нет и шестнадцати. Принимали обычно за
семнадцативосемнадцатилетнюю, приваживали в свою компанию, делили с ней
выпивку и курево, лапали как взрослую, а может, и не только... Такие мысли
Наташа старалась гнать от себя, еженедельно проводила с Ирой воспитательные
беседы о вреде ранней сексуальной жизни, верила девочке на слово, когда та
клялась и божилась, что с ней все в порядке, но все равно жила в постоянной
тревоге.
Адреса Люлькиной Наташа не знала, но зато знала, что в школе номер 59
(той самой "гоголевской") учится младший брат Нади. В этой же школе училась
и Иринка, отдавать ее в специализированную французскую школу имени Поленова
покойная Нина категорически отказалась, несмотря на уговоры Наташи, которая
считала, что в школе, где ее все знают и помнят, легче будет контролировать
успеваемость и поведение Иры. Этой же точки зрения придерживалась и Бэлла
Львовна. Ведь уже к этому нежному еще возрасту маленькая Ирочка ясно дала
всем понять: с ее учебой и школьной жизнью будут проблемы, и немалые. Однако
Нина тогда настояла на своем, кричала, что она мать и никому не позволит
диктовать, в какую школу отдавать ребенка, хотя у Наташи были все основания
подозревать, что Нина упрямится исключительно из-за желания сделать
наперекор мнению Бэллы Львовны.
- Куда ты? А обедать? - спросила Бэлла Львовна, видя, что Наташа снова
собирается уходить.
- Извините, Бэллочка, я потом поем, - бросила она на ходу и помчалась в
Староконюшенный переулок.
Только выскочив на улицу и пробежав метров двести, Наташа сообразила, что
сегодня воскресенье и школа закрыта, так что никто не даст ей адреса
Люлькиных. Что же делать? Вспомнив собственное арбатское детство, она решила
все-таки дойти до школы, ведь учебный год начнется через несколько дней,
большинство детей уже вернулось в Москву, но не сидеть же им дома, тем паче
в такую чудесную погоду. Наверняка играют на улицах и в школьном дворе. А
среди играющих вполне можно найти тех, кто знает, где живет шестиклассник
Люлькин.
Надежды ее оправдались. На школьной спортплощадке пацаны гоняли мяч.
- Привет, - Наташа тронула за рукав мальчика лет двенадцати, сидящего на
земле и задумчиво разглядывающего огромный кровоподтек на щиколотке.
- Здрасьте, - буркнул тот, не поднимая головы.
- Слушай, ты случайно Люлькина не знаешь?
Паренек поднял голову и прищурился.
- А вам зачем? Вы из милиции?
- Нет, я из кино. Так знаешь или нет?
- Из кинооо? Это клево. А зачем вам Митяй? Вы его в кино снимать будете?
- Может, и буду, если он мне подойдет. Сначала посмотреть на него надо.
- А чего на него смотреть? Вон он, в воротах стоит. Митяяяй!!! - заорала
раненая жертва футбола. - Вали сюда, дело есть!
Подбежал потный запыхавшийся Люлькин, и уже через пару минут Наташа
узнала, что живут они совсем рядом, в Большом Афанасьевском переулке, что
родители еще вчера уехали "на участок" что-то копать и что Ирка Маликова
совершенно точно пошла к ним, потому что не далее как час тому назад
сеструха Надька выперла его из дома, сказав, что к ней придут гости и чтобы
он не мешался под ногами, а когда он шел от дома к школе, то как раз Ирку и
встретил и даже поговорил с ней.
Квартира, где жили Люлькины, оказалась хоть и отдельной, но находилась в
полуподвальном помещении, и Наташа подумала, что до революции это наверняка
была дворницкая. Она позвонила, стараясь держать себя в руках и думая только
о том, как бы увести отсюда Иру без скандала, чтобы не унижать девочку.
Дверь ей открыл парень лет семнадцати с длинными сальными волосами и
прыщавым лицом.
- Тебе чего? - он выдохнул Наташе в лицо запах нечищенных прокуренных
зубов и дешевого вина.
- Ира здесь? - негромко спросила она.
- Какая Ира?
- Ира Маликова.
- Это которая, черненькая или рыжая?
- Черненькая.
- А, Ирка-Копирка... Ну, здесь, а что надо?
- Почему Копирка? - удивилась Наташа.
- Так черненькая же. Как копирка. И в рифму. Позвать, что ли?
- Позови, пожалуйста.
Она твердо решила без необходимости в квартиру не входить и дурацких сцен
с извлечением малолетки из дурной компании не устраивать. Лучше все сделать
тихо и спокойно, чтобы не вызвать у строптивой Иринки реакции протеста.
Появилась Ира, в Наташиной замшевой куртке бежевого цвета и в ее же
брюках. Глаза ее лихорадочно блестели, то ли от вина, то ли от возбуждения,
то ли от поднявшейся температуры. Увидев Наташу, она отшатнулась в испуге.
- Что ты здесь делаешь? Как ты меня нашла?
- Нужно было - и нашла. Ириша, надо домой идти, - как можно миролюбивее
произнесла Наташа, борясь с желанием схватить девчонку за руку и потащить за
собой.
- Не хочу. Мне здесь нравится, здесь весело. Чего дома сидеть? Тоска
одна. Бэлла явилась, теперь воспитывать будет по сто раз в день.
- Зайка, ты нездорова. Ты еще не поправилась настолько, чтобы гулять со
своей компанией. У тебя очень плохие швы, разве ты забыла, что доктор
говорил? Если ты будешь убегать из дома, не дождавшись, пока все заживет,
раны так и не затянутся, а потом появятся некрасивые шрамы. Останешься
уродиной на всю жизнь, ни перед одним мужчиной раздеться не сможешь, на пляж
в купальнике не выйдешь. Ты этого хочешь? Пойдем, зайка, пойдем. Потерпи
немножко, вот поправишься окончательно - и гуляй где захочешь. Иди скажи
своим друзьям, что у тебя бабушка заболела, сердечный приступ у нее, и за
тобой пришла соседка, надо помочь. Давай, - Наташа легонько подтолкнула
девочку туда, откуда доносилась громкая музыка и веселые голоса подвыпившей
молодежи.
Ира, как ни странно, поддалась на уговоры. По дороге домой Наташа
беспечно щебетала, рассказывая о том, как ездила к детям, и какой смешной
Сашка - поставил Алешу караулить ее возле пролома в заборе, и какой
трогательный Алешка - собирался заплакать, узнав о смерти дедушки, но не
решился делать это в одиночку, без братика. Она боялась спугнуть Иру, потому
что понимала: одно неверное слово - и та сорвется и снова убежит в Большой
Афанасьевский, в этот тухлый сырой подвал. И что, бежать за ней следом,
хватать за руки, кричать? Чудовищно!
Войдя в квартиру, Наташа сразу сказала:
- Давай зайдем ко мне, все равно тебе переодеться нужно.
Она буквально втолкнула Иру в свою комнату и быстро заперла дверь изнутри
на ключ.
- Зачем ты взяла мои вещи? - все еще спокойно спросила Наташа. - Тебе
что, надеть нечего?
- Так мне же трет, Натулечка, - жалобно проблеяла Ира. - У меня же швы,
сама знаешь. А твои вещи на размер больше, мне в них не больно. А ты что,
рассердилась, что я твою куртку взяла? Ты же мне всегда разрешала свои вещи
надевать, даже сама предлагала.
- Понятно.
Наташа помолчала, собираясь с мыслями.
- Значит, так, Ирина. Если ты не понимаешь человеческих слов и
человеческого обращения, мне придется применять к тебе крайние меры. До
первого сентября ты будешь сидеть дома, вот в этой комнате, под замком.
Выходить будешь только на кухню и в туалет, и только тогда, когда тебе
разрешат. Первого сентября пойдешь в школу, и если не дай бог ты позволишь
себе хоть один глоток вина, хоть одну затяжку сигаретой, имей в виду - я
тебе больше не сестра. Делай со своей жизнью что хочешь, но на мою помощь не
рассчитывай.
- А ты мне и так не сестра, - дерзко ответила Ира, сердито сверкнув
глазами. - Нечего тут из себя строить.
- Я тебе больше, чем сестра. А ты будешь сидеть в этой комнате и думать о
том, в какую историю ты попала и почему это произошло. Ты уже забыла, как ты
плакала, называла себя дурой и клялась мне, честное слово давала, что будешь
вести себя нормально? Забыла, да?
- Ничего я не забыла, - буркнула девочка.
- А если не забыла, так почаще вспоминай о том, что с тобой случилось, и
радуйся, что по чистой случайности ты осталась жива. Если будешь продолжать
шляться с пьяными компаниями, вместо того, чтобы учиться, то очень скоро
попадешь в очередную неприятность, только в следующий раз все может
закончиться гораздо хуже. И еще одно запомни: я - твоя сестра, а Бэлла
Львовна - твоя бабушка. И то, что мы говорим, для тебя должно быть
обязательным.
- У меня своя бабушка есть, - Ира упрямо вздернула подбородок. - И нечего
мне навязывать эту... Мне такие родственники не нужны.
Наташа зажмурилась на мгновение, чтобы не дать выплеснуться охватившей ее
ярости. Ах, мерзавка, Полина Михайловна, ах, старая пьяная дрянь,
сумела-таки заразить девочку своим антисемитизмом.
- Если ты, - она говорила медленно и с трудом, изо всех сил сдерживаясь,
чтобы не заорать, - если ты еще раз позволишь себе сказать что-либо
подобное, я тебя убью. Запомни это.
Она так же медленно и осторожно вышла из комнаты и повернула ключ в
замке. На этот раз снаружи. Все хорошо, все в порядке, она сумела не
сорваться на визг и площадную брань, она удержалась от того, чтобы ударить
Иру, хотя видит бог, как ей этого хотелось в последний момент. Ей удалось
найти ее и привести домой без громких криков и пошлых сцен. Все хорошо, все
в порядке, все хорошо, все в порядке...
Перед глазами плыли темные круги, виски сжало горячими тисками. Почти
наощупь Наташа добрела до комнаты родителей, вошла туда, открыла дверцу
серванта, схватила первую попавшуюся под руку тарелку и с остервенением
швырнула ее в стену. Глуховатый стук осыпавшихся на паркет осколков отрезвил
ее, темные круги исчезли, раскаленные тиски разжались. Она рухнула на диван,
обхватив голову руками. Боже мой, что же делать, как уберечь Иринку, как
сохранить ее? Да что же это такое, в четырнадцать лет ведет себя как... И
никто с ней справиться не может. Ведь на грани жизни и смерти балансировала,
уже ТУДА заглянула, чудом спаслась - и никакого толку. "Марик, милый мой,
дорогой Марик, как хорошо, что ты уехал и не видишь, каким уродом растет
твоя девочка, твоя случайная дочь, - Наташа снова мысленно разговаривала с
ним. - Ты просил меня заботиться о ней, не бросать ее, и я тебе это обещала,
но разве ты мог предполагать, на какую каторгу меня обрекаешь? Ты же не мог
знать, что Колю посадят, что Нина погибнет, что старая дура Полина
окончательно сопьется и свихнется и что твоя дочь превратится фактически в
мою дочь, потому что никто, кроме меня, о ней заботиться не станет, и
никому, кроме меня, она не будет нужна. Она даже твоей маме не нужна, и я не
могу ее винить за это. Твоя мама все душевные силы истратила на то, чтобы
пережить твой отъезд, который был для нее равен твоим похоронам, у нее
больше не осталось внутреннего ресурса на то, чтобы переживать за твоего
внебрачного ребенка."
Она почувствовала, что голодна, но не было сил встать. Нет, надо взять
себя в руки, через "не могу"... Как любит говорить Инка, "не могу" живет на
улице "не хочу". Она должна захотеть встать, пойти пообедать, ведь Бэллочка
так старалась, готовила, хотела ее накормить. И ее, и Иринку, и старую дрянь
Полину, которая вовсе не заслуживает того, чтобы Бэлла для нее готовила.
Сама Полина и пальцем не пошевельнет, прикрывается возрастом и немощью,
места общего пользования не убирает, в магазин за продуктами не ходит. Живет
с внучкой на две пенсии и алименты, которые то приходят регулярно, то не
приходят по нескольку месяцев. Ту пенсию, которую Иринка после смерти матери
получает как несовершеннолетняя "по случаю потери кормильца", Полина отдает
Наташе, чтобы та покупала продукты и кормила ее и внучку, свою же пенсию
потихоньку пропивает. Алиментами тоже распоряжается, как бог на душу
положит, то Наташе отдаст, чтобы купила Иринке новую одежду, а то и в свой
карман сунет. Бэллочку ненавидит люто, однако же еду из ее рук принимает не
то что безропотно, а даже и с удовольствием.
На кухне Наташа обнаружила кастрюлю с куриным бульоном и сковородку с
запеканкой из вермишели с яйцом. Пообедав, она помыла посуду и постучала в
дверь к Бэлле Львовне.
- Бэллочка Львовна, спасибо за обед, я поела.
Соседка отвлеклась от телевизора и сделала приглашающий жест рукой.
- Заходи, Наташенька, идет прелестная старая комедия.
Теперь телевизоры были в этой квартире у всех, а в семье Казанцевых -
даже два, один у родителей, второй - у Наташи, хороший, цветной, с большим
экраном. Но по сложившейся с давних пор привычке она любила смотреть
телепередачи у Бэллы Львовны, хотя у той телевизор был еще черно-белый, но
уже не тот старенький, с крошечным экранчиком, а более новый, "Березка".
- Тогда я сделаю чай? - полуутвердительно спросила Наташа.
- Конечно, золотая моя.
Они вместе досмотрели "Сердца четырех", обсудили сходство и различия
между старыми и новыми комедиями, поговорили о романе актрисы Валентины
Серовой и писателя Константина Симонова. Наташа посмотрела на часы и
поднялась.
- Пойду Иринке лекарство дам. И в туалет ее выведу.
Бэлла Львовна непонимающе посмотрела на нее.
- Я не успела вам сказать. Я ее привела домой и заперла в своей комнате.
Пусть посидит и подумает над своим поведением.
- Ну что ж, золотая моя, тебе виднее, какие методы воспитания применять к
ней.
- Вы меня не одобряете? Считаете, что надо по-другому?
- Золотая моя, если бы я знала, как и что надо делать с нашей девочкой,
мне бы дали Нобелевскую премию. Ни в одной стране мира не могут справиться с
проблемой подростковой социализации. Чего только ни придумывают, а все равно
ребенок соблазняется прелестями взрослой жизни и пытается их вкусить, не
накопив необходимого для этого интеллектуального потенциала. Отсюда и все
беды. Никакими силами невозможно заставить подростка наслаждаться
преимуществами своего возраста, он хочет стать взрослым быстрее, чем идет
время и накапливается жизненный опыт.
- Вы хотите сказать, что я напрасно... Что я зря трачу силы, у меня все
равно ничего не получится?
- Золотая моя, напрасно ничего не бывает. И зря тоже ничего не бывает.
Все идет на пользу, из всего извлекается новый опыт и новые знания. Просто
не нужно обольщаться. Иринка - педагогически запущенный ребенок с дурной
наследственностью, у нее в роду как минимум два поколения пьющих,
легкомысленных и безответственных людей, которые к тому же окружали ее в
раннем детстве с самого рождения, а ты хочешь, чтобы она была такой же,
какой была в ее возрасте ты. Этого не будет, просто прими эту истину и
смирись с ней.
- Но в ней есть и другие гены, - осторожно заметила Наташа.
- Вероятно, они оказались слишком слабыми. Как и мой сын, - грустно
усмехнулась Бэлла Львовна.
- Почему вы считаете, что Марик - слабый? Это не так!
Наташа сама не заметила, как кинулась защищать свою первую любовь. Никто
не имеет права его критиковать, он был и остается самым лучшим!
- Потому что у него не хватило сил на то, чтобы преодолеть свой эгоизм, -
жестко ответила Бэлла Львовна. - Человек может и должен стремиться жить
лучше, в этом нет ничего стыдного. Но он знал, что я не поеду с ним, что я
не смогу оторваться от города, в котором родилась и прожила всю свою жизнь,
не смогу оторваться от людей, с которыми много лет дружила, не смогу
оторваться от языка, на котором всю жизнь говорила, думала, на котором
писала письма его отцу на фронт. Марик все это знал, и у него был выбор:
остаться здесь, жить хуже, но сохранить материнскую любовь, или уехать, жить
лучше, но этой любви себя лишить, расстаться с матерью задолго до того, как
она умрет своей смертью. Я радуюсь за своего сына, за то, что у него все
хорошо сложилось, он успешно преподает в университете, много зарабатывает, у
него чудесные дети, достойная жена, большой дом. Я не сержусь на него за то,
что он уехал. Просто я теперь знаю, что воспитала сына, который считает, что
все это весит больше, чем любовь матери. Такой результат не делает чести ни
мне, ни ему. Но исправить это невозможно, это нужно просто принять и
смириться. Иди, золотая моя, - голос ее внезапно смягчился, - выведи свою
пленницу в туалет, и не слушай меня, а то я тебе такого наговорю...
Наташа была настолько ошарашена, что даже забыла сердиться на Иринку. Она
молча открыла комнату и машинально произнесла:
- Сходи в туалет и поешь, обед на кухне.
А сама все продолжала думать о словах Бэллы Львовны. Марик уехал
двенадцать лет назад, и только сегодня впервые соседка сочла возможным
что-то сказать об этом. Наташе и в голову не приходило, что Бэллочка так
относится к этому и считает своего сына эгоистичным и слабым. Интересно, а
как Наташа отнеслась бы к тому, что кто-то из ее мальчиков, Сашенька или
Алеша, захотят уехать от нее навсегда? Не просто уехать, а уехать так, что
они никогда больше не увидятся? Неужели Наташа тоже считала бы, что они
променяли материнскую любовь на все эти блага? От мысли, что когда-нибудь
придется расстаться с сыновьями, Наташу буквально передернуло. Нет, это
невозможно. Она никогда не сможет оторваться от них, она без них дышать не
сможет, задохнется в первую же минуту.
- А что мне поесть? - вывел ее из задумчивости голос Иры.
- Разогрей бульон, там запеканка на сковородке.
- Я не хочу бульон!
- Не хочешь - не ешь, - равнодушно ответила Наташа. - Решай быстрее, в
твоем распоряжении ровно пятнадцать минут.
- А потом что?
- А потом опять пойдешь под замок.
- Сволочь! - почти выкрикнула Ира.
- Еще раз произнесешь это слово - пойдешь под замок без обеда, - холодно
ответила Наташа. - Я засекаю время.
Она демонстративно посмотрела на часы и уселась в свой уголок, наблюдая,
как Ира, гремя посудой, разогревает и ест обед, приготовленный Бэллой
Львовной.
* * *
Чиновник с киностудии смотрел на Наташу одновременно неодобрительно и
сочувственно.
- Наталья Александровна, вы самито понимаете, что вы тут понаписали?
- Понимаю. Вам не нравится мой сценарий?
- Да нет, сценарий хороший, я бы даже сказал - замечательный сценарий.
Есть динамизм, драматизм, тонкие наблюдения. Но он идеологически не
выдержан.
- В чем он не выдержан? Вы хотите, чтобы в этих фильмах голос за кадром
цитировал материалы съезда КПСС или последние постановления ЦК партии?
- Ох, Наталья Александровна, Наталья Александровна, - чиновник
укоризненно покачал головой, украшенной сверкающей лысиной, - как же с вами
трудно разговаривать. Ну вот смотрите, что вы пишете.
Он открыл папку и принялся быстро перебирать страницы, поля которых были
сплошь исчерканы синим карандашом.
- Ну вот, например: "Все дети мечтают поскорее вырасти и стать взрослыми.
Осуществляя эту мечту, они часто делают глупости и попадают в беду. И нигде
в мире еще не придумали средства от этой болезни." Ну? - он снял очки,
швырнул их на рукопись и уставился на Наташу. - Что это такое, я вас
спрашиваю?
Голова у нее болела, причем болела постоянно уже недели две, эта
непрекращающаяся боль вымотала ее и лишала способности быстро реагировать на
слова собеседника.
- А что это такое? - тупо повторила она вслед за лысым чиновником. -
По-моему, это закадровый текст.
- А по-моему, это идеологическая диверсия, уважаемая Наталья
Александровна. И вы как член партии не можете этого не понимать.
- Господи, да почему? Какую вы видите тут диверсию?
- Какую диверсию? А вот я вам сейчас покажу, какую. Значит, вы считаете,
что асоциальное поведение подростков - это нормально?
- Нет, это, конечно, плохо, - торопливо возразила Наташа, - но это
неизбежно.
- То есть вы хотите сказать, что если нигде в мире не придумали средства,
как бороться с правонарушениями несовершеннолетних, значит, этого средства
не существует.
- Ну... примерно так. Да, так. Я и пыталась объяснить, почему этого
средства не существует... Потому что девиантное поведение подростков -
следствие естественных процессов взросления, а с естественными процессами
бороться невозможно. Понимаете?
- Понимаю, понимаю, как не понять. Кстати, что это за словечко вы сейчас
употребили? Деви... Дели...
- Девиантное поведение?
- Вот-вот. Откуда вы взяли этот термин?
- Из криминологии. Я специально прочла учебник по криминологии, этот
термин означает "отклоняющееся от нормы поведение".
- Учебник наш, советский?
- Нет, американский, переводной. Издан в издательстве "Прогресс".
- Ах, американский... И как фамилия автора?
- Фокс. Вернон Фокс. Между прочим, если бы теории Фокса были реакционными
и буржуазными, этот учебник бы не перевели и не напечатали у нас. И я
полагала, что могу полностью доверять ему и опираться на то, что там
написано.
- Наталья Александровна, в нашей стране публикуют такие учебники не для
того, чтобы по ним учились, а для того, чтобы все воочию могли убедиться,
как буржуазные ученые создают свои теории, чтобы поставить их на службу
реакционной загнивающей морали. Вы вступили в партию, если я не ошибаюсь,
восемь лет назад...
- Девять, - поправила его Наташа, с ужасом понимая, что из-за истерзавшей
ее многодневной головной боли не может уловить, куда он клонит, и поэтому не
в состоянии правильно отвечать.
- Девять лет назад? Сколько же вам тогда было?
- Двадцать.
- Нда... Похоже, в парторганизации ВГИКа поторопились с вашим приемом в
члены КПСС, вы даже сейчас, девять лет спустя, остались совершенно незрелым
человеком с неразвитыми идеологическими установками.
- Я вас не понимаю, - в отчаянии почти прошептала она. - Я не понимаю,
что такого плохого и неправильного я написала.
- Ну хорошо, - вздохнул чиновник, - если вы действительно не понимаете,
придется вам объяснить. Шаг за шагом.
- Объясните, пожалуйста. Я, честное слово, не понимаю.
- Все подростки хотят поскорее стать взрослыми, так? Все без исключения,
во всем мире и при всех экономических и политических режимах. Так?
- Да, так.
- И в нашей стране тоже. Так?
- Да.
- Следовательно, определенная часть наших советских школьников
обязательно и неизбежно будет совершать неосмотрительные поступки. Так?
- Да.
- Они будут делать глупости, и часть этих глупых поступков неизбежно
окажется преступлениями. Так?
- Да, правильно.
- Иными словами, определенная часть наших советских школьников, наших
пионеров и комсомольцев, неизбежно станет преступниками. Верно?
- Совершенно верно.
- И средства бороться с этим нет?
- К сожалению, нет.
- Ну вот видите, Наталья Александровна, что у вас получается! Получается,
что преступность искоренить невозможно. А как же программные указания
партии, нацеленные на постепенное полное искоренение правонарушений и
преступности в нашей стране? А как же теория научного коммунизма, которая
гласит, что по мере построения коммунистического общества и развития
коммунистической морали преступность исчезнет? У вас что было по научному
коммунизму? Не удивлюсь, если вам на экзамене поставили
"неудовлетворительно".
- Мне поставили "отлично". Вы правы, Юрий Петрович, так далеко, как вы, я
в своих логических построениях не заходила, и это моя ошибка. Я слишком
поверхностно отнеслась к проблеме, а теперь, после ваших объяснений, я вижу,
что поторопилась с выводами. Позвольте, я редакционно поправлю текст. Это не
займет много времени.
Лысый чиновник с подозрением посмотрел на нее, потом перевел взгляд на
лежащую перед ним папку со сценариями пяти документальных фильмов о
проблемах подростков и молодежи.
- Сроки поджимают, Наталья Александровна. Сегодня у нас четвертое
октября. Сколько вам нужно времени, чтобы устранить все замечания?
- Два дня, Юрий Петрович. Через два дня я принесу поправленный текст.
- Значит, шестого октября, - он сделал пометку в настольном перекидном
календаре. - Ну что ж, Наталья Александровна, я рад, что наша беседа прошла
столь плодотворно и что вы меня поняли.
- Я все поняла, - Наташа постаралась, чтобы голос ее звучал виновато и
искренне, хотя никакой вины она за собой не чувствовала и лихорадочно
пыталась придумать, как редакционно изменить текст таким образом, чтобы
обмануть бдительного стража идеологической чистоты и в то же время сохранить
мысли, которые родились у нее под влиянием разговоров с Бэллой Львовной и
которые она считала необходимым донести до всех. - Большое спасибо за ваши
замечания. До свидания.
Она выскочила из здания киностудии с папкой в руках и бросилась ловить
такси. Уже половина второго, чиновник назначил ей на десять тридцать, а
принял только в четверть первого, промурыжил в приемной почти два часа. Она
катастрофически опаздывала на прием к Грише Гольдману.
В такси голова разболелась еще сильнее, от едва ощутимого запаха бензина
Наташу начало подташнивать. Все это - и непрекращающаяся головная боль, и
непереносимость езды в машине - были очевидными для нее признаками
беременности. Точно так же она чувствовала себя, когда была беременна
Сашенькой, а потом Алешей.
* * *
При виде Наташи, гинеколог расплылся в улыбке, а работающая с ним
медсестра тут же достала из деревянного ящичка Наташину карту.
- Нус, светило советского кинематографа, с чем пожаловала? Моя Инна
Борисовна сказала, что ты опять рожать собралась.
- С твоей помощью. Гриш, посмотри, я кажется действительно беременна. И
по времени задержки, и по самочувствию.
Закончив осмотр, Гольдман снял перчатки, бросил их в корзину, вымыл руки.
Наташа оделась и, сидя у стола, вопросительно смотрела на него. Гриша
никогда ничего не говорил во время осмотра, и по выражению его лица
невозможно было понять, что он там нащупал - будущего ребенка,
злокачественную опухоль, эрозию матки или вообще ничего.
- Ну что тебе сказать, любимая подруга любимой жены? Десять недель как
одна копеечка. Сходится?
Наташа быстро подсчитала: папа умер двадцатого июля, на девять дней
приезжал Вадим и пробыл в Москве до 1 августа, сегодня четвертое октября.
Действительно, ровно десять недель.
- У тебя что, календарь в пальцы вживлен? - пошутила она. Гольдман
довольно рассмеялся, он и в самом деле умел удивительно точно определять
сроки беременности и радовался как ребенок, когда это замечали и делали ему
комплименты.
- Так что, подруга жены, ставить тебя на учет или на аборт направлять?
- Какой аборт? - возмутилась Наташа. - С ума сошел? Ставь на учет, будем
рожать.
Григорий стал серьезным, полистал Наташину карту, бегло просмотрел свои
записи - он вел их во время двух предыдущих беременностей.
- Хорошо подумала? У тебя ведь уже двое, - осторожно произнес он.
- Слушай, муж любимой подруги, если мне нельзя рожать по медицинским
показаниям, мы будем это обсуждать. Если со мной все в порядке, то обсуждать
нечего, - твердо ответила она. И улыбнувшись, добавила: - Мы с Вадиком еще
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |