Понемногу начал записываться новый альбом. Но бедлам в студии и неразбериха в личных делах определили и соответствующий стиль работы. Ни одна песня теперь не писалась ими вчетвером. Джон работал сам по себе, притаскивая в студию своих знакомых музыкантов, Пол – своих. К чему-то приложил руку и Мартин.
Записывая свою песню «While My Guitar Gently Weeps»[118], Джордж нашел смелость признаться себе, что его техника игры по нынешним временам недостаточна, и тогда нежно заплакал вовсе не его инструмент, а гитара Эрика Клэптона.
Самым ненужным чувствовал себя в сложившейся ситуации Ринго. Иногда, придя в студию, он находил себе работу. Но когда не приходил, никто не возмущался. Оказывалось, что его прекрасно заменил кто-нибудь другой. С одной стороны, Ринго хотелось работать. С другой, при подобном раскладе, гордость не позволяла ему продолжать считать себя частью «великих „Битлз“».
Однажды с этим вопросом он явился к Джону с Йоко. Они все еще жили в его доме, и больше всего Ринго боялся, что Джон истолкует его порыв превратно. Так, само собой, и получилось.
– Я решил уйти из группы, – объявил Ринго.
– И что нам теперь? Выметаться? – спросил Джон обреченно. После бурной ночи его мучили «ломки».
– Я не про то, – насупился Ринго. – Просто я заметил, что у вас-то с Полом и Джорджем тесная компания, а я – лишний.
– Да? – искренне поразился Джон, – а я-то думал, что это у вас троих тесная компания.
Но Ринго не поверил ему.
– Мне все время платят какие-то деньги, – продолжал он. – И не маленькие. Я, конечно, не против, но я же ничего не делаю, и когда-нибудь вы скажете мне: парень, а за что это ты их столько получил?
– С чего ты взял? Ты же наш барабанщик.
– Я плохой барабанщик. Не такой, какой нужен «Битлз». Да вы и сами все время других приглашаете.
Джон не был расположен к дискуссии.
– Я против таких разговоров, – сказал он. – Остальные, думаю, тоже. Но, если хочешь, обсуди и с ними…
Линда уехала в Америку, и Пол, которому без нее было ужасно одиноко, встретил Ринго так радушно, что тот вдруг понял, что не может говорить с ним на грустную тему.
– Привет, – поздоровался он.
– Привет! – излучая радушие, вскричал Пол. – Вафли любишь?
– Вафли? – удивился Ринго. – Люблю.
– Я вафельницу купил, – пояснил Пол. – Как Джейн ушла, я стал учиться готовить сам.
Ринго присел за кухонных стол и принялся хрустеть вафлями.
– Молока? – предложил Пол.
– Угу, – промычал Ринго.
Пол налил ему стакан молока.
Ринго поглощал вафли, а Пол, в умилении, молча смотрел на него. Потом спросил:
– Может, мне бороду сбрить?
Ринго остановился и посмотрел на него внимательнее.
– Не-а, – сказал он. И принялся за следующую вафлю.
Когда вафли кончились, он поднялся и виновато спросил:
– Ну, я пойду?
– Подожди, подожди, – попытался остановить его Пол. – Я сейчас еще напеку.
– Дел навалом… – извиняющимся голосом сообщил Ринго.
Уже стоя за воротами, он произнес про себя слова, которые хотел сказать Полу: «Я ухожу из „Битлз“… У вас троих тесная компания…» Все это звучало довольно глупо. Но все-таки он отправился в бунгало Харрисона.
– Я ухожу! – поспешно выпалил он Джорджу, найдя того копающимся на участке земли. Ринго побоялся, что снова не решится на откровенность, как это получилось с Полом.
– Да погоди ты, – остановил его Джордж, воткнув лопату в землю – ты же ведь еще и прийти не успел.
– Да я не про то… – промямлил Ринго. Весь его пыл улетучился. Но неожиданно Джордж сам понял, о чем идет речь:
– Уходишь из «Битлз»?
– Ага, – сказал Ринго, и почувствовал, что ему хочется побыстрее сесть в машину и смыться отсюда.
– Уходишь из «Битлз»?! – повторил Джордж угрожающе.
Ринго затравленно кивнул.
– Ну и правильно, – сказал Джордж. – Я тоже.
– Нет-нет, – запротестовал Ринго, – тебе нельзя. У вас троих – тесная компания…
– В том-то и дело, что мне в ней тесно, – загадочно сказал Джордж.
– Потерпи, – попросил Ринго.
– Тогда и ты терпи.
Они расстались, ни до чего не договорившись. А назавтра стало известно, что Ринго с Морин и детьми уехал в Париж.
Тут остальные словно очнулись. Пол, покривив душой ради высшего блага, дал ему короткую, в стиле Йоко Оно, телеграмму: «Ты лучший!». Джон позвонил по телефону и полчаса ругал его самыми грязными словами за то, что тот своим отъездом срывает ему запись песни «Good Night»[119], которую, оказывается, должен был петь именно Ринго. А Джордж решил действовать через третьих лиц. Однажды в комнату парижского отеля, где остановилось семейство Старки, вломилось семь развязных гуру. Не обращая внимания на оторопь жильцов, гуру принялись рассказывать им про ничто, и говорили до тех пор, пока Ринго не бросился собирать чемоданы.
Смущаясь, он вошел в студию… И поразился приему, который был ему оказан (зачинщиком этой встречи выступил Джордж). Павильон был украшен гирляндами цветов, а плакаты на стенах гласили: «Трах-тарарах!» и «Бум-бум-бум!» Персонал «Эппл» во главе с Нилом Аспиноллом и Мэлом Эвансом пели хвалебную песнь.
Пол взял Ринго за руку, подвел к барабанам и торжественно объявил:
– Это ТВОЯ ударная установка….
– Да? – удивился Ринго. И было чему удивляться. Он уже лет пять знал, что это ЕГО ударная установка.
Воодушевленный, Ринго не только спел «Good Night» под великолепный аккомпанемент симфонического оркестра, приглашенного Мартином (что сделало эту песню не менее «классической», чем «Yesterday»), но и записал композицию собственного сочинения – «Don't Pass Me By»[120], притащив для этого настоящего уличного скрипача, которого подцепил в подземном переходе по дороге в студию.
Пол вновь сделал сюрприз своей любимой собаке, записав фокстрот «Моя дорогая Марта»[121]. А вдохновение для написания «Back In The USSR»[122] он почерпнул из факта отъезда менеджера «Эппл» Вика Льюиса в Москву. Однако договоренность не состоялось, и в Советском Союзе «Битлз» так и не появились.
Песня Пола «Helter Skelter»[123] в первоначальном виде звучала двадцать пять минут, и только стараниями Мартина и его огромных ножниц была приведена к нормальной длительности. Тут, пожалуй, впервые «Битлз» звучали, как группа хард-рока. Несмотря на невинный текст, тинейджерами эта песня воспринималась как призыв к «беспределу». На двадцать первом дубле Ринго, не выдержав, заорал: «У меня уже волдыри на пальцах!»[124] Этот выкрик тоже попал на пластинку.
Джон проехался по Махариши. Истории знакомства с ним «Битлз» и их последующего разочарования посвящены сразу три песни – «Дорогая Пруденс»[125], «Сексуальная Сэйди»[126] и самая ехидная, в название которой Джон использовал любимую поговорку гуру и добавил кое-что от себя: «Каждому есть, что скрывать, кроме меня… и моей обезьянки»[127].
Тогда же Джоном были записаны две самые лиричные и самые пронзительные его песни того периода – абстрактно-депрессивная «Happiness Is A Warm Gun»[128], в замысловатом тексте которой угадывались мотивы сексуальной неудовлетворенности, агрессии и отчаяния, и удивительно простая и нежная «Julia»[129]. (Последнюю экономный Джон ухитрился посвятить одновременно и матери, и Джулиану, и даже Йоко.)
«В том, что я скажу – значенья нет,
Лишь бы ты смогла услышать, Джулия.
Джулия, дети волн шепчут мне что-то,
Вот я и пою в ответ: „Джулия…“
„Джулия“, – шепчет мне губ твоих ветер.
Слышишь, я пою в ответ: „Джулия…“»[130]
(«Дитя океана» – дословный перевод с японского имени Йоко.)
Песен оказалось так много, что было решено выпустить альбом из двух пластинок.
Модернистская композиция «Революция № 9», созданная Джоном вместе с Йоко (в стиле их памятной ночной записи), вызвала скандал в студии. Это была даже не песня, а набор звуков с улицы, пущенных в обратную сторону фрагментов звучания оркестра и бессвязной речи, время от времени заглушаемый бормотанием Джоном: «Номер девять. Номер девять…»
Когда Джон поставил в павильоне кровать для Йоко, Пол, хотя и был возмущен до глубины души, вслух не противился. Ведь, в конце концов, смерть Брайана когда-то убедила его в том, что Йоко – одна из них. Но терпеть на пластинке «Битлз» подобную околесицу он не желал. К тому же опыт показал, что подобные эксперименты успеха у публики не имеют. Ту домашнюю запись с Йоко Джон ухитрился выпустить отдельным альбомом под названием «Two Virgins»[131], на обложке которой эта не самая красивая парочка была сфотографирована голыми… Ничего кроме неприятностей Джон от этой пластинки не имел.
«Революция № 9» также не обещала особого успеха. Но в конце бурного разговора с Полом Джон, пересыпая речь непристойностями, заявил: «Или эта <…> ПЕСНЯ войдет в <…> альбом, или я <…> выхожу из <…> „Битлз“…» И композиция была таки включена. Ее поставили в самый конец второй пластинки.
Вещи на этих двух дисках были такие разношерстные, что альбом, не без горькой иронии, решили назвать просто «Битлз», а конверт оставили абсолютно белым. Но успехом он, несмотря ни на что, пользовался ошеломительным.
Мстительный Джон остался верен себе. Уже после выхода альбома Пол (из газет) узнал, а затем и убедился лично, что среди прочей ахинеи в «Революции № 9» присутствует записанная в обратную сторону реплика Джона: «Я похоронил Пола…»
– Чего я не понимаю, – жаловался Пол Линде, когда она переехала к нему, – так это, почему он не скажет мне прямо: «Я тебя ненавижу…» Нет, на студии мы вполне ладим, и вдруг оказывается, что он снова подложил мне свинью.
– Может быть, он так шутит?
– Ничего себе шуточки! На днях ко мне подскочил какой-то идиот из газеты и начал разговор: «Мистер Кемпбелл…» И смотрит, как я отреагирую.
– И как ты отреагировал?
– Да так… – замялся Пол. – В твоем стиле.
– Изысканно попросил не приставать с глупостями?
– Да, что-то вроде… Послал его в зад.
Линда смерила Пола тяжелым взглядом. Несмотря на вольности, которые она себе позволяла, она считала себя девушкой утонченной и благовоспитанной.
Остальные «Битлз» да и многочисленные поклонницы Пола ее не особенно жаловали. Одна из формальных причин – ее нежелание в соответствии с лондонской модой брить волосы под мышками и на ногах. «Я знаю, за что ее так любит Пол, – заметила как-то одна из „тусовщиц“ – Марго Стивенс. – За то, что она еще волосатее, чем он».
Слова о воспитании заставили Линду вспомнить об отце:
– Кстати, – сказала она, – звонил папа. Он подтвердил свою готовность стать вашим менеджером.
Эта идея казалась Полу вполне удачной. Ли Истман был богат, он преуспевал и имел солидную юридическую практику. Даже его аристократическая внешность имела немалое для Пола значение. Истман был высок, подтянут, всегда с иголочки одет, а его орлиный взгляд выдавал проницательность и решительность. И уж во всяком случае Истман давал сто очков форы некоему Аллену Клейну, уже давно набивавшемуся к «Битлз» в менеджеры. Аллен был груб, неотесан, крикливо одет и не расставался с толстенной дымящейся сигарой.
– Есть только одно «но», – продолжала Линда.
– Какое?
– Наша настоящая фамилия – Эпштейны.
Пол обомлел.
– Почему ты не сказала мне об этом раньше?!
– А это что-то меняет?
– В смысле тебя, конечно, нет. А вот в смысле менеджерства – кардинально! Когда я скажу, что твой отец – Эпштейн, никто и спорить не будет!
Но радость Пола оказалась преждевременной. Стоило ему лишь заикнуться о Ли Истмане и назвать его настоящую фамилию, как Джон саркастически рассмеялся:
– Ты что же, Макка, думаешь, для успеха дела достаточно обзавестись новым Эпштейном? Не-ет, дружок, Эпштейн Эпштейну рознь…
Как бы там ни было, Пол прекрасно понимал, что марка «Битлз» – главное, чего они достигли за эти годы. И они обязаны подтверждать свою репутацию «великих» новыми дисками и фильмами. Особенно хорошо было бы хоть изредка давать публичные концерты… Но он сознавал и то, что при нынешних отношениях в группе все это почти невозможно. Единственным человеком, на кого он мог положиться всецело, или кого он хотя бы мог уговорить, был безотказный Ринго. И Пол пригласил его к себе.
– Вафли? – сказал он скорее утвердительно, чем вопросительно и посмотрел на Линду, ожидавшую распоряжений в дверях.
– Можно, – Ринго робко пожал плечами.
Пол кивнул Линде, и та, эффектно покачивая бедрами, отправилась на кухню.
Ринго, сам того не желая, причмокнул:
– Кралю ты себе отхватил, что надо!
– Я долго искал, – сказал Пол, делая вид, что услышал в его словах только одобрение. – Ну что, поговорим?
– Поговорим, – согласился Ринго.
– А о чем? – Пол выжидательно смотрел на него.
– Вот и я все думаю, о чем?
– А ты не догадался?
– Догадался, – мрачно признался Ринго.
– Да? – удивился Пол. – И о чем же?
– Ты будешь учить меня играть на барабанах.
Пол помолчал, обдумывая услышанное, потом спросил:
– А ты не умеешь?
– Ну… – протянул Ринго. – Не знаю… – При этом он думал, что правильнее: заявить, что он самый лучший в мире барабанщик или с благодарностью выслушать поучения Пола, которыми тот в последнее время выводил из себя Джона и, в особенности, Джорджа.
В гостиную вплыла Линда:
– Ну как вы тут? – она поставила на стол вазу с вафлями и строго посмотрела на Пола. – Ты ему уже все рассказал?
– Почти, – ответил Пол. – Мы славно поболтали.
– Ну вот и хорошо, – сказала Линда и стала разливать ананасовый сок. – А у меня тоже есть о чем поговорить с тобой, Ричи. Правда ли, что ты хочешь заниматься дизайном мебели?
– Да, вообще-то… А откуда ты знаешь?
– Пишут, пишут… Тебе не кажется, что этот дом требует совсем иного подхода к интерьеру? Мнится мне, – она величественно подняла голову и плавным жестом обвела комнату, – все тут должно быть совсем по-иному. Стены нужно украсить гобеленами и прелестными картинами, в углах должны стоять напольные вазы с цветами, а мебель должна быть темной и изысканной. Не правда ли?
– Угу, – согласился Ринго с набитым вафлями ртом.
– Я же говорила, Пол, что Ричи – единственный из вас, кто обладает настоящим художественным вкусом…
Тут из кухни просочился запах подгорающего теста и Линда, всплеснув руками, покинула мужчин. Пол потряс головой, словно отгоняя видение, затем повернулся к Ринго, строго посмотрел на него и рявкнул:
– Хватит жрать! Ты что, вафель никогда не ел?!
Ринго утвердительно помотал головой, но на всякий случай положил недоеденную вафлю обратно в вазу.
– Ты сюда вафли жрать пришел?! – напирал Пол.
– А зачем еще? – пролепетал Ринго.
– За тем! – передразнил его Пол. – Посоветоваться надо. Меня никто не хочет слушать. Предложение такое. Ты в «Битлз» становишься главным. Я говорю тебе, что нужно, а ты уже разговариваешь с Джоном и Джорджем. Тебя послушают.
– Меня? – усомнился Ринго.
– Тебя, тебя!.. Вот, например: пора дать живой концерт.
– Живой? – не поверил своим ушам Ринго. – Не-е, они не согласятся. Играем-то мы дерьмово. По сравнению с Джимми Хендриксом или Джефом Беком мы просто школьники…
– Да ты… – начал Пол, но закончить не успел. Вновь появилась Линда с ворохом вафель.
– Немного подгорели, – сообщила она. – Но только с одного конца. Если немного недоедать, даже вкуснее. – Пол недобро смотрел на нее. – Так вот, – продолжала она, не замечая его взгляда, и присела за столик. – А в зале, посередине, должна стоять античная скульптура. Или еще лучше – фонтанчик. Например, писающий мальчик…
– Или срущая девочка! – злобно рявкнул Пол. – Ты нам дашь поговорить, в конце концов, или нет?!
– Ну ладно, ребята, – Линда с виноватым видом поднялась. – У меня еще дел полно…
– Значит, не хочешь быть главным? – обернулся Пол к Ринго. – Тогда давай, хотя бы договоримся, что ты меня поддержишь.
– В чем?
– Мы должны записать новый альбом. И выступить с концертом. А все это будет сниматься на пленку, и получится фильм. Ты – за?
Ринго задумался. Потом сказал:
– А когда я был против?
Как ни странно, со стороны Джона и Джорджа идеи Пола не встретили серьезных возражений. Возможно, сказались и предварительные намеки Ринго. В принципе, можно было пойти по давно накатанному пути: записывать то, что есть и отдавать материал на «доводку» Мартину. Но задача была другой. Потом они все это должны были суметь сыграть вживую. И впервые для работы был приглашен пятый. Черный клавишник Билли Престон, которого «Битлз» знали еще по «Звезде».
Сначала решили, что запись будет производиться в той же студии, что и всегда. Но Пол заявил, что «кухня» никому не будет интересна. «Битлз» – это сказка. И все в этом фильме должно выглядеть сказочно. И оборудование из «E.M.I.» перевезли в просторный, устланный коврами павильон киностудии. За его аренду приходилось платить, поэтому «Битлз» привозили туда утром, в наиболее дешевое время.
Все они давно уже отвыкли вставать в такую рань и чувствовали себя отвратительно. Вокруг них суетились толпы техников, операторов и гримеров… Сверкали софиты, катались кинокамеры… Режиссер Линдси-Хогг или какой-нибудь его помощник могли в любую минуту остановить работу криком: «Стоп, стоп, стоп! Дубль третий!» Сочинять и записывать музыку в таких условиях было просто невозможно.
Ситуацию спасало только присутствие Престона. Он-то принимал все это за чистую монету, вертя головой и глядя на все своими наивными негретянскими глазами. Именно так, думал он, и проходят будни великих «Битлз». Остальным не хотелось разочаровывать его признанием, что все это – чистейшей воды показуха, ведь он был частью их счастливого прошлого. И они подавляли свое нарастающее раздражение.
Лезущая во все дыры со своими советами Йоко Оно только усугубляла обстановку.
Первым не выдержал Джордж. Когда, во время записи «Get Back»[132] Пол сделал ему очередное замечание, тот, забыв о кинокамерах, мрачно сказал:
– Хорошо. Я сыграю так, как ты хочешь. А если скажешь, я и вовсе не стану играть…
Питер Браун, находившийся тут же, вполголоса сказал Мартину:
– Это затишье перед грозой. Если бы был жив Эпштейн…
Мартин невесело усмехнулся:
– «Мальчики! – сказал бы Брайан. – Вчера мне приснился удивительный сон. Что вы все-таки сумели записать пару приличных песен…»
На следующий сеанс съемок Харрисон не явился. Когда встревоженный Пол позвонил ему, он сказал, что больше не работает с «Битлз». Уговаривать его отправился главный специалист фирмы «Эппл» по щекотливым ситуациям Ричард Старки.
Джордж вернулся, и они продолжили запись. И даже устроили задуманный Полом живой концерт. На крыше офиса «Эппл». С одной стороны, такое выступление не противоречило их принципиальному решению не выступать в залах, на публике. С другой, с точки зрения киношников, оно выглядело достаточно ярко.
Тридцатого января шестьдесят девятого года «Битлз» поднялись на крышу в прекрасном настроении. Это было что-то новое. И в то же время – давно забытое старое. Они заиграли «Get Back», и им показалось, что они снова рок-н-ролльная группа. Они переглядывались, подмигивали и подбадривали друг друга улыбками, как это было когда-то в «Каверне». Они снова понимали друг друга с полуслова и полувзгляда.
Йоко и сотрудники «Эппл», ежась от промозглого ветра, сгрудились за кинокамерами, чтобы не попадать в кадр. Аппаратура, выставленная на крыше, была уже не той, что они пользовались в шестьдесят пятом. В соседнем здании дрожали оконные стекла.
Сначала внизу стали останавливаться и задирать головы прохожие. Потом затормозили машины. Возникла пробка и те, кто не хотел слушать, или попросту не понял, что тут происходит, были вынуждены разворачиваться и искать другие проезды.
К концу третьей песни – «One after 9.09»[133], написанной Джоном еще в Ливерпуле, на крыше появились полицейские.
Дождавшись паузы, они сообщили:
– Джентельмены, нам позвонили из учреждения напротив. Вы мешаете нормальной работе.
– Мы «Битлз»! – заявил Джон, как делал это раньше, высоко подняв голову.
– Это еще ничего не значит, – сказал полицейский извиняющимся тоном, – вы нарушаете общественный порядок.
– Плевать, – сказал Джон, обернулся к остальным, решительно кивнул, и они заиграли «I've Got A Feeling»[134].
Ринго, машинально отстукивая свою партию, искоса посматривал на полицейских и представлял себе, как они подбегают к нему и начнают оттаскивать его от барабанов, заламывая руки, хватая за горло… Он отчаянно сопротивляется и кричит: «Отстаньте, паршивые копы! Вам не задушить нашу песню!..» И все это снимается на кинокамеры. А назавтра в газетах появятся заголовки: «Представители власти против рок-н-ролла!..», «Ринго вел себя, как герой!», «Акция протеста „Битлз“ на крыше закончилась побоищем с применением полицейских дубинок!», «Раненый Ринго сказал: „Все равно я буду играть…“»
Но полицейские терпеливо дождались конца песни, и только в паузе капрал снова произнес:
– Джентельмены, огромное вам спасибо за доставленное удовольствие. Но, к сожалению, вы мешаете людям работать… У нас приказ…
Сказано это было корректно, если не сказать, дружелюбно. Было видно, что, если бы не указание сверху, полицейские с удовольствием слушали бы музыку и дальше.
– Еще одну споем? – попросил Джон, отбросив свой обычный апломб.
Капрал глянул на часы и разрешил:
– Одну.
Несмотря на то, что «Битлз» подготовили для концерта десяток песен, Джон согласно кивнул и Джордж запел «All I Want Is You»[135]. Джордж допел, Пол успел еще сказать: «От имени группы благодарю вас», а Джон не без горечи добавил: «Надеюсь, мы выдержали экзамен…» И электричество вырубили.
Ринго рассерженно бросил палочки. Его душа требовала бунта.
– Сволочи! – заорал он. – Я буду играть! Людям нужна моя музыка!
Ближайший полицейский наклонился и, подняв палочки, подал ему:
– Это ваше, сэр?
А Джордж, подойдя к нему с гитарой в руках, умиротворяюще заметил:
– Камеры уже отключили, Ричи. Пойдем вниз.
Дискомфорт во время работы в киностудии сказался на результате. Песни звучали вымученно и вяло. Прослушав окончательные варианты фонограмм, они единодушно заключили: «Полное дерьмо. Под маркой „Битлз“ в свет это выходить не должно».
Джордж Мартин был согласен с этим мнением. Он еще помнил те времена, когда целые альбомы записывались за один день, на одном дыхании, в едином эмоциональном порыве.
Но впечатление от концерта на крыше было настолько сильным, что время, проведенное в работе над несостоявшимся альбомом, они не посчитали потерянным зря.
Бухгалтер «Роллинг Стоунз» Аллен Клейн долго и старательно готовился к встрече с Джоном. Он не хотел упустить возможность стать менеджером «Битлз». Питер Браун много слышал о нем. Говорили, что Клейн непорядочен и груб. И Питер всячески мешал ему приблизиться к «Битлз». И все же, правдами и неправдами, тот сумел заманить Джона и Йоко в номер отеля «Дорчестер», где он остановился.
– Вас обворовывают все! – заявил он, попыхивая сигарой.
– Можно подумать, вы не собираетесь этого делать, – съязвил Джон.
– Собираюсь, – признался Аллен, хохотнув. – Еще бы. Должен же я что-то зарабатывать. Но зато я разгоню всех остальных мошенников, которые вокруг вас пасутся, и вы станете получать раз в пятьдесят больше чем сейчас.
– Звук есть вибрация тишины, – сообщила Йоко.
– Именно! – обрадовался Аллен. – Вы умеете смотреть в корень, миссис Оно! «Хорошенько перемешай свои мозги чьим-нибудь членом…» – Не вы ли это написали? А? Метко!
Йоко навострила ушки. Не так-то часто ее цитировали. Она умела ценить людей, которые смыслят в настоящем искусстве.
– Если кто-то скажет, что я не обворовываю «Роллинг Стоунз» – плюньте ему в лицо. Но благодаря мне за одну неделю они получили два миллиона долларов дополнительных доходов. – Аллен самодовольно усмехнулся. – В этом вашем шоу-бизнесе нет профессионалов. Ваши работники не умеют выколачивать долги из партнеров. А я – умею.
– Почему это, они не умеют, а вы умеете? – спросил Джон недоверчиво.
– Потому что для этого нужно быть наглым. Ясно? – И Клейн выпустил струйку дыма Джону в лицо. – Чтобы добывать деньги, нужно быть наглым, а чтобы писать песни, нужно быть нежным. Или не так? – Клейн откинулся на спинку кресла и фальшиво пропел: «Все, что надо – любовь, любовь. Любовь – все, что вам надо…» А?! Ха-ха! – И он заговорщицки ударил Джона ладонью по ляжке.
С одной стороны Джона покоробили хамские замашки Клейна, с другой, ему было приятно, что тот знает его песни. И все же главным было иное. Джон почувствовал хватку.
Но внезапно все стало ему безразлично. Он коснулся своего лба и обнаружил, что пот течет по нему струями.
– Я думаю, нам следует встретится в другой раз, – предложил он. – Нам пора домой.
– Зачем же? – встрепенулся Аллен и хитро посмотрел на Джона. – У меня все есть. Убьем себя?
Джон беспомощно посмотрел на Йоко. Но та, по-видимому, переживала те же чувства, что и он. Облизнув пересохшие губы, она коротко кивнула. Аллен достал портсигар и вынул из него три готовые сигареты.
При всей своей неприязни, Джон не мог не признать:
– Вы знаете жизнь. С вами можно иметь дело.
Спустя полчаса, после того, как Аллен сказал: «Если я буду плохим менеджером, вы сможете тут же меня уволить», Джон под его диктовку написал руководителю «E.M.I.» Джозефу Локвуду бумагу следующего содержания:
«Меня не интересует мнение других, но с этого момента все мои дела ведет Аллен Клейн».
Пол узнал об этом первым и, встревоженный, попросил Линду сообщить отцу о том, что, если он хочет представлять дела «Битлз», ему нужно немедленно появиться в Лондоне. Но Ли Истман был слишком занят и прислал вместо себя брата Линды, своего двадцативосьмилетнего сына, адвоката Джона Истмана.
Изысканными манерами представителя университетской элиты Джон Истман покорил Пола. Но когда Пол устроил ему встречу с «Битлз», тот ровно настолько же не понравился Джону Леннону. В конце концов, он был их сверстником, но вел себя так, словно стоял на две головы выше. Он напомнил Джону светских львов из британского посольства в Вашингтоне.
– Я познакомился с вашей документацией, – небрежно бросил Истман-младший на стол кипу бумаг. – Вынужден доложить, что ваш прежний менеджер, мистер э-э-э… – он наморщил лоб, – мистер Эпштейн был в своем деле сущим профаном.
– Если бы не он, – заметил Джордж, – «Битлз» никогда не вылезли бы из Ливерпуля.
– Возможно, – согласился тот. – Но, по-видимому, в этом он проявил свой единственный талант. Выведя вас на большую сцену, ему следовало передать дела более компетентному специалисту.
– Не вам ли? – усмехнулся Джон.
– Это вопрос или язвительная риторика?
– Второе, – сказал Джон.
– Раз так, я снимаю с себя обязанность реагировать на ваши колкости. Так вот. Дела находятся в таком состоянии, что их детальный анализ займет не менее двух месяцев. Это в самом лучшем случае.
– И что мы получим в итоге?
– Трудно сказать. Одно из двух. Или – недополученные дивиденды, что более вероятно, или неоплаченные долги, что менее вероятно. Единственное, что я могу обещать вам уверенно, это то, что сумею навести в ваших делах идеальный порядок.
– Нам это не подходит, – поднялся Джон. – Нам нужен не беспристрастный судья, а по-настоящему НАШ человек. И уж конечно, – он искоса глянул на Пола, – не чей-то родственничек.
– При чем здесь это? – вскипел Пол. – Мы знакомы пятнадцать лет, неужели ты думаешь, что я стараюсь только ради себя?
– Макка, – усмехнулся Джон. – Разве я умею думать? Ты мне льстишь. Я умею чувствовать. И чувство подсказывает мне, что ты пытаешься заставить нас плясать под свою дуду. И уж, во-всяком случае, я не собираюсь обсуждать наши дела с этим надутым чистоплюем, – кивнул он в сторону Истмана младшего. – Это смешно. Будем считать, что этого разговора не было.
Обескураженный Пол настоял на том, чтобы в Лондон немедленно вылетел сам Ли Истман. Отец Линды целый вечер расспрашивал Пола о положении дел в «Эппл» и теперь чувствовал себя вполне уверенно. Но во всеоружии оказался и Аллен Клейн. Стоило Истману показаться на пороге студии, как Клейн громогласно встретил его:
– Добро пожаловать, мистер Эпштейн!
Джордж и Ринго изумленно переглянулись.
– Вы еще не знаете? – обернулся к ним Клейн. – Настоящая-то фамилия мистера Истмана – Эпштейн. Однако он посчитал ее неблагозвучной…
Джон презрительно усмехнулся, а Джордж и Ринго напряженно уставились на гостя.
– Мистер Эпштейн, – продолжал Клейн, – скажите, вы не забыли, меняя фамилию, пришить себе обратно крайнюю плоть?
Тот, не имея привычки базарных баталий, не нашелся, что сказать, кроме высокомерного:
– Это не касается существа вопроса…
– А чем вам не понравилась фамилия Эпштейн? – простодушно вмешался Ринго.
– Понимаете, молодой человек, – начал объяснять Истман, обрадованный возможности уйти от грубых нападок. – В Америке на настоящий успех могут рассчитывать только стопроцентные американцы…
– А когда «Битлз» поедут с гастролями в Китай, вы назовете себя Эй-Хой-Пштей? – не унимался Клейн.
– Простите, – обернулся к нему Истман. – Я не намерен вести беседу с вами, хотя бы в виду того, что нас никто официально не представлял друг другу.
– Упаси Бог! – вскричал Клейн. – У вас слишком много фамилий для меня. Всех не упомню!
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |