— В дивизии это было, — усмехается Иван, — в деревне Криваши, в августе сорок второго. Вижу, майор верхом едет, и узнал я своего коня издали — тот самый, которого на Туве сдал. Вот случай, думаю! Подошел, и по тавру удостоверился, и говорю: «Велик!» — «Ты что?» — глядит на меня майор. А я: «Товарищ майор, разрешите обратиться! С лошадкой охота повидаться!» — «Как так?» — «Я пожертвовал!» — И похлопал я по шее коня, и узнал он меня, баловник, и думаю: «Поездил бы на тебе!» — как раз задание выполнял, километров десять пешком. «Вот бы сел на тебя!..»
Бывают же, в самом деле, случайности!
Мне сказали, что Василий в боях под Синявином действовал и как пулеметчик. Я расспросил его. Узнал, как он косил гитлеровцев с близкой дистанции, лежа в торфяниках. Братья ему завидовали, и из их отрывистых замечаний я понял, что каждому из них хотелось бы бить врагов не только из миномета, издали, а схватиться с фашистами врукопашную, — вот уж где они понаслажда-лись бы своей физической силищей! А то ведь, не обращая никакого внимания на огонь врага, воюют, как работают: спокойно, деловито, невозмутимо.Приучили себя к выдержке и хладнокровию, а у каждого, вопреки внешнему суровому спокойствию, живет в крови русская удаль. «Эх, дотянулись бы вот эти руки!» — сдержанно произнес Лука и, подняв огромные свои кулаки, погрозил ими в воздухе: «Во!»{125}
...Весь день и весь вечер меня грызут комары, мириады их поют в воздухе, спасения от них нет, и, пока я делал все эти записи, руки и лицо опухли, и невольно я расцарапал их...
Цветет черемуха!
25 мая. 12 часов 30 минут дня
...Вчера вечером А. Прокофьев с журналистами газеты «Отважный воин» ушел назад в Петровщину, а я с П. Никитичем остался ночевать на батарее, с тем чтобы поутру направиться в 1074-й полк 314-й стрелковой дивизии к известной всем на фронте Круглой Роще.
Командиры батареи с утра были заняты приемом пополнения. Цивликов ушел на сутки километров за пять на тактические учения. Он повел с собой группу бойцов, среди которых есть узбеки, татары, грузин и казах Адиль-жан — старший сержант, отличный, храбрый и исполнительный, в армии он — с 1939 года.
Мой путь с Никитичем лежал мимо Бугровского маяка. Мы вышли с батареи в одиннадцать часов утра, шли четыре километра по дороге, переправились на плоту через канал, пошли вдоль берега Ладоги между двумя каналами, осчастливленные чудесной природой — пением птиц, запахом черемухи... Она в цвету, деревья белеют!
Через час пришли сюда, и вот сижу на каменной глыбине, пишу, а Никитич фотографирует меня и развалины маяка. В солнечном небе — самолет. В эту минуту он пикирует, и его обстреливают наши зенитки. Глыбиной прикрыт вход в блиндаж, у подножия маяка. В блиндаже мы застали лейтенанта и красноармейца. Лейтенант, разбуженный нами, сразу куда-то ушел, а красноармеец, разложив костер, стал варить суп в ведре перед блиндажом. Чуть подальше, у маяка, — группа саперов 320-го стрелкового полка, ходят с осторожностью: все минировано. Я с Никитичем ходил здесь, однако ж, без провожатых. Все облазил и осмотрел, сделал несколько фотографий.Природа торжественна и величава. Зеленая листва, освещенная жарким солнцем, ярка; в голубых небесах медленно наплывают с севера белые кучевые облачка; гладь озера бестрепетна, тиха. В природе — благостный мир, а вокруг меня — хаос опустошения: снесенные дома, обломки маячной башни, воронки от бомб, снарядов и мин, кирпичный лом — крупные кирпичные глыбы, вырванные из башни. От нее осталось только основание. Два зуба — остатки круглых стен — высятся до четвертого этажа, внутри со стороны озера по куче развалин тянется деревянная лестничка, и там, наверху, стоит красный маячный фонарь, — видимо, по ночам он действует.
Рядом с маяком — руины кирпичной казармы. По словам Никитича, здесь был отличный дом отдыха водников. В двухстах — трехстах метрах от маяка видны проволочные заграждения и немецкие дзоты. Здесь, до прорыва блокады, стояли немцы. За озером видна Шлиссельбургская крепость, отчетливо видны оба берега — и ленинградский и кобонский.
Вот лейтенант вернулся, с ним три пожилых бойца. Окинув жестом руки наши траншеи и дзоты, обводящие маяк со стороны озера, лейтенант спрашивает:
— Где мины, знаете?
— Не знаем! — отвечает старший из трех бойцов. — Напоретесь! Тут мин до хрена! Я сейчас дал задание, чтоб, пока не стемнеет, до пота работать!
Лейтенант стоит, размышляет, как объяснить им, где мины.По каналу немец нет-нет да и стреляет. Вчера попал в самый канал. Вчера же в 4-м поселке снарядом убито семнадцать красноармейцев... Доносятся звуки разрывов, немецкая артиллерия бьет то справа, то слева. Ночью авиация налетела на Шлиссельбург, были сброшены осветительные ракеты на шарах-пилотах. Они взмывали вверх. Один из пары немецких самолетов, пролетавших вчера над Шальдихой, сбит двумя зенитными снарядами. Летчик спрыгнул на парашюте. Пилот второго немецкого самолета хотел расстрелять своего товарища в воздухе, но был отогнан нашими зенитчиками, и этот приземлившийся немец был взят в плен...
Передо мною пробитая каска на тонком пеньке, лодочка, причаленная к бровке большой воронки от 250-килограммовой бомбы; красноармеец, отталкивающий свой плот шестом от берега озера; другой — на берегу удит рыбу... По зеленой траве разбросаны куски железа, камня, кирпича, жестянки, тряпки...
Как нелепо сочетание солнечной благости мира в природе — и хаоса войны, разрушения, вносимого в этот мир человеком!
Глава двадцать первая.
Вдоль Черной речки
На переднем крае перед Синявином. Позиции 2-й Ударной армии
25–29 мая 1943 г.
Командир полка. — Боевая готовность. — Ячейки, ниши и амбразуры. — Рассказ о Петрозаводске. — На КП полка. — За клочок земли на болоте! — Две недели назад. — Перед расставанием
Блокада была прорвана, но не снята. Немцы всё еще надеялись крепким ударом из района Синявина вновь замкнуть кольцо блокады. Накапливая силы в лесах южнее Синявина и Круглой Рощи, они скрытно готовились к наступлению. Оно могло начаться тогда, когда стает снег и почва просохнет. Войска Волховского фронта разгадали намерения гитлеровцев и точно определили направление возможного удара. Эта глава посвящена рассказу о том, как все попытки врага вновь замкнуть кольцо блокады Ленинграда были сорваны.
Командир полка
25 мая. Перед Черной речкой
Печальная, открытая во все стороны местность. Передвигаться здесь полагается, только углубившись в траншеи: всякий, кто движется по поверхности земли, навлекает на себя огонь немцев. По фронту впереди видны позиции врага — мертвый, изглоданный лес, искромсанные стволы без листьев.
Туда, вперед, к Черной речке, за которой — немцы и этот превращенный в страшный частокол лес, вся обороняемая нами местность чуть-чуть накренена, словно для того, чтобы вражеским наблюдателям было удобнее нас разглядеть. От КП 1074-го стрелкового полка до них — не больше километра. Вокруг блиндажа КП — вправо, влево, вперед, назад — «зона пустыни», вся сплошь в воронках, ямах, траншеях, вывороченных обстрелами и торчащих черными точками пнях. Еще осенью прошлого года здесь была густая вековечная лесная чаща. От нее на много километров не осталось ни одного дерева. Если в бинокль и увидишь несколько, то знаешь: это деревья искусственные! Маленькая рощица виднеется только в трех километрах позади КП — там, где расположены тылы полка и откуда я с Петром Никитичем сегодня после двадцати километров пути пешком пришел по траншее.Повсюду бугорки блиндажей. Они соединены между собой узкими, чуть выше человеческого роста, зигзагообразными траншеями. Но от немецких пулеметов и мин люди каждый день гибнут даже в траншеях.
Вокруг КП, в перепаханной, изрытой вражеским металлом земле, валяются обрьпжи амуниции, лоскутья, каски, обломки оружия. Вокруг блиндажей воронок столько, что между ними, как в лабиринте, трудно найти проход.В блиндаже командира полка Арсеньева, где я нахожусь сейчас, окон нет, круглые сутки чадит керосиновая лампа. Блиндаж низкий — вырост не выпрямишься. Глубже здесь рыть нельзя: проступает болотная вода. Одна из трех нар предоставлена мне и Никитичу. Эта нара четвертый день пустует, на ней спал начальник штаба полка, старый, кадровый, прослуживший в армии с 1918 года командир — майор Иван Борисович Чемоданов. Четыре дня назад он был убит у своего блиндажа немецкой пулей, попавшей в сонную артерию.
При входе в блиндаж — маленькая печурка, на ней греют еду. Угол занавешен плащ-палаткой, там — «комнатка» рации, в которой живут радист и два ординарца: замполита полка — сержант Валентин Тимофеев и командира полка — красноармеец, девушка Берта Савинова.
Что же привело меня сюда, в этот 1074-й стрелковый полк 314-й стрелковой дивизии, занимающий ответственнейший участок обороны здесь, у болотистой Черной речки?
Прежде всего — стремление познакомиться с командиром полка подполковником Николаем Георгиевичем Арсеньевым, награжденным тремя боевыми орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны 1-й степени. Об умении воевать и личной храбрости Арсеньева мне рассказали знающие люди в тылу, но судить понаслышке о боевых качествах офицеров и обстановке, в которой они воюют, — негоже. Я давно убедился, что доверяться могу только своим собственным впечатлениям.
Черная речка у Гонтовой Липки, Круглая Роща — названия, известные всему фронту, так же как Мясной Бор, как устье Тосны, как Невский «пятачок» и колпинский противотанковый ров... Это места кровопролитнейших боев, где наши и гитлеровские части из месяца в месяц дерутся между собой за ничтожный лоскут земли, вгоняя в него десятки тысяч тонн металла.
Вот и здесь, в болотную топь, на «язычок» искрошенной Круглой Рощи шириной не более сотни метров, легло столько изорванного металла, что он нагромоздился бы исполинской горой, если бы не погружался в болотную жижу. Даже пни превратились в полужидкую труху, оседающую на дно наполненных черной водой воронок.
В мирное время резвая речушка, причудливо извиваясь, текла в девственном стройном лесу, то выбегая на болотистые прогалины, то огибая пологие бугры, на которых, ютясь под ветвями деревьев, стояли крепко слаженные избы маленьких деревень. Лес простирался на десятки километров округи, и только опытные охотники знали, по каким тропинкам нужно идти, чтобы не заблудиться. Явись сюда ныне такой старожил-охотник, он не нашел бы даже следа тех, с детства знакомых ему деревень... А сколько полков погребено здесь, у искромсанных берегов напоенной кровью речушки!..
Именно в этом месте, на стыке двух наших армий —. 8-й и 2-й Ударной, — немцы упрямо пытались прорвать оборону нашего фронта, полагая, что на таком гиблом болотном,месте мы не можем создать крепких оборонительных рубежей. Если бы прорыв немцам удался, то, развивая успех, они вновь замкнули бы кольцо блокады Ленинграда, потому что вырвались бы к берегу Ладоги и разъединили сомкнувшиеся в январе наши Волховский и Ленинградский фронты. Немцы не ошиблись в одном: здесь, у Черной речки, у Круглой Рощи, надежные оборонительные сооружения построить немыслимо: сколько бы ни класть бетона в болото, он тут же утонет. Ни надолб, ни железобетонных дотов, ни мощных земляных валов, ни глубоких противотанковых рвов — ничего не приемлют предательские болотные хляби.
Немцы стягивали и стягивали сюда свои подкрепления, напряжение на этом участке росло день ото дня, час от часу... Две недели назад, 10 мая, скрытно и тщательно подготовившись, рассчитывая на внезапность удара, они двинулись здесь — именно здесь — в наступление... Но 1074-й стрелковый полк Арсеньева, поддержанный артиллерией, в тот же час, в ту же минуту дал такой отпор, что попытка немецкого наступления была сорвана, враг подвергся полному разгрому. Наши бойцы не отдали ему ни одного метра земли.
Вот о том, как и почему это произошло, что привело наш полк к такому успеху, я и хочу узнать, все изучив на месте. И потому проживу здесь столько дней, сколько понадобится мне для приобретения полной ясности.
Уже сегодня мне ясно: полк снова испытывает крайнее напряжение ожидания — на участке его обороны враг готовится к новой попытке наступления.
И пока, чтобы портить нам нервы, сыплет и сыплет сюда свои снаряды и мины. На всей окружающей блиндаж КП местности нет клочка земли, где расстояние между воронками превышало бы пять-шесть метров. Пока я пишу эти строки, снаряды ложатся то здесь, то там, несколько снарядов сейчас попали в расположение КП, один разворотил угол соседнего блиндажа. По счастливой случайности, от этого артналета никто не пострадал. К налетам все здесь давно привычны и, вопреки приказаниям, ходят от блиндажа к блиндажу «для сокращения пути» не по траншеям, а по поверхности земли, не обращая внимания на свист пролетающих шальных или снайперских пуль.Кстати, сам Арсеньев, да и несколько других старших офицеров, когда им нужно побывать в тылах полка, частенько ездят в открытую — верхом. Несколько коноводов, подававших им лошадей под пулеметным обстрелом, убиты. Жизнью рискуют, конечно, и сами офицеры. Но... по траншее верхом не поедешь, пешком идти далеко, в траншеях — вода, грязь, крысы. Русский человек, как говорится, «рисковый» и верен своему «авось пронесет!».
Пришедших к нему корреспондентов Арсеньев у порога своего блиндажа встретил приветливо, повел к себе, угощал. У него высокий лоб, зачесанные назад коричневые мягкие волосы. Темно-голубые озорные его глаза светятся шаловливой, мальчишескою улыбчивостью. В лице — нервная усталость, никак Арсеньевым не выказываемая, но мною уловимая. От носа мимо углов губ к подбородку тянутся две старящие Арсеньева складки, но они же изобличают и его волю. Он щедро пользуется — 'иногда даже с ухарством, с балаганством — огромным запасом прибауток, едких стишков, соленых выражений. Но это — внешняя манера держаться: Арсеньев умеет быстро переключаться на серьезный, деловой разговор — сразу становится сосредоточенным, выдержанным. Мне понравилось, что Арсеньев не любит стандартных, заезженных фраз. Подмечает их в речи собеседника, поддевает его, вызывая порой смех окружающих. Кипучая и заражающая веселость создает вокруг него атмосферу энергии, хорошее настроение. Он, безусловно, умен...
Таково первое впечатление, произведенное на меня Арсеньевым, с которым я провел весь день.
Ночь на 26 мая
Проверяя по телефону положение в батальонах, ротах, на полковых батареях, принимая донесения и отдавая приказания, Арсеньев рассказывал мне свою биографию, я подробно записывал, и в мою запись внедрялись такие фразы: «Корова» чесанула один залп». Или: «Если кухне нельзя подъехать, надо, чтоб в термосах подносили третьему батальону!.. Ну и что же! Пусть за два-три километра!» Или: «Я уже тебе говорил: надо огневую систему на стыках усилить, — плотность огня. С тебя опрашивать буду! Доложишь!»...
Биография Арсеньева несложна. Он из крепкой рабочей питерской семьи. Родился в 1906 году. Его отец был «чернорабочим» — кочегаром на заводе «Новый Леснер», умер двадцати трех лет. Мать, Мария Сергеевна, ткачиха фабрики «Работница», умерла в 1941 году. Брат Алексей был токарем на заводе «Двигатель», второй брат, Павел, — фрезеровщиком на заводе имени Свердлова. Сам Николай Георгиевич, начав свою рабочую жизнь мальчиком-посыльным на том же заводе «Новый Леснер» (ныне завод имени Карла Маркса), окончил Политехнический институт, стал инженером-металлургом. Он работал над сплавами на заводе «Красный выборжец», был секретарем ячейки комсомола, членом Выборгского райкома. Вступив в партию, вскоре стал секретарем партийной организации испытательной станции завода и объединенного с нею силового цеха. С курсов пропагандистов его призвали в армию...
Обладая чувством юмора, Арсеньев иронически рассказывал, как в юности любил волочиться за девушками, порой хулиганил, однажды за хулиганство был на время исключен из комсомола.
Первый раз женился он неудачно, но вторая жена оказалась хорошим другом, помогла остепениться — «чудный человек, чудесный товарищ!». Он любит свою жену и особенно любит детей — дочку и сына. Живут они сейчас в Петропавловске. Показывая мне письма, в которых дочка называет его «папуленька», Арсеньев становится трогательно-грустным, как все фронтовики, не ведающие, доведется ли им когда-нибудь увидеть своих жен и детей («Я безумно люблю детей!»).
За строптивую насмешливость и неуважительность Арсеньева недолюбливала теща, и, говорит он, «такое положение было до финской войны; после финской войны (они думали, что я убит, — я был комиссаром лыжного батальона, пятьдесят суток в тылу у финнов, вернулся с орденом Красного Знамени) теща помирилась со мной, перестала считать меня «литовским босяком»...»
Возвращаясь из финских тылов после многих боев, Арсеньев с группой лыжников триста метров полз под снегом при пятидесятиградусном морозе — наст сверху был прочен, а снег так глубок, что лыжники пробирались в нем, как кроты, незамеченными. — На шубнике моем, когда вышли, оказалось около ста двадцати дырок, осколочных и пулевых, — смеется Арсеньев. — Тридцатого марта я приехал в Ленинград, в отпуск, и пришел домой, на Невский, 135. Звоню у дверей. Жена, Анна Михайловна, не открывает. «Кого вам нужно?» Я было подумал, что бросила меня, не хочет пускать, говорю: «То есть как кого? Ну, мне нужно тут одну гражданку!» — «Что с мужем? Что?» (Она думала, я погиб.) «Нет, — отвечаю, — мне нужно одну гражданку, в качестве мужа прислан!» Тут дочка по голосу узнала меня да как закричит: «Папуленька!» Я опухший был, дистрофик. Жена увидела меня в коридоре, так и села!..
Арсеньев с детства увлекался литературой, музыкой, был в литкружке «Кузница», писал стихи. Любил также волейбол, городки и, как болельщик футбола, не пропускал ни одного матча. Читал очень много и тут, на фронте, читает «Батыя», Драйзера, перечитывает «Войну и мир», изучает Суворова и военную литературу.
Мы сегодня вспоминали любимых им с детства Жюля Верна и Джека Лондона, и он наизусть цитировал мне сказки Андерсена.
Боевая готовность
26 мая. 3 часа 40 минут утра.
Блиндаж К.П
Час назад, проговорив с Арсеньевым за полночь, мы легли на одной наре спать. Но в 3 часа ночи раздался писк аппарата, Арсеньеву сообщили: «Противник в 4.00 собирается кое-что предпринять!»
Арсеньев немедленно вызвал к проводу комбатов, приказал поднять все подразделения полка, приказал начальнику артиллерии Гребешечникову привести в боевую готовность артиллерию, предупредил резервы, проверил связь. Заместитель командира полка доложил, что противник начнет артподготовку с новых позиций. Арсеньев объявил:
— Будить всех!.. Будить замполита!
Замполит капитан Донских заспался, вставал неохотно, но затем начал действовать. Я с Арсеньевым, Никитич и адъютант Арсеньева, лейтенант Борис Карт, в шинелях, при оружии вышли из блиндажа КП и перешли в блиндаж наблюдательного пункта, где у стереотрубы находился командир батареи 120-миллиметровых минометов, старший лейтенант Федор Лозбин. Этот блиндаж минометчиков Арсеньев использует и как свой командирский наблюдательный пункт.
Общее напряжение ожидания передалось и мне: смотрим на часы, сейчас около четырех утра, вот-вот обрушится на нас артподготовка, начнется немецкое наступление. Арсеньев, внешне спокойный, но — подмечаю — нервничая, проверяет по телефону готовность полка к отпору. Вокруг абсолютная тишина. Молчат и наши и немецкие пушки, минометы, пулеметы. Ни один винтовочный выстрел не нарушает эту особенную, хрупкую, словно стеклянную, тишину. Мы не разговариваем. Лозбин и Арсеньев по очереди глядят в стереотрубу. Но в этот предрассветный час что-либо разглядеть трудно!
Мне все же хочется спать — пройдя километров двадцать, я потом в полку весь день работал, не спал ни минуты.
4 часа
Все тихо. Арсеньев, прижав к уху телефонную трубку, прислушивается. Глядит в амбразуру на передний край.
Потом берет какие-то протянутые ему Лозбиным письма, усмехается, кивает мне:
— Любовные! От Виктории и от Вали!..
Читает их.
Смотрю в стереотрубу. Над полем, над немецким расположением клочьями белесый туман. Какой дикий хаос разрушения повсюду!
5 часов 25 минут
Солнце! На немецких позициях все та же странная тишина. Нет обычного движения, все замерло. Арсеньев заснул было сидя за столиком, а теперь лег и похрапывает. Я подробно рассмотрел немецкий передний край з стереотрубу. Блиндажи — по ту сторону Черной речки. На гребне перед ней — наши разбитые танки, дзоты, блиндажи. Дальше за Черной речкой, в изувеченном лесу возле Круглой Рощи, видны разрушенные немецкие блиндажи, землянки!
Только что начали стрелять наши орудия — - разрывы видны в лесу. В ответ несколько выстрелов немецких дальнобойных — снаряды перелетели через нас. Прошли два немецких истребителя, и опять все тихо. Весь хаос переднего края залит утренним солнцем.Хочется спать. Здесь, в блиндаже, так тесно, что прилечь нельзя.Арсеньева разбудили: вызвали к аппарату. Он сообщил, что все тихо пока, лег и опять захрапел, но сразу же проснулся и теперь, сидя за столом, работает над картой.
9 часов 30 минут утра
КП полка.
Немцы наступления не начали. На наблюдательном пункте я делал записи о Черной речке, потом вместе с Арсеньевым и другими вернулся на КП и спал два часа. Все тихо, подчеркнуто, непонятно, угрожающе тихо, — нависшая тишина! День, обычный день, начался. В блиндаже — чистка сапог, бритье, мытье, жарятся на завтрак свежая рыба и оладьи, на столе — чай с клюквой...
Разговор о награждении медалями («Надо написать приказ!»), о мерах по укреплению рубежей и системы огня, о рекогносцировке; о солдатах — узбеках и казахах («Они воюют хорошо, если им дан командир, говорящий на их языке»)...
Ячейки, ниши и амбразуры
26 мая. 10 часов утра.
КП полка
В блиндаж вызван полковой агитатор, старший лейтенант Даниил Варфоломеевич Лях. Он будет сопровождать меня и Никитича в обходе переднего края, куда мы сейчас отправляемся. Он украинец, родом из Черниговской области, 1905 года рождения, член партии с 1942 года. Представлен к ордену Красной Звезды.
Обход начнем с КП второго батальона. Этот командный пункт находится в блиндаже, врытом в берег Черной речки. Я разглядывал его в стереотрубу с НП Федора Лозбина...
КП второго батальона.
Блиндаж на переднем крае
Пришли сюда по траншее. Командир батальона — старший лейтенант Мухаметдинов Мухамед-Сали Сафиевич, казанский татарин; черный, худощавый, живые лукавые глаза. Участвовал в отражении атаки 10 мая.Течение Черной речки часто изменяют огромные воронки, разрушающие ее берега. Вода вливается в такую воронку кружась, наполняет ее и переливается в следующую, все дальше отклоняясь от своего старого русла. Траншея переднего края, обрамляющая берег, — единственная защита от немецких снарядов и пуль. Эта первая линия окопов проходит зигзагами, и в каждом углу зигзага построен блиндаж. В его амбразуру на немцев глядят вороненый глазок пулемета и пара человеческих глаз. Пулеметчики, снайперы, наблюдатели здесь спят по очереди, урывками, и амбразуры повернуты так, что вся местность впереди может быть в любую минуту накрыта перекрестным огнем. Каждый боец в траншее знает, что в нужную эту минуту, на то же самое пространство впереди и «а всю глубину вражеской обороны лягут тысячи снарядов и мин, посланных сзади нашими артиллеристами по первому вызову огня.
Боевое охранение, ячейка с амбразурой
Ниша НП с винтовками и ручным пулеметом. Два бойца спят, третий наблюдает в бинокль. В траншею врыты цинки. Перед бруствером лежат трупы немцев, они разлагаются, и ветерок доносит отвратительный запах. Один из этих немцев полусидит, опершись подбородком о пень, кожа с лица слезла, пустыми глазницами он смотрит прямо в амбразуру. До него не больше двух с половиной метров. Другой лежит на спине, живот и грудь вздулись, «о впечатление, будто он отдыхает. Наши бойцы, насколько удается, забрасывают трупы землей, но снаряды и мины, разрывающиеся в этой зоне, вышвыривают их по частям и целиком.Здесь был жестокий гранатный бой, когда немцы подобрались к пятой роте по лощине. Эта лощина уходит в глубь немецких позиций, до них — восемьдесят метров. Наши отбивались с четырех часов ночи до одиннадцати утра, немцев в траншею не пустили, но гранаты с длинными ручками они сюда добрасывали, били сюда и минометами, и пулеметами, и автоматами, поддерживала их и артиллерия.
Пост № 24
Чтобы прийти в конец траншеи на этот пост, нужно было перебежать, пригнувшись, по открытому, ничем не защищенному мостику через разлив Черной речки («протока» создана сомкнувшимися воронками). По мостику бьют немцы, бьют плохо, потому что мы все, перебежав поодиночке, невредимы. Свист пуль, а подальше — хлюпанье мин в болоте; все время стреляют две немецкие пушки, они где-то близко, но снаряды перелетают через траншею, рвутся дальше.Сижу в нашей снайперской ячейке, гляжу в амбразуру. В ста метрах видны немецкие заграждения, еще ближе — в восьмидесяти — группы немцев за торфяными укрытиями. Их снайперы часто целятся и сюда, в щель амбразуры, — нужно остерегаться.
В бою 10 мая из этой траншеи работал ротным 50-миллиметровым минометом командир пятой роты, младший лейтенант Николай Тимофеев, вторым минометом — младший лейтенант Ипатов. А сквозь амбразуры вел пулеметный огонь командир взвода. Из-за его спины бросал гранаты больше всех отличившийся в бою младший лейтенант Щипцов. В момент атаки здесь было мало бойцов, основной удар приняли на себя подоспевшие командиры...
Пулеметная точка № 17
Берег Черной речки — болотная, превращенная в крошево прогалина, где не выроешь траншею даже в полроста. Единственное укрытие от немцев — плетень из сухих ветвей, изглоданных пулями и осколками мин. Плетень не защита от пуль, но за ним можно пробежать, пригнувшись и увязая по колено в болоте. Если ты ловок и поворотлив, враг не заметит тебя. Вот так вчетвером — со связным и лейтенантом Ляхом — сюда и перебежали, слыша над своими спинами свист пуль. Ощущение неприятное, будто ты заяц. Было страшно, но перебегал я со смехом: очень уж неуклюже хлюпали, да с прытью!
Точка № 17 второй пулеметной роты обложена торфяными кирпичами. Вода. Люди живут здесь лежа, не просыхая.
Пулеметчик Коренев Александр Андреевич, небольшого роста, неказист, лицо немытое, весь в болотной жиже.
— Я уже пять раз раненный!
Служил в Ленинграде счетоводом, кассиром. В бою 10 мая бил из станкового пулемета, израсходовал шесть лент и сам набивал, потому что остался один. Двое других оставшихся в живых — младший лейтенант Иван Щербина и боец Лукьянов — стояли за станковыми пулеметами на соседних точках. Втроем израсходовали лент двадцать; положили, отразив три атаки, больше восьмидесяти гитлеровцев. Гранат здесь не применяли.
Записываю подробно всю обстановку боя. Вместе с Кореневым и Щербиной (он высокого роста, рябоватый, жмурится; каска и шинель в болотной трухе) черчу схему. Рассказ Коренева дополняет подсевший к нам командир четвертой роты лейтенант Окрипко — сероглазый шатен с мягким лицом, над которым — чуб. У Скрипко на гимнастерке две желтые нашивки ранений.
Снайперская ячейка
Двигаясь дальше вдоль переднего края, пришел к снайперской ячейке комсомолки Любы Бойцовой. Ниша в траншее. Девушка в каске, гимнастерке, с погонами, грубое, рябое, круглое лицо. Разговаривает со мной тут же, в своей нише-ячейке, не отрывая глаз от наставленного оптического прицела винтовки, не оборачиваясь. Родилась в 1922 году в Аятском районе, Ленинградской области, жила в Ленинграде, работала на станции Паша, на заводе, и оттуда — в армию, с начала войны, добровольно.
— Раньше была в медсанбате 243-й стрелковой дивизии, ходила на передовую, перевязывала. Меня — в медсанбат, а у меня мечта была — совсем на передовую удрать. Вот мечта и осуществилась. Сорок пять дней была на армейских курсах снайперов и теперь — сюда. Я в соседнем полку, в 1076-м, а сюда только на охоту хожу, сегодня второй раз на охоте...
Рассказывает, что сегодня убила немца, он связь тянул. Это второй на счету, а первого убила позавчера, 24 мая.
Пока говорю с Любой, рвутся и рвутся мины — все позади траншеи.
КП второго батальона
Возвращались вдоль переднего края — вдоль плетня, по мосту-стланям, и — никакого укрытия, пока не вошли в траншею. Бегом, согнувшись, по колено в воде.
Говорю с командиром пятой роты младшим лейтенантом Николаем Ильичом Тимофеевым. Чуб, пилотка, глаза зеленоватые, серьезный, немногоречивый, рассказывает небрежно. На левой стороне груди — орден Александра Невского.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |