— Тебе приказывают, ты выполняй, а не учи меня!
— Я твои приказания всегда выполняю! Только от бога никуды не денешься: что на роду у кого написано, тому и быть!
— Когда бомбили, чего же ты спрятался под лавку? Стоял бы на палубе, говорил бы: «На то божья воля, это бог наказывает за грехи!»
— Истинно! — хитрит дед. — Грешны мы. Бог через немцев посылает нам огонь и смерть с неба!
— А у тебя есть грехи?
— Грешен!
— Воровал?
— Нет.
— Убивал?
— Нет.
— А чего же ты делал?
— В молодости я имел законную жену да еще держал наложницу.
— Еще чего было?
— Еще имел четырех полюбовниц.
— А ты каялся?
— Каялся: грешон!
— Перед кем же ты каялся?
— Перед всеми. И перед тобой сейчас каюсь!
— Вот те на! Я тебе поп, что ли?
— Ты старшой, ты капитан, вроде попа, а перед старшими мы должны каяться. Мне хоть шестьдесят четыре, да пред тобой я ж не по годам числю. А тебе
сколько?
Он ведет беседу, сидя на лавке, широко расставив ноги и держась руками за сиденье, старается сохранить равновесие, — качка все усиливается.
Капитан видит быстро надвигающуюся гряду облаков. Ветер крепчает. — Иван! — командует капитан в машину помощнику механика. — Останови динамку, чтоб зря не расходовать пар. Держи пар на марке. Сейчас шторм будет, постараемся проскочить скорей! Все понятно! — мрачнеет капитан и ворчливо рассуждает о том, что диспетчер в порту, конечно, получил сообщение о приближающемся циклоне, но, скрыв прогноз, отправил пароход в рейс. — Они так поступают часто, держат прогнозы в тайне: авось сойдет. Они постарались забыть о приказе! А в приказе сказано: не имеет права выпускать канальные пароходы при штормах, превышающих пять баллов... А им что? Выпускают даже при семибалльном! Им нужно рапортовать: «План перевозок выполнен». Они рассчитывают: «Вышел бы в рейс, а там пойди разберись — пять или семь баллов, — как-нибудь дотянутся!»
...Со свистом, поднимая водяную пыль, налетает шквал. В нем не меньше девяти баллов. Крупная зыбь обрушивается на палубу «Батурина».
Ветер давит стеной, все с той же силой. В такой ветер даже огромные морские транспорты не выпускают в открытое море. «Батурин» теряет ход. Вместе с баржами его несет на юг, — а на южном берегу немцы. Взбираясь на мощную волну, он затем проваливается в бездну. 120-килограммовый якорь сорвался с места, катается по палубе вместе с 30-ведерной бочкой с водой. Затем срывается наполненный продуктами ларь. Они ударяются то в один борт, то б другой. Ларь разбивается в щепки. Борта трещат. Волны, захлестывая палубу, врываются в машинное отделение. Оттуда кричат:
— Вода прибывает быстро! Водогон не успевает откачивать!
Несколько раз «Батурин» ложится набок так, что уровень воды в озере доходит до уровня палубы, и вода большими потоками хлещет в трюмы. Немецкий берег близится. Надо повернуть пароход против волн, продержаться до рассвета, утром, может быть, пришлют помощь!
Бархударов круто взял руль влево. При повороте крупные волны обрушились на борт, смыли запасный буксир, он намотался на винт. Машина стала. Потеряв ход, «Батурин» повернулся кормой по ветру. Качка уменьшилась, но дрейф увеличился. Можно не сомневаться: утром баржи и пароход окажутся в руках немцев...
Выход остается один: здесь, на восьмиметровой глубине, поставить баржи на якоря, а самому... если избавиться от намотавшегося на винт буксирного троса — добираться до нашего берега и просить выслать помощь для спасения барж. Ясно и то, что якоря при штормовой зыби не станут держать баржи, но, цепляясь за грунт и волочась по нему, они резко замедлят их дрейф.
Прежде всего выбирают буксир с баржи. Ставят обе баржи на якоря. Затем, обрушив запасный, намотавшийся на винт буксирный трос, пробуют дать ход. Винт с длинным, свесившимся под водой тросом начинает вращаться. Пароход медленно разворачивается и так же медленно продолжает пробиваться сквозь волны...
Через четыре с половиной часа пройдя то расстояние, на которое в тихую погоду потребовалось бы не больше сорока минут, «Батурин» добирается до ближайшего порта — Лаврова. Отсюда Бархударов связывается по телефону с диспетчером:
— Скрывая от капитанов прогнозы погоды, вы ставите их под угрозу гибели. Немедленно дайте два больших парохода для спасения барж!
Проходит еще час. Два парохода — № 7 с капитаном Климашиным и «Арзамас» с капитаном Никифоровым — выходят в озеро. Их машины каждая на тридцать сил мощнее машины «Батурина», и сани пароходы чуть побольше, а зыбь к этому времени уменьшилась...
На борту ошвартованного у пирса «Батурина» теперь можно отдыхать. Кок Дуся — сорокапятилетняя, тощая, высокая женщина — в машинном отделении варит на примусе суп. Она неряшлива и грязна. Дед Шнидеров подлащивается к ней, пытается ее обнять... Она огрызается, отталкивает его.
— Ну куда тебе, дед? — укоризненно говорит Бархударов.
— А я... чтоб от качки она не упала! — хладнокровно ответствует дед.
— Какая тут тебе качка, у пирса?
— Ну вообще...
— А если «вообще», то кому ты, дед, нужен? Чего добиться мечтаешь?
— Это, капитан, верно! — еще спокойней соглашается дед. — Глазами так бы и съел, да тело немощно!
Однако всем не до шуток. Нетерпеливое ожидание ушедших в опасный рейс пароходов действует на общее настроение. Что там происходит?
Суп едят молча. Дуся уходит, заваливается спать. Остальные курят махорку, вспоминают разные случаи. Остаток дня проходит, нервно и напряженно. Наступает такая же тревожная ночь, и никому не спится.
Глубокой ночью дежурные катера выходят встречать возвращающийся караван. Один из катеров при свете дальнего фонаря высаживает каких-то раненых. Их укладывают на вагонетку, увозят в госпиталь. Измученный трудным рейсом матрос с «Арзамаса» заходит на борт «Батурина», рассказывает...
После недолгих розысков, на южной стороне озера, капитаны заметили обе баржи. Они находились в четырех милях от немецкого берега, их продолжало сносить на юг. Не зная лоции этих мест, опасаясь напороться на камни, ожидая обстрела со стороны немцев, пароходы начали осторожно приближаться к баржам. Два немецких самолета показались над озером, снизились над баржами, но, встретив пулеметный огонь, полетели к болтавшемуся невдалеке нашему тендеру — его в этот день также снесло к немецкому берегу.
Четырежды пикировали немцы на тендер, осыпая его пушечными снарядами и пулеметным огнем. На пятом заходе, описав круг над тендером и убедившись, что все краснофлотцы на нем перебиты, самолеты улетели на юг — очевидно, с донесением о результатах своей разведки-Пароходы «Арзамас» и № 7, не теряя времени, подошли к баржам, с трудом, рискуя разбить себя и баржи на пляшущих волнах, приняли каждый по буксиру и повели баржи за собой. По пути один из них захватил с собою и тендер: оказалось, что краснофлотцы перехитрили немецких летчиков, притворившись мертвыми. Только один из семи краснофлотцев получил шесть ранений, остальные были невредимы. Они объяснили, что у них испортился мотор.
Ошеломленные дерзостью маленьких невооруженных пароходиков, немцы открыли с берега огонь прямой наводкой, но опоздали: караван успел отойти уже достаточно далеко. Он шел весь вечер и вот поздно ночью благополучно прибыл к нашему берегу.
...Пока матрос, жадно глотая горячий чай и грея руки на чайнике, рассказывает, караван, чуть видимый в темноте по огням, медленно тянется мимо: ему следовать в порт назначения — Кареджи. Матрос торопливо прощается — ему на катер, который доставит его обратно на «Арзамас»... Сейчас и «Батурину» следовать в рейс по назначению диспетчера.
А пока длилось ожидание на борту «Батурина», было пересказано много недавних историй.
О том, как на буксировавшего тяжелую баржу «Батурина» налетели бомбардировщики. Осколки бомб, изрешетив пароход, перебили буксирный трос, но «Батурин» продолжал вертеться вокруг баржи, ставшей неподвижной мишенью, — нельзя было оставить людей на барже в беде. Пулеметчики баржи и парохода отстреливались, пока не подоспела помощь: торпедные катера и эскадрильи истребителей. Они спасли пароход и баржу, на которых были убитые и раненые. И другая история — о мгновенной гибели от бомбы парохода «Узбекистан», на глазах у экипажа «Морского льва», шедшего параллельным курсом (это случилось 6 сентября, на середине озера). О выброшенных во время шторма на камни вблизи Осиновца канальных пароходиках № 5 и «Васильсурск», которые пароходство не сумело обеспечить ни лоциями, ни картами, ни правилами навигации. О том, как пароход «Арзамас», выйдя с двумя баржами из Кареджи в Осиновец, заблудился в озере. Его капитан А. И. Никифоров долго блуждал по озеру в тщетных поисках берега и, наконец увидев землю, направил пароход к ней, полагая, что достиг цели, и оказался... у той самой бухты, которую покинул семью часами раньше.
После этого случая Управление пароходства приказало поставить на всех «транзитных» пароходах шлюпочные компасы. Но приглашенный опытный девиатор не мог устранить влияние судового железа на магнит, прежде всего потому, что штурвалы на всех этих пароходах были железные: чем больше вращали штурвал, тем больше бегала стрелка по картушке компаса. Канальные капитаны, не искушенные в обращении с компасами, были окончательно сбиты с толку, и один из капитанов, сдавая вахту своему помощнику, как-то сказал:
— Брось, Ванька, глядеть на этого колдуна, а то он нас заведет к немцам или к финнам. Авось и так доберемся...
И, двигаясь на авось, в штормовую погоду, во мгле, в тумане, когда видимость была не более километра, капитаны канальных пароходов все-таки кое-как доводили до назначения свой драгоценный груз.
И множество других историй записано мною на Ладоге в этот и в другие дни в рейсах на пароходиках, плашкоутах, катерах...
О ладожских перевозках
Самоходный паровой флот постепенно выходил из строя, а новые железные и деревянные баржи вступали в строй. Тягачей не хватало, все канальные пароходы рейсировали теперь в озере, не считаясь ни с какими штормами. С «большой трассы» — с линии Осиновец — Новая Ладога на «малую трассу» — Осиновец — Кареджи были перекинуты озерные пароходы: «Никулясы», «Гидротехник», «Буй». Теперь не хватало тягачей на «большой трассе», и потому в распоряжение пароходства Ладожская военная флотилия дала для буксировки барж часть своих тральщиков и других военных кораблей. Несколько озерных пароходов занимались аварийными работами: стаскивали, спасали баржи, выкинутые на берег.
Маленькие канальные пароходы стали буксировать вместо одной баржи по две — нагрузка на индикаторную силу машины увеличилась с двух с половиной тонн до пяти, а в самый разгар осенних штормов нагрузку увеличили еще вдвое. Поэтому даже при слабом ветре эти пароходики тащили свои баржи надрываясь, а подходя к берегу, не могли удержать их на месте — баржи часто оказывались выброшенными на берег. Их приходилось стаскивать в воду, и для этих аварийных работ многие, более сильные, пароходы снимались с рейсов...В штормовую погоду бакены, расставленные вдоль трассы, часто гасли — их заливала волна или уносил ветер. Поэтому пароходы, шедшие ночью или в тумане, не имея компасов, постоянно теряли ориентировку.
30 октября был налет на многие корабли, пересекавшие озеро, и на бухту Морьё. Надо сказать, что здесь перед тем проводилась интересная и важнейшая для обороны Ленинграда работа.
К осени выяснилось, что план доставки в Ленинград топлива через Ладожское озеро не выполнен. Единственная крупная электростанция в Ленинграде работала на твердом топливе и не могла обеспечить на зиму город и фронт. Без Волховстроя уже нельзя было обойтись. Эта гидроэлектростанция была уже отремонтирована. Линия трассы электропередачи также была восстановлена везде... кроме занятой немцами полосы кольца блокады. Но как же перекинуть ток через этот разрыв?
Решено было проложить несколько ниток электрокабеля по дну Ладожского озера — от Коккорева (южнее порта Осиновец) до Кареджи.
Для прокладки кабеля приспособили новую железную баржу, выделили в качестве буксировщика тральщик, дали им в подмогу канальный пароход «Каракозов» и один тендер. Работа по прокладке кабеля началась осенью и производилась только в ночное время.После захода солнца, с темнотой, выходили из Коккорева. Многочисленные рабочие и специалисты, находившиеся на барже, за ночь прокладывали одну линию. Надо было проложить пять рядов линий. Немцы узнали о проводившейся здесь работе и пытались разбомбить баржу, но искали ее тщетно: баржа для прокладки кабеля выходила примерно раз в декаду, и немцы не могли распознать, в какую именно ночь. В остальное время баржа находилась в Морьё, здесь люди наматывали кабель на барабаны, вели подготовку к очередной прокладке, с тем чтобы при выходе в озеро уже не было никаких задержек.
Однажды утром, в сентябре, когда одна из линий кабеля была уже проложена и выведена на противоположный берег, немецкие бомбардировщики накинулись на людей, работавших на берегу. Зенитная артиллерия отогнала бомбардировщиков, им не удалось причинить кабельщикам вреда.
30 октября был совершен второй налет. В эту ночь произошла заминка, баржу, тральщик и пароходы рассвет застал на середине озера. Здесь настигли их четыре немецких бомбардировщика, шедшие под прикрытием двух истребителей. Было сброшено шестнадцать бомб. Только на барже оказалось убитых девятнадцать человек и раненых — двенадцать. Немало жертв оказалось и на тральщике. Изувеченный тральщик мужественно отбивался, отгонял бомбардировщиков. Вода вокруг каравана кипела от разрывов бомб. Сбросив весь свой смертоносный груз и не потопив ни одного судна, самолеты улетели. Перевязав раненых, кабельщики продолжали свою работу, провели еще одну линию кабеля. Все пять линий легли как надо. К зиме Ленинград получил электроэнергию с Волховстроя, равную ежесуточной норме в двести тонн топлива...
...К поздней осени пароход «Никулясы» в одном из рейсов получил только в левый борт семьдесят пять пробоин. Пароходы «Параллель» и «Арзамас» под бомбежками получили серьезные повреждения и также вышли из строя. Из всего самоходного флота в распоряжении Северо-Западного пароходства остались все три буксирных парохода: «Батурин», № 7 и прибывший из ремонта «Подольск». Пароход № 8 с поломанными лопастями винта находился на западном берегу, занимался отливаньем воды из трюмов потерпевших аварии барж. Озерные пароходы «Буй», «Гидротехник» и другие занимались стаскиванием в воду выброшенных на берег барж. Несколько маленьких пароходиков были привезены по железной дороге из Ленинграда для рейдовых работ{105}. Но положение оставалось катастрофическим, и ладожские перевозки осуществлялись только благодаря энергичной помощи Краснознаменного Балтийского флота и Ладожской военной флотилии, выделивших для буксировки барж ряд боевых кораблей. Я, к сожалению, не располагаю материалом о действиях этих кораблей и потому не могу дать описания работы флотилии в трудный период навигации 1942 года...
...В конце октября начались морозы, 7 ноября у берегов Ладоги появилось «сало». Навигация, однако, продолжалась — со все возрастающими трудностями. Надо было вывезти весь груз, скопившийся в Кобоне, — десятки тысяч тонн груза. Проламывая лед своим корпусом, пароходы совершали рейсы между западным и восточным берегами за пять-шесть суток. Так было в ноябре, так было до середины декабря. 10 декабря навигация официально была закрыта. Но отдельные рейсы совершались и много позднее. 18 декабря с западного на восточный берег направилась ледовая разведка, состоявшая из трех мощных военных кораблей и вспомогательного парохода № 8. Разведка долго и упорно билась со льдами, стремясь пробиться к берегу, но это ей не удалось. С трудом выбравшись изо льдов, разведка вернулась в Осиновец. Там, в Осиновце, в частности, застрял и маленький канальный пароход «Батурин», которому довелось одному из последних, вместе с канонерской лодкой, совершить рейс по Ладожскому озеру, дрейфуя вместе с гонимыми ветром льдами, едва не угодив к финнам... На «большой трассе» — между Осиновцом и Новой Ладогой — навигация закрылась позднее, канонерские лодки и тральщики с буксируемыми ими баржами совершали рейсы вопреки, крепчающим морозам, и льдам.. Река Волхов замерзла. Но здесь был сделан канал, которому не давали замерзнуть непрерывно курсирующие суда. До чистой воды в озере, сквозь лед, караваны пробивались по двое, по трое суток, а весь рейс занимал неделю и даже больше. Канлодки бросались в атаку на лед; пробив несколько десятков метров, сжимаемые со всех сторон льдом, — останавливались. Канлодка отходила назад, чтобы разогнаться и полным ходом снова врезаться в гущу льда. За канлодками, не отставая, шел караван судов. Но часто, схваченный льдами, он замирал в неподвижности. Тогда люди выходили на лед, скалывали его, рвали его аммоналом, делали трещины, ямы. Вырвавшись из ледового плена, канлодки вновь начинали свою мучительную работу, борясь за каждый метр пути. Тонна перевезенного груза означала лишний час жизни для нескольких тысяч ленинградцев. Водники, моряки понимали, какая ответственность легла на их плечи. Они боролись за каждый метр пути. Штормовые ветры со снегом, метели, пурги и глыбы льда, намерзающего на палубах, налеты вражеской авиации, подвижки льдов и нагромождающиеся при этом торосы во всякое иное время делали бы плавание по Ладоге немыслимым. Но рейсы на «большой трассе» продолжались, измученные люди не знали ни сна, ни отдыха.
Последний караван с грузом из Новой Ладоги пришел в Осиновец 7 января 1943 года — всего за одиннадцать дней до прорыва блокады. План перевозки грузов по Ладоге, за период навигации определенный в 900000 тонн, был выполнен с превышением: перевезено было больше миллиона тонн!
Глава двенадцатая.
Город становится на зимовку
Москва, Ленинград, Всеволожский район
Октябрь 1942 г.
Седьмая симфония. — Собрание в филармонии. — Поездка во Всеволожский район. — По пригородным хозяйствам. — Творческая работа. — Два слова о бюрократах. — Настроение наше
14 октября, пройдя Ладогу на тральщике, я вернулся в Ленинград из поездки в Москву, куда был вызван на совещание руководства ТАСС и редакторов московских газет с военными корреспондентами ТАСС. Как и все, отчитывался в своей работе: за пятнадцать месяцев войны мною написано примерно двести корреспонденции, рассказов, очерков, статей, фельетонов и даже стихотворений.
Вернулся я в Ленинград «спецвоенкором ТАСС по Ленинградскому и Волховскому фронтам», подчиненным уже не ленинградскому отделению, а непосредственно центральному руководству ТАСС и ГлавПУРККА, то есть полномочия мои были значительно расширены. Кроме того, «Правда» и другие органы печати предложили мне теснее сотрудничать с ними, а Совинформбюро поручило давать корреспонденции для заграничной печати.
В моем дневнике — много впечатлений от пребывания в Москве, но эти записи не имеют отношения к обороне Ленинграда, и потому изложу здесь только впечатление от посещения Большого зала консерватории, где мне впервые посчастливилось прослушать Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича. Еще 9 августа исполнялась она в Ленинграде, но беспрестанные скитания помешали мне услышать ее тогда.
Наступала зима. В Ленинграде моей городской «базой» стал колодный номер гостиницы «Астория», так как в разрушенной дальнобойным снарядом квартире моей на канале Грибоедова останавливаться в промежутках между фронтовыми поездками было уже невозможно.
Итак, в Москве — Седьмая симфония.
...Опять малярия, — ломит, крутит. С трудом заставляю себя встать. Был вчера у врача, говорит: «Лежать». Черта с два!
И я доволен, что не послушался врача! Вот только что...
...Небо — в тучах, а воздух свежий, будто весенний. Тьма — кромешная. Тороплюсь в гостиницу «Москва». Впереди, уже знаю, патруль, а время — без десяти минут полночь, а хождение по городу разрешается до 24-х часов... На улице Горького у телеграфа наталкиваюсь на груду сваленных «зимних» дров. Сзади — ночной, пустой, случайный двухэтажный троллейбус проплывает, обгоняя, как пакетбот в океанской ночи, — залит огнями. Но это только в такой тьме кажется, что он залит: тусклые синеватые лампочки за стеклами да узкий лучик, пропущенный сквозь щелочку прикрытой фары... А все-таки — свет!
И вот я в своем гостиничном номере. Скинул шинель. Можно даже, как в мирное время, принять теплый душ!..
У меня здесь уже совсем ощущение дома, жаль только, что дом этот — одинокий, холостяцкий и потому грустный.
Я вернулся домой с Седьмой симфонии из Большого зала консерватории.
Прослушал Седьмую с закрытыми глазами и наслаждался музыкой: Ленинград, поля сражений этой войны, зима, пережитая мною в блокаде, — возникали с конкретной, зрительной ощутимостью передо мной в звуках этой прекрасной симфонии.
Конечно, я не всю ее равно ощутил, моментами внимание ослаблялось и тема переставала конкретизироваться: надо было прослушать симфонию эту и еще раз, и два, чтоб осознать и запомнить всю. Но в основном все дошло до меня с предельной представимостью. И — первая (лучшая, по-моему!) часть, где стихия музыки была мирной, спокойной, и где — потом — начались волнения войны и механическое, деревянное постукивание темы приближения врага к городу, и нарастание тревоги, напряжения, гнева. И затем многозвучный, разросшийся до болезненного томления шквал налета, схватки, отпора нашего. Я видел маршевые колонны народного ополчения, и взрывы фугасных бомб, и бьющие в лунные небеса настойчивые, нестрашащиеся зенитки, и море огня... Такая патетика боя, от которой пальцы мои сжимали ручки кресла... И отраженный удар врага, и наступление тишины... На этом закончилась первая часть.После антракта — вторая, третья и четвертая части шли без перерыва. Тут были и оцепенение зимы, и торможение всего движущегося и дышащего, и то небывало ясное, лунное небо заметенного снегами, примолкшего города, какое я никогда не забуду. Дальше я ждал некоего «данс макабр», но его не оказалось. Шостакович почему-то не дал его, только в одном месте наметилась эта тема и сразу исчезла. И вот тут я потерял нить понимания и нашел ее не сразу. Снова началась патетика: столкновение стихий, волна нашего контрнаступления; слышалось, как громада вражеского нашествия откатилась, мне представилось отступление врага от Москвы или, может быть, другое — какое еще предстоит гитлеровцам, — от стен Ленинграда? Гибнущие в снегах наполеоновские солдаты? Во всяком случае — героизм побеждающей нашей армии!..
И симфония оборвалась для меня неожиданно... Трудно, конечно, словами передать то, что я понимал и чувствовал. Одно могу сказать: на фронте и в Ленинграде я часто думал о том, как эта война будет претворена когда-нибудь в художественных образах? И спасибо Шостаковичу, — я узнал это еще до окончания войны! Свидетелю, очевидцу, современнику кипящей сейчас войны, Седьмая была мне так близка, так понятна! Будто я заскочил на десять лет вперед и погрузился в образы уже легендарного времени!
Конечно, это — исключительное произведение композитора, которое будет живым и спустя века!
Странно было оказаться в обстановке консерватории (первый раз за эту войну): мрамор лестниц, яркий электрический свет в зале, публика — та, «довоенная», какую, казалось, уже никогда не увидишь! Было, пожалуй, только гораздо больше военных, чем в прежние, мирные времена. В публике я заметил и десятка два американских летчиков в их непривычной для нас форме.Знакомых, в толпе я не встретил, а зал был полон. Сидел я во втором ряду и скучал по близким, и казалось мне большой несправедливостью, что вот же сотни людей сидят здесь с родными и близкими, а я — одинок...
В Москве — переполненной людьми и теперь уже совсем не «фронтовой» — скучаю по Ленинграду, по его удивительно чистым, отвергнувшим все личное, не боящимся ни лишений, ни самой смерти людям... А ведь и там у меня не осталось никого из моих близких. Но там — родными стали все люди города, и чувства одиночества я никогда не испытывал, и никогда не бывало мне там так тоскливо, как здесь. Я здесь все ощущаю иначе. Размышления мои о войне здесь особенно пространственны и остры.
Одиночество миллионов разлученных людей — вот что такое война! Это массовое томление людей, оторванных от своих жен, мужей, детей, ходит черным ветром по странам, по душам. И свист этого ветра я слышу ежеминутно, от него не спрячешь ушей, а выдерживать его непрерывно, вот уже полтора почти года, жить под него — слишком трудно. Человеку нужны воля и выдержка: противостоять давлению этого ветра, вытерпеть этот свист!
Стремлюсь скорей в Ленинград, вопреки всем отговорам (даже руководителя ТАСС!) и множеству соблазнительных, но воспринимаемых как «лукавые» предложений Москвы. Я знаю: так стремятся «домой» все нечаянно командированные сюда ленинградцы, все фронтовики, которые решили быть в родном городе — что бы там ни происходило! — до конца блокады!..
Собрание в филармонии
20 октября.
Ленинград
Сегодня в филармонии состоялось торжественное собрание актива Куйбышевского района. Обсуждались итоги работ по подготовке к зиме. Полным светом сияли четыре передние люстры. За столом президиума, покрытым лиловым бархатом и уставленным цветами в горшках, заняли свои места секретарь Ленинградского горкома и обкома партии Кузнецов, председатель исполкома Ленгорсовета П. С. Попков, первый секретарь Куйбышевского райкома партии Лизунов и другие партийные руководители, представители интеллигенции, отличившиеся в труде сотрудники жилищного управления, управхозы, домохозяйки, рабочие и работницы. Зал был полон.
В большой речи председатель райисполкома Пудов рассказал о работе по подготовке жилищ к зиме.
К 18 августа, когда были объявлены условия соцсоревнования, из пятисот двадцати девяти домов района — шестидесяти тысяч комнат — вода подавалась лишь в тринадцати домах. Остальные пользовались только уличными и дворовыми водоразборами. Триста пятьдесят подвалов были залиты водой, в некоторых домах вода проникла в первые этажи. Чтобы сделать ремонт в короткий срок, требовалось триста пятьдесят водопроводчиков, а было их в районе всего семьдесят четыре. Требовалось двадцать тысяч метров водопроводных труб.
Были организованы бригады по отогреву без перекапывания улиц, и особенно потому, что было бы преступно разрывать асфальтированные улицы. Очищено одиннадцать километров уличных магистралей, на эту работу понадобилось пятнадцать тысяч человеко-дней. Отремонтировано четыреста шестьдесят строений...
А ремонт кровли! В Ленинграде нет ни одного дома, где крыши не оказались бы продырявлены осколками — снарядов немецких или наших зенитных. Нужно было найти не меньше ста кровельщиков, а нашлось четырнадцать. Требовалось триста тонн кровельного железа, а его почти не было, — пришлось заменять его специально пропитанной мешковиной. Таковы цифры.
Сегодня утром я беседовал с третьим секретарем Куйбышевского райкома партии С. И. Глазуновым. Из этой беседы и из речей, произнесенных на собрании, я узнал, как удалось организовать и провести всю эту огромную в условиях блокады работу.
В этом трудном деле райкому партии помог опыт весенних работ, когда после страшной зимы необходимость заставила очистить: дома, дворы и улицы от снега, от льда, от всех отбросов и нечистот. В каждое хозяйство тогда райком дал политорганизатора: «Твоя партийная обязанность по дому — поднять дух людей, мобилизовать народ!»
Умершие и умиравшие от голода, истощенные люди лежали в домах. Умерших нужно было похоронить. Живых, а точнее, полуживых людей — ободрить, вывести на работу. Только само население, какими бы слабыми ни были люди, могло совершить этот подвиг гигантского труда.
Этот подвиг ленинградцы совершили. Результаты его всем известны.
И теперь снова политорганизаторы были прикреплены к каждому дому. В осенней кампании политорганизаторами в числе других стали сто инженеров, врачей, различных специалистов из технической интеллигенции. Опять пошла широкая политмассовая работа, выпускались «боевые листки», в них сообщались имена и фамилии лучших работников, излагался опыт их работы. Во всех домах был создан актив из числа жильцов. Все работающие в городе промышленные предприятия были призваны помогать населению материалами и личным участием своих специалистов.
Откуда было взять материалы? Фанеру, олифу, краски, кровельное железо, батареи центрального отопления, смолу, — да мало ли что еще? Придумывали, изобретали заменители, брали кое-что из разбомбленных, разбитых артиллерией домов: проволоку, кирпич, трубы, железо, плиты. Обрабатывали деревянные перекрытия суперфосфатами, заготовляли дрова, использовали для пропитки рваные одеяла... мешковину и другие «внутренние ресурсы»... Работали главным образом женщины, многие никогда прежде не занимались физическим трудом.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |