— Извини, дай я… — обходя его, пробормотала она.
Парень сбросил наушники на шею, вскочил и стал
спускаться рядом с ней.
— Эй ты, в шляпе, — я тебе говорю, постой.
Сойдя с лестницы, Зора остановилась, приподняла край свой дурацкой шляпы, глянула парню в лицо и наконец-то его узнала.
— Моцарт! — снова воскликнул он, тыкая в нее пальцем. — Точно! Ты взяла мой плеер, ты сестра Леви.
— Да, Зора.
— А я Карл. Карл Томас. Я же говорю, ты. Сестра Леви. — Он кивал и радовался так, словно они только что нашли лекарство от рака.
— Ты, значит, общаешься с Леви? — неловко спросила Зора. Статность Карла обостряла ее чувство собственной дисгармоничности. Она скрестила на груди руки, потом поменяла левую с правой и вдруг почувствовала, что стоять в такой малоестественной позе не в силах. Карл глянул через плечо на коридор из тиковых деревьев, дрожащий в мареве и уводивший к реке.
— Да я его с тех пор и не видел. Я думал, мы с ним тут по одному поводу встретимся, но… — Карл снова переключился на Зору. — Так ты куда идешь — туда?
— Вообще-то в другую сторону, к площади.
— Отлично. Можно и к площади.
— Э… ладно.
Через несколько шагов пешеходная дорожка кончилась. Теперь они молча ждали сигнала светофора. Карл вставил в ухо наушник и опять закивал головой. Зора посматривала на часы и напряженно оглядывалась, давая понять прохожим, что она и сама не знает, зачем этот парень с ней идет.
— Ты в команде плаваешь? — спросила Зора, так как зеленый свет не загорался.
— А?
В ответ Зора сжала губы и покачала головой.
— Нет, нет, повтори. — Он вынул наушник снова. — Что ты сказала?
— Да так, просто спросила, не плаваешь ли ты в команде.
— Разве я похож на того, кто плавает в команде?
Воспоминание Зоры о Карле внезапно прояснело,
ожило.
— Мм… Я не хочу тебя задеть, я хочу сказать, что ты ловкий.
Карл дернул плечами, потер ими об уши, но его лицо не смягчилось.
— Чтобы быть в команде тех, кто плавает, надо быть в команде тех, кто учится. Надо быть в колледже, чтобы плавать в команде, ведь так?
Две машины, едущие в противоположные стороны, поравнялись друг с другом и встали: водители высунулись из окон и принялись радостно перекрикиваться под нарастающее бибиканье соседей.
— Ну и мастера же они орать, эти гаитяне. Вопят без передыху. Даже когда у них все о'кей, они и то на взводе, — удивлялся Карл. Зора нажала на пешеходную кнопку.
— Значит, ты ходишь учить всякие гуманитарные… — спросил он как раз, когда Зора сказала:
— Значит, ты ходишь в бассейн таскать чужие…
— А, черт, — громко рассмеялся Карл. Неискренно, подумала Зора, сунула кошелек подальше в свой баул и незаметно застегнула молнию.
— Извини за маску. Я думал, она никому не нужна. Неужели ты до сих пор злишься? Мой друг Энтони в раздевалке работает, он меня и пропускает, понимаешь?
Зора не понимала. Светофор защелкал по-птичьи, возвещая слепым, что можно переходить.
— Слушай, а ты часто в таких местах бываешь? — спросил Карл на другой стороне улицы. — Где Моцарта играют, например.
— Вообще-то нет. Надо бы чаще, наверное. Но учеба отнимает кучу времени.
— Ты на первом курсе?
— На втором. С сегодняшнего дня.
— Веллингтон?
Зора кивнула. Впереди показалось главное здание колледжа. Карл как будто хотел задержать ее, отложить момент, когда она войдет в ворота чужого ему мира.
— Обалдеть — ученая сестра. Круто… нет, правда, это так здорово. Будешь судить-рядить обо всем — это награда, образование. Это награда, то, что нам надо, Веллингтон рядом — здесь, за оградой.
Зора слабо улыбнулась.
— Нет, ты это заслужила, ты столько для этого сделала, — сказал Карл и рассеянно огляделся. Зора вспомнила своих бостонских воспитанников: когда было время, она подрабатывала — водила мальчишек в парк, в кино, затем доставляла домой. Карл был похож на них: внимание как флюгер. Да еще эти вечные кивки и притоптывания, словно покой опасен для здоровья.
— Так вот, значит, Моцарт, — выпалил Карл. — Там есть одна штука — в «Реквиеме», я другого у него не знаю, а вот в «Реквиеме», который мы тогда слушали… В общем, ты «Лакримозу» помнишь?
Его пальцы музыкально плавали в воздухе, словно он дирижировал своей собеседницей в надежде извлечь из нее нужный ответ.
— Ну «Лакримоза» — не помнишь, что ли?
— Э… нет, — сказала Зора, нисколько не беспокоясь о том, что перекличка уже началась и она опоздала.
— Это как восемь бит[23], - нетерпеливо объяснил Карл. — Я семплировал эту мелодию после того вечера — просто фантастика. Там ангелы забирают все выше и выше, и скрипки ноют — та-а, та-а, та-а, та-а, — аж сердце замирает. А если слова убрать и подложить ритм, то выйдет классный трек. Да знаешь ты ее… — И Карл начал напевать «Лакримозу».
— Я правда не знаю. Я плохо разбираюсь в классической музыке.
— Нет, знаешь — я слышал ваш разговор. Твоя мама и остальные, они спорили, гений он или нет…
— Но это же было месяц назад, — смущенно возразила Зора.
— Да, память у меня отличная, я помню все. Скажи мне что-нибудь — я запомню. И лица я не забываю, как ты уже поняла. А про Моцарта мне интересно, потому что я ведь тоже музыкант.
При этом неподобающем сравнении Зора позволила себе слегка улыбнуться.
— Ну и я раскопал кое-что — я же читаю про классику. Надо же знать про всякие там влияния и прочее — если бы я зациклился только на своем творчестве, я бы не смог делать то, что делаю.
Зора вежливо кивнула.
— Короче, ты понимаешь, — решительно заключил Карл, как будто своим кивком Зора подтвердила справедливость его неписанных музыкальных принципов. — Ну и вот, оказалось, что эта часть даже и не Моцарта — то есть, не совсем его. Он создал основу, а дописывать пришлось другим. И «Лакримоза», по сути, дело рук того парня, Зюсмайера[24]. Здесь-то и загвоздка, потому что это лучшая вещь в «Реквиеме», я еще подумал: черт, когда ты так близок к гению, ты поднимаешься над собой. Вот и Зюсмайер — он как новичок, который набрел на биту и запульнул мяч на Луну. И теперь все пытаются доказать, что это был Моцарт, потому что ясно же, кто может писать такую музыку, а кто нет. Но суть-то в том, что эту классную вещь создал Зюсмайер, обычный парень из шоу Джо Шмо[25]. Я чуть не упал, когда узнал.
Пока он говорил, а она изумленно пыталась слушать, его лицо безмолвно околдовывало ее, и каждый, кто шел мимо них под аркой, испытывал действие тех же чар. Зора ясно видела, как прохожие взглядывали на него украдкой и замедляли шаг, стремясь задержать образ Карла на сетчатке глаза, где иначе отпечатается какая - нибудь скука вроде дерева, библиотеки или двух играющих в карты мальчишек. На него хотелось смотреть.
— Ну вот, в общем, и все, что я собирался тебе сказать, — подытожил Карл, чей энтузиазм начал сменяться разочарованием, так как Зора молчала.
— Ты собирался сказать мне это? — рассердилась она.
— Нет, нет, ты не поняла. — Он звонко рассмеялся. — Слушай, я не из тех, кто липнет к прохожим на улицах. — Карл легонько потрепал ее по левой руке, и Зору прошиб электрический разряд, ударивший ей в пах и замерший где-то в области ушей. — Просто это во мне сидело. Я ведь часто бываю на всяких городских вечерах, и кроме меня там негров нету. Не ходят они туда, вот я и решил: если еще раз эту злющую черную девчонку увижу, обязательно выложу ей все, что думаю про Моцарта, — что-то она тогда скажет. Ведь это как в колледже. Вы же там платите за то, чтобы обсуждать с другими всякие штуки. Вы как раз за это платите. — Он убежденно кивнул.
— Может быть.
— Да так и есть, — настаивал Карл.
Торжественно заныл веллингтонский колокол, затем,
с другой стороны дороги, донесся более жизнерадостный четырехнотный призыв епископальной церкви.
— Знаешь, тебе бы с другим моим братом пообщаться, с Джеромом, — рискнула Зора. — Он сечет и в поэзии, и в музыке. Иногда он, правда, задирает нос, но ты мог бы как-нибудь заскочить — раз ты хочешь поболтать и все такое. Сейчас он в Брауне, но каждые несколько недель приезжает домой. Домашние у меня что надо, с ними есть о чем поговорить, хотя они меня и достают временами. Отец у меня профессор, так что…
Карл изумленно отпрянул.
— Нет, я к тому, что с ним страшно интересно общаться… В самом деле, ты не стесняйся, заходи и…
Карл холодно взглянул на Зору. Какой-то первокурсник задел его мимоходом, Карл вздернул плечи и пихнул его в ответ. Тот, видя, что его пихает высокий черный парень, смолчал и пошел своей дорогой.
— Вообще-то, — сказал Карл, сверля спину первокурсника взглядом, — я заходил, но оказалось, что меня не ждали.
— Ты заходил? — недоуменно спросила Зора.
В ее лице читалось искреннее неведение. Карл замял тему.
— Тут дело вот в чем. Оратор из меня никакой. В разговоре я толком ничего не могу выразить. Пишу я лучше, чем говорю. Когда я сочиняю ритмы, я — хрясь! — бью в дерево и протыкаю его насквозь. А когда говорю, набиваю шишки. Всегда.
Зора рассмеялась.
— Послушал бы ты папиных первокурсников. А я ей и говорю, а она мне такая, а я ей, значит, а она ни черта, — изобразила Зора, повышая голос и доставая им до противоположного берега страны. — И так до бесконечности.
Карл был озадачен.
— Твой папа, профессор… — медленно проговорил он, — белый, да?
— Он англичанин. Говард.
— Англичанин! — воскликнул Карл, сверкая своими белоснежными белками и, переварив эту новость, добавил:
— А я вот в Англии не был. И вообще из Штатов не выезжал. — Его пальцы странно, ритмично пощелкивали в ладонь. — Он что, математику преподает?
— Папа? Нет, историю искусств.
— И ты с ним ладишь?
Взгляд Карла опять стал блуждающим, и Зорой снова овладели бредовые страхи. Ей вдруг показалось, что все его вопросы просто заговаривание зубов, которое приведет — какими путями, она не дала себе времени подумать, — к ее родному порогу, маминой шкатулке и их сейфу в цокольном этаже. Она затараторила, как автомат, — она всегда так делала, когда хотела скрыть, что мысли ее далеко.
— Говард? Он классный. Конечно, он мой отец, так что иногда… ну ты понимаешь. Но он что надо. У него тут был роман на стороне, с его коллегой, и это вышло наружу, поэтому дома теперь все вверх дном, мать с ума сходит. А я ей говорю: брось, все развитые пятидесятилетние мужики изменяют своим женам. Это почти норма. Разумеется, умных мужчин тянет к умным женщинам — то же мне неожиданность. Кроме того, мама за собой не следит, весит чуть ли не сто сорок килограммов.
Карл смотрел под ноги, ему было явно неловко за Зору. Зора покраснела и вдавила свои короткие ногти себе в ладонь.
— Полные женщины тоже хотят любви, — философски заметил Карл и вынул из капюшона сигарету — она была заложена за ухо. — Тебе пора, — сказал он и закурил. Должно быть, Зора ему надоела. Ее охватило горькое чувство потери: из-за ее трескотни все померкло — и Моцарт, и этот Гусьмайер вместе с ним.
— Ждут люди, ждут дела и всякое такое…
— Да нет, не то чтобы… То есть у меня встреча, но…
— Наверное, важная, — задумчиво сказал Карл, пытаясь ее себе представить.
— Не очень. Так, надо обсудить будущее.
Зора шла в кабинет декана, чтобы озадачить его своим туманным будущим. Особенно ее беспокоило то, что в прошлом семестре ее не взяли в семинар Клер Малколм. Новые списки Зора еще не видела, но если опять случится нечто подобное, ее будущее серьезно пострадает, и это надо обсудить, равно как и многие другие моменты, угрожающие будущему во всей его несомненной будущности. Это была первая из семи встреч, запланированных Зорой на начало семестра. Она обожала планировать обсуждение своего будущего с важными людьми, которых ее судьба заботила явно не в первую очередь. Чем больше народу узнавало о ее планах, тем реальнее они становились для нее самой.
— Будущее как чужая земля, — печально сказал Карл, но тут его осенило, и он расплылся в улыбке. — Но пока без паспорта я.
— Это из твоих ритмов?
— Не знаю, может быть. — Он пожал плечами и потер руки, хотя было не холодно — холода еще не наступили.
— Рад был поболтать с тобой, Зора, — сказал он с глубокой неискренностью. — Познавательный был разговор.
Он как будто опять рассердился. Зора отвела взгляд, поигрывая застежкой своей сумки. Она чувствовала странную потребность помочь Карлу.
— Едва ли. Я почти ничего не сказала.
— Ты внимательно слушала, это не хуже слов.
Зора удивленно посмотрела на Карла. Раньше ей никто не говорил, что она умеет слушать.
— Ты, наверное, очень талантлив, — пробормотала Зора, не успев осознать, что за чушь она несет. Ей повезло — эти слова заглушил грузовик.
— Ну, Зора… — Он хлопнул в ладоши — неужели она кажется ему смешной? — Успехов в учебе.
— Приятно было увидеться, Карл.
— Скажи брату, пусть мне позвонит. Я опять буду читать в «Остановке». Ты же знаешь, где это? На Кеннеди, в четверг.
— Ты разве не в Бостоне живешь?
— В Бостоне, и что? Это же рядом. Нас ведь пускают сюда, не спрашивая, кто мы и откуда. В Веллингтоне здорово — там, на площади Кеннеди. Там и студенты собираются, и наши… В общем, скажи брату, что, если он хочет послушать ритмы, пусть приходит. Может быть, это и не поэтическая поэзия, — сказал Карл, уходя и не давая Зоре возможности ответить, — но я пишу так.
На седьмом этаже дома имени Стегнера[26], в плохо отапливаемой комнате, Говард распаковывал проектор. Он всунул руки между его боками и коробкой, и, зажав подбородком арматуру, извлек это нелепое устройство на свет. Он всегда просил проектор для первой лекции в году, когда идет отлов студентов; установка его была таким же ритуалом, как развешивание рождественских гирлянд. Та же рутина, те же разочарования. По какой причине он откажется работать в этот раз? Говард осторожно открыл крышку проекционного отсека и поместил туда знакомый титульный лист: СОЗДАНИЕ ОБРАЗА ЧЕЛОВЕКА, 1600–1700 — лицевой стороной к стеклу. Затем он убрал лист, вытер скопившуюся пыль и положил его снова. Проектор был серо-оранжевый — в таких красках виделось будущее тридцать лет назад — и, как всякая допотопная техника, вызывал у Говарда невольное сочувствие. Говард и сам уже был не новейшей модели.
— Power Point[27], - сказал Смит Дж. Миллер, стоя в дверном проеме, грея руки о кружку кофе и энергично выглядывая студентов. Говард знал, что нынче утром аудитория будет забита до отказа, но, в отличие от Смита, не придавал этому значения. Студенты займут длинный стол для заседаний; устроятся на грязном полу и подоконниках, подложив свои студенческие ноги под свои студенческие зады; выстроятся у стен, как смертники в ожидании расстрела. Они будут строчить, как ополоумевшие стенографы, и следить за губами Говарда с таким рвением, что тот начнет сомневаться, не попал ли он в школу глухих. И все — в едином искреннем порыве — напишут свои фамилии и е-мейлы, сколько бы раз профессор Белси ни сказал: «Пожалуйста, оставьте свои имена только в том случае, если вы действительно хотите ходить на мои лекции». А в следующий вторник их будет двадцать. А через вторник — девять.
— С Power Point будет гораздо проще. Хотите, покажу?
Говард оторвался от своего жалкого прибора. Его смутно радовала аккуратная клетчатая бабочка Смита, его детское, усыпанное светлыми веснушками лицо и скудная волна пепельных волос. Лучшего помощника, чем Смит Дж. Миллер, и представить было нельзя. Но он был неисправимым оптимистом, не понимавшим, как устроен колледж. Он не знал — так, как знал это Говард, — что к следующему вторнику студенты перещупают весь ассортимент интеллектуальных товаров, предлагаемых гуманитарным факультетом, произведут свой сравнительный анализ с учетом многоразличных величин, как то: известность профессора в университетских кругах, наличие у него публикаций и наград, практическая сторона его лекций (их перспективность, польза для личного дела и аспирантуры), вероятность того, что вышеупомянутый профессор имеет вес в реальном мире, то есть года через три способен дать рекомендации, которые помогут устроиться на стажировку в «Нью-Йоркер», Пентагон, офис Клинтона в Харлеме, французский Vogue, — словом, они прозондируют почву, взвесят все личные «за» и «против» и придут к выводу, что изучать «создание образа человека», не входящее в список обязательных дисциплин этого семестра и преподаваемое человеком крайних политических взглядов, с горсткой публикаций за плечами, не первой молодости, в скверном пиджаке, с прической в стиле 1980-х и неудобным расположением вверху здания без нормального отопления и лифта, не входит в их интересы. Поэтому-то первая неделя года и называлась порой отлова.
— С другого конца попробуйте, — настаивал Смит. — Тогда все увидят, в чем дело. Будет отличная, резкая картинка.
Говард благодарно улыбнулся и покачал головой — прошло то время, когда он осваивал новые трюки. Встав на колени, он воткнул проектор в сеть; розетка выплюнула синее пламя. Он нажал на кнопку позади аппарата. Потеребил шнур. Надавил на проекционный отсек, надеясь восстановить контакт.
— Давайте я, — сказал Смит и забрал аппарат у Говарда, передвинув его по столу. Говард с минуту не менял позы, как будто проектор все еще стоял перед ним.
— Может, опустим жалюзи? — мягко предложил Смит. Как большинство людей в тесном веллингтонском кругу, он прекрасно знал о положении дел Говарда и сочувствовал ему. Он так и сказал Говарду два дня назад, когда они встретились, чтобы решить, какие материалы копировать: Сочувствую вам. Словно тот потерял близкого человека.
— Кофе не хотите, Говард? С пончиком?
Машинально взявшись за шнур жалюзи, Говард выглянул во двор колледжа. На противоположных сторонах площади стояли, грозя друг другу, белая церковь и серая библиотека. Землю устилал пестрый слой желтых, рыжих, красных и бордовых листьев. Было еще тепло, но солнце грело чуть ли не последний день и разве что только молодежь праздно сидела на ступеньках Гринмена, развалившись на рюкзаках. Говард обыскал глазами двор — нет ли Клер или Уоррена? Говорят, они все еще вместе. Он узнал это от Эрскайна, а тот — от своей жены, входившей в опекунский совет Веллингтонского института молекулярных исследований, где обретался Уоррен. Уоррену сказала Кики — последовал взрыв, но никого не убило. Просто теперь надо брести с этой раной до скончания дней. Никто не кинулся собирать веши, не ушел, хлопнув дверью, не перевелся в другой колледж за тридевять земель. Нет, они будут жить рядом и страдать, и ждать, пока их не вылечит время. От этой мысли подкашивались ноги. Про них знали все. Должно быть, блуждающая по колледжу куцая — для беседы у стойки с водой — версия событий, приправленная жалостью и легким презрением, звучала так: Уоррен ее простил. Как будто чувства объяснишь тремя словами. Люди говорили она его простила и о Кики, но круги этого чистилища под названием «прощение» Говард исчислил только сейчас. Люди не знают, о чем говорят. У стойки с водой Говард был просто очередной немолодой профессор, переживающий кризис среднего возраста. Но дома все было иначе, и надо было с этим жить. Вчера, поздно ночью, он встал со слишком короткого, пыточного дивана в кабинете и пошел в спальню. В одежде, поверх одеяла, он лег рядом с Кики, женщиной, которую любил и с которой прожил всю свою взрослую жизнь. В глаза ему бросились антидепрессанты на тумбочке, втиснутые вместе с монетами, наушниками и чайной ложкой в деревянную индийскую шкатулочку с вырезанными по бокам слонами. Он подождал минут двадцать, гадая, спит она или нет, и осторожно положил руку на ей на бедро. Кики заплакала.
— У меня предчувствие, что в этом семестре нам повезет, — сказал Смит, присвистнув и жизнерадостно, по-южному, хохотнув. — Вот увидите, в комнате яблоку будет негде упасть.
Смит прикнопливал к доске репродукцию Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпа». 1632 год, трубный глас эпохи Просвещения еще не прозвучал. Апостолы науки сгрудились над трупом, их лица зловеще озарены святым огнем знания. Левая рука доктора явно имитирует милость Христа (Говард еще обсудит это со студентами); джентльмен на заднем плане смотрит на нас, словно приглашая восхититься бесстрашной человечностью собравшихся, их строго научным следованием максиме Nosce te ipsium, Познай себя самого. Лекция Говарда об этой картине содержала богатый набор спецэффектов, которые неизменно пленяли в дни отлова целую армию студентов, сверливших старую репродукцию своими новыми глазами. Говард видел ее столько раз, что больше видеть был не в силах. Во время лекции он стоял к ней спиной, указывая на фрагменты картины карандашом в левой руке. Но сегодня он словно сам стал ее героем. Это его положили на стол, бледного, покончившего счеты с миром, это его рука разрезана напоказ студентам. Говард снова повернулся к окну и внезапно заметил маленькую, но узнаваемую фигуру дочери, быстро пересекавшую двор в сторону кафедры английской литературы.
— Моя дочь, — невольно сказал Говард.
— Зора? Она сегодня учится?
— Да-да, наверное.
— Толковая студентка. Очень толковая.
— Работает как вол, — согласился Говард, глядя в окно. Зора остановилась на углу Гринмана поболтать с какой-то девчонкой. Даже с восьмого этажа было видно, что она стоит к собеседнице слишком близко, вторгаясь в личное пространство крамольным для американца образом. Зачем она надела эту старую шляпу?
— Точно. В прошлом семестре я наблюдал ее во время занятий — она брала классы по Джойсу и Элиоту. По сравнению с другими первокурсниками, она щелкала тексты как орехи — отбрасывала сантименты и принималась за работу. Я ведь насмотрелся на студентов, которые до сих пор говорят: больше всего мне понравилось место, где… или тут здорово показано, как… Вот и весь их уровень разбора текста в высшем учебном заведении. А Зора… — Смит опять присвистнул. — Она времени даром не тратит. Только дай ей что-нибудь в руки — мигом распатронит, чтобы узнать, как это работает. Она далеко пойдет.
Говард постучал по оконной раме — сначала слегка, потом настойчивее. Внезапно в нем проснулось отцовское чувство, всколыхнулась кровь на защиту своей кровинки и теперь пробивалась сквозь плотный слой его разума в поисках слов, которые как можно точнее выразили бы следующее: не перебегай через дорогу, береги себя и будь человеком; не обижай и не обижайся; живи так, чтобы не чувствовать себя мертвой; не предавай ни себя, ни других; не растрачивайся по пустякам; удержись от, не забудь про, убедись, что …
— Говард, эти окна открываются только на самом верху. Чтобы студенты не достали, видимо. Профилактика самоубийств.
— Одним словом, я считаю, что меня несправедливо лишили возможности посещать этот класс в связи с обстоятельствами, к которым я не причастна, — твердо сказала Зора, на что декан смог ответить разве что невнятным мычанием. — А именно, в связи с отношениями между моим отцом и профессором Малколм.
Джек Френч взялся за подлокотники и откинулся в кресле. Что же это творится в его кабинете? За его спиной полукругом висели портреты великих людей, которые знали цену словам, взвешивали их и думали о последствиях сказанного. Джек восхищался ими и учился у них: Джозеф Аддисон, Бертран Рассел, Оливер Уэнделл Холмс, Томас Карлейль и Генри Уотсон Фаулер, автор «Словаря современного английского языка» — Джек некогда написал гигантскую, болезненно подробную его биографию. Однако весь его арсенал барочных фраз был бессилен перед девчонкой, строчившей языком, как пулеметом.
— Зора, если я вас правильно понял… — сказал Джек, наклоняясь над столом перед началом монолога — чопорно и слишком медленно.
— Мистер Френч, я не понимаю, почему нужно застить мне свет (Джек поднял брови на слове «застить»), препятствуя моему творческому развитию и мстя за то, что выходит за пределы чисто университетского круга проблем. — Зора остановилась. Ее спина была прямая как доска. — Это некорректно, — сказала она.
Они кружили вокруг этой формулировки минут десять. И вот она наконец прозвучала.
— Некорректно, — повторил Френч. На данном этапе он мог лишь пытаться свести потери к минимуму. Роковое слово вылетело.
— Вы имеете в виду, — беспомощно сказал он, — что отношения, которые вы имеете в виду, некорректны. Однако я не вижу связи между отношениями, которые вы имеете в виду, и…
— Нет, вы меня не поняли. То, что произошло между моим отцом и профессором Малколм, меня не интересует, — встряла Зора. — Меня интересует моя судьба в этом заведении.
— Ну разумеется, это превыше всего…
— А что касается отношений между моим отцом и профессором Малколм…
Джек дорого дал бы за то, чтобы она перестала повторять эту дикую фразу. Она сверлила ему мозг: мой отец и профессор Малколм, профессор Малколм и мой отец. Именно то, о чем нынешней осенью нельзя было упоминать в интересах участников конфликта и их семей, носилось по его кабинету, как недорезанный поросенок.
— …то они давно исчерпаны, и я не понимаю, почему профессор Малколм продолжает ущемлять меня, руководствуясь столь личными мотивами.
Джек скорбно посмотрел на часы, висевшие за спиной Зоры. В столовой его ждал именной кекс с пеканом, но когда он со всем этим разделается, идти в столовую будет поздно.
— Стало быть, вы уверены, что это дискриминация, как вы говорите, по личным мотивам?
— А как еще это назвать, мистер Френч? Я просто не знаю. Мой учебный рейтинг — 97 процентов, моя студенческая репутация безупречна — думаю, вы не станете с этим спорить.
— Да, но следует также учесть, — возразил декан, поймав, наконец, солнечного зайчика в этой беспросветной беседе, — что класс профессора Малколм не просто класс, а творческая лаборатория. То есть в данном случае мы выходим за рамки чисто учебного процесса. Когда мы говорим о творчестве, мы должны в известном смысле изменить наши…
— Я принесла свои публикации, — сказала Зора, роясь в сумке. — Вот: salon.us, strelbaglazami.com, vernitem- nemoymyachik.com, kudaidtinestoit.com. А что касается печатных изданий, я жду ответа из Open City[28].
Она бросила на стол мятую пачку листов, напоминавших распечатки из интернета, — чтобы сказать о них что-то более определенное, декану надо было надеть очки.
— Вот как. И вы намерены отдать эти… труды на рассмотрение профессору Малколм? Нуда, конечно…
— На данном этапе, — сказала Зора, — я думаю о том, как справиться со стрессом и негативом, которые ждут меня при обсуждении этого вопроса на ученом совете. Не знаю, смогу ли я им противостоять. Однако я считаю, что ущемлять права студента подобным образом некорректно, и никому не желаю через это пройти.
Итак, Зора выложила перед ним все карты. С минуту Джек оценивал расклад. Двадцать лет стажа в этой игре не оставили у него ни малейших сомнений: Зора Белси сорвет банк. И все-таки он решил разыграть своего короля.
— А ваш отец знает о ваших намерениях?
— Еще нет. Но я уверена, что он поддержит меня во всем.
Теперь надо было встать, обойти вокруг стола и сесть перед ним, скрестив свои длинные ноги. Зора так и сделала.
— Благодарю вас, Зора, за то, что вы сегодня пришли и рассказали о вашей проблеме столь красноречиво и искренне.
— Спасибо! — ответила Зора, самолюбиво краснея.
— Будьте уверены, мы отнесемся к ней со всей серьезностью — вы гордость колледжа, что для вас, должно быть, не секрет.
— Это честь… я постараюсь оправдать…
— Положитесь на меня, Зора. Не думаю, что на данном этапе нам нужен ученый совет. Скорее всего, мы сможем решить этот вопрос в более узком кругу, щадя и уважая чувства каждого.
— Вы хотите…
— Я поговорю с профессором Малколм о том, что вас тревожит, — продолжал Джек, перехватывая, наконец, эстафету в этой словесной борьбе. — Как только понимание будет достигнуто, я дам вам знать, и мы все уладим. Надеюсь, это отвечает вашим желаниям?
Зора встала и прижала свою сумку к груди.
— Большое вам спасибо.
— Насколько я знаю, вы выбрали класс профессора Пилмана? Очень хорошо. А что еще вы планируете…
— Я взяла класс по Платону, записалась к Джейми Пенфрюку на первую часть цикла по Адорно[29] и обязательно буду ходить на лекции Монти Кипса. В воскресенье читала его статью в «Веллингтонском вестнике», где он требует найти корректную замену термину artes liberales[30]. Консерваторов, видите ли, притесняют, и им нужна защита в университетской среде. — Здесь Зора не преминула закатить глаза, покачать головой и вздохнуть. — Бред. Ясно ведь, что у нас все на особом положении — и черные, и геи, и либералы, и женщины. Все, кроме бедных белых мужчин. Тем не менее, я хочу послушать, что он скажет. Мой девиз: врага нужно знать в лицо.
В ответ Джек Френч вяло улыбнулся, открыл дверь и закрыл ее, когда Зора ушла. Затем поспешно сел назад в кресло и достал с полки том «Краткого оксфордского словаря». У него возникло подозрение, что слово «застить» имеет более сложную этимологию, чем кажется на первый взгляд. Может быть, оно одного корня с теми жуткими птицами, которых истребил Геракл, стимфалидами? Нет, ничего подобного. Джек закрыл фолиант и почтительно вернул его на полку к его собрату. Эти два кирпича не всегда оправдывали его ожидания, но в более глубоком смысле никогда не подводили. Джек снял трубку и позвонил секретарю факультета, Лидии.
— Лидди?
— Да, Джек.
— Как вы, дорогая?
— Я в порядке. Дел по горло, вы же знаете. В первый день семестра колледж стоит на ушах.
— Вы удивительным образом умеете это исправить. Думаю, все до единого уже знают, что им надо делать.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |