– Вовсе нет, — ты вдруг оживляешься так, будто тебе показали все твои любимые цацки, и хорват громко шепчет:
– Посмотри, как у него глаза загорелись. Не иначе как инквизитором в прошлой жизни работал.
– Что и требовалось доказать, — соглашаюсь я. Мэтт молчит и смотрит на тебя с непонятным сочувствием. Ты касаешься предметов, назначение которых я не имею ни малейшего желания ни знать ни представлять.
– Твой герой был законченным садистом, видимо, — неосторожно замечаю я.
– Он был несчастным человеком! — ты вспыхиваешь такой искренней злостью, что мне жутко.
– Угу. Убивал людей из-за того, что ему отказали.
– Ну почему же только убийства, Шенн? — ты подходишь вплотную. — Запиши на мой счет еще оргии и пытки. Я многое усовершенствовал.
– О да, ты у нас талантливый мальчик! — парирую я, вполне понимая, что это адресуется твоему персонажу.
– Еще бы, — цедишь ты. Похоже, ты воспринял это всерьез.
54.
Меня зовут на площадку. Слава светлым богам и темным магистрам, руки мне вовсе не прибивают, а только привязывают.
Когда ты сбрасываешь с плеч тот кусок ткани, под которым прятался, и подходишь по сюжету ко мне, я вздрагиваю всем телом, заглянув тебе в лицо. Внешне — это все еще ты, мой брат. Но внутри все другое — чужое, холодное. Чудовищное.
Ты безумен не потому, что этого требует сюжет и кадр. Ты живешь своей ролью.
Ты заносишь руку со стилетом, и я лихорадочно соображаю — ты меня сейчас убьешь. Сейчас, в реале. И чтоб выкрутится из ситуации, мне надо найти свежее решение, сделать что-то не по сценарию, не так как было тогда. Сделать что-то, чего не было тогда.
– Джей, — я зову тебя, стараясь, чтоб голос звучал мягко, вкладывая в звук твоего имени всю нежность и искренность. — Я люблю тебе, Джей.
Я сказал это. Я не трус.
55.
Ты вздрогнул: всем телом, губы искривились, и нож вылетел из рук на пол прежде, чем до тебя (по сценарию) добежали, чтоб скрутить. Ты стал отбиваться, причем всерьез. Твой срыв перерос в настоящую драку. Я заметил это первым.
– Да отвяжите меня кто-нибудь! — я дернулся, но никто не обратил на это внимания. Практически все камеры были нацелены на свалку возле алтаря. Твоя истерика выражалась в том, что ты размахивал кулаками и ногами, пока тебе наконец не скрутили руки и не потащили прочь. Режиссер был в восторге от твоей неподдельной игры. Уже позже ты психанешь и станешь снимать клипы сам, не приглашая больше никого.
Меня наконец отвязали и я поперся за тобой. Ты шипел на окружающих и прикладывал к глазу холодное полотенце. Тебя трясло.
– Да принесите же ему чего-нибудь покрепче! — вспылил я, разозленный тем, что на твое далеко не айсовое состояние всем было плевать. Ну, почти плевать. Так мне казалось.
– Не шуми, — Мэтт бесшумной тенью вырос рядом. Ненавижу его за эту привычку ходить тихо. — Томо сейчас принесет. У него там есть.
– Где там? В рюкзаке? Вот доберусь я до вас с антиалкогольной проверкой, — я отнял от твоего лица полотенце, чтоб оценить ущерб. — а до тебя — с антинаркотической.
– Я мог тебя убить... — пролепетал ты.
– Не убил же. — буркнул я. — Хотя эта сцена добавила оптимизма в мою жизнь.
– Расслабься, Шенни, — подошедший Томо хлопнул меня по плечу и протянул тебе стаканчик, в котором была жидкость, цветом похожая на чай, а запахом — на спиртное. — Прости, Джей, бокалов не было.
– Что это? — я перехватил стаканчик.
– Яд, конечно же, — сказал хорват. — Что ж еще.
– Пошути еще мне, — я ткнул стаканчик в твои руки, и ты залпом выпил.
– Повтори, — прохрипел ты, и я не стал возражать. Таким слабым я тебя еще не видел. Тебя можно вывести из равновесия, но из колеи выбить — это надо такое потрясение как сейчас.
– Я же мог тебя убить... — повторил ты.
– Не убил же, — я приобнял тебя за плечи. — Думаю, тебе сейчас надо не съемки, а выпить, очухаться с похмелья и думать, почему у тебя болит голова, — мне показалось, что Томо шепнул «и задница». — и чем ее лечить...
– Правильный рецепт, — Мэтт хмыкнул. — Я вас мог бы подбросить.
– Спасибо, — ответил я. — Я вроде жив-здоров, руки-ноги целы, башка на месте...в отличие от некоторых, — я взглянул на тебя, допивающего уже третий стаканчик и на Милишевича. — Томо, отдай нам это лекарство и мы поехали.
56.
– Я мог тебя убить... — еще раз повторяешь ты в машине.
– Смени пластинку и не отвлекай водителя.
– Я должен вернутся. Нам надо работать...
– Ты там сейчас не нужен. Там снимают эпизоды, где нас нет, и слава богу, — я открываю окно — в салоне так пахнет алкоголем, что, наверное, сейчас за нами потянется шлейф запаха.
– Ты мне не врал? — вскидываешься ты.
– Пиздец, Джей! Я тебе когда-нибудь врал?! — закипаю я. — Это я у тебя – то трус то брехло. Я тебя люблю, идиот, но если не ты заткнешься, я тебя придушу прямо здесь.
Ты улыбаешься своей неотразимой полупьяной улыбкой и укладываешь голову мне на плечо.
57.
– Мне это надо, Шенн... — объясняешь мне ты, когда мы поднимаемся в спальню. — Просто надо.
– Я не стану этого делать. Сейчас, — с нажимом говорю я. — Во-первых — потому что ты пьян. В во-вторых — ты завтра вряд ли сможешь работать.
– Подумаешь! — самонадеянно заявляешь ты. — Всего-то две несчастных сцены — толпа и...
– Нет.
– А потом? — ты цепляешься за меня как за спасательный круг.
– А потом...видно будет.
– Шенн... — ты глотаешь комок. — Когда ты наденешь его на меня — будет проще.
– Повторишь мне это на трезвую голову.
– И повторю. Понимаешь...чтоб избавится от кошмара, его надо пережить еще раз.
– Хреновый метод.
– Зато действует. Тот стилет вполне подойдет.
– Подойдет-подойдет, — я усаживаю тебя на кровать. Мне вовсе не нравится наш бессвязный разговор про нож, ошейник и изображение им узоров на твоей спине.
– Обещай.
– Обещаю, — я раздеваю тебя.
– Я сам, — ты отпихиваешь меня.
– Молчи, — я прерываю твои отпихивания поцелуем в шею.
58.
Мои слова на алтаре тоже расценили как актерский порыв и хорошую игру и решили не вырезать, но я не захотел озвучивать их снова, и поэтому в кадре приходилось читать по губам. Так даже лучше.
– Этот клип стоил мне километра сожранных нервов, — ворчу я.
– Могло бы и хуже, — замечает Томо.
– Оптимист, — хмыкаю я.
– Реалист, — поднимает палец тот.
– Похуист, — подводишь итог ты и чуть касаешься пальцами моей руки.
– М-м? — я улыбаюсь глазами.
– Сегодня, — ты прикрываешь веки.
59.
Нам не надо свидетелей. Это — только меж двумя людьми и мы сделаем все наедине. Мы возьмем лучшее и придумаем наш собственный ритуал и собственные правила. Ко всему можно подойти креативно.
Уже ночь. Телефоны выключены. Свет потушен. Ты зажигаешь две свечи. Ты выгодно смотришься в их свете. Полуобнажено, тонко, нервно, волнующе. Касаешься пальцами черной кожи ошейника, чему-то своему улыбаешься. Текст я запомнил, хотя ты мог бы написать и свой
«Мы встретились не здесь, но перед глазами Господа и по законам земным. Сегодня мы вместе пришли сюда, чтобы дать друг другу обязательство, для которого не существует земных законов. Это преданность без конца, глубины, ширины или высоты. Она неизмерима, ее нельзя увидеть, коснуться, ее никто, кроме нас, не может почувствовать. Она замыкает наши сердца, умы и души. Она прибавляет нам сил и делает нас единым целым. Мы встретились случайно, совпадение, письмо в пространстве и ответ — так начался наш общий путь. Шаг за шагом. Ибо ты — моя любовь, самое драгоценное, что у меня есть. Я благодарен тебе за дар, который ты мне принес, за то, что ты дал мне целостность. Ты был и есть недостающая часть меня. Обязательство, которое мы принесли сегодня — это еще один шаг в нашем пути, и мы молимся, чтобы этот путь был долгой и радостной жизнью вместе. В наших сердцах мы дали друг другу эти обязательства в тот самый момент, когда наши глаза впервые встретились. Потому что любовь и доверие — это единственное, что связывает по-настоящему.»
Ты киваешь головой и передаешь мне его. Все, что началось как шутка, как игра, завершается совершенно всерьез. И мне сейчас ничего не кажется смешным.
«С того момента, как я замкну этот ошейник вокруг твоей шеи, а ты примешь его, я клянусь делать все, что, могу, чтобы быть достойным тебя. Я обещаю держать тебя и заботиться о тебе, раздвигать твои рамки и помочь тебе взлететь, заботиться о наших с тобой отношениях больше, чем о каких-либо других, любить тебя, уважать тебя, поддерживать тебя во всем и прислушиваться к твоим нуждам и желаниям. Я понимаю, какое доверие ты мне вручаешь, и какую ответственность я беру на себя, принимая это доверие. Я обещаю не повредить и даже не создать угрозы повреждения этому доверию. Я сделаю все, что нужно, и стану достаточно открытым, чтобы учиться новому. Достаточно сильным, чтобы расти. Во времена невзгод быть надежным другом и партнером, никогда не забывая, что прежде всего наши отношения — это любовь двух людей, которые заботятся друг о друге. Рассчитывай не меньше чем на полную отдачу, но и сам добивайся совершенства, опираясь на все самое лучшее в тебе. Сам ошейник — это символ того, о чем мы уже знаем; что ты — мой, и, когда он на тебе, ты сам, и все то, что ты есть, под защитой».
60.
Ты совершенно обнажен. Нож плавно скользит по коже, очерчивает подбородок, кадык, спускается по груди, обводит соски. Я ласкаю тебя на грани, ни на секунду не ослабляя контроль. Вниз — к впадине пупка, к тазобедренным косточкам. Ты возбужден. Я спокоен. Принуждаю тебя шире раздвинуть ноги. Кончик ножа вырисовывает глифы на бедре. Но ни единой царапины. Не имею на то права без твоего согласия. Скольжу вверх, по основанию, к головке, очерчивая ее по кругу, прижимая холодную сталь к разгоряченной коже, собирая вязкую прозрачную жидкость, и снова возвращаюсь назад, аккуратно обрисовывая яички. Ты не сдерживаешься и тихо всхлипываешь. Да, я помню. Твои колени почти ложатся на простыни, голова запрокинута, а лезвие продолжает скольжение, заставляя тебя дрожать и томиться.
Когда я наконец прошу тебя стать на колени и повернутся ко мне спиной, ты уже мучительно хочешь разрядки, но не решаешься ее просить. Я помню рисунок со шрамами. Он — как картинка в моей голове, откуда я срисовываю все, что мне нужно. Первый осторожный надрез рассекает кожу. Я предельно внимателен. Ты кусаешь губы и дрожишь от возбуждения и боли. Но я касаюсь тебя, только закончив рисунок, проступающий кровавыми капельками на безупречной скульптурной спине. Ты откидываешь голову, захлебываешься коротким вскриком и затихаешь. Всё.
Я вытираю о заранее приготовленное полотенце руку и укладываю тебя на живот, чтоб обработать спину антисептиком, укрыть тебя и принести горячий чай. Но ты к тому времени уже дрыхнешь, а я присаживаюсь рядом, перебираю твои волосы и вздыхаю с облегчением. Ты избавился от своего кошмара.
61.
– Не смотри на меня так, будто я потерял литр крови... — фыркаешь ты на меня среди ночи, когда я просыпаюсь от того, что не ощущаю тебя рядом и нахожу тебя на кухне, где ты прячешься от меня с ноутом.
– Да в тебе только литр и есть, мешок с костями, — подначиваю я.
– Мешок с костями? — ты толкаешь меня кулаком в бок и морщишься.
– Вот видишь.
62.
У нас снова выступление. Я подталкиваю тебя к столику. Ты сопротивляешься и шипишь, что до выхода десять минут. Я почти укладываю тебя животом на стол: так, чтоб мне в зеркале были видны твои глаза, и по-быстрому стягиваю твои штаны. Нет, даже не надейся, что я буду тебя иметь. Короткие и жесткие ласки, твои расширенные зрачки, завершающий хлопок по ягодицам, чтоб вывести тебя из транса. Прошло всего пять минут.
– Идем. Пора уже.
Ты прикусываешь губу и возмущенно мотаешь головой — тебе не нравится, что я остановился на полдороге, так и не дав тебе желаемого, а потом с трудом натягиваешь донельзя плотные джинсы.
На сцене ты отрабатываешь, пожалуй, с удвоенной экспрессией и зал кончает от того, что ты с ним делаешь. Это моя заслуга. Я сижу за барабанами, на автомате выбивая ритм и представляя, как мы влетим, разгоряченные, обратно в гримерную, и ты будешь выпрашивать у меня хотя бы прикосновение, а я буду держать дистанцию; и как ты будешь сидеть в машине, судорожно сжимая мою руку, а потом почти плакать, когда я привяжу твои руки к изголовью и буду медленно пробовать тебя на вкус: так, как котенок пробует язычком сметану в миске, вокруг которой он долго ходил и наконец решился.
Ты поворачиваешься ко мне, и я погружаюсь в твои зрачки так же, как вхожу в тебя во время близости. Азарт — вот то состояние, в которое я вхожу, входя в тебя.
63.
– Твой ушибленный на всю голову Марсик желал меня задушить. Увалился всем телом ночью на горло и хоть бы хны.
– Не бурчи. Он просто хотел тебя погреть. Может, у тебя шея болит.
– Оттого и болит, что он на ней полночи провалялся.
– Может, он желает найти с тобой общий язык...
– Если бы со мной все так искали общий язык, я бы давно уже тусовался в
царстве мертвых.
Марсик дарит тебе кровавый взгляд, лежа в безопасности на моих ногах, а когда ты встаешь, чтоб заглянуть в холодильник, тут же срывается с места, и, играясь, кусает тебя за ногу.
– Это он любя, — смеясь, замечаю я.
– Вот же паршивец, — ты хватаешь его за шкирку и выбрасываешь за дверь, тут же закрывая ее. – Прямо собака какая-то, а не кот.
– Я же тебя тоже кусаю.
– Сравнил тоже мне.
– А ты утверждал, что его в бутерброд положат и сожрут на обед.
– Сожрешь его, ага. — ворчишь ты, потирая ногу. — Сам кого хочешь сожрет и не подавится. Как насчет того, чтоб дать ему милую кличку Киллер?
– Не порть бренд. Марсик — значит Марсик, и не ебет. Покажешь мне свой альбом, наконец, или так и будешь делать из него самую великую тайну века?
– Я и не делал из него тайну века. Просто тогда ты был не готов это правильно воспринять.
– Знаешь, всегда, когда ты говоришь слово «просто», все оказывается как раз сложно.
– Угу. А когда мне говорят «скажи мне, Джаред, только честно» я с ужасом понимаю, что сейчас придется много врать.
– Как будто это для тебя проблема...
64.
Ты возвращаешься с альбомом. Вот кот. Вылитый Марсик, да. Вот ошейник. Он и сейчас на тебе. Я снимаю его только тогда, когда мы выходим на люди. Ни ты, ни я не желаем чужих глаз возле нашей постели. Наши отношения никого не касаются, и ты впервые говоришь в интервью, что чем больше ты будешь становиться известным, тем больше будет закрыта от посторонних твоя личная жизнь.
А вот и рисунки, наглядно иллюстрирующие наш клип, точнее — нашу прошлую жизнь. И мы смотрим их спокойно и без содрогания.
65.
Уже почти год. Год с того времени, как ты сказал мне, что у твоей смерти мое лицо, и почти полгода, как мы с тобой вместе. По-настоящему вместе.
Мы собираемся в загородном доме с бассейном. Ты резвишься в воде, пытаясь утопить Томо, и смеешься. У тебя чудесная улыбка — она всегда преображает лицо тихим сиянием, идущим изнутри, и сглаживает общую резкость черт.
– Он счастлив, — тихо говорит мне Мэтт.
– Да, — согласно киваю я. Я еще не знаю, что спустя два года после того как Мэтт уйдет из группы, мне приснится странный и тяжелый сон: та самая подробная история нашей с тобой прошлой жизни, и только тогда я получу ответ на вопрос, кем был для тебя Мэтт, и наконец поставлю точку в своем личном кошмаре, чтоб больше никогда к нему не возвращаться.
– Скажи, ты знал о нас с самого начала? — спрашиваю я у басиста.
– Догадывался. Между вами так искрило. Это все видели. Но никто не думал, что замкнет.
66.
Ты выбираешься из бассейна и брызгаешь водой на Марсика, который из всех шезлонгов выбрал именно твой. Ты уверен, что намеренно. Кот возмущенно подпрыгивает и фыркает.
– Давай поговорим с тобой как мужчина с мужчиной, — ты загребаешь кота на руки. — Кто здесь главный — я или мыши?
Тот гордо поднимает голову.
– Я тебя умоляю, — ты закатываешь глаза. — Только не надо пафосных поз, а то я буду нервничать. — ты наклоняешься за своим соком и тут же получаешь от кота лапой по носу.
– Не зли меня! — шипишь ты. — Не зли, иначе я тебя ликвидирую, хотя животных (взгляд в мою сторону, Мэтт фыркает) люблю. Но для тебя я сделаю приятное исключение. — ты поднимаешь указательный палец кверху и Марсик, обнюхав его, тут же кусает.
– Ах ты, сволочь! — ты дуешь на палец, сбрасываешь кота с колен, и допиваешь сок. Томо выныривает возле тебя и обрызгивает тебя водой. Ты снова берешь разбег, чтоб утопить засранца, а заодно наделать как больше можно шума и поднять как можно больше брызг. За тобой бежит Марсик, пылая жаждой мести и желая ухватить зубами за твою стройную ножку, но ты вовремя плюхаешься в воду, обдавая его веером брызг, и вусмерть обиженное кошачье опять подпрыгивает, фыркает и облизывается. На его морде написано страстное, до кончика когтей, желание отомстить. На твоей – чистое удовольствие от этого дня, солнца и воды. Две моих любимые морды.
67.
Утром я нежно целую тебя меж лопаток.
От порезов остались почти незаметные шрамы, особенно ощутимые, когда я провожу кончиками пальцев по твоей идеальной спине.
– Я тебя тоже люблю, животное, — шепчешь ты сквозь дрему. — Но дай же поспать, а?
Я расползаюсь в улыбке чеширского кота.
Мы были. Мы будем. Мы уже есть.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |