Так размышлял отставной капитан, следуя на некотором расстоянии за Луизой и Генри, которые направились к дому.
— Неужели этот желторотый птенец говорил серьезно? — бормотал он про себя, входя во двор. — Неужели он собирается извиниться перед человеком, который одурачил его сестру? Это было бы очень смешно, если бы не было так печально. Судя по шуму в конюшне, он действительно поскачет извиняться… Так и есть — он седлает свою лошадь.
Дверь конюшни, как это было принято в мексиканских поместьях, выходила на мощеный двор. Она была полуоткрыта; но в тот момент, когда Колхаун взглянул на нее, кто-то толкнул ее изнутри и широко открыл. На пороге появился человек, который вел за собой оседланную лошадь.
На голове этого человека была панама, на плечах — плащ. Колхаун сразу узнал своего двоюродного брата и его вороного коня.
— Дурак! Так, значит, ты выпустил его! — злобно проворчал капитан, когда юноша приблизился. — Верни мне нож и револьвер. Эти игрушки не для твоих нежных ручек. Почему ты не пустил их в ход, как я тебе сказал? Почему ты свалял такого дурака?
— Да, я действительно свалял дурака, — спокойно сказал молодой плантатор. — Я это знаю. Я грубо и незаслуженно оскорбил порядочного человека.
— «Оскорбил порядочного человека»! Ха-ха-ха! Ты с ума сошел!
— Я действительно был бы сумасшедшим, если бы последовал твоему совету, Кассий. К счастью, я не зашел так далеко. Но все-таки успел наделать столько глупостей, что вполне заслужил название дурака; и все же, я надеюсь, он поймет, что я погорячился, и извинит меня. Во всяком случае, я еду сейчас же, не теряя ни минуты.
— Куда ты едешь?
— Вдогонку за Морисом-мустангером, чтобы извиниться перед ним за свой недостойный поступок.
— «Недостойный поступок»! Xa-xa-xa! Ты, конечно, шутишь?
— Нет. Я говорю совершенно серьезно. Поедем вместе, и ты сам это увидишь.
— Тогда я еще раз скажу, что ты действительно сумасшедший. И не только сумасшедший, но круглый идиот!
— Ты не очень вежлив, кузен Кассий; хотя после того, что я сам наговорил, охотно прощаю тебе твою резкость. Может быть, когда-нибудь и ты последуешь моему примеру и извинишься за свою грубость.
С этими словами благородный юноша вскочил на коня и быстро выехал из ворот асиенды.
Колхаун стоял не двигаясь, пока топот копыт удалявшейся лошади не замер вдали.
Потом, словно очнувшись, он решительным шагом направился через веранду в свою комнату; скоро он вышел в старом плаще, прошел в конюшню и оседлал своего коня. Он провел его по мощенному камнем двору осторожно, словно вор. Только за воротами асиенды, где начиналась мягкая трава, Колхаун вскочил в седло и пришпорил коня.
Милю или две он ехал по той же дороге, что и Генри Пойндекстер, но явно не собирался догонять его: топота копыт коня Генри уже давно не было слышно, а Колхаун ехал медленной рысью.
Отставной капитан ехал вверх по реке. На полпути к форту он остановил лошадь и, окинув внимательным взглядом заросли, круто свернул на боковую тропу, ведущую к берегу.
— Не все еще потеряно, только теперь это обойдется дороже, — бормотал он про себя. — Это будет мне стоить тысячу долларов. И пусть! Надо, наконец, отделаться от этого проклятого ирландца, который отравляет мне жизнь! По его словам, рано утром он будет на пути к своей хижине. В котором часу, интересно знать? Для жителей прерий, кажется, встать на рассвете — это уже поздно. Ничего, у нас еще хватит времени! Койот успеет опередить Мориса. Это, видно та дорога, по которой мы ехали на охоту за дикими лошадьми. Он говорил о своей хижине на Аламо. Так называется речка, на берегу которой мы устраивали пикник. Его лачуга, наверно, недалеко оттуда. Эль-Койот должен знать, где она стоит; во всяком случае, он знает, как туда добраться. Для нас этого уже достаточно. Зачем нам лачуга? Хозяин просто до нее не дойдет: ведь по дороге ему могут встретиться индейцы — и даже наверно встретятся.
В эту минуту отставной капитан подъехал к хижине, но не к той, о которой думал, а к хакале мустангера-мексиканца, — она-то и была целью его путешествия.
Соскочив с седла и привязав уздечку к ветке дерева, он подошел к двери.
Она была открыта настежь. Изнутри доносился звук, в котором нетрудно было узнать храп.
Но это был не храп человека, спящего спокойным, глубоким сном. Он то умолкал, то сменялся каким-то хрюканьем, переходившим в нечленораздельные восклицания, в которых с некоторым трудом можно было разобрать ругательства. Не оставалось сомнений, что хозяин хакале изрядно выпил.
— Силы ада! Тысяча чертей! — бормотал спящий и тут же начинал взывать чуть ли не ко всему католическому пантеону: — Иисус! Святая Дева! Святая Мария! Матерь Божия!
Колхаун остановился на пороге и прислушался.
— Про-про-кля-тие! — услышал он. — Хорошие новости, клянусь кровью Христовой! Да, сеньор американо! Новости прекрасные! Индейцы… Эти… команчи на тропе войны. Да благословит Бог команчей!
— Этот мерзавец вдребезги пьян!-сказал Колхаун вслух.
— Эй, сеньор! — воскликнул мексиканец, наполовину разбуженный звуком человеческого голоса. — Кому такая честь?.. Нет, не то! Я счастлив вас видеть, я, Мигуэль Диас, Эль-Койот, как меня называют бродяги. Xa-xa-xa! Койот! Ба, а как вас зовут? Ваше имя, сеньор? Тысяча чертей, кто вы такой?
Приподнявшись на своем тростниковом ложе, Эль-Койот некоторое время сидел, тупо глядя на нежданного гостя, прервавшего его пьяные сновидения.
Но это продолжалось недолго. Бормоча что-то непонятное, мексиканец снова растянулся на постели. Громкий раскатистый храп возвестил, что хозяин больше не сознает присутствия своего гостя.
— Вот и еще одна возможность потеряна! — разочарованно прошипел Колхаун, поворачиваясь, чтобы выйти. — Трезвый дурак и пьяный негодяй — ничего не скажешь, ценные помощники для осуществления моих планов! Проклятие! Всю ночь мне не везет! Пройдет по крайней мере три часа, пока эта свинья проспится. Целых три часа! Тогда будет слишком поздно, слишком поздно…
С этими словами Колхаун взял своего коня под уздцы и остановился, словно в нерешительности.
— Здесь оставаться нет никакого смысла. Уже начнет светать, когда он придет в себя. С таким же успехом я могу вернуться домой и ждать там, или же…
Он не высказал вслух новой мысли, которая пришла ему в голову. Но какова бы она ни была, его колебания кончились.
Резким движением сорвав уздечку с ветви, Колхаун вскочил в седло и поскакал в сторону, противоположную той, откуда он приехал к хакале Эль-Койота.
Глава XXXVI. ТРОЕ НА ОДНОМ ПУТИ
Никто не станет отрицать, что поездка верхом по прерии — одно из приятнейших удовольствий на свете.
Если у вас хорошая лошадь, сзади к седлу привязан туго набитый мешок с припасами, у луки болтается полная фляжка, а из седельной кобуры торчит туго набитый портсигар, вы можете быть уверены, что такое путешествие вам не наскучит.
А друг, который скачет бок о бок с вами, если он, так же как и вы, любит природу, превратит это трудное путешествие в незабываемое удовольствие.
Но если с вами будет та, кому вы отдали свое сердце, вы испытаете радость, которая останется в вашей памяти на всю жизнь.
О, если бы такое милое общество было уделом всех путешественников по прерии, то глухие просторы западного Техаса были бы наводнены туристами! Огромная дикая равнина покрылась бы бесчисленными тропами, а саванна кишела бы высокомерными франтами.
Но лучше, чтобы все оставалось так, как есть. Когда вы направляетесь в прерию, стоит вам выехать за черту поселений и свернуть в сторону от «большой дороги», обозначенной следами пяти-шести лошадей, которые прошли здесь раньше вашей, — и вы будете ехать часами, неделями, месяцами, а может быть, и целый год, не повстречав ни одного человека.
Только тот, кто сам путешествовал по огромной равнине Техаса, может оценить всю ее необъятность: при виде ее вас охватывает чувство, подобное тому, которое испытываешь, созерцая бесконечность.
Вероятно, легче всего меня поймет моряк. Как корабль, который может пересечь Атлантический океан — даже по самым оживленным водным путям, — не встретив ни одного паруса, так и человек может месяцами ехать по прерии юго-западиого Техаса в полном одиночестве. Но даже океан не создает впечатления такого бесконечного пространства. Путешествуя по океану, вы не замечаете, что продвигаетесь вперед. Обширная лазорево-синяя поверхность с опрокинутым над ней куполом, тоже лазоревым, но только чуть светлее, все время вокруг вас и над вами, и вы не видите перемен. Вам начинает казаться, что вы стоите неподвижно в центре огромного круга, под огромным сводом, и у вас нет возможности воспринять целиком всю грандиозность нескончаемого водного простора.
Иное дело — в прерии. «Островки леса», холмы, деревья, точно вехи, сменяют друг друга и говорят вам о том, что вы преодолеваете необъятное пространство.
Путешественник по прерии — и особенно в юго-западном Техасе — редко любуется ее дикой прелестью в одиночестве; те, кому приходится бросать вызов опасностям, таящимся в диких равнинах, где обитают команчи, ездят вдвоем, втроем, но чаще компаниями по десять — двадцать человек.
Но все-таки здесь иногда можно встретить одинокого путешественника. Так, например, в ту ночь, когда разыгралась драма в саду Каса-дель-Корво, по меньшей мере три путника поодиночке пересекали равнину, простирающуюся к юго-западу от берегов Леоны.
В ту минуту, когда Колхаун, досадуя на неудачу, покидал хакале мустангера-мексиканца, можно было видеть, как первый путник выезжал из поселка по направлению к реке Нуэсес или одному из ее притоков.
Пожалуй, лишним будет добавлять, что он ехал верхом, так как в Техасе пешеходы встречаются лишь в городах и на плантациях.
Всадник сидел на прекрасной лошади; ее ровный, упругий шаг говорил о том, что она способна выдержать долгое путешествие.
Предполагалось ли такое путешествие или нет, трудно было сказать. Всадник был одет так, как обычно одевается любой техасец, собирающийся проехать десяток-другой миль. Вероятнее всего, он возвращался домой. Вряд ли в такой поздний час он выехал из дому. Серапе, небрежно наброшенное на плечи, быть может, предназначалось только для защиты от ночной росы.
Но так как в эту ночь роса не выпадала, то возможно, что всадник действительно собрался в далекий путь, тем более, что в том направлении, куда он ехал, поблизости не было ни одного селения.
Несмотря на это, он совсем не спешил, словно ему было безразлично, когда он достигнет цели своего путешествия. Наоборот, казалось, он был погружен в воспоминания, которые так сильно захватили его, что он не обращал никакого внимания на окружающее.
Конь был предоставлен самому себе, поводья висели свободно, но он не останавливался, а шел уверенным шагом, словно по знакомой тропе.
Так ехал первый путник, не подгоняя своего коня ни хлыстом, ни шпорами, пока не исчез в туманной дали, едва освещенной месяцем.
Почти в ту самую минуту, когда первый всадник скрылся из виду, на окраине поселка появился второй и поехал по той же дороге — словно они сговорились.
Судя по его одежде, он, вероятно, тоже отправился в дальний путь.
На нем был темный широкий плащ, ниспадавший сзади свободными складками на круп лошади.
В отличие от первого, этот всадник явно куда-то торопился и все время подгонял своего коня хлыстом и шпорами.
Казалось, он хотел кого-то догнать. Возможно, он догонял первого всадника… Судя по его поведению, это было вполне вероятно. Время от времени он наклонялся вперед и внимательно всматривался в даль, как будто ждал, что увидит силуэт, вырисовывающийся на фоне неба.
Вскоре второй всадник тоже исчез и как раз в том же месте, где скрылся из виду его предшественник. Так показалось бы тому, кто наблюдал бы за ним из форта или поселка.
И по странному совпадению,-если это было совпадением, — как раз в тот момент, когда скрылся второй всадник, на окраине маленького техасского селения показался третий; он стал продвигаться в том же направлении, что и два первых.
Как и они, он был одет так, словно отправился путешествовать. На нем был ярко-красный плащ, совершенно скрывавший его фигуру. Из-под широкой полы виднелось короткое охотничье ружье, лежащее поперек седла.
Как и первый всадник, он ехал медленно — даже для человека, которому предстоит еще долгий путь. Тем не менее он проявлял большое беспокойство и этим напоминал всадника, который ехал непосредственно впереди него.
Однако в поведении этих двух людей была и большая разница. В то время как всадник в темном плаще, казалось, догонял кого-то, всадник в красном, наоборот, постоянно оборачивался, как будто его интересовало лишь то, что происходило сзади.
Иногда он оглядывался, приподнимаясь в стременах, иногда поворачивал коня, внимательно всматриваясь в дорогу, по которой только что проехал, и все время прислушиваясь, как будто ждал, что вот-вот кто-то его догонит…
Продолжая то и дело оборачиваться, и этот всадник скоро скрылся вдали; он не догнал никого, но и его никто не догнал.
Разделенные почти одинаковым расстоянием, три всадника двигались по прерии, не видя друг друга.
И никто не мог бы сразу охватить взглядом всех троих или даже двоих, разве только сова с вершины какого-нибудь высокого холма или козодой, охотящийся в небесах за ночными бабочками.
Час спустя, когда три путешественника отъехали от форта Индж на десять миль, их взаимное положение значительно изменилось.
Первый всадник только что подъехал к длинной просеке, врезавшейся наподобие аллеи в гущу лесных зарослей, которые простирались направо и налево, насколько хватал глаз. Просеку можно было бы сравнить с широким проливом: ее зеленая поверхность была обрамлена более темной зеленью деревьев, точно поверхность воды, граничащая с берегом. Заходившая луна освещала ее примерно на полмили. Дальше просека круто сворачивала в черную тень деревьев.
Прежде чем въехать в эту просеку, первый из трех всадников явно проявил нерешительность: он сдержал своего коня и секунду или две всматривался в даль. Его внимание было сосредоточено на дороге среди лесных зарослей, назад он не оборачивался.
Но он колебался недолго.
Приняв решение, он пришпорил коня и поехал вперед.
И как раз в этот момент его заметил всадник в черном плаще, ехавший за ним по той же дороге; теперь он был от него на расстоянии только полумили.
Увидев его, всадник в черном плаще слегка вскрикнул. Казалось, он был доволен, что наконец догоняет человека, за которым едет уже десять миль. Погнав коня еще быстрее, он тоже въехал в просеку. Но первый всадник уже исчез в черных тенях на повороте.
Второй всадник без колебаний последовал за ним и скоро также исчез из виду.
Прошло довольно много времени, прежде чем этого места достиг третий всадник.
Он не въехал в лес, как первые два всадника, а повернул в сторону, к опушке; здесь он привязал свою лошадь и через заросли наискосок вышел на просеку.
По-прежнему он оглядывался назад, словно то, что делалось там, интересовало его гораздо больше происходящего впереди. Он подошел к затененному месту просеки и скрылся в темноте, как и первые всадники.
Прошел час, а неугомонный хор ночных голосов в зарослях, дважды прерванный стуком лошадиных копыт и один раз шагами человека, продолжал звучать.
Но вот лесные голоса снова замолкли; на этот раз они оборвались все сразу и надолго. Звук, заставивший их умолкнуть, не был похож ни на топот лошадиных копыт, ни на шорох шагов человека, ступающего по мягкой траве. Это был сухой треск ружейного выстрела.
И подобно тому, как по мановению дирижерской палочки мгновенно обрывается игра оркестра, так и певцы прерии все сразу замолкли, услышав этот резкий звук, который внушал им особый страх.
Перестала мяукать тигровая кошка в зарослях, не стало слышно завываний койота, бродившего по опушке леса, и даже ягуар, которому не страшен никакой лесной зверь, тоже испугался выстрела и перестал рычать.
Но за выстрелом не последовало ни стонов раненого человека, ни визга подстреленного животного, и ягуар, набравшись храбрости, снова стал пугать обитателей леса своим хриплым рычаньем.
Друзья и враги — птицы, звери, насекомые, пресмыкающиеся,
— не обращая внимания на его рев, доносившийся издалека, снова завели свой оглушительный концерт. И скоро в зарослях установился обычный шум, и, даже стоя рядом, надо было кричать, чтобы услышать друг друга.
Глава XXXVII. ЗАГАДОЧНОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Колокол Каса-дель-Корво дважды прозвонил, приглашая к завтраку, а еще раньше протрубил рожок, созывая невольников с дальних уголков плантации.
Те, кто работал вблизи, расположились около своих хижин на траве или на бревнах и принялись за еду.
Семья плантатора, собравшись в столовой, уже готова была сесть за стол, но оказалось, что не все еще в сборе.
Не было Генри.
Сначала этому не придали никакого значения, и все ждали, что он вот-вот появится.
Но прошло несколько минут, а Генри все не было. Плантатор с некоторым удивлением сказал, что не в привычках сына опаздывать к столу.
На юго-западе Америки принято, что к утреннему завтраку вся семья собирается в определенный час и все вместе садятся за стол. Этот обычай возник в связи с некоторыми особенностями местного меню. «Виргинский бисквит», вафли, гречневые оладьи — все это вкусно только прямо с огня. И час, когда завтракают в столовой, — час мучений для кухарки у раскаленной плиты.
Лентяи, которые любят поспать и опаздывают к завтраку, рискуют получить холодные оладьи или остаться без вафель, — вот почему на южных плантациях таких лентяев мало.
Поэтому и в самом деле могло показаться странным, что Генри Пойндекстера все еще не было за столом.
— Куда же пропал мальчик? — ни к кому не обращаясь, спросил отец уже в четвертый раз.
Ни Колхаун, ни Луиза ничего не ответили. Луиза и сама задала такой же вопрос. Однако в ее взгляде и в тоне сквозилю что-то странное, но это можно было заметить, лишь внимательно всмотревшись в ее лицо.
Едва ли это объяснялось отсутствием ее брата за завтраком. Такой пустяк вряд ли мог кого-нибудь взволновать, а Луиза в эту минуту, несомненно, была сильно взволнована.
Чем же? Никто не спросил ее. Отец не заметил ничего странного в ее взгляде, и тем более кузен, который сам старался скрыть какую-то неприятную мысль под маской напускного спокойствия.
С тех пор как Колхаун вошел в столовую, он не произнес еще ни одного слова и, вопреки своей привычке, ни разу не посмотрел на Луизу.
Сидя за столом, он заметно нервничал и, когда появлялся слуга, раз или два даже вздрогнул.
Не оставалось сомнений, что он чем-то сильно взволнован.
— Очень странно, что Генри опоздал к завтраку, — чуть ли не в десятый раз повторил плантатор. — Неужели он еще спит?.. Нет, Генри никогда не встает так поздно. Но если он даже куда-нибудь ушел, то он должен был услышать рожок… Может быть, он все-таки в своей комнате… Плутон!
— Я здесь, масса Вудли! Вы меня звали?
На Плутона, кроме обязанностей кучера, были возложены также обязанности лакея, прислуживающего за столом.
— Пойди в спальню Генри и, если он там, скажи ему, что мы уже кончаем завтракать.
— Его там нет, масса Вудли.
— Разве ты был у него в комнате?
— Да… нет, я хотел сказать — нет. Я не был у него в комнате, но я был в конюшне — хотел накормить его лошадь, масса Вудли. Нет ее там, не было все утро — я встал чуть свет. И седла нет, и уздечки нет, и массы Генри тоже нет. Он выехал, когда еще все в доме спали.
— Ты в этом уверен? -спросил плантатор, серьезно взволнованный таким сообщением.
— Еще бы нет, масса Вудли! Там в конюшне только лошадь массы Колхауна. Крапчатая бегает в загоне, вороного массы Генри нигде не видно.
— Это еще не означает, что мистера Генри нет в его комнате. Иди сейчас же и посмотри.
— Иду сию же минуту, масса! Увидите, Плутон правду говорит. Молодого джентльмена там нет. Масса Генри там, где его лошадь.
— Ничего не могу понять…— сказал плантатор, когда Плутон вышел из комнаты.-Генри уехал из дому, да еще ночью. Куда же он поехал? Я не могу себе представить, к кому бы он мог поехать в такое позднее время. Он отсутствовал, по словам негра, всю ночь. Наверно, был в форте с молодежью. Надеюсь, не в баре…
— О нет, он, конечно, туда не поедет, — вмешался Колхаун, озадаченный как будто не меньше самого плантатора. Однако он не стал высказывать никаких предположений и ни слова не сказал о сцене, разыгравшейся в саду.
«Надеюсь, Кассий об этом ничего не знает, — подумала Луиза. — Если так, то все может остаться тайной между мной и братом. Я всегда сумею уговорить Генри… Но почему же его до сих пор нет? Я не ложилась всю ночь, ожидая его. Он, наверно, догнал Мориса, и они побратались. Я надеюсь, что это так, хотя местом их примирения мог оказаться и бар. Генри очень воздержан, но под влиянием таких переживаний он мог изменить своим привычкам. И его нельзя за это осуждать, тем более что в таком обществе с ним не случится ничего дурного»
Трудно сказать, как далеко зашли бы размышления Луизы, если бы они не были прерваны появлением Плутона.
Вид у него был такой сосредоточенный, словно он собирался сообщить что-то очень важное.
— Ну что же, — закричал плантатор, не дав ему заговорить,-там он?
— Нет, масса Вудли! — взволнованно ответил негр. — Там его нет, массы Генри нет. Но…— продолжал он нерешительно, — Плутону грустно сказать это… Его лошадь там…
— Его лошадь там? Надеюсь, не в его спальне?
— Нет, масса. И не в конюшне. Она около ворот.
— Его лошадь у ворот? Но почему тебе грустно говорить об этом?
— Потому что, масса Вудли, потому что… лошадь эта массы Генри… потому что вороной…
— Да говори же ты толком, косноязычный! Что «потому что»? Надеюсь, голова у лошади цела? Или, может быть, она потеряла хвост?
— О, масса Вудли, негр не этого боится! Пусть бы лошадь потеряла голову и хвост. Плутон боится, что она потеряла своего всадника.
— Что? Лошадь сбросила Генри? Чепуха, Плутон! Невозможно, чтобы лошадь сбросила такого наездника, как мой сын. Невозможно!
— Я и не говорю, что сбросила. Я боюсь беды похуже этой. Дорогой старый масса, я больше ничего не скажу! Выйдите, пожалуйста, к воротам и посмотрите сами.
Сбивчивая речь Плутона и особенно его тон и жесты встревожили всех: не только плантатор, но и его дочь и племянник быстро встали со своих мест и поспешили к воротам асиенды.
То, что они увидели, могло вызвать лишь самые мрачные предположения.
Один из негров-невольников стоял, держа за уздечку оседланную лошадь. Она была совсем мокрой от ночной росы, и, очевидно, рука грума еще не касалась ее. Лощадь била копытом и храпела, словно она только что спаслась от какой-то страшной опасности. Она была забрызгана чем-то темным — темнее росы, темнее ее шерсти: плечи, передние ноги, седло были в темных пятнах запекшейся крови.
Откуда примчалась эта лошадь?
Из прерии. Негр поймал ее на равнине, когда она с волочащимися между ног поводьями, руководимая инстинктом, бежала домой — к асиенде.
Кому она принадлежала?
Этого вопроса никто не задал. Все знали, что это лошадь Генри Пойндекстера.
Никто не спросил, чьей кровью запачкана лошадь. Все трое подумали об одном человеке: о сыне, о брате, о кузене.
Бурые пятна, на которые они смотрели полными отчаяния глазами, были пятнами крови Генри Пойндекстера. Они не сомневались в этом.
Глава XXXVIII. НА ПОИСКИ
Быстро, но, по-видимому, верно истолковав мрачные свидетельства, обезумевший от горя отец вскочил в окровавленное седло и поскакал к форту.
Колхаун последовал за ним.
Весть е случившемся скоро облетела всю округу. Быстрые всадники разнесли ее вверх и вниз по реке, к самым отдаленным плантациям.
Индейцы вышли на тропу войны — они снимают скальпы, уже совсем поблизости, — Генри Пойндекстер стал их первой жертвой.
Генри Пойндекстер — благородный и великодушный юноша, у которого не было ни одного врага во всем Техасе. Кто же еще, кроме индейцев, мог пролить эту невинную кровь? Только команчи могли быть так жестоки.
Никто из всадников, собравшихся на площади форта Индж, не сомневался, что это преступление совершено команчами. Не знали только — как, когда и где.
Капли крови ясно отвечали на первый вопрос. Хозяин лошади был застрелен или пронзен копьем. Кровавых пятен больше всего было с правой стороны, где они выглядели так, словно что-то их смазало; то же было заметно и на плече лошади и на крыле седла; по-видимому, этот след оставило тело всадника, соскользнувшее на землю.
Некоторые из присутствующих, умудренные опытом пограничной жизни, довольно уверенно определяли даже время, когда было совершено преступление.
По их словам, кровь была пролита не больше десяти часов назад.
Был уже полдень. Следовательно, убийство было совершено в два часа ночи.
Третий вопрос был, пожалуй, самым важным, во всяком случае теперь, когда преступление уже было совершено.
Где оно было совершено? Где искать труп?
И, наконец, где искать убийц?
Эти вопросы обсуждал совет военных и плантаторов, спешно созванный в форте Индж; председателем был комендант форта; убитый горем отец безмолвно стоял рядом с ним.
Где же искать преступников и место преступления?
На компасе прерий, так же как и на компасе, указывающем путь мореплавателям, тридцать два румба; поэтому экспедиция, отправляющаяся на поиски военного отряда команчей, может выбирать среди тридцати двух возможных направлений, из которых только одно правильное.
Все знали, что команчи живут на западе. Но это было слишком неопределенно, так как они кочевали на пространстве в сотни миль.
Кроме того, индейцы вышли на тропу войны, и на такое изолированное поселение, как на Леоне, они могли напасть и с востока: это была обычная стратегическая хитрость команчей — опытных воинов.
Ехать наобум было бы просто неразумно, а как узнать, который из тридцати двух возможных путей правильный?
Предложение разделиться на небольшие группы и поехать в разные стороны не встретило одобрения, и майор его отклонил.
Индейцев могла быть целая тысяча, а против них удалось бы выслать отряд человек в сто — не больше; пятьдесят драгун из форта и примерно столько же всадников с плантаций. Необходимо было держаться всем вместе, иначе, в случае нападения, отряд легко уничтожат по частям.
Довод сочли основательным. Даже убитый горем отец и кузен, который, казалось, был не менее опечален, согласились подчиниться благоразумному мнению большинства, поддержанному самим майором.
Итак, было решено, что на розыски надо отправиться одним сильным отрядом.
Но в каком же направлении? Об этом все еще продолжали спорить.
Рассудительный капитан Слоумен предложил расспросить, в каком направлении поехал в последний раз человек, который, как предполагают, убит. Кто же последний видел Генри Пойндекстера?
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |