Когда книга была напечатана, Николас любовно взял ее на руки и не расставался с ней, обрел утерянную было улыбку гиены, оделся как подобает и заявил, что пришло время открыть истину своим современникам, пребывающим во мраке невежества. Эстебан Труэба запретил ему пользоваться домом как академией и предупредил, что не собирается терпеть, если он будет вбивать языческие мысли в голову Альбы, а уж тем более обучать ее трюкам факиров. Николас отправился проповедовать в университетскую забегаловку, где завоевал немалое число желающих заниматься с ним духовными и дыхательными упражнениями. В свободное время он бродил по дому в одиночестве и обучал племянницу преодолевать боль и прочие недуги плоти. Его метод заключался в распознавании тех вещей, что наводили на нее страх. Девочка, имевшая некоторую склонность к зловещему, концентрировала внимание, согласно инструкциям своего дяди, и добивалась, как если бы действительно это проживала, видения смерти своей матери. Она видела ее бледной, холодной, ее прекрасные арабские глаза были закрыты, она лежала в гробу. Альба слышала плач всей семьи. Видела процессию друзей, которые молча появлялись, оставляли свои визитные карточки на подносе и выходили, опустив головы. Она чувствовала запах цветов, слышала ржание лошадей, запряженных в погребальную колесницу и украшенных плюмажем. Ощущала, как жмут Бланке новые похоронные туфли. Воображала свое одиночество, покинутость, сиротство. Ее дядя помогал ей думать обо всем этом без слез, расслабиться и не противиться боли, чтобы последняя прошла через нее, не оставаясь в ней. Иногда Альба защемляла палец дверью и училась переносить обжигающую боль, не жалуясь. Если ей удавалось провести целую неделю, не плача, преодолевая испытания, которые перед ней ставил Николас, она получала премию, которая чаще всего оказывалась автомобильной прогулкой на большой скорости, что было незабываемо. Однажды они оказались среди стада коров, которые направлялись в хлев по дороге в окрестностях города, куда Николас повез свою племянницу во время очередной прогулки. Альба навсегда запомнила тяжелые туловища животных, их неповоротливость, испачканные хвосты, бьющие по мордам, запах навоза, рога, которыми они рыли землю, и ее собственное ощущение пустоты в желудке, головокружения, невероятного возбуждения, смеси безумного любопытства и страха, который она не раз испытывала впоследствии.
Эстебан Труэба, которому всегда было трудно выражать чувство любви и который, с тех пор как испортились его отношения с Кларой, не находил выхода нежности, излил на Альбу свои лучшие чувства. Внучка значила для него больше, чем когда-либо его собственные дети. Каждое утро девочка шла в пижаме в комнату дедушки, входила без стука и забиралась к нему в постель. Он притворялся, что просыпается в испуге, хотя на самом деле ждал ее; Эстебан ворчал, чтобы она не мешала ему, шла к себе в комнату и дала бы ему поспать. Альба щекотала его, пока он, явно побежденный, не разрешал ей поискать шоколад, припрятанный для нее. Альба знала все тайные места, и дедушка каждый раз выбирал их по очереди, но, чтобы не огорчать его, она изо всех сил старалась искать подольше и, находя шоколад, кричала от радости. Эстебан никогда не узнал, что его внучка терпеть не могла шоколад и ела его только из любви к нему. В этих утренних играх сенатор утолял жажду человеческого общения. Остальную часть дня он был занят в конгрессе, в Клубе, играл в гольф, занимался коммерцией и тайными политическими собра- ниями. На две-три недели два раза в год он уезжал со своей внучкой в Лас Трес Мариас. Оба возвращались загорелые, пополневшие и счастливые. Там делали домашний самогон, который служил и для питья, и для того, чтобы зажечь кухонную плиту, продезинфицировать раны и бороться с тараканами; они пышно называли его «водка». В конце жизни, когда девяносто прожитых лет превратили его в старое, искривленное дерево, Эстебан Труэба вспоминал эти дни как самые радостные в его жизни, и Альба тоже всегда хранила их в памяти. Она любила поездки в поля, когда держалась за руку дедушки, чувствуя особое единение, прогулки верхом на его лошади, сумерки в безмерности пастбищ, долгие ночи у камина в зале, когда она рассказывала сказки о привидениях или рисовала.
С остальными членами семьи отношения сенатора Труэбы со временем только ухудшались. Раз в неделю, по субботам, все собирались ужинать за огромным дубовым столом, который стоял в доме всегда и когда-то давно принадлежал семье дель Валье. Этот стол хранил следы глубокой старины и служил для бдения над усопшими, для танцев фламенко и еще для самых неожиданных целей. Альбу усаживали между матерью и бабушкой на стул с большой подушкой так, чтобы ее нос доходил до тарелки. Девочка как зачарованная наблюдала за взрослыми: за лучезарной бабушкой и ее фарфоровыми зубами, надетыми по такому случаю, которая передавала сообщения своему мужу через детей или слуг; за дядей Хайме, который демонстрировал дурное воспитание, вызывая отрыжку после каждого блюда и ковыряя в зубах мизинцем, чтобы досадить отцу; за Николасом, сидящим с прикрытыми глазами и пережевывающим пятьдесят раз каждый кусок; за Бланкой, которая болтала о всякой всячине, чтобы создать впечатление обыкновенного ужина. Труэба держался относительно спокойно, пока не проявлялся его дурной характер, тогда он вступал в спор с Хайме по поводу бедных, голосования и социалистов, начинал оскорблять Николаса из-за его попыток подняться на воздушном шаре или сделать курс иглоукалывания Альбе, мучил Бланку грубыми замечаниями о ее пассивности, загубленной жизни и сожалениями, что дочь ничего не унаследовала от него. Только Клару он оставлял в покое, правда, с ней он почти не разговаривал. Иногда Альбу поражали глаза дедушки, устремленные на Клару: он долго смотрел на нее, становясь бледным и нежным, словно чужой, незнакомый старик. Но это случалось не часто, обычно супруги не замечали друг друга. Порою сенатор Труэба терял над собой контроль и так кричал, что становился красным, и нужно было выплеснуть ему на голову кувшин холодной воды, чтобы погасить вспышку гнева и вернуть привычный ритм дыхания.
К этому времени Бланка достигла апогея своей красоты. Она была похожа на мавританку, пышную и сонную, которая словно приглашала к отдыху и покою. Она выглядела высокой, видной, беспомощной и плаксивой; у мужчин она вызывала древний инстинкт защиты. Отец не симпатизировал ей. Он не простил ей любовь к Педро Терсеро Гарсиа и старался напомнить, что она живет у него из милости. Труэба не мог объяснить себе, почему у дочери так много поклонников, ведь в Бланке не было ничего от возбуждающей веселости и жизнерадостности, которые его привлекали в женщинах, и, кроме того, он думал, что ни один нормальный мужчина не мог бы жениться на женщине, обладающей плохим здоровьем, сомнительным гражданским состоянием и дочерью в придачу. Со своей стороны Бланка не удивлялась вниманию мужчин. Она знала о своей красоте. Тем не менее в присутствии поклонников она вела себя противоречиво. Одобряла их взглядом своих мусульманских глаз, но держала при этом на расстоянии. Едва она замечала, что чьи-то намерения становились серьезными, как самым жестоким образом порывала отношения. Иные претенденты, используя свое экономическое положение, пытались добраться до сердца Бланки путем завоевания ее дочери. Они щедро осыпали Альбу дорогими подарками, куклами с заводными механизмами, которые могли ходить, плакать, петь и выполнять многое другое, они приносили ей пирожные с кремом и брали на прогулку в зоологический парк, где девочка плакала от жалости к бедным животным, особенно к тюленю, зародившему в ее душе роковые предчувствия. Посещения зоопарка за руку с каким-нибудь самодовольным и богатым поклонником матери на всю жизнь внушили ей ужас перед заточением, глухими стенами, решетками и одиночеством. Среди прочих влюбленных более всех был близок к успеху Король Паровых Котлов. Несмотря на его огромное состояние и мирный характер, Эстебан Труэба питал к нему отвращение, потому что тот был обрезанный, имел сефардский нос[48] и вьющиеся волосы. Своими насмешками и недружелюбным поведением Труэба напугал этого человека, который пережил концентрационный лагерь, осилил нищету и изгнание и вышел победителем в беспощадной борьбе с конкурентами. Пока длился этот роман, Король Паровых Котлов приезжал за Бланкой с приглашением поужинать в самых изысканных местах на своем маленьком двухместном автомобиле, у которого колеса были как у трактора, а мотор ревел, будто турбина. Такого автомобиля больше ни у кого не было, и поэтому он вызывал бездну любопытства на улицах и презрительные мины у членов семьи Труэба. Несмотря на дурное настроение отца и пристальное внимание соседей, Бланка с величием премьер-министра садилась в машину в своем единственном черном костюме и белой шелковой блузке, которые надевала в особых случаях. Альба целовала ее на прощанье и оставалась в дверях, ощущая легкий запах жасмина, исходивший от матери, и тревогу, сжимавшую грудь. Только тренировки с дядей Николасом позволяли ей переносить отъезд матери без слез, она очень боялась, что в один прекрасный день очередной поклонник уговорит Бланку уехать с ним, и тогда она навсегда останется без матери. Она уже давно решила, что ей не нужен отец, а тем более отчим, но если она потеряет мать, то опустит голову в ведро с водой и утопится, как топила кухарка котят, которые появлялись у кошки каждые четыре месяца.
Альба перестала бояться, что мать покинет ее, лишь когда познакомилась с Педро Терсеро. Ее интуиция подсказала ей, что пока существует этот человек, никто другой не сможет завоевать любовь Бланки. Это случилось летом в один из воскресных дней. Бланка сделала ей локоны с помощью горячих щипцов, опаливших уши, натянула белые перчатки, обула в черные лакированные туфли и надела соломенную шляпу, украшенную искусственными вишнями. Увидев ее, бабушка Клара прыснула от смеха, но мать успокоила дочь, надушив ей шею.
— Ты познакомишься со знаменитым человеком, — таинственно пообещала Бланка, когда они выходили.
Она повела девочку в Японский парк, где купила ей леденцов из жженого сахара и пакетик с кукурузой. Они сели на скамейку в тени, держась за руки, в окружении голубей, клевавших кукурузные зерна.
Альба увидела, что он идет, прежде чем мать указала на этого человека. На нем была форма механика, черная длинная борода доходила до середины груди, волосы рассыпались в беспорядке, на босых ногах были сандалии, а улыбка казалась удивительной, и она тут же поняла, что он из тех существ, которые достойны изображения на гигантской фреске в ее комнате. Мужчина и девочка смотрели друг на друга, и оба узнавали друг друга в глазах другого.
— Это Педро Терсеро, певец. Ты его слышала по радио, — сказала мать.
Альба протянула ему ладонь, и он пожал ее левой рукой. Тогда она заметила, что на правой руке у него не хватает нескольких пальцев, но он объяснил ей, что, несмотря на это, может играть на гитаре, потому что всегда есть возможность делать то, что хочется делать. Втроем они гуляли по парку. В середине дня на одном из последних трамваев, которые еще существовали в городе, они поехали есть жареную рыбу на базаре, а когда стемнело, он проводил их до улицы, где находился «великолепный дом на углу». Прощаясь, Бланка и Педро Терсеро поцеловались в губы. Альба видела это впервые в своей жизни, потому что вокруг нее не было влюбленных людей.
Начиная с этого дня Бланка стала уходить в конце недели. Говорила, что хочет навестить своих далеких родственников. Эстебан Труэба свирепел и угрожал ей, что выгонит из дома, но Бланка была непоколебима в своем решении. Она оставляла дочь с Кларой и уезжала в автобусе с сумочкой, разрисованной цветами, как у клоуна.
— Я обещаю, что не выйду замуж и вернусь завтра к вечеру, — говорила она дочери, прощаясь снею.
Альбе нравилось сидеть с кухаркой и слушать по радио народные песни, особенно песни того человека, с которым она познакомилась в Японском парке. Однажды в буфетную вошел сенатор Труэба и, услышав знакомый голос по радио, бросился на приемник с тростью в руке и превратил его в груду перекрученной проволоки и отскочивших деталей прямо на глазах у внучки, которая не могла объяснить себе внезапную вспышку гнева у дедушки. На следующий день Клара купила новый приемник, чтобы Альба слушала Педро Терсеро, когда ей захочется, и старый Труэба сделал вид, что не заметил этого. Это было время Короля Паровых Котлов. Педро Терсеро знал о его существовании и ревновал без причины, если сравнить его власть над Бланкой и робкое ухаживание иудейского коммерсанта. Много раз он умолял Бланку оставить дом Труэбы, жестокую опеку отца и тоску ее мастерской, с ее дураками и праздными сеньоритами, уехать с ним раз и навсегда, чтобы жить этой безумной любовью, которую они скрывали с детства. Но Бланка не решалась. Она знала, что если уйдет с Педро Терсеро, то будет вычеркнута из своего круга, перестанет занимать определенное социальное положение, а кроме того, отдавала себе отчет в том, что у нее нет шансов понравиться друзьям Педро Терсеро и приспособиться к скромному существованию в рабочем поселке. Годы спустя, когда Альба стала взрослой, размышляя об этой стороне жизни ее матери, она пришла к мысли, что та не ушла с Педро Терсеро, потому что любовь не поглотила ее всецело, ведь в доме родителей у нее не было ничего такого, чего он не мог бы ей дать. Бланка была очень бедной, лишь иногда у нее появлялись небольшие суммы, когда Клара давала ей деньги или когда она сама продавала какую-нибудь рождественскую фигурку. Заработок ее был мизерным и почти весь уходил на оплату счетов от врачей, так как ее способность страдать от воображаемых заболеваний не уменьшилась от работы, а, напротив, из года в год возрастала. Она старалась ничего не просить у отца, чтобы не дать ему повод унизить ее. Время от времени Клара и Хайме помогали ей купить одежду или что-нибудь необходимое, но обычно она не могла позволить себе даже пару чулок. Ее бедность контрастировала с вышитыми платьями Альбы, ее туфельками, выполненными на заказ, — внучку одевал сенатор Труэба. Жизнь Бланки была тяжелой. Она вставала в шесть утра, зимой и летом. В тот же час растапливала печь в мастерской в своем клеенчатом переднике и деревянных башмаках, подготавливала рабочие столы и руками, погруженными по локоть в холодную, шероховатую массу, месила глину для своих уроков. От этого у нее постоянно слоились ногти и трескалась кожа, а со временем деформировались пальцы. В этот час она испытывала вдохновение и никто не отвлекал ее, пока она лепила свои чудовищные животинки к Рождеству. Затем она занималась домом, слугами и покупками, пока не подходило время уроков. Ее учениками были девочки из хороших семей, которым нечем было занять себя и которые восприняли моду обучаться ремеслам, более изысканным, чем вязание для бедных во времена их бабушек.
Мысль давать уроки неполноценным детям возникла случайно. Однажды в дом сенатора Труэбы пришла старая подруга Клары со своим внуком. Это был толстый, рыхлый юноша с лунообразным, безмятежным лицом и с выражением неизменной нежности в восточных глазах. Ему было пятнадцать лет, но Альба поняла, что он подобен младенцу. Клара попросила внучку отвести мальчика в сад и позаботиться о том, чтобы он не перепачкался, не утонул в фонтане, не наелся земли и не трогал прореху в штанах. Альбе вскоре наскучило опекать его, и, поскольку с ним невозможно было общаться ни на одном языке, она повела его в керамическую мастерскую, где Бланка, чтобы тот сидел тихо, надела на него передник и дала в руки комок глины. Более трех часов мальчик трудился, не пуская слюну, не писая и не стукаясь головой о стены, создавая грубые глиняные фигуры, которые потом преподнес своей бабушке. Сеньора, забывшая было о внуке, пришла в восторг, и так родилась идея о пользе керамики для неполноценных детей. В конце концов Бланка стала давать уроки группе ребят, приезжавших в мастерскую днем по четвергам. Их привозил фургон в сопровождении монахинь в накрахмаленных головных уборах, которые усаживались в садовой беседке, пили шоколад с Кларой и рассуждали о достоинствах вышивки крестом или об иерархии грехов, пока Бланка и ее дочь учили детей лепить червяков, мячики, плоских собачек и бесформенные сосуды. В конце года монахини устроили праздник и выставку, где эти сомнительные произведения искусства продавались j в благотворительных целях. Со временем Бланка и Альба заметили, что дети работают намного лучше, когда чувствуют, что их любят, и что единственная форма общения с ними — это приветливость. Они научились обнимать их, целовать, баловать, пока не полюбили по-настоящему. Альба всю неделю ждала приезда своих подопечных и прыгала от радости, когда они бежали обнять ее. Правда, эти дни бывали изнурительны. Альба ложилась спать усталая, в голове вертелись милые азиатские лица детей, а Бланка то и дело страдала от головной боли. После того как уходили монахини с узлами белых тряпок и группой этих бедняжек, взявшихся за руки, Бланка неистово обнимала свою дочь, целовала ее всю и говорила, что нужно благодарить Бога за то, что она нормальная девочка. Поэтому Альба росла с мыслью, что нормальность — это Божий дар, эту тему они обсуждали вместе с бабушкой.
!
СЛ
— Почти во всех семьях рождается глупец или безумный, деточка, — уверяла Клара, пока внимательно следила за своим вязанием, потому что за все эти годы так и не научилась вязать, не глядя. — Иногда их не видно, потому что их прячут, словно это стыд. Их закрывают в самых отдаленных комнатах, чтобы не видели гости. На самом деле стыдиться не следует, они тоже — творение Божье.
— Но в нашей семье нет ни одного, бабушка, — отвечала Альба.
— Нет. У нас безумие распределилось на всех, а не сосредоточилось в ком-нибудь одном, а то и у нас был бы настоящий сумасшедший.
Так они разговаривали с Кларой. Бабушка была для Альбы самым значительным человеком в доме и более всех оказала влияние на ее жизнь. Клара являлась мотором, который приводил в движение и заставлял действовать этот волшебный мир, располагающийся в задней части «великолепного дома на углу». Тут прошли ее первые семь лет полной свободы. Альба привыкла к странностям своей бабушки. Она не удивлялась, видя ее в состоянии транса, перемещающейся по всей гостиной или сидящей в кресле с поджатыми ногами, словно во власти какой-то неведомой силы. Она следовала за нею во всех ее странствиях по больницам и благотворительным домам, где пыталась участвовать в целой веренице дел; она даже научилась вязать жилеты из шерсти в четыре нитки на толстых спицах, которые ее дядя Хайме дарил кому-нибудь, после того как один раз надевал на себя, — лишь бы видеть беззубую улыбку бабушки. Иногда Клара передавала через нее сообщения Эстебану, поэтому ей дали прозвище Почтовая Голубка. Девочка присутствовала на собраниях по пятницам, когда стол о трех ножках подпрыгивал среди белого дня без видимого вмешательства каких-либо сил, посещала литературные вечера, где общалась со знаменитыми мастерами и бесконечным числом неизвестных, робких художников, которым покровительствовала Клара. В то время в «великолепном доме на углу» бывало множество гостей. Они жили в нем по очереди, а кроме того, приходили на собрания спиритов, интеллектуальные вечера, участвовали в общественных мероприятиях. Почти все они считались известными людьми в стране, включая Поэта, которого несколько лет спустя провозгласили лучшим стихотворцем века и перевели на все известные языки земли. На его коленях Альба сидела множество раз, не подозревая, что придет день, когда она пойдет за его гробом с букетом кроваво-красных гвоздик в руках под дулами пулеметов.
Клара была еще молода, но своей внучке казалась очень старой, потому что у нее не хватало зубов. У нее не было морщин, и, когда она закрывала рот, создавалось впечатление удивительной молодости, благодаря наивному выражению ее лица. Она одевалась в туники из грубого льна, а зимой носила длинные шерстяные носки и митенки. Ее забавляли вещи не слишком остроумные, и, наоборот, она не всегда была в состоянии понять шутку, смеялась не вовремя, когда никто этого не делал, и могла расстроиться, увидев, как другой попал в смешное положение. Временами Клара страдала от приступов астмы. Тогда она звала свою внучку серебряным колокольчиком, который всегда носила с собой, и Альба бегом спешила ей на помощь, обнимала ее и окружала шепотом утешений, потому что обе знали по опыту, что единственным средством от астмы было продолжительное объятие любимого существа. У Клары были лучистые глаза орехового цвета, седые блестящие волосы, собранные в небрежный узел, из которого выбивались непослушные пряди, узкие и белые руки с миндалевидными пальцами без колец; они служили для того, чтобы нежно обнимать, а еще чтобы тасовать и раскидывать гадальные карты и вставлять зубной протез в час обеда. Весь день Альба следовала за своей бабушкой, держась за ее юбки, очень старалась, чтобы бабушка рассказала сказку или передвинула вазы силой своей мысли. У Клары она находила надежную защиту от осаждавших ее кошмаров или от упражнений дяди Николаса, если те становились невыносимыми. Бабушка научила ее ухаживать за птицами и говорить с каждой на ее языке, замечать в природе знаки, предвещающие то или иное явление, вязать на спицах шарфы для бедных.
Альба знала, что бабушка была душой «великолепного дома на углу». Другие поняли это позже, когда Клара умерла, в доме не стало цветов, бесконечных гостей, друзей, веселых духов и воцарился полный беспорядок.
Альбе было шесть лет, когда она увидела Эстебана Гарсиа впервые, но никогда не могла этого забыть. Возможно, она видела его и раньше, в Лас Трес Мариас, в одну из своих летних поездок с дедушкой, когда он брал ее с собой посмотреть имение. Широким жестом он показывал внучке все, что мог охватить взгляд, от тополевых аллей до вулкана, а также кирпичные домики, и говорил, чтобы она училась любить землю, потому что в один прекрасный день она будет принадлежать ей.
— Все мои дети безалаберны. Если к ним перейдет Лас Трес Мариас, менее чем за год они разорят имение, как это уже было во времена моего отца, — говорил он Альбе.
— Это все твое, дедушка?
— Все, начиная от панамериканской дороги до вершин тех холмов. Видишь их?
— А почему, дедушка?
— Как это почему? Потому что я хозяин, вот почему!
— Да, но почему ты хозяин?
— Потому что все это принадлежало моей семье.
— Почему?
— Потому что они купили эту землю у индейцев.
— А арендаторы, которые здесь всегда жили, почему они не хозяева?
— Твой дядя Хайме вбивает тебе в голову большевистские идеи, — рычал сенатор Труэба, впадая в ярость. — Знаешь, что произошло бы, не будь здесь хозяина?
— Нет.
— Все полетело бы к чертям! Не было бы никого, кто отдавал бы распоряжения, кто продавал бы урожай, кто нес бы ответственность за все, что происходит, понимаешь? Никто бы не заботился о людях. Если бы кто-нибудь заболел, например, или умер и оставил вдову и много детей, они все погибли бы с голоду. У каждого был бы лишь жалкий клочок земли, который не прокормил бы его. Нужен кто-то, кто думал бы о них, принимал решения, помогал им. Я был лучшим хозяином в регионе, Альба. У меня плохой характер, но я справедлив. Мои подопечные живут лучше, чем многие люди в городе, у них всего достаточно, и, если порой случается засуха, наводнение или землетрясение, я забочусь о том, чтобы никто не испытывал лишений. Этим займешься и ты, когда вырастешь, поэтому я всегда беру тебя в Лас Трес Мариас, чтобы ты знала каждый камень и каждое животное и особенно каждого человека по имени и фамилии. Ты поняла меня?
Но в действительности Альба мало общалась с крестьянами и была далека от того, чтобы помнить всех по имени и фамилии. Поэтому она не узнала смуглого юношу, неряшливого и неотесанного, с жесткими глазками грызуна, который однажды позвонил в двери «великолепного дома на углу». Он был одет в темный, очень узкий, не по росту, костюм. На коленях, локтях и на заду ткань вытерлась, превратившись в блестящую сетку. Он сказал, что хочет поговорить с сенатором Труэбой, и представился сыном одного из крестьян в Лас Трес Мариас. Несмотря на то что обычно люди его положения входили через черный ход и ожидали на кухне, его проводили в библиотеку, потому что в доме был праздник, на который собрался весь штаб консервативной партии. Кухня была наводнена целым войском поваров и помощников, которых Труэба пригласил из Клуба, там царила такая неразбериха и суматоха, так что любой посетитель только бы помешал. В тот зимний день в библиотеке было темно и тихо, она освещалась лишь слабым огнем, потрескивавшим в камине. Пахло натертым полом и кожей.
— Подожди здесь, но ничего не трогай. Сенатор скоро придет, — недовольно сказала служанка, оставив его одного.
Юноша оглядел комнату, не осмеливаясь пошевельнуться, пережевывая как жвачку, злобу от того что все это могло бы принадлежать ему, если бы он родился законным путем, как много раз объясняла ему бабушка, Панча Гарсиа, прежде чем умереть от перемежающейся лихорадки и судорог. Она оставила его круглым сиротой среди братьев и сестер, родных и двоюродных, где он был никто. Только бабушка выделяла его среди всех прочих и не позволяла забыть, что он отличается от них, потому что в его жилах течет кровь хозяина. Он осмотрел библиотеку, почувствовав, что задыхается. Все стены были уставлены стеллажами из полированного красного дерева, за исключением двух витрин у камина, там находились изделия из слоновой кости и камней Востока. Комната имела два уровня — единственный каприз архитектора, принятый Эстебаном. Балкон, на который вела винтовая лестница из кованого железа, служил вторым этажом для полок. В библиотеке находились лучшие картины, потому что Эстебан Труэба превратил это помещение в свой кабинет, свой храм, свое убежище, и ему нравилось, чтобы предметы искусства окружали его со всех сторон от пола до потолка. Здесь же стоял тяжелый письменный стол в испанском стиле. Большие кресла, обтянутые черной кожей, были повернуты спинками к окнам. Четыре персидских ковра покрывали дубовый паркет, а несколько настольных ламп с пергаментными абажурами были так умело расставлены, что где бы ни захотелось сесть, читать было всегда удобно. В этом месте сенатор предпочитал проводить свои тайные совещания, закручивать интриги, скреплять свои торговые сделки, а в часы одиночества запираться, чтобы дать выход гневу, грусти или печали от неосуществленного желания. Но ничего подобного не мог знать крестьянин, который стоял на ковре, не ведая куда деть руки и покрываясь потом от робости. Эта огромная барская библиотека подавляла и отвечала образу хозяина, который сохранился у него в памяти. Он задрожал от ненависти и страха. Он никогда не был в подобном месте и до этого момента считал, что самым роскошным, что существовало в этом мире, было кино в Сан Лукасе, куда однажды школьная учительница повела весь класс смотреть фильм о Тарзане. Ему многого стоило принять свое решение, убедить семью и проделать долгое путешествие в столицу, одному, без денег, чтобы поговорить с хозяином. Он не мог ждать до лета, чтобы сказать ему то, что накипело у него в груди. Вдруг он почувствовал, что на него смотрят. Он повернулся и увидел перед собой девочку с косами, в вязаных гольфах, смотревшую на него из дверей.
— Как тебя зовут? — решила выяснить девочка. — Эстебан Гарсиа, — ответил он.
— Меня зовут Альба Труэба. Запомни мое имя. — Я запомню.
Они долго смотрели друг на друга, пока Альба не почувствовала доверие к нему и не осмелилась подойти. Она объяснила ему, что нужно подождать, потому что ее дедушка еще не вернулся из парламента, рассказала, что на кухне все вверх дном из-за праздника, и пообещала попозже раздобыть для него какие-нибудь сласти. Эстебан Гарсиа почувствовал себя уютнее. Он уселся в одно из кресел, обитых черной кожей, подозвал девочку и усадил ее к себе на колени. От Альбы исходил свежий сладкий запах трав, который смешивался с естественным запахом ребенка. Мальчик понюхал шею, вдохнул незнакомый аромат чистоты и благополучия и, не зная почему, ощутил слезы на глазах. Он почувствовал, что ненавидит это создание почти так же, как ненавидел старого Труэбу. Она воплощала в себе то, чего у него никогда не будет, была такой, каким он никогда не станет. Ему захотелось причинить ей боль, но вместе с тем он с наслаждением вдыхал ее запах, слушал детский голосок и касался ее нежной кожи. Он погладил ее коленки поверх вышивки на гольфах, они были теплые и в ямочках. Альба продолжала рассказывать о кухарке, которая фаршировала цыплят к ужину, вкладывая орехи в заднее отверстие. Он закрыл глаза и задрожал. Одной рукой обхватил шею девочки, почувствовал, как косы щекочут ему запястье, и слегка сжал пальцы, шея казалась такой тоненькой, что легким усилием он мог бы задушить девочку. Ему хотелось сделать это, хотелось, чтобы она упала и билась у него на коленях, хватая ртом воздух. Ему хотелось услышать, как она стонет и умирает на его руках, хотелось раздеть ее, и он почувствовал внезапное возбуждение. Другой рукой он забрался под крахмальное платье, провел по детским ножкам, наткнулся на кружево батистовых нижних юбок и на шерстяные с эластиком панталоны. Он задыхался. В уголке его мозга остатки здравого смысла подсказывали ему, что он находится на краю бездны. Девочка, перестав говорить, притихла и смотрела на него своими огромными черными глазами. Эстебан Гарсиа взял ее руку и положил на свой затвердевший член.
— Знаешь, что это такое? — глухо спросил он.
— Твой пенис, — ответила она, потому что видела это на рисунках в медицинских книгах своего дяди Хайме и замечала у дяди Николаса, когда он ходил голый, делая азиатскую гимнастику.
Он ужаснулся. Резко встал, и Альба упала на ковер. Он был удивлен и напуган, у него дрожали руки, колени стали ватными, а уши горели. В этот момент послышались шаги сенатора Труэбы в коридоре, и мгновение спустя, прежде чем посетитель обрел дыхание, старик вошел в библиотеку.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |