У нас с Лесли сложились определенные правила дружбы: полное равенство, свобода, вежливость, уважение, никто ни о ком не делает поспешных выводов. Правила для нас обоих, без исключений. Если они больше не устраивают Лесли, почему бы ей не сказать мне об этом? Дело принимает чересчур серьезный оборот.
Она, конечно, скажет: «Неужели, Ричард Бах, в твоей жизни не найдется места ни для чего, кроме правил?» Если бы я мог просто сказать «нет» и уйти от нее! Если бы можно было прямо сейчас поговорить с ней об этом!
Если бы яхты были хоть чуточку быстрее, если бы они могли летать!
Несчастный, жалкий мир. Мы отправляем людей на Луну, но не в состоянии построить летающую яхту.
Двадцать восемь
— Ты готов, вуки? — спросила она.
Я снова провожу с ней слишком много времени, — подумал я. — Слишком много. Она словно микросхема. Все, чего она касается, приходит в порядок, все становится просто и ясно. Я по-прежнему ослеплен ее красотой. Жизнерадостная, нежная, любящая: Но мои правила гласят, что проводя слишком много времени с одной женщиной, я разрушаю себя. А с ней я провожу слишком много времени.
— Так ты готов? — переспросила она. На ней был ворсистый костюм янтарного цвета, шею облегал золотистый шелк. Волосы она зачесала назад в расчете на длительную деловую встречу.
— Вполне, — ответил я.
Странно. Она вырывает меня из цепких, щупалец империи, взвалив на себя обязанности всех уволенных мною дельцов.
Стэн, до конца сохранявший спокойствие, уходя, выразил сожаление, что я потерял так много денег. «Что ж, так иногда бывает, — сказал он. — Рынок оборачивается против нас».
Юрист, нанятый Стэном, приносил извинения за то, что не представил документы к последнему сроку, назначенному налоговой инспекцией. Он считал, что они поступили несправедливо: Он опоздал всего лишь: на две недели с подачей апелляции, и они уже отказались ее рассматривать. По его словам, если бы не это, он бы сумел доказать, что я не задолжал им ни цента.
Гарри, бизнес-менеджер, виновато улыбаясь, говорил, что дела с налоговой инспекцией выглядели довольно неприятно. Все это нравилось ему не намного больше чем мне, и он приложил все усилия, чтобы держать меня в неведении как можно дольше. Между тем, он был бы не против, если бы я выплатил ему выходное пособие в размере месячного оклада.
Я чувствовал к деньгам, счетам, налогам такое дикое отвращение, что, если бы не Лесли, мне, пожалуй, пришлось бы сбежать в Антарктиду или Ботцвезоландию. Любую бумагу, на которой я видел цифры, мне хотелось разорвать в клочья.
— Пока, — сказала она, когда я сел в машину.
— Пока?
— Ты снова не здесь, Ричард. Пока.
— Прости, — откликнулся я. — Думаешь, мне следует принять антарктическое гражданство?
— Еще нет, — ответила она. — Разве что после этой встречи. Если у тебя не появится миллион долларов плюс заинтересованность.
— Никак не пойму! Откуда у меня взялось столько долгов?
— Может, у тебя их и нет, — возразила она, — но все сроки упущены, и теперь поздно что-либо оспаривать. Проклятие! Это просто выводит меня из себя! Как бы мне хотелось быть с тобой до того, как стало слишком поздно. Они могли бы, по крайней мере, поставить тебя в известность!
— На некоем другом уровне я знал об этом, вук, — сказал я. — Какая-то часть меня желала, чтобы все рухнуло. Все шло как-то не так, в этом не было счастья.
— Для меня неожиданность, что ты знал об этом. Ричард! — возопил мой внутренний голос. — Ничего подобного! В этом было счастье! Вспомни, хотя бы все самолеты, которые у тебя были и есть до сих пор! А совершенная женщина? Конечно же, это приносило тебе счастье!
— Какая ложь. Империя рухнула. Деньги, расклеенные вокруг, топорщатся, словно обои от неумелых рук дилетантов, наихудшим из которых оказался я сам. Я имел представление о жизни империи, и была она не чем иным, как взбитыми сливками со сложной душисто-мышьяковой небрежностью в качестве приправы. Теперь яд начинал действовать.
— Это должно выглядеть иначе, — сказала она. — Ты поступил бы гораздо благоразумнее, если бы не нанимал никого. Всего лишь оставался бы таким, как прежде.
— А я и был таким, как прежде. Меня окружали игрушки, однако я оставался самим собой. Тот, кем я был прежде, никогда не смог бы заниматься счетоводством.
— Хм, — вырвалось у нее.
Мы расположились вокруг рабочего стола Джона Маркуорта, юриста, нанятого Лесли, когда я был в Испании. Горячий шоколад пришелся очень кстати, словно кто-то знал, что встреча затянется. Лесли открыла атташе, вынула свои записи, но представитель закона обратился ко мне.
— Как я понял, в двух словах Ваша проблема в том, что вместо ожидаемого дохода Вы обнаружили потерю капитала?
— Я думаю, проблема в том, что я нанял специалиста по финансовым делам, который разбирался в деньгах еще меньше, чем я, то есть меньше нуля, — принялся объяснять я. — Деньги, которые он вкладывал, это были не просто цифры на бумаге, а настоящие деньги они — пуфф! — и растворились в рыночной круговерти. На бланках налоговой инспекции нет графы для «пуфф». Мне кажется, в двух словах, это выглядит так. Если честно, я не знаю, что mb.b парень там обнаружил. Я немножко надеялся, что вы мне проясните это, вместо того, чтоб задавать вопросы. В конце концов, это я плачу вам деньги, поскольку считается, что вы в этом специалист:
Взгляд Маркуорта становился все более странным. Он взял свой шоколад и смотрел поверх чашки, будто надеялся, что она защитит его от несущего бред клиента. Тут вмешалась Лесли, или я услышал мысленно ее голос, умоляющий меня сидеть на месте и, по возможности сохранять спокойствие.
— Насколько я поняла, — заговорила она, — убытки налицо. Адвокат Ричарда, занимавшийся налогами: Финансовый директор Ричарда подвел его: Вовремя не ответил налоговой инспекции. Правительство восприняло этот факт как отказ от платежей. А теперь, к тому же, требует миллион долларов. У Ричарда нет миллиона долларов наличными, чтобы выплатить им сразу. Поэтому вопрос стоит так: можно ли будет рассрочить выплату денег? Сможет ли он выплатить некоторую сумму и дать слово, что остальное будет вносить по мере распродажи имущества? Дадут ли они ему время на это?
Адвокат повернулся к Лесли с заметным облегчением:
— Почему бы и нет? Это весьма распространенное явление в подобных ситуациях, и называется оно — предложение компромисса. Как насчет диаграмм, которые я просил Вас принести?
Я смотрел на нее и восхищался тем, что в юридической конторе она чувствовала себя как дома.
Лесли выложила на стол адвоката бумаги с расчетами.
— Здесь сообщается о наличных деньгах на сегодняшний день. Вот это — состав имущества, подлежащего распродаже, и наконец вот здесь предложен Проект прихода денег на последующие пять лет, — объяснила она. — На диаграмме показано, что в промежутке между этим и новым приходом Ричард сможет выплатить всю сумму за два, самое большее — за три года.
Пока я бороздил под парусом морской простор, — подумал я, — Лесли изучала диаграммы налоговых платежей! Так и не став богатым, я был уничтожен: Почему же она относится к этому с таким участием?
Вскоре эти двое принялись анализировать мои проблемы так, словно меня вовсе не было в комнате. А меня и не было. Я ощущал себя москитом в банковском склепе. Я не мог отыскать выход, чтобы прорваться сквозь совершенно несносную тупость проблем, связанных с возможностью ареста несостоятельного должника, с его имуществом, распродажей этого имущества, перечнями платежей. На дворе светило солнце. Мы могли бы прогуляться, купить печенье, посыпанное шоколадом:
— У меня есть более подходящая структура выплат на последующие пять лет, — говорил Маркуорт. — Цифра «три» требует коррективы на случай, если доход Ричарда не совпадет с запланированным вами. Если он сможет заплатить раньше, — что ж, замечательно. Но не забывайте, что он взвалит на себя тяжкий груз текущих налогов, которые бывают при доходе подобного рода. И хотелось бы гарантий, что до конца пути у него не возникнут дополнительные проблемы.
Лесли одобрительно кивнула, и они продолжили беседу, разрабатывая детали. Между ними на столе кудахтал калькулятор, выдавая числа. Лесли делала записи, и они маршировали сверху вниз по блокноту в голубую линейку.
— Я могу увидеть все это их глазами, — сказала она напоследок. — Они не принимали в счет людей, нанятых Ричардом, или же им было безразлично — знает он или нет о том, что это продолжается. Они требуют своих денег. С сегодняшнего дня они будут получать их на выгодных условиях, если только подождут еще самую малость. Как вы думаете, они подождут?
— Это хорошее предложение, — заключил адвокат. — Что-то мне подсказывает, что они примут его.
За время, потраченное нами, опасность миновала. Когда-то я обнаружил на собственном счету миллион долларов с помощью одного-единственного телефонного звонка. Накопить такую скромную сумму за пять лет — что может!kb, проще? Продать дом во Флориде, продать самолеты — не все, но один или два из них, заработать на съемках кинофильмов — просто.
И теперь для наведения порядка в моей жизни у меня были Лесли и профессиональный знаток налогов из Лос-Анжелеса, и никакая упругая хворостина не заставила бы меня покориться.
На море был шторм, меня накрыло, захлестнуло с головой. Эта женщина прыгнула в пучину и вытащила меня. Спасла мою финансовую жизнь.
Полные надежды, мы покинули офис адвоката.
— Лесли? — вырвалось у меня, когда мы выходили из здания и я придерживал для нее открытую дверь.
— Да, Ричард? — откликнулась она.
— Спасибо.
— Не стоит благодарности, вуки, — ответила Лесли. — Совершенно не стоит!
Двадцать девять
— Ты не смог бы приехать, вуки? — В ее голосе, долетавшем до меня из телефонной трубки, звучала слабость. — Боюсь, что мне понадобится твоя помощь.
— Прости, Лесли, я буду занят вечером. Почему мне было так неловко говорить ей все это? Я знаю правила. Я создаю правила. Без них мы не можем оставаться друзьями. По-прежнему было больно, говорить, хотя и по телефону.
— Вук, я чувствую себя просто ужасно, — призналась она. — у меня головокружение и слабость, и мне было бы намного легче, если бы ты был здесь. Станешь ли ты моим доктором, пришедшим, чтобы вылечить меня?
Ту часть моего существа, которая желала прийти на помощь, я запихнул в чулан и запер дверь на замок. — Я не могу. Вечером у меня свидание. Завтра — пожалуйста, если ты не против:
— У тебя свидание? Ты выбираешься на свидание, когда я нездорова и нуждаюсь в тебе? Ричард, я не могу поверить:
Должен ли я был добавить еще что-нибудь? Наша дружба не была собственнической. Она была открытой, основанной на нашей взаимной свободе, когда каждый из нас мог уйти от другого куда бы то ни было, как только пожелает, по какой-либо причине или при ее отсутствии. Теперь же я был напуган. Длительное время я не встречался в Лос-Анжелесе ни с какой другой женщиной. Мне казалось, что мы катимся к само собой разумеющейся женитьбе, что мы забываем о том, что наше время-порознь необходимо нам так же, как время-вместе.
Свидание должно было состояться. Если я обязан быть с Лесли только потому, что нахожусь в Лос-Анжелесе, то что-то не так в нашей дружбе. Если я променял свою свободу на то, чтобы быть с той, которую я выбрал, то наше стремление к единению потерпело крах. Я заклинал ее понять меня.
— Я могу побыть с тобой до семи, — предложил я ей.
— До семи? Ричард, ты не слышишь меня? Ты нужен мне. Мне необходима твоя помощь прямо сейчас!
Почему она давила на меня? Было бы гораздо лучше, если бы она сказала, что чувствует себя вполне превосходно и что надеется, что я хорошо проведу время. Поступила бы наперекор себе. Разве подобные вещи ей не известны?
Это роковая ошибка! Я не поддамся давлению и не позволю превратить себя в собственность никому, нигде, ни при каких условиях!
— Извини. Если бы я знал об этом раньше. Сейчас уже поздно что-то отменять. Я не вижу в этом смысла и не хочу этого делать.
— Неужели она так много для тебя значит? — спросила она. — Кто она b* o? Как ее зовут?
Лесли ревновала!
— Дебора.
— Неужели Дебора так много значит для тебя, что ты не можешь позвонить ей и сказать, что твоя подруга Лесли больна, и спросить, не будет ли она против перенести ваше неотложное свидание на завтра, или на следующую неделю, или на следующий год? Неужели она такой важный для тебя человек, что ты не можешь ей позвонить и все это сказать?
В ее голосе звучала боль. Но сделать то, о чем она просила, означало уязвить мою независимость. И ее сарказм тоже не помог.
— Нет, — сказал я. — Она не такой важный человек. Для меня важен принцип, который она воплощает, — что мы свободны проводить время с тем, кого выбираем:
Она залилась слезами. — Будь проклята твоя свобода, Ричард Бах! Я работаю не покладая рук, чтобы твою проклятую империю не смели с лица Земли, я ночей не сплю, все беспокоюсь, что есть еще какой-то выход, который я не продумала, о котором никто не знает: чтобы спасти тебя: потому что ты так много значишь: Я так устала от этого, что едва могу подняться на ноги, и ты не побудешь со мной, когда я в тебе нуждаюсь, потому что у тебя свидание с какой-то Деборой, с которой ты едва познакомился, которая воплощает какой-то идиотский принцип?
Сквозь стальную стену толщиной в метр я промолвил.
— Да, это так.
В телефонной трубке надолго воцарилась тишина.
Ее голос стал другим. Ревность и боль исчезли, она сказала тихо и спокойно:
— Прощай Ричард. Приятного свидания.
И пока я говорил: — Спасибо, что ты понимаешь, как важно: — она повесила трубку.
Тридцать
Ее телефон не отвечал ни на следующий день, ни днем позже. А еще через день я обнаружил вот это письмо:
Среда, вечер, 21/12
Дорогой Ричард!
Я не знаю, как и с чего начать. В поисках пути я долго и трудно думала, и мне приходили в голову самые разные идеи:
В конце концов, меня посетила одна мысль, музыкальная метафора, которая помогла мне отчетливо ощутить если не удовлетворение, то хотя бы понимание. И этим образом я хочу поделиться с тобой. Поэтому, пожалуйста, побудь со мной на этом очередном, уроке музыки.
Наиболее распространенной формой больших классических произведений является сонатная форма. Это — основа почти всех симфоний и концертов.
Соната состоит из трех главных частей: экспозиция или вступление, в котором показаны и представлены друг другу маленькие идеи, темки, фрагментики; развитие, в котором эти крошечные идеи и мотивы тщательно исследуются, углубляются, часто путешествуют от мажора (радости) к минору (грусти) и наоборот, они совершенствуются и соединяются в сложные сплетения, пока наконец на смену им не придет финал, и он является итогом, чудесным выражением полной, зрелой завершенности, которой достигли крошечные идеи в процессе развития.
Какое отношение все это имеет к нам, спросишь ты, если, конечно, еще не догадался сам.
Я вижу, что мы зациклились на вступлении. Поначалу все было естественно и просто восхитительно. На этом этапе каждый проявляет то лучшее, что скрыто в нем: озорство, обаяние, он желаем и желает, интересуется и интересует. В этот период ты ощущаешь, что тебе невероятно хорошо и что ты способен любить, как никогда ранее, потому что не нуждаешься в мобилизации всей своей защиты. Поэтому в объятиях твоего партнера находится душевное создание, а не гигантский кактус.
Это время наслаждения двоих, и, без сомнения, каждый изо всех сил пытается превратить свою жизнь в сплошные вступления.
Но вступления не могут продолжаться бесконечно, просто невозможно переживать их вновь и вновь. Вступление должно развиваться и совершенствоваться — или же скончаться от однообразия. Ничего подобного, не согласишься ты. Можно уходить прочь в погоне за переменами, обретать их, находить других людей, другие места, чтобы возвращаться к прежним отношениям, как если бы они начинались сначала, и постоянно штамповать новые и новые вступления.
Мы прошли затянувшийся ряд повторяющихся вступлений. Иногда нас разделяли неотложные дела — и это было необходимо, — но при этом таким близким людям, как мы с тобой, вовсе не следовало напускать на себя строгость и суровость. Некоторыми вещами управлял ты, стараясь предоставить самому себе все больше возможностей для возврата к желанной новизне.
Очевидно, стадия развития для тебя — проклятие. Потому что здесь ты можешь внезапно обнаружить, что у тебя есть всего лишь коллекция жестко ограниченных идей, которые, как ни старайся, нельзя воплотить, или, — что даже хуже для тебя, — что ты творишь ростки чего-то замечательного, — симфонии. А в этом случае предстоит потрудиться; достичь глубины, бережно соединяя отдельные части целого, чтобы они обогатились сами и обогатили друг друга. Я думаю, что эта аналогия соответствует тому моменту в написании книги, когда ты либо берешься за раскрытие главной темы, либо отказываешься от нее.
Без сомнения, мы зашли гораздо дальше, чем ты когда-либо предполагал. И мы остановились как раз в тот момент, когда, как мне казалось, нам предстояли новые закономерные и прекрасные шаги. Я видела, что наше с тобой развитие постоянно откладывается, и пришла к выводу, что в раскрытии нашего творческого потенциала мы не пойдем дальше судорожных попыток, так никогда и не воспользовавшись поразительным сходством наших интересов, — независимо от того, сколько времени мы будем вместе, нам будет чего-то недоставать. Поэтому наше развитие, которым мы так дорожим и о возможности которого знаем, становится невозможным.
Мы оба видим, что впереди нас ждет что-то чудесное, но отсюда мы туда не попадем. Я столкнулась с прочной стеной защиты, а тебе нужно строить еще и еще. Я стремлюсь к совершенству и полноте дальнейшего развития, а ты ищешь всяческие способы, — чтобы избегать их в наших отношениях. Мы оба надломлены. Ты — не в состоянии вернуться, я — не в силах идти вперед. И все то ограниченное время, которое ты предоставил нам, мы находимся в состоянии постоянной борьбы, нас окружают сплошные тучи и мрачные тени.
Постоянно чувствовать твое сопротивление мне и тому растущему между нами чуду, будто мы с ним такие страшные, испытывать при этом всякие формы противодействия, когда некоторые из них просто безжалостны, — все это причиняет мне порой невыносимую боль.
У меня сохранились записи того времени, когда мы были вместе. Я долго и честно вглядывалась в них. Они опечалили меня и даже привели в замешательство, но все же помогли посмотреть правде в глаза. Я мысленно возвратилась в начало июля и последующие семь недель. В самом деле, это было счастливое время. Это было вступление, прекрасное вступление. Затем нас разделяли жесткие и надуманные преграды и в такой же степени жесткое уклонение-сопротивление с твоей стороны, когда ты возвращался вновь.
Что в отдалении и отдельно, что вместе и отдельно — все равно мы будем слишком несчастливы. Я ощущаю себя живым существом, которое много плачет, существом, которое даже обязано плакать, потому что вроде бы счастье нужно выстрадать. А я знаю, что мне еще рано превращать жизнь в сплошное страдание.
Когда ты, узнав о моей болезни, сказал, что «не видишь смысла» в отмене своего свидания, правда обрушилась на меня с силой снежной лавины. Со всей честностью глядя в лицо фактам, я знаю, что даже при огромном желании не смогу продолжать все это. Не смогу смириться и в дальнейшем.
Надеюсь, ты не будешь рассматривать это как разрыв соглашения, но скорее как продолжение многих и многих концов, начало которым положил ты. В попытке заинтересовать тебя той радостью, которую доставляет внимание, я признаю свое поражение.
Ричард, мой драгоценный друг, я произношу эти слова мягко, даже с нежностью и любовью. За мягкими тонами нет затаенного гнева. Эти тона искренни. Я не обвиняю тебя, не упрекаю, не придираюсь, а лишь пытаюсь достичь понимания и прекратить боль. Я рассказываю тебе о том, что вынуждена была признать: у нас с тобой никогда не будет развития, а уж тем более всей полноты отношений, достигших своею расцвета.
Если хоть что-нибудь в моей жизни и заслуживает того, чтобы отказаться от установленных ранее моделей и выйти за все известные ограничения, — то это не что иное, как эти самые отношения. Я вполне могла бы оправдываться за свое чувство подавленности, поскольку в попытке реализовать эти отношения прошла через многое. Но вместо этого я горжусь собой и счастлива, что пока у нас была исключительная и необыкновенная возможность, я ее осознавала и делала все возможное, в полном смысле этого слова, чтобы оберегать ее.
Теперь мне этого достаточно. В этот ужасный момент, когда все кончено, я могу честно сказать, что попытавшись дать нам несбывшееся замечательное будущее, я не смогу больше предпринять ничего нового.
Невзирая на боль, я счастлива, что на этом особом пути узнала тебя, и время, проведенное с тобой, сохраню бережно, словно сокровище.
Общаясь с тобой, я выросла и многому научилась. Знаю, что и сама привнесла в тебя немало положительного. Друг для друга мы, пожалуй, самые яркие люди из всех, с кем когда-либо соприкасались.
Только что мне пришло в голову, что можно провести аналогию еще и с шахматами. В этой игре каждая сторона сразу начинает преследовать свою независимую цель, хотя она и зависима от другой стороны. К середине игры страсти накаляются, оба игрока ослаблены потерями своих шахматных фигур. Затем наступает конец игры, когда одна из сторон парализует другую, заманивая ее в ловушку.
Ты смотрел на жизнь как на шахматную игру, и за это я благодарна тебе. Мне виделась соната. Из-за этих различий погибли и король и королева, и оборвалась мелодия.
Я все еще твой друг, и знаю, что ты тоже остался моим другом. Я отправляю эти строки с сердцем, полным проникновенной, нежной любви и огромного уважения. Ты знаешь, что именно так я относилась к тебе. Но в моем сердце поселилась глубокая печаль, поскольку возможность, такая многообещающая, такая необъективная и прекрасная, должна уйти неосуществленной.
Я стоял, глядя сквозь окно в никуда. В голове гудело.
Она заблуждается. Конечно же, она заблуждается, эта женщина не понимает, кто я такой и как смотрю на вещи.
Слишком плохо, — отметил я про себя.
Затем смял ее письмо и выбросил прочь.
Тридцать один
Прошел час, за окном ничего не изменилось.
Зачем я пытаюсь себя обмануть? — подумал я. — Ведь она права, и я знаю, что она права, даже если я никогда этого не признаю, даже если никогда о ней больше не вспомню.
Ее рассказ о симфонии и шахматах: почему я этого не увидел? Я всегда был так чертовски умен, кроме разве что истории с налогами, всегда был проницательнее кого бы то ни было; как же ей удается видеть то, что не вижу я? Или я не такой совершенный, как она? Ну, хорошо, если она такая умная, где же ее система, ее защита, спасающая от боли?
Я ищу свою Соверш:
К ЧЕРТУ твою Совершенную Женщину! Она — выдуманная тобой, утыканная поддельными перьями всевозможных цветов курица весом с полтонны, которой никогда не взлететь! Все, что она может, — это бегать туда-сюда, хлопать крыльями и пронзительно кудахтать, но никогда, никогда она не сможет оторваться от земли, никогда не сможет запеть. Ты, которого бросает в ужас при одной мысли о свадьбе, знаешь ли ты, что женат на этом чучеле?
Передо мной предстала картина: маленький я рядом с курицей на свадебной фотографии. Так оно и есть! Я обвенчался с идеей, которая оказалась неверной.
Но ограничение моей свободы! Если я останусь с Лесли, меня одолеет скука!
С этого момента я разделился пополам: на того меня, который был до сих пор, и другого, нового, который пришел его уничтожить.
— Меньше всего тебе стоит беспокоиться по поводу скуки, ты, сукин сын, — сказал вновь пришедший. — Ты что, не видишь, что она умнее тебя? Ей ведомы миры, которых ты даже коснуться боишься. Давай, заткни мой рот кляпом и отгородись от меня стеной, ты же всегда так поступаешь с любой частью себя, которая осмеливается сказать, что твои всемогущие теории неверны! Ты свободен это сделать, Ричард. И ты свободен провести остаток своей жизни в поверхностных привет-как-дела? — с женщинами, которые так же боятся близости, как и ты. Подобное притягивает подобное, приятель. Если у тебя не найдется крупинки здравого смысла, чтобы вознести молитву за то, что тебе досталась эта жизнь, ты будешь таскаться со своей вымышленной близкой и перепуганной Совершенной Женщиной, пока не умрешь от одиночества.
Ты жесток и холоден как лед. Ты носишься со своей дурацкой шахматной доской и своим дурацким небом; ты загубил великолепную возможность, выстроив эту свою идиотскую империю; и теперь от нее осталась лишь куча осколков, на которые государство — на все это государство наложило свою лапу!
Лесли Парриш была возможностью в тысячу раз более чудесной, чем любая империя, но ты до смерти испугался ее потому, что она умнее, чем ты когдалибо был или будешь; и теперь ты намерен вышвырнуть из своей жизни и ее.
Или это она вышвыривает из своей жизни тебя? Она не пострадает от этого, приятель, потому что она не проиграла. Ей будет грустно, она немного поплачет, потому что она не боится плакать, когда умирает что-то, что могло бы стать прекрасным, но она все это переживет и станет выше всего этого.
Ты тоже все это переживешь, не пройдет и полутора минут. Лишь захлопни поплотнее свои чертовы стальные двери и никогда больше о ней не вспоминай. Вместо того, чтобы стать выше, ты покатишься вниз, и очень скоро твои подсознательные попытки совершить самоубийство увенчаются блестящим успехом. Тогда насупит жалкое пробуждение, и ты поймешь, что в твоих руках была жизнь из огня и серебра, искрящаяся сиянием бриллиантов, а ты взял грязную кувалду и разнес ее вдребезги. Перед тобой самый важный в твоей жизни выбор, и ты это знаешь. Она решила, что не будут мириться с твоим глупым первобытным страхом, и в это мгновение она счастлива, что освободилась от тебя, повисшего было на ней мертвым грузом.
Ну, вперед, поступай, как ты всегда поступаешь: беги прочь. Беги в аэропорт, запускай двигатель самолета и взлетай, лети в ночь. Лети, лети! Давай, найди себе хорошенькую девочку с сигаретой в одной руке и стаканом рома в другой и посмотри, как она вытрет о тебя ноги по дороге в лучший мир, чем тот, от которого ты пытаешься убежать. Беги, глупый трус. Беги, чтобы я замолчал. В следующий раз ты увидишь меня в день своей смерти, и тогда расскажешь, каково ощущение, когда тобой сожжен единственный мост:
Я захлопнул дверь перед самым его носом, и в комнате воцарилось спокойствие, как на море в штиль.
— Ну и ну, — сказал я громко, — не слишком ли мы эмоциональны?!
Я достал письмо, стал снова его читать, выпустил его из рук, и оно скользнуло в мусорную корзину.
Если я не нравлюсь ей таким, как я есть, — тем лучше, что она это сказала. Очень жаль: если бы только она была другой, мы могли бы быть друзьями. Но я терпеть не могу ревности! Она что, думает, что я — ее собственность; она будет решать когда и с кем мне проводить свое время? Я ей ясно сказал, кто я, что я думаю и в чем она может мне доверять, даже если сюда и не входит полное притворства «я тебя люблю», которое ей от меня надо. Никаких «я тебя люблю» от меня, мисс Парриш. Я останусь верен себе, даже если это будет стоить мне всех тех брызжущих радостью и счастьем моментов, которые были у нас с Вами.
Одного я никогда не делал, дорогая Лесли, — я никогда не врал тебе и не пытался тебя обмануть. Я жил в соответствии со своими принципами так, как говорил тебе. Если теперь оказывается, что это тебе не подходит, значит так тому и быть. Я приношу свои извинения, и лучше бы ты мне раньше об этом сказала — это избавило бы нас от лишних мучений.
Снимаюсь завтра на рассвете, — решил я. — Закину все что нужно в самолет и улечу куда-нибудь, где еще не был. В Вайоминг, может быть, в Монтану. Оставлю самолет налоговой инспекции, если они его найдут, и скроюсь. Возьму где-нибудь напрокат биплан, исчезну.
Изменю имя. Винни-Пух ведь жил под фамилией Сандерс, — я тоже смогу. Это будет замечательно. Джеймс Сандерс. Им останутся банковские счета, самолеты и все остальное — что захотят. Никто никогда не узнает, что случилось с Ричардом Бахом. Это будет такое облегчение!
Свои новые произведения, если они вообще будут, я буду писать под новым именем. Я вполне смогу, если захочу. Брошу все. Может быть, Джеймс Сандерс направится в Канаду, а оттуда — в Австралию. Может, старый Джим забредет в лесную глушь Альберты, или направится к югу в Санбэри, или в сторону Уиттлси, на крыльях Тайгер Мот'а. Он сможет изучить Австралию, покатает несколько пассажиров, — вполне достаточно, чтобы как-то прожить.
А потом…
Потом…
Что потом, мистер Сандерс? Кто, по-Вашему, виновен в смерти Ричарда Баха — государство или Вы? Вы хотите убить его только потому, что Лесли отпустила его на все четыре стороны? Что, без нее его жизнь будет такой пустой, что его смерть ничего не будут значить для Вас?
Я надолго задумался. Было бы здорово улететь, сменить имя, убежать. Но: то ли это, чего я больше всего хочу?
— Это твоя высшая истина? — спросила бы она.
— Нет.
Я сел на пол и прислонился спиной к стене.
— Нет, Лесли, это не моя высшая истина.
Моя высшая истина в том, что я проделал немалый путь, чтобы найти возможность научиться любить другого человека. Моя высшая истина в том, что Совершенная Женщина в лучшем случае подходит, чтобы немного поболтать, немного позаниматься сексом — мимолетные увлечения, лишь оттягивающие наступление одиночества. Это не та любовь, которую имел в виду ребенок у калитки тогда, давным-давно.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |