Из галереи русских писателей

ПТИЦА ПОДНЕБЕСНАЯ

Из галереи русских писателей

Русь моя

Русь моя, любимая до боли,

Белый храм и золото жнивья.

Песнь моя, как родина, как воля,

Как судьба несчастная моя.

Я твой сын и пасынок, итожу

Два пути в деяние одно

И кричу: Ты всех, ты всех дороже –

И стучусь в родимое окно.

Черный хлеб твой яств сытней заморских,

Отчий дом чужих дворцов милей…

Я умру в тиши твоих березок,

Синей птицей в золоте полей.

С.П. Ставер

* * *

По весне то было, весне красныя,

Что по лету было по теплому,

На тихой вешней на заводи,

На свежей воде на ключовыя,

Тут и плавала серая утица;

Не одна она плавала, с сизым селезнем.

Что да у сизого было у селезня

В три ряда косы заплеталися,

Во четвертый ряд косы по воде плывут,

По воде плывут да по тихия,

По тихия, лебединыя.

Не сами косы заплеталися:

Заплетала косы серая утица

Что своим она правым крылышком,

Правым крылышком, сизым перышком.

У дородна было добра молодца

В три ряда кудри завивалися,

Не сами кудри завивалися:

Завивала их красна девица

Что своей она правой ручушкой,

Золотым веретешечком.

Старинная песня

Он сидел на стуле за столом, чуть наклонившись вперед, похожий на раненого беркута. Два синих сквозных огня глаз иссиня освещали его грустное, малоподвижное лицо…

Таким видел я, во второй раз в своей жизни, поэта Сергея Ставера 13 февраля 2010 года в салоне искусств Краевой научной библиотеки им. Ленина г. Красноярска, где он презентовал свою недавно вышедшую из печати книгу «Ивашка Хмель», поэма и лирика.

…А орлы… они слагают стихи? Песни они поют – значит, и свои непонятные нам птичьи слога в строки складывают, – как знать, может быть, и об этом:

Синий дождь апреля, желтый сентября.

Нежность акварели, ропот журавля…

Не вернется странник, дом его забыт…

Плачет конопляник у могильных плит.

Плачет конопляник, душеньку лия…

Здесь под тополями милая моя.

Здесь под тополями… как же мне сказать?!

Братья молодые, старенькая мать.

Да отец, да детства золотые дни!

Господи! Любимой странника верни.

Не грусти, поднебесный певец! Ты видел небо, каким его никому больше не дано было видеть, ты скользил, ловя подкрылием ветер, в бездонных провалах синих туч! твои широко распахнутые крылья обжигали летучие, огненные молнии; ты дышал воздухом той свободы – которая доступна только богам!.. А какую чудесную, шальную дань любви приносили тебе – любившие тебя женщины! А мы… что мы?.. чем мы, обыкновенные смертные, лучше и долговечнее тебя, – что лучшего и незнаемого вкусили мы в этой жизни?..

Свойство истинной поэзии кроется, может быть, даже и не в том, чтó ты непосредственно испытываешь на момент прочтения стихов, а что встает за этим прочтением гораздо позже – не выразимое подчас словами, – но выразимое и понятное твоим сердцем, твоей душою. Это можно высказать более определенно: вот я, допустим, не помню дословно пушкинского стихотворения «В степи мирской, печальной и безбрежной…», но я отчетливо помню те ощущения, которые сопровождали при прочтении образы и мысли этого стихотворения, – и эта память настолько сильна, что она безошибочно теснит сердце какой-то непонятной очаровательной грустью даже при беглом, не точном припоминании стиха и его развязки, где «последний ключ – холодный ключ забвенья, он слаще всех жар сердца утолит…».

Вот и это, приведенное выше стихотворение Ставера, – кажется, еще только один, два раза прочитанное тобой, – навсегда ложится где-то под сердцем… – нет, не словами ложится (из слов только пока что и помнится «синий дождь апреля, желтый сентября…» – да конопляник …но уже не есенинский, который прослезится, – а ставерский, – который «плачет, душеньку лия…»), – а ложится под сердце чем-то еще только смутно припоминающимся, щемящим какой-то неподдельно русской грустью, обжигающим своим несказанным поэтическим огнем! Вроде и больно от этих стихов – и вместе сладко… Вот она, истинная поэзия! вот он чистейшей воды поэтический бриллиант, цена которому безгранично неопределенна – и с годами будет только расти и умножаться, ибо умножаться будут люди, получившие в безвозмездный дар этот сверкающий всеми цветами радуги поэтический самоцвет!

Стихотворение исполнено величайшего поэтического мастерства. Мастерства не того, коим иные стихотворцы стараются воспользоваться при перенесении слов на бумагу – а напротив, от коего стараются избавиться, забыть о нем, – а просто, отпустив свою душеньку на вольную волю, дать ей упиться словом, как водой ключевою из родника кастальского. Потому что ничто, ничто – кроме, может быть, заветной молитвы – не даст так успокоиться и забыться поэту…

Мир укутала белая ночь…

Ты со мной, ненаглядная дева.

Так люби и кори и пророчь,

Чтоб душа от любви обалдела.

Сон не смежил сиреневых век,

Желтых окон свеча негасима!

Синий взор переплавился в свет,

В алый свет возрожденной России.

Значит, утром раскрасит заря

Терема и лазурные дали…

Значит, милая, вместе не зря

Совершаем мы круг в мирозданьи.

Совершаем и славим любовь

В этом мире прекрасном и вечном…

Погляди, проливается новь,

Лунным светом, на руки и плечи.

На этот раз я опущу всяческие комментарии по поводу так называемого (и, очевидно, еще неизвестного в литературоведческой практике термина) послестишия, т.е. того впечатления, которое оставляет по себе стихотворная пьеса (как любил говаривать Виссарион Белинский), – дабы ненароком не всколебать, не рассеять сáмого драгоценного – ауры стиха, – пусть же сердце читателя самое даст оценку этой стихотворной вещи, выступая на этот раз в триединой роли: и адвоката, и прокурора, и судии.

Каков он – Сергей Ставер, – не по фотографии, а по словам живого очевидца событий?..

Сразу скажу: с первого взгляда на поэта как-то совершенно не похож… Гораздо выше среднего роста, – если не высок… легок какой-то древней, обманчиво неуклюжей медвежьей силой. Какова его рука в рукопожатии, не знаю, но не сомневаюсь, что – горячая, живая, натруженная… Читать свои стихи, как и большинство поэтов, не умеет. К тому же читает только с листа… но за каждым словом стоит большая, располагающая к себе задушевность. Рассказывать о себе на людях тоже не любит – и свой укороченный рассказ о себе и своем творчестве обычно неожиданно обрывает: да вы и так обо мне все это знаете!.. Есть в лице его что-то от состаревшегося, чаще проигрывающегося, картежника средней руки и степного конокрада вместе. Волосы – не по возрасту все еще жгуче черные, кое-где вздымающиеся на темени тонкими, легкими, непослушными прядями – припадают к высокому, величественному челу. Да и какие-то необычные для поэтов – усы… черные же. По натуре, как мне кажется, чистосердечен и уже как-то нами подзабыто наивно-прямодушен; хотя… глубок своим скрытым чувственным умом, который держит при себе, наверное, по причине не обидеть ненароком и глупого, непроницательного человека.

Расскажу, как я начал знакомиться с лирикой Сергея Ставера, на этот раз уже из книги, – не удержусь, проговорюсь (теперь-то уже задним умом понимая), что стихи Ставера надо пить, как хороший, душистый чай или очень дорогое вино, с расстановкой, маленькими глотками…

Принес домой с презентации подаренную им книгу «Ивашка хмель» – и нарочно открыл ее наугад… Выпало стихотворение «Мы жили, мы были не теми…». Приведу его тоже целиком, поскольку считаю, что оно, как никакое другое, отражает творчество поэта с самых различнейших его сторон.

Мы жили, мы были не теми,

И вы нас едва узнавали…

Мы были невзрачны, как тени,

И злы и жестоки, как твари

Порочны, как все, и бесстыжи!

Но где-то, в отстое конечном,

От мозга до крепких лодыжек,

Мы верили в нашу сердечность.

Мы выжили! Вышли из битвы…

И в этой земной круговерти,

Мы вспомнили радость молитвы

И силу бессмертья и смерти.

И стали другими… и ныне

Без удали, в скорбном смиренье,

Идем по холодной равнине,

Воскресшие мирные тени.

Прочел и раз, и другой, и третий… До самого глубокого вечера не убирал на его месте закладку – противился читать другие стихи, боясь испортить впечатление, произведенное им, наткнувшись, возможно, на вещь более слабую. На следующее утро опять начал с него… И только потом – начал понемногу перебирать книгу, знакомиться и с другими стихами. И вот что я открыл.

Чем больше читаешь поэзию Ставера, тем более она тебе начинает нравиться. Смотришь: где был один карандашный крестик в верху стиха – появляется и второй, – а то и сразу все два и три. И ни единого случая, чтоб прибегнуть к стиральной резинке и удалить эти кощунственные, с точки зрения порчи книги, пометы! И вот уже редко-редко попадется неотмеченная страница…

В стихах Ставера видится, ощущается взгляд изобразительного художника. Обычно я с большой долей предвзятости отношусь к художникам, взявшимся к тому же еще и своей второй, свободною рукою, за поэтическое перо, считая, что его художническое видение мира не помогает, а напротив, препятствует написанию поэзии. Поначалу, не скрою, и в этом случае, с поэзией Ставера (а он все же, как мне стало известно, и художник), я стоял на своих прежних позициях – и внутренне посмеивался: посмотрим-де, что этот художник может и в слове начудесить? А он взял – да и действительно начудесил! Его картины и образы настолько представляются живыми красочными и объемными, что подчас кажется: держишь перед собою в руках большое, белое, скользкое, фарфоровое блюдо – а по широкому круглому дну его зыбко перекатывается: то жидкое сусальное золото, рисуя западающее за край земли солнце, то по ослепительно белому полю его – сине разольется киноварь бездонного синего апрельского неба, – а то и живой лунный свет зальет из края в край чудно выписанную, берущую за живое сердце картину! И краски-то на этой картине – все живые, не высохшие, а постоянно двигающиеся, замещающие друг друга, – ну прямо, как в живой, вечно меняющейся на твоих глазах природе…

И теперь я скажу определенно: мы стоим перед рождением чего-то нового в искусстве: не скажу даже, в поэзии, – а почему бы и нет? – в живописи… Написать живописную картину, не беря красок в руки, а единственно из ума!.. Либо это сплав живописи и поэзии, осуществленный – да… шлюсь стороной к тому же и на стихотворные строки самого поэта – можно сказать, на грани безумия… безумия подвластного и контролируемого большим, я бы даже сказал, великим мастером, ради того, чтобы упить свою вечно алчущую душу чем-то настолько необычным и недоступным, даже признанным мастерам прошлого… – чтобы на минуту успокоилась оная, насладилась новизной открытия, – а мастер, склонив голову и в изнеможении опустив руки, заплакал от созерцания собственного, только что порожденного им шедевра теми слезами, сладость которых может быть известна и доступна только гениями.

Неустанно и долго

Синекрылые птицы

Енисеюшка с Волгой

Будут в вечность катиться.

Будет берег откосный,

То бордов, то сиренев…

И на ивовых косах

Вспыхнут звезды сирени

Новым днем, новым утром,

Чтобы с нами сразиться,

Полыхнут перламутром

На заплаканных лицах.

И больной и убогий,

Я предстану пред милой,

Поцелованный Богом

И отвергнутый миром.

О, как все необычно,

Но знакомы до боли

Этот край земляничный,

Это русское поле.

Господа! Не прячьте и не зажмуривайте глаза, распахните их шире – на небосводе русской поэзии поднимается новая звезда, звезда чудная, ясная, негасимая! Смирите гордыню – заносчивые, наполните свое сердце надеждой – отчаявшиеся, примите в сердце ее свет – страждущие, плачьте и молитесь дерзновенные, – всем хватит ее тепла, ибо возжена она хотя и от огня сердца человеческого, но по желанию и повелению Божию!..

Ах, как было бы хорошо на этом и закончить. Да все как-то не хочется расстаться с поэтом, а все еще поговорить с ним по душам. И вот что еще пригрезилось напоследок нынче перу моему окаянному…

Прижизненный памятник, я думаю, поэт, Сергей Ставер, себе уже воздвиг, ну а на потом, не сомневаюсь, – что за его земляками в этом дело не станет. Хорошо бы этак поставить памятник где-нибудь на высоком берегу реки: идет (а то и сидит) поэт… пиджак через плечо набросил, ветер с реки – в лицо, волосы ворошит, разметает… А если подойдет кто: Здорово, мужики! Присаживайтесь… хорошо-то как!.. – Нет, памятнику это вроде бы и не полагается… а впрочем, если уважите, давайте выпьем и посидим здесь вместе над рекой, на просторе…

Под именем же поэта, где-нибудь внизу на подножии, не худо было бы, хотя бы малюсенькими буквами, поместить и следующую надпись: что-де первым и во всеуслышанье заявил миру об этом поэте – некий сякой-такой поэт-драматуржишка, критик, Николай Зайцев, – а то опосля-то все смогут яйцо на стол поставить.

07.03.10 г.

Дата добавления: 2015-08-28