Постмодернизм, пост²модернизм и далее

Кир Гудошников

Постмодернизм, пост²модернизм и далее

Для того, чтобы хоть как-то произвести на свет новую стратегию для философии, необходимо определить ситуацию в которой эта философия находится. «Эта», ибо говоря изнутри русской мировости мы будем говорит в её интерпретативной системе, а значит с необходимостью именно о стратегии для современной русской философии. С другой стороны, ближайшие периоды истории – это постмодернизм и постпостмодернизм т.е. ситуации, характеризующиеся тотальностью (впрочем, «псевдо») и глобализацией. Следовательно, мы вполне можем переносить постмодернистские и постструктуралистские модели при рассмотрении ситуации в России.

Что собственно представляет из себя ситуация постмодернизма? Постмодернизм возник как остранение от имевшейся культуры, как критика модернизма. Но подобные определения, стали общим местом, и потому должны быть поставлены под подозрение. И это сомнение оправдано, ибо критика модернизма пришла вместе с самим течением: уже в двадцатые годы возникла и развилась трансгрессивная философия в лице Жоржа Батая и его Ацефала. Параллельно, но пересекаясь, длился сюрреализм и дадаизм с их отказами от общепринятых норм. Трансгрессия предполагала выход из имеющейся системы с её установками и принципами. Но человек так устроен, и таковы были выводы Батая и его современников, что ему необходима система для ориентации, поэтому, стоит ему выйти из одного порядка, потерять землю под ногами, как он впадал в прострацию, и либо «брал себя в руки», что предполагало построение нового порядка, либо просто примыкал к другому, первому встречному порядку. Следствием из такого знания[1], являются, к примеру, два метода Делёза, выделенных в его книге «Захер-Мазох: Холодное и жестокое»:

Садистский метод, предполагающий постоянно возобновляющуюся трансгрессию. Трансгрессия по своей структуре схожа с рефлексией – для того, чтобы произвести акт рефлексии над собой, мы должны выйти из имеющегося порядка и посмотреть на него со стороны, но это «со стороны» всё равно предполагает другой порядок. Т.Е. трансгрессия – это та самая постановка основ под вопрос, о которой писал Хайдеггер[2], которая только и может отличить сложившуюся науку от становящейся. Так же и человек становится Человеком лишь когда начинает рефлексировать, ставить свою человечность под вопрос (см. Достоевский о штифтиках в «Записках из Подполья»). Таким образом, подобная практика предполагает в себе зачатки философии (рефлексия), которая сливается с «человечностью» При этом, преступление (так мы можем перевести французское «transgression») предполагает наличие запрета, того что отграничивает одно от другого. А запретными, так уж получилось, в культуре выступали жестокость, богохульство, убийство и т.п. Всё это сливалось в творчестве философа-писателя Маркиза де Сада, в честь которого и назван этот метод, который на этом не заканчивается, но предполагает двойную трансгрессию: садистский метод остаётся во власти поиска «земли под ногами» - Сад ищет окончательной трансгрессии, полной аннигиляции Порядка, выход из самой возможности трансгрессировать. Для Делёза это означало последовательные выходы из одной системы мысли, а потом из последующей, в поисках чего-то сверхнового, новой собственной системы находящейся вне представления из предыдущих. Этот метод можно представить и по другому: имея оппозицию (культура/не-культура), где один член довлеет над другим (культура превозносится над варварским и, в конечном итоге, запретным), мы трансгрессируем точку зрения со стороны довлеющего взгляда (взгляда и мнения культурного человека) на сторону «униженную» (сторону маргиналов), оправдываем её, обосновываем её статус как равной, тем самым открываем нашему взгляду обе стороны оппозиции одновременно, что позволяет занять относительно них обеих новую точку зрения. При такой интерпретации становится видно, что садистский метод является методом деконструктивистким, авторства Жака Деррида.

Мазохисткий метод, в отличие от далёкого пути двойной трансгрессии, предлагает зависнуть в трансгрессии, остаться подвешенным, не ища себе низа и верха. Тем самым получается «бег на месте», о котором любил упоминать Делёз. – не «идя» далеко сквозь системы в поисках радикально Иного, мы находим его «на том же самом месте» где мы произвели трансгрессию, которое стало не тем же самым, ибо мы произвели трансгрессию. Привыкнуть к полёту предлагает нам мазохистский метод. Подобное нежелание прийти к окончательному ответу присуще и деконструкции, именно сюда, в точку неразличимости между, приводят все работы Деррида и Делёза, всех их «ни то, ни то» и «и то, и то»

Получается, обо метода работают сообща, поддерживая один другого: садист задаёт направление, а мазохист положение; садист как мучетель активен, и знает что делать, мазохист как жертва пассивен, и знает как быть. Тем самым доказано, что постмодернизм является не критикой или оппозицией культуры (хотя такое впечатление простительно, ибо следы движения постмодернизма ведут сперва на «ту сторону», и лишь потом «отсюда», потому последний жест не виден с точки зрения «этой стороны»), но созерцанием оппозиций. В качестве подтверждения, приведём концовку текста Деррида «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук»[3] являющимся программным для постструктурализма, где подводя итоги, после того, как была выделена оппозиции двух видов истолкования, он пишет:

«Несмотря на то, что различие этих двух истолкований бросается в глаза, а их взаимная непримиримость все более обостряется, я лично не думаю, что сегодня настало время выбора между ними. Я не думаю так прежде всего потому, что мы все еще продолжаем пребывать в сфере (условно говоря, в сфере историчности), где сама категория выбора выглядит крайне легковесно. Затем также и потому, что в первую очередь нам надлежит представить себе общую для этих истолкований почву, равно как и различание, лежащее в основе их непримиримого различия. А кроме того, еще и потому, что здесь возникает такой -- все еще исторический по своему типу -- вопрос, который пока что мы способны лишь предугадывать -- предугадывать его зарождение, формирование, вызревание и вынашивание. Разумеется, когда я произношу эти слова, перед моим умственным взором стоит картина родов, однако взор этот обращен также и в сторону тех, кто -- живя в обществе, из которого я не исключаю и самого себя, -- отводит глаза от несказуемого грядущего, уже возвещающего о себе, но -- как бывает всякий раз, когда совершается акт рождения, -- способного сделать это лишь в виде безвидности, в бессловесной, младенческой, зловещей и бесформенной форме монструозности»

Эти слова столь важны для нас, поэтому мы привели их полностью, ибо, в них сообщаются: задача последующей деконструктивистской работы («представить себе общую для этих истолкований почву, равно как и различание, лежащее в основе их непримиримого различия»); некое пред-сказание («вопрос, который пока что мы способны лишь предугадывать»); а так же, как минимум, форма грядущего «в виде безвидности, в бессловесной, младенческой, зловещей и бесформенной форме монструозности») и предостережение (о «тех, кто <…> отводит глаза от несказуемого грядущего, уже возвещающего о себе). Прежде чем мы перейдём к тому, что прошло после постмодернизма, нам следует понять, почему для Деррида не оказалось возможным задать необходимые вопросы, почему он мог их лишь предугадывать, и что из себя представляли эти длительные роды? Если постмодернизм являл себя как Конец Истории (что не удивительно, ведь история возможна лишь как последовательная смена, а постмодернизм провозглашал одновременность – Роман стал Телефонным Справочником), то что мог ожидать он после себя? (не тот ли этот вопрос, «все еще исторический по своему типу», но лишенный разговора об архэ, первоначале?).

Для примера, выделим один из аспектов культуры постмодернизма - нелинейность письма[4]. Мы берём дерридарианский концепт письма, хотя могли бы взять любой постмодернистский концепт, ибо все они характеризуются игрой отсылок, своей связной работой, но, по нашему мнению, нелинейное письмо позволяет предоставить в себе остальные концепты: Нелинейное письмо предполагает отсутствие центра ( что, в свою очередь, отсылает к смерти автора, бога, инфляция имени отца и, следовательно, «смывание» человека, ибо все они обеспечивались центрированной структурой), связывания всего в одну линию, а следовательно множественность, предполагающую дробление и различание, которое отсылает нас к различию Делёза, и обратно к письму, определяемому Деррида именно как различание, А оно к игре этой множественности, череде замен и замещений, возможной лишь при отсутствии фиксированного центра, лишь когда он постоянно меняется… подобную сеть отсылок можно описывать достаточно долго, и потому мы лишь зафиксируем здесь легитимацию использования нелинейного письма как примера. В свою очередь, ярким примером подобного нелинейного письма является интернет с его сетью гиперссылок – интернет позволяет не идти линейно от начала к концу, но в любой момент перейти в другую серию, к другому тексту открываемому ссылкой. Он же позволяет случиться концу истории, т.к. обладатель интернета использует историю как каталог, а не как последовательность. Но тут напрашивается замечание: несмотря на возможности предоставляемые интернетом, их пользует вполне линейный субъект т.е. субъект классический, имеющий центр (или, по крайней мере, привыкший иметь центр), ищущий цели (а следовательно всё еще отвергающий абсурдность постмодернистской ситуации), собранный единством своей личности, постоянством своих принципов. Получается, что неготовность родится чего-то, что предвещает постмодерн, заключена в неготовности субъекта эти роды принять, его неадекватности имеющемуся положению. Видимо, такова участь каждого современного поколения – родиться в одной эпистеме, а жить в другой, пришедшей на смену родной.

В России этот разрыв поколений выразился ярко, и имеет датировку - 1992 год. Он связан с началом кризиса, вызванного распадом СССР, кризисом не только экономическим, но так же и кризисом для сознания классического субъекта, выращенного во служение идеалам, и кризисом рождаемости. В начале 90-х, в России рождается поколение детей, оказавшихся в интересном топосе – с одной стороны, они оторваны от своих корней, неготовых к новой ситуации, а с другой, придавлены следующим поколением, с детства окруженным средствами связи т.е. поколением не письма, но печатной машинки в чистом виде. Распад центрированной структуры имеет свой коррелят в структуре семьи – Имя-Отца – концепт Жака Лакана, призванный зафиксировать не отца как реального мужчину, но место Отца в структуре семьи как того кто передаёт опыт, выступает органом власти (у этих слов можно есть оттенок пошлости, ибо орган власти отсылает к вполне известному органу, являющемуся центральным в символике классической культуры), тем, кто задаст ребёнку его Супер-Эго, даст внутренний закон, а следовательно, и идеальное я – образ того, кем ребёнок будет хотеть стать, исходя из ценностной системы задаваемой Супер-Эго. Вместе со смертью Бога умирает и Закон, Отец как символический закон. Воспроизведение классического субъекта происходило посредством института отцовства: у ребенка был образ и, тем самым, программа. Обнуление центра[5] ведет за собой распад института отцовства, кастрацию фаллической функции, а следовательно, вагинализацию культуры т.е. как минимум, акцент на эмоциях и власть над отцом, и распад классического субъекта как субъекта фалического. Культура начинает производить нестабильных субъектов. При отсутствии образа некуда стремиться, не создаётся пути. Впрочем, мы еще вернёмся к этому поколению, а на данный момент лишь зафиксируем его ситуацию его возникновения.

Вернёмся к злоключениям классического субъекта: стоит вспомнить экономическую ситуацию в которую он оказывается помещен – вторжение в Россию рыночной экономики. Рыночная экономика держится на поддержании у потребителя постоянного желания, он должен хотеть еще и еще, никогда не достигая удовлетворённости – все это является проявлением постоянной нехватки, уводящей все дальше от оригинала и «источника насыщения» в поисках конца, который оказался недостижим. Такое состояние культуры напрашивается на то, чтобы назвать ее оральной, основываясь на замечании Лакана, что оральные, анальные и прочие организации субъекта – это организация его по отношению к объекту желания, тем самым характеризуя ее, как ненасытную, стремящуюся к не прекращаемому удовольствию, реализуемому посредством множества симулякров, призванных заменить отсутствующее означаемое/Логос/насыщение/конец, как младенец заменяет грудь матери пальцем или другими субститутами. Оральная структура, в свою очередь, производит пространство пищеварительных частичных объектов, т.е. мир симулякров. Симулякр – это отсутствие начала, ибо он прикрывает своё начало симуляцией. Получается, что культура постмодерна не только оральна, но представляет собой мир частичных объектов пищеварения т.е. объектов, существующих для того, чтобы их поглотить. Это так называемое «потребительское отношение к культуре». Ответом на давление частичных объектов является тело-без-органов – жидкое тело, «у которого нет ни рта, ни ануса, отбросившее все интроекции и проекциями такой ценой завершившееся»[6]. Тело-без-органов является ответом на ту ситуацию, когда культура представляет собой многомерное пространственное письмо, которое раньше сворачивалось в линию времени субъекта. Что представляет из себя Тело-без-органов? Это единство без центра. Как видно из слов Делёза, это тело отторгающее внешнее, но отвергающее не насильно, а при помощи игнорирования. Оно закрывается от внешнего мира. Не имея рта (конечно, речь идет о рте символическом, органе речи) оно отказывается как принять что-то, так и что-то сказать. Тем самым, полное ТбО оказывается аутистом. Что подтверждается «модой» на философию молчания и аутографию в 90-х годах и далее. Так становится разъяснена рубрика, выделенная Деррида в его предугадывании: бессловесность. Впрочем, разъяснение остальных не заставит себя ждать: ТбО не имеет чётких границ, это пространственность без протяженности[7], и, следовательно бесформенность; это отказ от организма как чёткой структуры, а следовательно аморфность; невозможность стать четким объектом для Системы, а значит невидимость для неё, безвидность (они, вместе со смертью автора проявляются в феномене Ананимуса); подобное место – немота и аутизм, [аутоэротизм], и право не быть внутренне включенным в порядок, хотя и оставаясь в нём представленным – это место ребёнка, младенца. Все эти категории представлены в творчестве философа археоавангардиста Ф.И. Гиренка, ставшего модным как раз в тот период, которым мы выделяем как постпостмодернизм, и потому причисляем к постпостмодернистам и Гиренка.

Период постпостмодернизма мы характеризуем как переходный, посколько он заключался в том, что в качестве реакции на ситуацию постмодерна стал складываться постмодернисткий субъект. Постпостмодерн оказывается страхом перед наступлением постмодернизма, который классическому сознанию кажется зловещим или монструозным, бескультурным и аморальным. Этот страх выражается в попытке вернуть целостность и центрированность, выражающуюся в возвращении Бога (в отличие от «обезбоживания», выделенным Хайдеггером в качестве свойства его времени[8]) как в философии (у того же Гиренка) так и на политической арене, где усиление влияния религиозного дискурса связанно с национализмом, как попыткой русского идентифицировать себя как Русского, и умеющего это сделать лишь через аппеляцию к «православности». В этом моменте видна и другая перемена – неполиткорректность в качестве ответа на мультикультурализм постмодернизма (как это происходит не только в России, но, скорее, в Европе, чем сказано: Брейвик – постпостмодернисткий персонаж наравне с Гиренком). Возможно, если уж мы противопоставляем постпостмодерн постмодерну, стоит привести некую сравнительную таблицу оппозиций:

Письмо Множественность Мультикультурализм Обезбоживание Цинизм Скептицизм, симуляционизм Шизопоток Либерализм Метафоричность

Жест Соборность Неполиткоректность Бедная религия[9] Наивность Возврат к реальному Молчание Консерватизм Буквальность

В этическом плане можно увидеть последовательную смерть человека: человек, как по мнению Гиренка Платон характеризует человека, это «кукла идущая по прямой»[10] т.е. тот, кто выбрав себе однажды (в ситуации полного хауса и абсурда, при равенстве всех ценностей) принципы и цель, идёт к ним не реагируя на эмоциональные стимулы, «держа себя в руках» в любой ситуации. Смерть центра ведет к тому, что не возникает возможности выделить ценность, а значит и принципы. Принципы – это, как минимум, запреты и способы, запреты делать себе что-то, и вытекающее из этого поведение (ибо люди как биологические существа могут себе позволить все, личность же характеризуется тем, что она делать что-то и как-то не будет). Мало того, призыв к аморфности субъекта ведёт к тому, что тот перестаёт быть верным своим принципам. Следовательно, возникает ситуационное клиповое сознание, строящее своё поведение не в соответствие с «собственным взглядом», который не может сложиться в отсутствии принципов, равно как и личность и человек, а в соответствии с ситуацией.

Но оппозиционное положение по отношению к постмодернизму намекает на старую структуру трансгрессии. Получается, что постпостмодернизм, за неимение новой парадигмы не только пытается вернуться к старым идеалам (Бог, семья, национальный дух), но и использует старую методологию постмодернизма против него самого. Об этом практически прямо заявляет Гиренок. Чем-то подобным занимается Жижек (как консерваторский жест можно расценить его призыв «назад к Гегелю»). Тогда, с другого ракурса, оказывается, что постпостмодернизм продолжил постмодернизм, доведя теперь и его до абсурдного апофеоза. В таком случае, нам стоит привести еще одну сравнительную таблицу, чтобы указать какие из понятий постмодерна были радикализированы:

Шизофреник Ребёнок Маргинал Смерть Автора

Аутист Младенец Варвар Анонимус

Писатель постмодернист Славой Жижек в книге «Добро пожаловать в Пустыню реальности» выделяя новый этап развития культуры – постпостмодерн, началом его называет 11 сентября 2001 года. Этот момент характеризуется тем, что мифическая ситуация (терроризм, как миф капитализма) оказала «реальное» влияние, приведшее к гибели людей. Симулякры стали подниматься на поверхность. Что это значит? Это значит, что то, что воспринималось как метафора, как символ, стало реальным объектом (примером может служить распространённый в 2000-х юмор, когда к расхожему метафорическому выражению добавляется картинка с его изображением – Хурма вяжущая язык, Правда режущая глаза и т.п.). Подобную смену восприятия можно обнаружить читая роман «Страна Вина» китайского писателя Мо Яня – в нем присутствуют тот же самый антропофагизм, какой был явлен у писателя постмодерниста Сорокина, но в отличие от Сорокина, у которого подобные практики воспринимаются как глумление и не больше, читая Мо Яня мы не можем с точность определить правда ли то, о чём он пишет. Пожирание младенцев, монструозное и зловещее для классического субъекта, воспринимается субъектом постпостмодерна как нечто пусть не в порядке вещей, но способное в нём оказаться.

В свою очередь, в след за постпостмодерном мы выделяем следующий период, и датой его начала считаем 2012 год, а в частности 21 декабря. Почему 2012 год? Во-первых, в связи с событиями вокруг Pussy Riot: их выступление в храме христа спасителя чётко обозначило оппозицию поколений и связанных с ним субъектов: старшее поколение, для которых православный храм имел особое сакральное значение, и поколением молодых (стоит заметить, что к 2012 году поколению родившемуся в 92 исполнилось 20 лет, т.е. возраст выступления нового поколения на культурную арену), которые отвергают религиозные ценности и авторитеты, в том числе авторитет центра в лице В.В. Путина. Этот поступок был совершен девушками как актором т.е. активным деятелем культуры стала женщина, а не мужчина. Помимо этого, в качестве защиты от фаллического политического порядка они обращались к другому порядку - религиозному и женскому (Богородица).

С другой стороны, на 21 декабря 2012 года был запланирован «Конец Света». Чтобы лучше понять это событие, обратимся к фильму Ларса фон Триера «Меланхолия» Вышедшем в 2011 году, и повествующим именно о конце света, в результате столкновения земли с планетой Меланхолия. Можно буквально прочитать этот посыл как «Землю поглощает меланхолия» т.е. вместо постмодернисткой депрессии из-за отсутствия перспектив и целей, в постпостмодерне властвовала меланхолия по прошедшему безвозвратно порядку. В какой-то момент одну из главных героинь спрашивает отец о том, сколько лунок у них на поле. «18» - отвечает она и оказывается права. Но в моменте, когда меланхолия всё же должна врезаться в землю, мы видим как сестра героини Кирстен Данст бежит с ребёнком в руках мимо 19 лунки. Как можно объяснить подобное несовпадение? Возможно тем, что фон Триер намекает, что Конец Света – событие не реальное, но воображаемое, Присмотревшись внимательнее, мы можем разглядеть в мифе о Конце Света миф о Окончательном Конце т.е. телеологическом мифе. Конец Света – миф классического субъекта, и это особенно видно в реакции на его приближение света у разных возрастных групп населения: бабушки, которые еще верят в конец и потому закупают провизию; взрослое поколение, для которого конец является обманчивым симулякром, ибо они привыкли не только его ждать, но и не дожидаться; и молодежь, относящаяся к концу как к развлечению, к игре, а, следовательно, представление о конце для них ни в коей мере не связано с реальной опасностью. Здесь видна разница между отношением к симулякру как к обманчивой реальности (обещаемый конец, который никогда не наступает) и реальностью обмана (реальность факта объявления небывалого конца). Получается, что молодое поколение закрыто от влияния симулякра. Ведь у тела без органов нет ушей или рта, это тело молчания. Идеология тогда воспринимается лишь как игра, которая не может захватить субъекта в его искренности, ибо он не верит в предлагаемые идеологией цели, а если и верит, то лишь «как бы». Меланхолия постпостмодерниста заменяется апатией. Конец Истории смог окончательно свершится в связи с появлением поколения, которое, в большинстве своём, истории не знает.

Всё это ведет к тому, что после 2012 года мы можем говорить об окончательной реализации проекта постмодернизма, когда ситуации начинает соответствовать субъект. Но каков этот субъект? Лишенный единства и принципов он является уже не человеком, но постчеловеком. Потому одним из направлений современной философии должно стать руководство по тому, как стать человеком, воспроизвести себя как личность. Составлением подобных руководств как раз и занимается философ Гиренок. Он же определяет человека как движение к человеку, желание им быть. Следовательно, более фундаментальным в нынешней ситуации становится вопрос: нужно ли быть человеком? Этот вопрос отсылает к другой, не мене фундаментальной задаче: как сделать ценности нового вида? Ибо, и это хорошо прописал Хайдеггер в своем «Европейском нигилизме», Ницшеанская задача не в том, чтобы придумать новые ценности, но в том, чтобы «способ, каким ценности суть ценности, существо ценностей должно измениться»[11]. Бог как ценность должен вернуться, и это предполагалось Ницше, но возвращение его должно быть устроено со всеми необходимыми оговорками. Проект подобной теологии есть в вышедшей в 2013 году книге Михаила Эпштейна «Религия после атеизма». Впрочем, и она не даёт необходимого решения. Это происходит из-за нерадикальности предпринимаемых шагов: к примеру, желая расшатать постмодернистскую триаду (трехчленный тип отношений. К примеру, хорошее-плохое-никакое), пришедший на смену бинарности предыдущей культуры (хорошее-плохое), Эпштейн вводит четвёртый член (не замечая при этом, что подобный жест имел место уже у таких авторов как Делёз или Ален Бадью): помимо хорошего, плохого и никакого (т.е. нейтрального) появляется демоническое «и то, и то», содержащее в себе, в отличие от вялой нейтральности, взрывоопасную смесь обоих элементов бинарной оппозиции. Подобный шаг оказывается недостаточно радикальным в том, что он повторяет движение постмодернизма по прибавлению сущностей не рефлексируя над этим процессом. В свою очередь, действительной трансгрессией постмодернистского порядка было бы указание на сам принцип прибавления – «++» как называют его программисты. Тем самым совершается тройная трансгрессия и выход в другую плоскость – вместо двух-трех-четырёх членов мы можем сотворить бесконечное число, пользуясь не правилом трансгрессии, но правилом трансгрессивности – тем, что помимо имеющихся элементов мы всегда можем прибавить еще один. Следствия этого правила еще до конца не изучены, но он, как минимум, позволяет сказать не о трех-четырех элементах, а о том, что эти элементы выделяются случайно, по прихоти, из бесконечного набора возможностей. Впрочем, это лишь пример, и мы не будем уделять ему здесь больше внимания, кроме еще одного момента: принцип ++, или +1 (что делает ясной его связь с «еще одним») может быть положен как новая ценность, ибо чем как не движением и ростом мы можем охарактеризовать жизнь и её смысл? А это ведет за собой субстанциональное целеполагание – «жизнь ради жизни», «познание ради познания», но в том же время ставит в опасное положение саму Жизнь как ценность, ибо в качестве установленной её можно поставить под сомнение (высказывание из «Меланхолии» «Жизнь – это зло»). Следовательно, здесь и необходима работа по изменению сущности ценностей. Эта субстанциональность целеполагания играет философии на руку – если познание не может прийти к концу, нет смысла обращаться к науке за ответами, ибо окончательного ответа не ожидается. Философия же всегда была готова и сама предполагала такую ситуацию, разрабатывая всю свою историю не только ответы, но способы их поисков. «Знания сегодня «обнуляются» каждые 3-4 года, специальности и профессии рождаются и умирают в тех же временных интервалах. Студент пока учится, его будущая профессия оказывается ненужной. Тогда чему и как учить? И какая стратегия будет верной? Понятно, нет смысла давать сумму знаний или набор умений – это быстро устаревает. Выходит, что надо учить учиться, учить умению познавать, учить креативным технологиям создания нового» - так комментирует ситуацию Самвел Аветисян [12]. А это и есть «дело философии». Тем самым утверждается, что в новой эпохе философия должна обрести своё место.

И напоследок, стоит сказать о той самой новой эпохе, которая пришла на смену постпостмодерну. Она оказывается у истока полной аннигиляции прошлой культуры и инфляции её смыслов. Следовательно, именно в эту эпоху становится необходимым решить, что и как делать дальше. Стоит ли вернуться к прошлому, к Человеку, или же двинуться вперед, к неизвестным горизонтам трансгуманизма? Сможет ли поколение аутистов создать новую культуру и цивилизацию или станет последним? Если постмодернизм занимался деконструкцией истории, постпостмодернизм реакцией на современную ему ситуацию, то от новой эпохи мы можем лишь ожидать чего-либо. Следовательно, наш взгляд должен быть перенаправлен в будущее, к чему-то не просто новому, в его старом смысле как еще одному, но к чему-то сверхновому. И потому новой философской стратегией должны выступать не синтез и анализ, но проектирование. Сверхновый, supernova и супермодернизм, как имена этого чаяния. Супермодернизм – это воплощенный постмодерн, от которого ждут. Тем самым сказано, что главный вопрос современности - это «что будет дальше?»

Библиография

1. Гиренок Ф. Абсурд и речь. Антропология воображаемого. – М.: Академический Проект, 2012

2. Гиренок Ф. Аутография языка и сознания. – М.: МГИУ, 2010.

3. Гиренок Ф. Фигуры и складки, 2013

4. Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. и вст. ст. Н. Автономовой. — М.: Ad Marginem, 2000.

5. Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. с фр. Д.Ю. Кралечкин. – М.: Академический Проект, 2007

6. Деррида Ж. Дессеминация/Пер. с фр. Д.Ю. Кралечкин. – Екатеринбург: У-Фактория, 2007

7. Деррида Ж. Философия и литература. Беседа с Жаком Деррида// Жак Деррида в Москве: деконструкция путешествия. М.: РИК «Культура», 1993

8. Делез Ж. Представление Захер-Мазоха(Холодное и Жестокое)/ Венера в мехах. Л. Фон Захер-Мазох. Венера в мехах. Ж. Делез. Представление Захер-Мазоха. З. Фрейд. Работы о мазохизме. Пер. с нем. и франц. Гараджа А.В. – М.: РИК «Культура», 1992

9. Делёз Ж., Феликс Гваттари. Анти-Эдип:Капитализм и шизофрения/Пер. с франц. И послесл. Д. Кралечкина; науч. ред. В. Кузнецов. – Екатеренбург: У-фактория, 2008.

10. Делёз Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения / Жиль Делёз, Феликс Гваттари; пер. с франц. И послесл. Я.И. Свирского; У-Фактория; М.: Астрель, 2010

11. Делёз Ж. Логика смысла/ Пер. с фр. Я.И. Свирского. – М.: Академический Проект, 2011.

12. Хайдеггер М. Бытие и время/ пер. с нем. В.В. Бибихин. Издание третье, исправленнное. Санкт-Петербург, «Наука», 2006

13. Мартин Хайдеггер. Время и бытие. Статьи и выступления / Пер. с нем.; Сост., пер., вступ. ст., коммент. И указ. В.В.Бибихина. – СПб.: Наука, 2007.

14. Мазин В. Субъект Фрейда и Деррида/Спб.: Алетейя, 2010

Интернет источники

1. Аветисян Самвел «Эпоха менеджеров закончилась (http://www.e-xecutive.ru/knowledge/announcement/1851757/)

2. Й. Регев: Делёз и спекулятивный реализм (http://www.youtube.com/watch?v=K4rtkwZk4Ds)

[1] Делез Ж. Представление Захер-Мазоха(Холодное и Жестокое)/ Венера в мехах. Л. Фон Захер-Мазох. Венера в мехах. Ж. Делез. Представление Захер-Мазоха. З. Фрейд. Работы о мазохизме. Пер. с нем. и франц. Гараджа А.В. – М.: РИК «Культура», 1992, а так же Й. Регев: Делёз и спекулятивный реализм (http://www.youtube.com/watch?v=K4rtkwZk4Ds)

[2] «Уровень науки определяется тем, насколько она способна на кризис своих основопонятий» Хайдеггер М. Бытие и Время. Стр. 9

[3] Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. с фр. Д.Ю. Кралечкин. – М.: Академический Проект, 2007

[4] Деррида Ж. О грамматологии. с. 220 / Пер. с фр. и вст. ст. Н. Автономовой. — М.: Ad Marginem, 2000

[5] Подобный концепт «центр – ноль» возник продуктом философа пост²модерниста (или археоавангардиста, как он предпочитает называть себя) Ф.И. Гиренка, в работах «Пато-логия русского ума» и «Метафизика Пата» именно в 90-х.

[6] Делёз Ж. Логика смысла. с. 247/ Пер. с фр. Я.И. Свирского. – М.: Академический Проект, 2011.

[7] Делёз Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Стр. 254/ Жиль Делёз, Феликс Гваттари; пер. с франц. И послесл. Я.И. Свирского; У-Фактория; М.: Астрель, 2010

[8] Хайдеггер М.. Время и бытие. Статьи и выступления / Пер. с нем.; Сост., пер., вступ. ст., коммент. И указ. В.В.Бибихина. – СПб.: Наука, 2007.

[9] Эпштейн М. Религия после атеизма. Новые возможности теологии. АСТ-Пресс, 2013.

[10] Гиренок Ф. Фигуры и складки. Стр. 34-41 – М.: Академический проект, 2013

[11] Хайдеггер М.. Время и бытие. Статьи и выступления. Стр. 125

[12] http://www.e-xecutive.ru/knowledge/announcement/1851757/

Дата добавления: 2015-08-28