Посмотреть в глаза Медузы

Посмотреть в глаза Медузы

http://ficbook.net/readfic/2775144

Автор: RedSamhain (http://ficbook.net/authors/184939)

Фэндом: EXO - K/M

Персонажи: Бэкхён, Чанёль, Чондэ

Рейтинг: R

Жанры: Слэш (яой), Мистика, Hurt/comfort, AU

Размер: Мини, 20 страниц

Кол-во частей: 1

Статус: закончен

Описание:

Пусть Чанёль и дальше курит свою травку, пусть Чондэ продолжает дрочить на свои каменные изваяния – Бэкхён, как человек всё ещё трезвомыслящий, не хочет иметь к этому никакого отношения.

"Камень, - шепчут на ухо, - камень выдержит многое, Бэкхён"

Посвящение:

Kinimona

Публикация на других ресурсах:

Запрещено.

Примечания автора:

Аррр, вообще не знаю, зачем это написалось, но всё же.

История входит в цикл "О ходоках и ключах".

Другие части цикла:

Ловцы химер - http://ficbook.net/readfic/1881703

JiHo's Seoul Song (Whisky Bar) - http://ficbook.net/readfic/2288483

Kein Zuruck - http://ficbook.net/readfic/2433446

Закрывая дверь, Бэкхён отсекает себя от дневных тягот, оставляет их там, за порогом, не позволяет им второй тенью прошмыгнуть в вечернюю тишь стылой квартиры. С отоплением снова случилась какая-то беда, да вот только жалобы, по всей видимости, бесполезны: как только чинят одно, не проходит и месяца, как ломается другое. Этот дом напоминает старика, которого раз за разом реанимируют, но вслед за почками отказывает печень, после руки немеет нога, а процесс дряхления, естественно, необратим. Только сердце работает исправно, не позволяя превратиться в груду непригодных для жилья обломков. Шикарными, да и просто хорошими, условия не назовёшь и в алкогольном бреду. У Бэкхёна угловая квартира, и стена на кухне пребывает в постоянной сырости, неприглядно покрыта плесенью. Он читал в интернете, что от плесени помогает какая-то специальная лампа, но у него недостаточно большая зарплата, чтобы тратиться на неё, пока это можно бесконечно долго откладывать. Над квартирой Бэкхёна ничего нет, только привычно хмурое небо, поэтому, когда дожди превращаются в ливни и с потолка на кухне начинает капать, он просто подставляет большой тазик, и вода в нём тихо музицирует всю ночь, пока он, убаюканный ею, видит странные сны, в которых тонет, но не чувствует страха, только странное умиротворение. Кто бы мог подумать, что камнем идти на дно, не сопротивляясь, чувствуя стальные обручи, обхватывающие грудную клетку, можно с таким безразличием – будто не умираешь, а просто засыпаешь, погружаясь в сон во сне.

Бэкхён стучит по батарее, но она холодная; вся система кровообращения этого старого дома застопорилась, заледенела. Бэкхён не рад своему ассоциативному мышлению, которое строит в голове образ многоэтажного трупа с копошащимися внутри червями-жильцами. В его спальне ощутимо дует, но менять окно ему сейчас не по карману. Он плотно задёргивает шторы, ставит на газ чайник и бежит в душ, ибо, слава богам, горячая вода имеется благодаря заблаговременно и прозорливо установленному водонагревателю. Хочется растечься по дну ванной от спасительной теплоты, постепенно доходящей до самых костей, но физически это невозможно. Бэкхён вздыхает спокойно только тогда, когда отогреваются даже вечно холодные ступни; время почувствовать себя человеком, а не в конец заебавшейся механической куклой. Из ванной выходить не хочется, но он натягивает на себя штаны, футболку и толстовку, чтобы тепло не ускользнуло. Чайник вовсю кипит, а крышка дребезжит; время почувствовать себя человеком, который по привычке пьёт дерьмовый растворимый кофе, хотя ему давно уже предлагают подарить кофеварку. Бэкхён отказывается, потому что варить кофе ему будет лень, а растворимый, всё же, не настолько отвратителен, как иногда кажется.

Бэкхён усаживается за ноутбук, ставя возле правой руки дымящуюся кружку с тёмным напитком, и тяготы, которые ждут его за дверями, принимаются воображаемо стучаться и скрести о косяк когтями. Надо проверить планы лекций и вопросы семинаров; на самом деле, всё давно готово, но Бэкхён дотошно просматривает все сохранённые документы, потому что любит быть подготовленным на все сто процентов, как бы это порой не утомляло. Ему не сложно преподавать; ему это даже нравится, но усталость берёт своё, когда всю неделю льёт бесконечный дождь, квартира по температуре равняется с помещением морга, а сны тянут в мутно-зелёную глубину. Бэкхён уже не уверен, что дно вообще существует; думает, что медленно и плавно погружаться можно вплоть до второго пришествия и, наверное, даже после. И всё бы ничего, но Бэкхён искренне не понимает, почему не пытается всплыть, ведь это так естественно для любого живого существа – отчаянно цепляться за жизнь. По всему выходит, что что-то сломалось не только в этом доме, но и в его голове, только вот на психотерапевта средств тоже не наскрести, да и не доверяет он «мозгоправам», пусть здравый смысл и напоминает о том, насколько он несправедлив, используя это дурацкое определение.

За окном уже так темно, что глазам приходится напрягаться, чтобы разглядывать предметы. Синий цвет поздних осенних сумерек – холодный. Красивый, но холодный, что в нынешней ситуации является жирным минусом, всерьёз влияющим на благополучие системы жизнеобеспечения Бён Бэкхёна. Что-то не в порядке, и под этим «чем-то» Бэкхён разумеет не только косяки с отоплением, ползущий от окна холодок и остывший нетронутым кофе. Усталость опускает веки, и он поддаётся ей, закрывая крышку ноутбука, хотя перед выходными ему не свойственно ложиться спать так рано. Никогда он так не радовался, что спит в одиночестве; любой шорох и более громкий звук несказанно раздражают, сверлом вгрызаясь в ноющий мозг, который, судя по ощущениям, с силой давит на стенки черепа. Когда-то он пытался, правда пытался спать не один, но дело было даже не в том, что ему капризно и собственически не нравилось делить постель с другим человеческим телом, имевшим свои виды на одеяло и делёжку кроватной территории.

Он просто ничего не чувствовал, как будто выбранный им человек являлся пустым местом. Порой очень раздражающим пустым местом. Стоили ли несколько минут быстрого секса такого гнетущего ощущения тяжести чужого взгляда, в котором прозрачно читались – страшно сказать - планы на совместное будущее? На следующий час, день, месяц. Сам Бэкхён любил планировать, но только если его идеи касались исключительно его самого. В них не было место навязчивым «другим», которым не нравился его дом, которым были противны его работа и мерзкий растворимый кофе. Которые, проведя с ним всего одну ночь, хотели радикальных изменений, словно осуществление физиологической потребности обязывало их самым наглым образом лезть в чужую жизнь и перестраивать её под себя, не особо считаясь с мнением Бэкхёна, всегда долго молчавшего, прежде чем с непримиримой решительностью указать на дверь. Он ничего не чувствовал, когда они уходили. Только видел своё тело грязным, а потому надолго зависал в душе, смывая с себя поцелуи и влажные касания. Он не любил, когда на нём оставались следы, потому что это выглядело отвратительно пошло. Он бы хотел и вовсе не иметь потребности столь тесного физического контакта, но тут тело действовало вразрез с головой. Противоречиво? Весьма. Бэкхёну кажется, что так было всегда. И незачем это, наверное, менять. Секс, если подумать, отличная разрядка не только физического, но и психологического толка; достаточно заняться им пару раз в месяц, чтобы сбросить напряжение. Главное, не вмешивать в это чувства и не давать никому надежд. Не вмешивать чувства получается отлично. Не давать надежд – хуже.

Миён, пьющая вместе с ним во время перерывов кофе коллега из университета, всегда удивляется, почему у него нет постоянной девушки, ведь он такой приятный парень. Бэкхён отшучивается, хотя чаще всего это получается очень неловко. Миён совсем не в его вкусе, но у неё замечательная улыбка, жизнеутверждающая. Возможно, он мог бы замутить с ней, но тогда её лицо перестанет быть таким светлым. Ей бы обратить взгляд в другую сторону, где побитым псом бродит хмурый Никкун.

Возможно, тогда её улыбка засияет ещё ярче.

Бэкхён подходит к окну и отдёргивает занавеску, чтобы посмотреть на то, как из-за дождевой завесы мир будто бы истончается и двоится, приобретает тёмные оттенки, пугает... неопределённостью. Бэкхён сетует на свои усталые глаза, когда среди творящейся на улице непогоды ему чудится фигура, скользнувшая на асфальт будто бы из ниоткуда. Невидимая дверь открылась всего на пару мгновений, пропустив сотканное из дождевых капель существо и тут же бесследно исчезнув. Бэкхён закрывает глаза, а когда открывает, улица уже пуста – ни следа вечернего видения. Никто не появляется из пустоты, и в пустоту не исчезает просто так – следовательно, произошедшее не может быть ничем, кроме признака переутомления.

Этой ночью сквозь мутно-зеленоватый флёр воды он впервые замечает очертания дна – и нестройные ряды фигур, в которых первоначально ошибочно видит утопленников. Он приглядывается, несмотря на то, что воздуха в лёгких почти не остаётся, ведёт руками, пробуя плыть.

Фигуры оказываются статуями – целым кладбищем каменных статуй, потрескавшихся, оплетённых водорослями, покрытых глиной, обезображенных временем и сохранившихся почти в нетленности.

Бэкхён впервые пытается всплыть, панически дёрнувшись вверх, но что-то неумолимо тянет вниз со страшной силой. Прежде чем сон заливает непроглядной темнотой, он понимает, в чём дело.

Его ступни – каменные.

***

Бэкхён чувствует себя не выспавшимся, потому что мутная мешанина запутанных снов напоминала скорее длительный сеанс в кинотеатре, где друг за другом крутят самые бездарные ужастики на свете, да ещё с периодически пропадающей картинкой и хрипящим звуком. Никакого дна, никаких статуй; просто невыразимо тягомотное действие, непонятное, а потому скорее раздражавшее, нежели действительно пугавшее.

Очень жаль, но раздражение остаётся с ним и наяву, словно одна из прилипчивых любовниц, отказывающихся понимать такое простое слово «хватит». Любовницы в этом плане вообще несут сомнительную пальму первенства по количеству выматывающих выяснений отношений; любовники, которые случаются значительно реже, гораздо спокойнее, удобнее. Ни один из встреченных Бэкхёном гомосексуалистов или бисексуалов не был заинтересован в длительных с ним отношениях. Забавно, но они легче читали его поведение и понимающе улыбались, когда уходили сами, без напоминаний. Если бы всё в жизни было таким беспроблемным.

Он сжигает утюгом рубашку, понимает, что забыл включить водонагреватель, долго не может отыскать словно домовым утащенную флэшку (которая в итоге находится, почему-то, под кроватью, вместе с наушниками, которые потерялись месяц назад, и диском с эфиопским джазом, записанным под впечатлением от «Сломанных цветов» Джармуша). Даже кофе, и тот особенно невкусный, ни черта не бодрящий, просто льющаяся в горло противность. В метро его ведёт из стороны в сторону, потому что никак не удаётся проснуться. В университет он влетает, когда пара идёт уже минимум минут пятнадцать. И все ведут себя так, что ему кажется – сговорились, злобно сговорились вывести его из себя. Улыбка Миён, увиденная в перерыве, помогает слабо; Бэкхён лишь кивает девушке на ходу, не останавливаясь, чтобы нормально поздороваться.

Самое смешное, глупое и неприятное состоит в том, что подобное как-то незаметно становится нормой. Не проходит и дня, чтобы не случилась очередная неприятность, пусть даже совсем мелкая. Дневные тяготы больше не остаются за порогом, настойчиво лезут в квартиру и занимают всё пространство, погребают лавиной. Времени на то, чтобы заниматься собой практически нет: приболевший коллега просит подменить, и Бэкхён не без радости соглашается, ведь это неплохим образом скажется на его зарплате, пусть даже придётся работать в два раза больше и с головой закопаться в чужих лекциях, семинарах, коллоквиумах... Может быть, он даже купит-таки ту грешную лампу, чтобы бороться с плесенью. В один момент мелькает мысль, что он переоценивает свои возможности, но упрямства у него на двоих хватит. Не стоит сдаваться так легко только потому, что плохо спишь и нервничаешь из-за пустяков. Пустяков, что множатся, подобно снежному кому. Или трибблам, тем смешным меховым комкам из «Стар Трека», которые в рекордные сроки могут заполонить целый космический корабль. Воспоминание о «Стар Треке» тянет за собой размышление о том, как давно он не расслаблялся – каким бы то ни было образом, дома у телевизора или в баре с друзьями. Раньше друзья звонили стабильно раз в неделю, сейчас, после череды «мне некогда», «я немного занят», «давай в другой раз», только по праздникам. Бэкхён хмурится и понимает, что однозначно что-то пропустил, так рьяно бросившись в работу и отложив всё иное.

Он думал – временно. Почему оказалось, что постоянно?

Студенты вместо снисходительной сдержанности всё больше вызывают глухое раздражение, потому что на виски постоянно что-то давит, а слишком громкие голоса подобны десяткам молоточков, долбящим по нервным окончаниям. Это не мешает Бэкхёну взваливать на себя всё больше; конечно, он совсем не против вести дополнительные курсы и индивидуально заниматься с отстающими.

Миён улыбается – задорно, счастливо, - Никкуну, а Бэкхён благодарит Всевышнего (если он вообще существует), что хотя бы это больше не будет его парить.

***

Бэкхён хреново отражает реальность, погрузившись в текст, поэтому появление на кафедре нового действующего лица становится для него едва ли не откровением. Перед глазами у него любопытная вариация мифа о горгоне Медузе, и он в кои-то веки удовлетворён тем фактом, что хоть кто-то из его студентов не обделён талантом. Надо взять этого парня, Сонджона, на заметку. Нелюдимый, но любопытный. Так он думает за секунду до того, как видит рядом с собой тень, поднимает голову и встречается взглядом с незнакомцем, уголки губ которого выглядят так, словно всегда приподняты в неконтролируемой улыбке. Впрочем, на губы Бэкхён обращает внимание только после того, как с минуту пялится в чуть прищуренные глаза, прячущиеся за стёклами очков в тонкой оправе, кажущиеся чем-то иллюзорным. За спокойной жёлто-карей радужкой прячется другой цвет, Бэкхён отчего-то в этом уверен точно так же, как и в том, что впервые за долгое время от длительного зрительного контакта ему становится не по себе. Видимо, на его лице проявляется весь спектр неоднозначных и плохо идентифицируемых эмоций, потому что парень торопливо поправляет очки и дружелюбно представляется. «Ким Чондэ», молоточком стучит в ушах. «Меня зовут Ким Чондэ, и с сегодняшнего дня мы в одной команде». Бэкхён заторможено представляется, не сразу соображая, что «одна команда» - это всего лишь вольное определение рабочего коллектива. Новый знакомый продолжает улыбаться, и улыбка у него получается почти как у Миён, только глаза Миён в такие секунды превращаются в милые полумесяцы, а у Чондэ практически не меняются: безмятежный золотисто-карий океан, который является вовсе не тем, чем кажется. Холодок окутывает поверхность кожи, будто всё тепло резко покинуло пределы помещения; Бэкхён обычно не слишком полагается на свою интуицию, но сейчас она волнуется, подобно вопящей сирене. Он едва принуждает себя улыбнуться в ответ; обыкновенная вежливость, не более. Взгляд Чондэ заинтересованно скользит по разложенным на столе листам, и у Бэкхёна дёргаются руки, потому что очень хочется прикрыть текст, не дать его увидеть.

- Творческое задание?

- Что-то вроде. У парня богатая фантазия.

- Надеюсь, не у него одного. Люблю работать с креативными людьми. Ещё увидимся, Бён Бэкхён, а сейчас мне пора на лекцию.

Чондэ снова улыбается, на этот раз вполне осознанно, широко, а хребет Бэкхёна пронзает ледяная игла, которая временно его обездвиживает, пока коллега не покидает кафедру.

Перед сном он думает об эссе Сонджона. До своего обращения в монстра, горгона Медуза была прекрасной девой с чудесными волосами. Красота оборачивается уродством, не успеешь моргнуть глазом. В этом мире полно медуз, только взглядами они обращают в камень не тела, но скорее сердца.

Погружаясь в мутную глубину, Бэкхён видит бесстрастные лики статуй.

Новая кожа, крепкая, каменная, достигает его лодыжек.

***

Чондэ чертовски обаятелен, в этом мнении единодушна вся кафедра, даже Никкун, который, казалось, никогда никого кроме Миён и не видел. Чондэ чертовски обаятелен, привлекателен, умён – просто находка, а не преподаватель, настоящий самородок! Бэкхён не то, чтобы не разделяет чужих взглядов, просто пропускает их сквозь призму своей непонятно отчего поднявшей голову подозрительности. Среди слов «обаятелен», «привлекателен» и «умён» самым подходящим и верным он считает слово «чертовски». Бэкхён раньше не замечал за собой склонности к мистицизму, но сейчас что-то внутри него неуверенно обращает внимание на возникающие при виде Чондэ странные ощущения. Холод. Противно расползающийся по коже холод, который не изгоняется ни толстыми свитерами, ни заливаемыми внутрь чашками огненного кофе. Бэкхён пытается убедить себя в том, что это чистой воды бред, а ему просто нужен отдых, но при этом он всячески ограничивает контакты со своим новым коллегой. И уж тем более – не смотрит ему в глаза. Делать это довольно сложно, потому что сам Чондэ, проницательный в общении с другими, в упор не замечает нежелания Бэкхёна вступать с ним во взаимодействие.

Чондэ приносит по утрам кофе – себе и Бэкхёну.

Чондэ здоровается, неизменно заглядывая в глаза, даже если Бэкхён под любым, даже самым маловразумительным, предлогом стремится отвернуться.

Чондэ беспечно садится на край чужого стола и в шутливой манере пересказывает забавные случаи, то и дело случающиеся на лекциях и семинарах, причём не только своих, будто ему известно абсолютно всё, что творится в университете.

Чондэ невзначай касается запястья вздрагивающего Бэкхёна, привлекая к себе внимание.

Чондэ ещё не пугает, но безостановочно путает, а его мотивация – тайна за семью печатями, головоломка, которую невозможно собрать, ибо не хватает значительной части деталей.

Раньше Бэкхён бы заинтриговался такими знаками расположения, усмотрев в них возможность взаимовыгодно сблизиться, но теперь он держит дистанцию, выжидая. Подвешенное состояние не может длиться вечно; ему просто надо расслабиться и взглянуть на ситуацию под другим углом, оставив глупые предчувствия. Он обманывает сам себя, потому что медленно, но необратимо становится хуже. Без всякой видимой причины начинает хромать на правую ногу. Связывает это с психосоматикой, самовнушением и ещё бог знает чем; во сне именно эта нога окаменела в большей степени. Но, с другой стороны, что на что влияет? Реальная боль в конечности, отображающаяся во снах, или... сны, проползшие в реальность? Бэкхён заставляет себя смеяться над собственными опасениями, которые превращаются в опасные фантазии. Хоть садись и пиши страшный рассказ в стиле Стивена Кинга или Джо Хилла. Только в присутствии Чондэ боль плавно отступает на второй план, он словно замораживает её, обманчиво от неё отвлекает. Обманчиво – то самое слово; после того, как Чондэ уходит, боль вновь набрасывается с оголодалой силой.

От индивидуальных занятий приходится отказаться, Бэкхён едва ли в состоянии тянуть на себе так много. Миён озабоченно говорит, что он выглядит больным, но Бэкхён только отмахивается. Всё нормально. Ему даже удаётся поддерживать вокруг себя это иллюзию угрожающе истончившейся нормальности, но...

- Что это?

Он неотрывно смотрит на аккуратно разложенные на соседнем столе – столе Чондэ – фотографии. Преимущественное торжество идеально мрачного монохрома, десятки кладбищенских статуй, удивительно детализированных и нарочито упрощённых, прекрасно сохранившихся и отмеченных печатью времени: трещинами, бегущими по лицам, проросшим мхом, оплетающими ветвями, грязью и копотью.

- Красота.

Чондэ пристально смотрит на Бэкхёна, и тому снова хочется поёжиться от его изучающего взгляда. Он одним пальцем касается фотографии, что лежит с краю. Ангел с горделивой осанкой, выставивший вперёд руки, покоящиеся на эфесе меча. Разводы грязи под глазами и на щеках, тянущиеся и дальше, по шее, в силу чёрно-белой магии снимка похожи скорее на подтёки крови.

- Красота? – переспрашивает Бэкхён. – У многих отбиты носы или крылья. Их лица пересечены трещинами, изуродованы грязью, покрыты паутиной. Некоторые едва заметны из зарослей, в которых оказались запутаны.

- Выхолощенная красота скучна, - возражает Чондэ, возвращая любовный взгляд разложенным изображениям. – Все эти маленькие погрешности, неровности и трещинки лишь оттеняют их совершенство. Вся грязь, вся паутина, все душащие их лианы лишь усиливают производимый ими эффект.

Бэкхён пропускает тот момент, когда Чондэ оказывается у него за спиной, прижимаясь почти вплотную. Его тихий вкрадчивый голос путает мысли точно так же, как фотографии волнуют испуганно всколыхнувшуюся душу.

- Камень, - шепчет он, почти касаясь губами мочки уха. – Камень выдержит многое, Бэкхён.

Высвободиться, уйти, убежать, не оглядываясь, - вот, чего хочется больше всего. Чондэ не держит, и слова не говорит, когда Бэкхён порывисто отстраняется, подхватывает своё пальто и идёт в сторону двери. Бэкхён не оборачивается, но прекрасно знает, что смотрит Чондэ отнюдь не на свои неидеально идеальные статуи: тяжёлый взгляд, направленный в спину, явственно прожигает ткань, колючкой впивается в кожу. Бэкхён вздыхает свободно только тогда, когда в одиночестве оказывается на вечерней улице.

По асфальту снова стучит дождь, точно такой же, как месяц назад: быстрый, смывающий с города привычную личину. Бэкхёна трясёт, но не от холода; он открывает зонт, решая пройтись пешком, чтобы домой добраться полностью успокоенным. По пути ему попадается мало людей: час поздний, сегодня он сильно задержался, проверяя контрольные, да и непогода диктует свои условия. Музыка танцующих вокруг капель помогает отвлечься, ослабить внутреннее напряжение. Бэкхёну почти удаётся вернуть себе самообладание, когда перед самой дверью его широкой диковатой улыбкой встречает взъерошенный высокий незнакомец в куртке с меховым воротником.

- Сегодня ты поздно, - говорит он так, словно они знакомы добрую сотню лет, и Бэкхён впадает в ступор, глядя в спокойные, ничуть не обманчивые, большие глаза.

- Простите?

- Не позволяй ему сбивать себя с толку. Для него нет ничего веселее, чем смотреть на то, как ты теряешься, смущаешься или сопротивляешься. Он-то всё знает, а ты ничего.

Бэкхён сжимает кулаки в безотчётном желании их задействовать. Ещё один сумасшедший, не выглядящий опасным, но несущий такой бред, что впору готовиться к чему угодно. Только взгляд слишком спокойный. Вот уж где Бэкхёну не остаётся ничего иного, только теряться, смущаться и сопротивляться.

Незнакомец с извиняющимся видом усмехается и проходит мимо; Бэкхён жмётся к самой стене, чтобы не дай бог, они друг друга не задели.

- Ты не верь, что камень всё стерпит, они всегда это говорят. И, ради всего святого, не вздумай с ним спать, Бэкхён, будь умным мальчиком.

Он уходит, оставляя Бэкхёна в глубоком состоянии недоумения.

И страха.

***

Бэкхёну больно ступать на правую ногу, он ковыляет, будто упрямый одряхлевший старик, и на все уговоры Миён сходить к врачу отвечает безапелляционным «мне некогда». Ему действительно некогда, ведь не за горами сплошные контрольные да самостоятельные, плесень на кухне требует внимания, а прижившийся в спальне холод – смены окна. Наушники путаются и ломаются, отзываясь в ушах безмолвием, зато новый сосед по лестничной площадке слушает музыку слишком громко, причём делает это практически круглосуточно. Бэкхёну гораздо больше нравилось, когда в квартире напротив жила безобидная старушка, но старушки, к сожалению, не вечны. От этой мысли попахивает дурным эгоизмом, и на минутку становится стыдно, словно это он лично задушил божий одуванчик Чон Джиюн подушкой.

Игнорировать Чондэ не получается – он фантастически вездесущ, как чёрт из табакерки появляется везде, где оказывается Бэкхён. Даже в туалете от него нет спасения; Бэкхён громко чертыхается и едва не впечатывается головой в зеркало, перед которым моет руки, когда лёгкая рука беззаботно хлопает его по плечу. И Бэкхён не может, серьёзно не может на нём сорваться, послать прямиком в преисподнюю (из которой, стопроцентно, он и вылез), потому что Чондэ не даёт повода. Он на диво дружелюбен, а его страсть к статуям и своеобразное представление о прекрасном слишком личное, чтобы за это на него можно было огрызаться. Бэкхён невольно раз за разом воссоздаёт в своей голове голос парня, встреченного возле дверей своей квартиры. «Не позволяй ему сбивать себя с толку». Нет никаких сомнений в том, что это о Чондэ; никто другой не делает ничего подобного.

- Ты выглядишь дёрганным, - замечает Чондэ, склоняясь к его плечу, когда он сидит за ноутбуком и не ожидает подвоха. – Ты, видимо, давно не расслаблялся.

Бэкхён готов поклясться, что в его устах «ты давно не расслаблялся» равноценно «ты давно не трахался». И он, чтоб его черти драли, абсолютно прав в любом случае. Голос Чондэ именно такой, какой в книгах называют «медоточивым»: Бэкхён чувствует, как его будто обволакивает многообещающая тягучая сладость, надо всего лишь ей поддаться. Но голос в голове не дремлет, потому что «ради всего святого, не вздумай с ним спать, Бэкхён, будь умным мальчиком». Однако, вопреки здравому смыслу, это не сдерживает его, а внезапно бесит. Он взрослый мальчик, сам выбирающий, что стоит делать; с какой стати должен полагаться на слова человека, которого видел впервые в жизни? Чондэ затягивает в ловушку своего взгляда; Бэкхён молчит и не видит препятствия в виде стёкол очков, не помнит, когда Чондэ успел их снять...

Весёлый смех входящей на кафедру Миён по силе воздействия сравним с ушатом ледяной воды, вылитой Бэкхёну на яйца. Он подскакивает на месте, ударяясь макушкой о подбородок Чондэ, бормочет что-то о том, что ему и впрямь надо расслабиться и что уже давно пора идти. Чондэ морщится, потирая ушибленное место, и огорошивает словами, что может подбросить до самого дома. Внутри Бэкхёна поднимается цунами сопротивления, но возразить он не успевает, потому что вместо него эту идею радостно подхватывает Миён.

Бэкхён хромает, как старик.

Бэкхёну просто необходима помощь, потому что он такой упёртый баран.

Предательница.

На улице дождь, снова. Бэкхён ненавидит падающие с неба ледяные капли; небо напоминает ему сейчас раззявленную пасть, а капли – стекающую из неё слюну. Его передёргивает от отвращения, и он уже без прежнего упрямства садится на переднее сиденье машины болтающего о какой-то отвлечённой ерунде Чондэ. Как назло, они попадают в пробку, намертво застревают на половине пути до дома; капли размываются по стеклу, и Бэкхён чувствует странную сонливость, давящую на грудь и голову. Ничего страшного, если он немного вздремнёт.

И совсем неважно, как происходит прикосновение холодных губ, наяву или во сне, ведь Бэкхён медленно плывёт лицом вверх, прежде чем начинает погружаться ниже, где сквозь бутылочную зелень спокойных вод проступают очертания дна, которое сегодня ближе, чем обычно.

На котором, навеки застыв в своей неидеально идеальности, его ждут немые товарищи по несчастью.

Бэкхён видит, как каменная крошка оседает на кончиках его вздрогнувших пальцев.

- Приехали.

Чондэ не улыбается, но уголки его губ, как всегда, вздёрнуты вверх. Бэкхён глухо благодарит, пытаясь стряхнуть с себя остатки сновидения, но непослушные пальцы не могут совладать с дверцей машины, так что Чондэ приходится ему помочь.

- Знаешь, я бы не отказался от чашечки кофе.

Бэкхён бы не отказался, чтобы кое-кто выбирал менее избитые и очевидные подкаты, но мысленно машет рукой, без лишних слов проходя в подъезд и нажимая на кнопку вызова лифта. Не исключено, что от его кофе Чондэ отравится, мрачно думает он, тогда всё на этом и закончится.

Лифт приглашающе раздвигает свои створки, и Бэкхён поворачивается, недоумевая от того, что Чондэ почему-то медлит. Коллега стоит неподвижно, задрав голову вверх, будто смотрит сквозь этажи и видит что-то настораживающе неприятное. Даже уголки губ выглядят так, словно вот-вот опустятся.

- Я забыл, - медленно говорит он, - забыл, что у меня есть одно неотложное дело. В другой раз, да?

- В другой раз, - тихим эхом отзывается Бэкхён ему в спину.

Когда он выходит из лифта – один – дверь напротив его квартиры открыта, из неё тёмной волной льются почти медитативные мелодии Massive Attack, а на пороге стоит тот странный высокий парень и курит, стряхивая пепел в стоящую у ног банку.

И Бэкхён почему-то уверен, что именно он спутал все карты, предотвратил отравление дерьмовым кофе и, может быть, всё-таки секс.

- Что ты сделал? – спрашивает он, не слишком надеясь услышать ответ, который его удовлетворит.

- Я? – Дым вырывается изо рта колечками, летит к потолку, по пути исчезая. – Я закурил.

У этой сигареты странный запах, не такой, как у тех, что чувствовал Бэкхён раньше. Его посещает подозрение, что это и вовсе какая-нибудь мудреная травка: тогда понятно, почему новоиспечённый сосед такой мутный.

- Чай будешь? – спрашивает тот, зажимая сигарету между губами в очередной долгой затяжке. – Меня Чанёль зовут.

Бэкхён презрительно фырчит, как рассерженный кот, но в прозвучавших словах нет намёка на нечто порочное, как у Чондэ. Перефразируя дедушку Фройда, иногда чай – это всего лишь чай.

Он соглашается, и Чанёль, затушив сигарету, торжественно делает приглашающий жест.

Бэкхён удивлённо замирает, едва переступив порог. В его собственной квартире по-прежнему холодно и невыносимо сине, будто зима свила себе гнездо, но в квартире Чанёля тепло и совсем не пахнет старостью предыдущего жильца. Вещей мало, да и те по большей части не распакованы: несколько коробок аккуратно стоят у стены, ожидая часа, когда до них доберутся руки хозяина. На кухне пронзительно свистит чайник, и Чанёль стремительно мчится туда, чтобы выключить под ним газ. Бэкхён расстёгивает куртку всё ещё не вернувшими полную чувствительность пальцами и вешает её на крючок, снимает ботинки и проходит за ним.

- Ты совсем себя не бережёшь, - сетует Чанёль, стоя к Бэкхёну спиной и колдуя над чашками. Тонкая тёмно-серая майка не скрывает, наоборот, подчёркивает ширину плеч и притягательность линий мышц на руках. – Тебе с лимоном или мятой?

- С лимоном, - рассеянно отзывается Бэкхён. – Почему я себя не берегу?

Чанёль поворачивается и ставит перед ним чашку. Он стоит совсем близко, и Бэкхён вынужден признать, что вид спереди так же неплох, как и сзади. Только сигаретами пахнет сильно.

- Ты почти привёл его к себе домой, - поясняет Чанёль, причём делает это с таким видом, будто озвучивает нечто само собой разумеющееся.

- Я не понимаю. – Бэкхён греет озябшие руки о кружку, а внутри него надрывается внутренний голос, который повторяет нечто похожее на «я не понимаю», но окрашенное нецензурными формулировками. – Что он может мне сделать?

Бэкхён очень не любит, когда на него смотрят, как на неразумного ребёнка, а Чанёль испытывает его терпение, именно этим и занимаясь.

- Он – медуза.

Бэкхён едва сдерживается, чтобы не ляпнуть, что раз Чондэ медуза, то лучше бы ему плавать в море или проживать на дне океана. Вместо этого он буравит совершенно спокойного Чанёля тяжёлым взглядом, вынуждая продолжить.

- Как горгона.

- Всё понятно. – Бэкхён порывисто встаёт, так и не пригубив чай. – Очередная тупая шутка, да? Мы недавно на занятии рассматривали этот миф. Кто-то из студентов решил подколоть меня? Ты чей-нибудь старший брат? Поверь, это ни черта не смешно, и даже не забавно. Более глупого подкола я в жизни не видел.

Чанёль не препятствует, когда Бэкхён быстрым шагом направляется к всё ещё распахнутой двери. Только идёт следом и смотрит, как он борется с ключами, едва удерживая их в руках, мучается с замком.

- Слушай, - негромко говорит, обращаясь к напряжённой спине. – Ты приходи, когда сердце каменеть начнёт.

Бэкхён отсекает от своих ушей его голос, с грохотом захлопывая дверь.

***

Чондэ выжидает.

Бэкхён не может знать, почему он ведёт себя именно так, но это заметно невооружённым взглядом: нет прежних вездесущности, мании касаний, попыток всенепременно заглянуть в глаза. Только безупречная вежливость и внимание: он коршуном кружит вокруг границ личного пространства Бэкхёна, но не пересекает их. Это можно было бы рассматривать как передышку, но не тут-то было: ощущение щекочущего лопатки взгляда не исчезает, наоборот, усиливается. Когда Бэкхён в очередной раз задерживается на кафедре, даже будучи в одиночестве ему кажется, что стоит только повернуть голову, чтобы увидеть склонившегося над фотографиями Чондэ. О словах Чанёля он старается не думать; медуза – что за вопиющая нелепость? И пусть Чанёль не похож на наркомана, а Чондэ, при всей его обходительности, на ангела, Бэкхён не является тем человеком, который верит в оживающие среди бела дня сказки. Нет на свете никаких горгон, люди не превращаются в камень, а сны остаются всего лишь снами – подсознательной переработкой реальности.

Но дни ползут тягостно, как подыхающие змеи. Заходя в свою квартиру, всё больше напоминающую склеп, он кривит губы в непонятной для самого себя улыбке. У кого-то тепло, оранжевые светильники, коробки, подписанные цветными маркерами, чай с лимоном и мятой. У него: больная плесень, отвоевавшая себе почти всю стену, капанье воды в тазик, ветер, пробирающийся сквозь оконные щели, перегоревшая лампочка в спальне, которую лень заменить. Место, в которое не тянет возвращаться, однако не оставаться же ночевать в университете? Немеющие пальцы с трудом и неуверенно набирают нужные комбинации цифр, чтобы раз, второй, третий он мог услышать о том, что абонент не абонент, что кто-то куда-то уехал, а кто-то сменил номер, да и позабыл об этом сказать... Он не может позвонить даже Миён, потому что у неё Никкун, подготовка к свадьбе, суматоха и не вмещающееся внутри счастье. Единственный номер, до которого сейчас реально дозвониться – Чондэ.

Единственный человек, до которого можно было бы достучаться, - Чанёль.

Сосед практически круглосуточно громко включает музыку, да ещё нараспашку открывает дверь, чтобы с удовольствием подымить своими дурацкими пахучими сигаретами. Ему, в отличие от Бэкхёна, холодно не бывает; майки только меняют цвета – серая, белая, чёрная, тёмно-синяя, светло-фиолетовая, - демонстрируя великолепный вид крепких плеч и рук. Бэкхён не подсматривает в глазок, нет, просто иногда они пересекаются, когда он возвращается домой. Чанёль всегда приветливо здоровается, и Бэкхён выдавливает из себя ответ, стараясь не пялиться. Ему интересен род занятий Чанёля, ведь иногда он возвращается ещё позже Бэкхёна (за этим несложно проследить, если ночью прислушаться и услышать звуки открывающегося лифта и возни с ключами). Учитывая его странные разговоры, Бэкхён бы не удивился, что существует работа городского сумасшедшего. Такого высокого, красивого и сбивающего с толку своей кажущейся нормальностью сумасшедшего, рассказывающего на улицах страшные сказки.

Наверное, подобная работа очень опасна, потому что однажды, когда Бэкхён, замотавшись в плед, выбирается на лестничную площадку, чтобы отвлечься и, самое смешное, погреться (обогреватель сломался три дня назад), Чанёль выходит из лифта с разбитой губой и наливающейся под глазом синюшностью. Воротник его куртки выглядит потрёпанным, будто мех из него клоками драли; волосы в беспорядке, будто их драть пытались тоже. Он замечает Бэкхёна, останавливается и достаёт свои сигареты.

- Чабрец, - коротко отвечает на невысказанный вопрос и закуривает, приваливаясь к лестничным перилам.

Тишина, оседающая после его слов, не такая, как с Чондэ. Тишина с Чондэ вынуждающая, провоцирующая, неспокойная. Тишина с Чанёлем развязывающая руки, мол, хочешь выговориться – валяй, не хочешь – дело твоё.

Так они стоят и молчат до тех пор, пока от сигареты не остаётся всего пара затяжек. Бэкхён сонно моргает, потому что заполонивший площадку дым какой-то шаманский, того гляди в транс впадёшь. Чанёль внимательно на него смотрит сквозь выпускаемые изо рта тонкие колечки, а Бэкхён позволяет ему это.

- Как расправились с Медузой? – спрашивает Чанёль, доставая ключи от своей квартиры.

Ладонь Бэкхёна, лёгшая на ручку двери, замирает.

- Она увидела своё отражение. А потом ей отрубили голову. – Бэкхён хмурится. – Но отрубать голову Чондэ я не буду.

***

Бэкхён думает, что и сам поддаётся витающему в воздухе, будто заразная болезнь, безумию, когда на работе, вместо того, чтобы читать стопку студенческих эссе, сосредоточенно гуглит всё, что может найти о чабреце. Среди стандартной и безобидной информации о том, что его курят люди, намеренные бросить сию вредную привычку, мелькает нечто более туманно размытое. Чабрец, он же тимьян, «thymos» по-гречески, – «вдыхание жизни», средство очищения и исцеления, да вдобавок изгнания тёмных сил.

Все вкладки решительно закрываются, а Бэкхён резко придвигает к себе первое эссе.

Он же не сумасшедший. Пусть Чанёль и дальше курит свою травку, пусть Чондэ продолжает дрочить на свои каменные изваяния – Бэкхён, как человек всё ещё трезвомыслящий, не хочет иметь к этому никакого отношения.

Вовремя останавливаться Бэкхён с некоторых пор разучился: одинокая лампа горит только за его столом, а темнота за окном мрачно сгущается, застигая врасплох.

- Тебе нужно выпить, - спокойно говорит непонятно откуда взявшийся Чондэ, уже держащий в руках чужую куртку. – Завтра суббота, а тебе совершенно точно нужно выпить.

Вот тут-то трезвомыслие Бэкхёна даёт крупный сбой, закоротивший ясную работу головы. Волосы у Чондэ короткие, стильно уложенные, ничуть не напоминающие шипящих змей, с чьих языков капает ядовитая слюна, а глаза за очками золотисто-карие, пусть и обманчивые. Чанёль же курит долбаный чабрец и намекает на то, что Чондэ следует отрубить голову. Ну и кому из них двоих предпочтительно верить больше?

- Ты прав, - говорит он, принимая из рук Чондэ помощь, чтобы встать, не пошатнувшись: нога в последнее время становится и вовсе неподъёмной, одеревенелой.

Бэкхён не хочет считать, что окаменелой.

Чондэ прав, предлагая выпить. Чондэ прав, выбирая бар в паре кварталов от университета, этакий рассадник неформального движения, в котором они, одетые в костюмы, смотрятся несколько чужеродно, хотя глаза бармена светятся узнаванием, когда смотрят на коллегу Бэкхёна. Чондэ божественно прав, вливая в Бэкхёна стакан виски, который устраивает неподготовленному и позабывшему вкус алкоголя горлу ощущение бурной огненной реки. Бэкхён кашляет, но показывает, что всё в порядке. Ему просто надо вспомнить, каково это: методично надираться, сидя в понимающей компании.

О да, Чондэ всё понимает.

И Бэкхёну чертовски это нравится – хоть у кого-то здесь всё схвачено. Смысл слова «мера» ускользает, огненная вода своеобразно ласкает рот и горло, а Бэкхён впервые за долгое время чувствует почти подозрительную лёгкость. Вполне возможно, напиться стоило раньше. Вполне возможно, стоило просто спиться. Он негодующе взрыкивает, когда через неопределённый промежуток времени, вместивший в себя торжество несдержанности, ладонь Чондэ мягко удерживает его запястье, а голос Чондэ не менее мягко шепчет «хватит». Но ведь Чондэ всё понимает, значит, он прав. И Бэкхён снова позволяет вести себя, десять шагов от барной стойки до двери, двадцать – от дверей до машины под проливным дождём. И много, очень много шагов до чужой квартиры, в которой Бэкхён опознает почти точное отражение своей собственной, только без плесени на стене и гуляющего по полу ветра. Без открытой двери напротив, в проёме которой курит свой дурацкий чабрец дурацкий Чанёль.

И фотографии, сотни чёрно-белых и тускло-цветных фотографий, смотрящих на него со стен.

Сотни переплетённых каменных пальцев, в грязи, прилипших к ним травинках и лепестках кладбищенских цветов. Сотни сжатых иссохшими терновыми ветвями скорбных фигур, которым не дано пошевелиться и сбросить с себя удушающие путы. Сотни лиц, по которым бегут трещины или капли имитирующей слёзы влаги, с отбитыми или крошащимися частями, издевательски величественные в своём веками тянущемся падении. Бэкхён падает на кровать, но глаза его прикованы к глазам каменным, но до сковывающего конечности ужаса живым. Он слабовольно открывает рот, подчиняясь напору целующего его Чондэ, но не может оторвать взгляда от того, что видит, того, что забивает внутренности отборным колким льдом. Чондэ целует горячо, пьяно, и этот какой-то совершенно неправильный контраст жара и холода выбивает из Бэкхёна ощущение стабильности. Все системы летят к чертям, а в голове начинается такая свистопляска, что земля и небо на мгновения меняются местами, как в самом страшном алкогольном угаре. Глаза не закрываются – закатываются, - и он сипло стонет, потому что утраченный контроль над телом провоцирует захватившего власть чужака отдаваться полностью. Он слышит, как очки Чондэ с громким стуком падают на пол, и затухающий инстинкт самосохранения надрывно шипит – «не смотри!». Грубая ладонь обхватывает член, с ожесточением лаская, и из груди рвётся крик, но в ней же умирает, потому что всё тело сдавливает, словно теми самыми терновыми путами, оно тяжелеет и с трудом дышит, подчиняется, но в подчинении агонизирует.

Умирает.

Несуществующий в реальности квартиры Чондэ запах чабреца дразнит и нервирует обоняние. Бэкхён выныривает из состояния подчинения, мучимый невозможностью полноценно вздохнуть; сердце в панике долбится о грудную клетку, предостерегая.

- Прости, - хрипит он, сталкивая с себя не успевшего среагировать Чондэ. – Прости, - твердит, как заведённый, пока поправляет рубашку и брюки, избегая чужого взгляда.

Тишина предгрозовая, колючая, насыщенная зарождающимся электричеством, и он торопится уйти, пока колыбель молний не разродилась искристым разрушением. Пока Чондэ не препятствует, а только смотрит.

И Бэкхён пугается, что его отпускают так легко.

На улице он, потерянный, долго не может сообразить, где находится, чтобы вызвать такси. Его трясёт, как от вступившей в свои права лихорадки, но нельзя расставаться с только что обретённым подобием самообладания, пока он не окажется дома, в относительном спокойствии окружающей обстановки. Водитель косится на него, как на наркомана или ещё кого похуже, но, к счастью, молчит, потому что нервы Бэкхёна до предела обнажены, и он не готов за себя поручиться.

Дорога тянется так медленно, будто Чондэ увёз его на другой край галактики. Бум. Бум. Бум. Сердце стучит гулко, эхо биения больно отзывается в ушах. Бэкхён едва справляется с собственными пальцами, когда расплачивается с таксистом. И едва держится на ногах, выбираясь из машины.

Расстояние до лифта кажется невообразимо огромным; он медленно переставляет налитые свинцом ноги, цепляется за стену, чтобы не осесть на грязный пол подъезда. В лифт вваливается, чувствуя себя потерявшей постоянную форму массой, с трудом жмёт на кнопку. Это всё виски, убеждает себя, это всё чёртов виски, наверняка палёный...

Он падает возле порога собственной квартиры, тело выгибается судорогой, которой не хватает самой малости, чтобы начать ломать кости. Тяжесть рук и ног становится неподъёмной; глаза дико расширяются, словно ожидают увидеть, как они начнут покрываться серой чешуёй окаменения. Бэкхён думает, что не может быть ничего хуже, но едва эта мысль оформляется в предавшемся безудержной панике мозгу, как становится хуже. Сердце, до того стремившееся рвануть к рёбрам и пробить через них путь наружу, где не так страшно, замедляет свой бешеный ритм, хотя Бэкхён вовсе не чувствует успокоения.

Сердце... тяжелеет.

Оно уплотняется и просится вниз, упасть к желудку или ещё ниже, потому что на нынешнем месте находиться невозможно, слишком рвёт, слишком саднит, ведь оно непомерно большое и тяжёлое. Бэкхён открывает рот, чтобы закричать, позвать на помощь, но из горла вырывается лишь хрип, похожий на тот, который в фильмах бывает у внезапно умирающих. Он не может дышать, носоглотка изнутри покрывается скребущей крошкой, вызывающей до крови раздирающий кашель. Вдох в одну секунду становится символом жизни, но он невозможен, как Бэкхён ни старается вобрать в себя воздух. Перед глазами темнеет, и уши засекают словно издалека доносящийся грохот отлетающей к стене двери. Чужие руки дёргают его вверх, потом все звуки мешаются в гремучую смесь: звон в ушах, снова скрип дверей, стон кровати, на которую неласково бросают его трясущееся тело. Взгляд с трудом фокусируется на Чанёле, но язык не может произнести его имя. Чанёль раскуривает сигарету – проклятый чабрец, - и подносит её к губам Бэкхёна, но тот беспомощно кривится, не имея возможности втянуть в себя дым. И тогда бледному Чанёлю приходится радикально менять тактику.

Он отстраняется, но лишь на секунду, чтобы обхватить сигарету своими губами, пропустить в себя дым, который заполнит всего его, не только взывающие к нему лёгкие. И опускается, впиваясь в приоткрытые губы Бэкхёна, успевшие приобрести нездоровый оттенок.

«Thymos». По-гречески – «вдыхание жизни».

Совсем иной огонь несётся внутри, обжигая и расплавляя. Глаза Бэкхёна едва не лезут из орбит, а травяной дым, посылаемый ртом Чанёля, плывёт в нём, проникая всё дальше. Бэкхён мычит, но Чанёль прижимает его к кровати всем немалым весом и крепко держит за запястья, продолжая делиться дыханием.

Дыши.

Просто дыши, чёрт подери!

Вдох. Выдох. Голова кружится на адской скорости, тормозов не существует, и Бэкхёна тоже кружит с такой силой, что сейчас взорвётся либо он, либо весь мир. Он может дышать, прерывисто, хрипло, с трудом, но дышать. Воздух лавой втекает в лёгкие, а сознание вертится, не в силах остановиться, в то время как что-то давит внутри.

Чанёль резко и без предупреждения бьёт его в грудь кулаком – ровно в то место, где находится сердце. Бэкхён отзывается кровавым кашлем; влага оседает на губах и подбородке, а глаза бездумно смотрят в потолок чужой квартиры. Удар. Ещё. Ещё.

Легче.

Бэкхён плачуще стонет, а Чанёль, превратившийся в символ неустанной чётко отлаженной деятельности, не теряя времени рвёт и сдирает с него одежду, гладит руки и ноги, с силой проводя по ним большими горячими ладонями. Грубее. Мягче. Быстрее. Медленнее. Бэкхён выгибается, а Чанёль снова его целует, балуя остаточным дымом, дарящим внутренний огонь.

Бэкхён всё ещё дрожит, но это лишь отголосок произошедшего, который затихнет сам собой.

Чанёль облегчённо переводит дух и обессилено опускается рядом, закрывая глаза и не контролируя появившуюся на лице улыбку.

Бэкхён снова живёт.

***

- Город – лишь один из пластов реальности, видимый всем. – Чанёль сидит на краю кровати, спиной к Бэкхёну, сгорбившись. Бэкхён кутается в одеяло и буравит его выпирающие лопатки нечитаемым взглядом. – Но их, этих пластов, больше, чем можно предположить. Представь город, такой же, как наш, со всеми его зданиями, улицами и дорогами – всем, что тебе знакомо, - только расположенный в отражении. Или на изнаночной стороне. И это тоже не предел – сотни вариаций одного и того же места во всех временах и измерениях. Соприкасаются они не так часто, но иные вещи, такие, как дождь, истончают границы, делают их зыбкими, доступными для перехода. Когда идёт дождь, он идёт везде сразу. Так сюда проникают ночные кошмары, тени, химеры... и медузы.

Днём ранее Бэкхён бы не стал слушать эти страшные сказки. Днём ранее Бэкхён не знал, как больно, когда сердце становится каменным, а превращающая носоглотку в гранит сила не даёт вздохнуть. Он нервно сжимается, потому что стук капель по стеклу служит подходящим и жутковатым аккомпанементом рассказу Чанёля.

- Почему именно я?

- Медуз приманивают люди, не знающие радостей, замотанные проблемами. Люди, сознательно ограничивающие себя в чувствах – уже начинающие каменеть. Вспомни себя, Бэкхён. Разве это не о тебе?

Слышать о себе такое неприятно, но Бэкхён не может возразить. И про отсутствие радостей правда, и про проблемы. И особенно про чувства, которые он считал чем-то обременяющим, не слишком важным, а потому закрывался от них, как мог.

- Что теперь? – спрашивает он, тыча пальцем в чужую спину, чтобы Чанёль повернулся и посмотрел на него. – Ты ведь можешь что-то сделать? Ты так много знаешь, наверняка ты кто-то вроде охотников из «Сверхъестественного».

Сравнение с популярным сериалом уже не кажется ему абсурдным. Он вообще чувствует себя в телике, персонажем низкосортного триллера.

- Я могу что-то сделать с ночным кошмаром или химерой, но медузы слишком хитрые и расчётливые твари. Чондэ не даст мне приблизиться.

Долгую минуту Бэкхён смотрит на него так, будто он заявил, что билеты в ад уже куплены, пора паковать вещи. Смысл был его спасать, если в итоге оказывается, что от Чондэ нет никакого средства?

- Погоди делать такое лицо. – Чанёль усмехается и фамильярно треплет его по волосам, будто щенка: у Бэкхёна воздух в горле стопорится от возмущения. – То, что не могу сделать я, сможешь ты.

Звучит настораживающе, но у Бэкхёна нет выбора. Он кивает, забивая на нахально прикасающуюся к нему руку, и готовится внимательно слушать.

- Я уже спрашивал, но... Как расправились с Медузой? – Чанёль похож на лектора, и это немного раздражает.

- Она увидела своё отражение на щите. Но ты же не хочешь сказать, что я просто должен заставить Чондэ посмотреться в зеркало? – Бэкхён иронично вздёргивает бровь.

- Нет. Ты сам должен стать зеркалом.

Звучит настолько бредово, что Бэкхён, как ни старается, не может придумать этой фразе аналогов. У него вырывается истеричный смешок; ну здорово, не стал статуей, так зеркалом станет, блестящим таким, в красивой резной раме.

- Не всё следует воспринимать буквально, - неодобрительно говорит Чанёль. – Медузу можно побороть лишь её собственным оружием. Её спокойствием, уверенностью, притягательностью. Её взглядом. Ты уже почти стал камнем, Бэкхён. Теперь тебе надо принять от камня всё самое лучшее, оставшись человеком. Расскажи мне о своих снах.

И Бэкхён рассказывает: тихо, невыразительно, не вслушиваясь в собственные слова. Рассказывает о болотного цвета водах, заботливо обволакивающих тело, но не позволяющих всплыть, о предчувствии дна, которое то бесконечно далеко, а то совсем близко. И, разумеется, о поджидающих там, внизу, изваяниях, укрывшихся в подводной растительности и иле.

- Ты должен спросить их. Они ответят.

Чанёль готовит кровать ко сну, меняет бельё, плотно задёргивает шторы. Выключает свет, но зажигает светильники, от которых пахнет тлеющими травами. И, разумеется, раскуривает чабрец, который больше не вызывает у Бэкхёна отторжения. Он безропотно принимает сигарету, и внутренности наполняются теплом, а мышцы расслабляются. Умиротворение, так это, кажется, называется; Чанёль укладывает его на спину, а Бэкхён уже затуманенным взором отмечает, как он внимателен и серьёзен. И красив, пожалуй, как крутой парень из крутого фильма; такие, вообще, бывают в реальности? Ему бы ещё причёску, как у Джеймса Дина...

Он падает в воду с громким плеском, сердце, на секундочку, испуганно ускоряет стук. Но вода ласкова, веки тяжелы; плавная нежность обтекает тело, успокаивает и погружает в себя, а Бэкхён держит глаза закрытыми, хотя ресницы трепещут. Он не тяжёлый, его ступни и пальцы на руках не каменные; он добровольно идёт ко дну, как уже не раз делал раньше, только теперь у него есть цель. Глаза открываются именно тогда, когда это нужно: кладбище статуй встречает традиционным безмолвием, но он догадывается, насколько оно хрупко. Мужчина, держащий руки на эфесе меча... Его лицо потемнело от времени; он стоит долгие, долгие годы; море семь раз успело поменять своё имя с тех пор, как он встал здесь на стражу.

Бэкхён впервые касается дна.

Каменные глаза приветствуют. Они живее его собственных.

***

Чондэ в смятении, это становится хорошо заметно, когда Бэкхён с улыбкой шепчет ему на ухо приветствие, мастерски выверив расстояние между своими губами и чужой мочкой. Забавно видеть в золотисто-карих глазах растерянность; чужое недоумение, вызванное нетипичным поведением, наполняет искристым удовлетворением, как удачно закончившаяся шалость. У Бэкхёна глаза открыты, как впервые в жизни; вокруг него сплошные схемы действий, слабые места и заманчивые возможности, в то время как он сам обосновался в неприступной каменной твердыне, со всех сторон окружённой отвесными скалами и клокочущим штормовым морем.

«Не увлекайся», - сказал Чанёль, но он не предупредил, насколько свободным можно почувствовать себя, если посмотреть на мир по-иному.

Интересно, рассчитывал ли Чондэ увидеть его сегодня? Или думал, что всё кончено? Бэкхён пристально смотрит в золотисто-карие глубины, и впервые не сам отводит взгляд. Теряйся, смущайся, мучайся неведением, начинай бояться... Как это приятно! Бэкхён с небывалым восторгом пьёт чужие эмоции, которые сочатся густо, как кровь из рубленой раны, причём делает это так же несдержанно, как недавно виски.

«Не увлекайся».

Чондэ, обаятельный Чондэ, душа компании, выглядит нездоровым, и Миён громко замечает, что они с Бэкхёном поменялись местами. Знала бы, как права, не поверила бы.

Чондэ скован, а вот у Бэкхёна руки развязаны. Камень выдержит многое, это правда, но что бывает, когда камень ударяет о камень?

Приложи необходимую силу, и они начнут крошиться.

Бэкхён сам себя не узнаёт, но внутри него, не физиологически внутри, а по-иному, происходят нехилые такие трансформации, рушатся горы и океаны выходят из берегов, земля и небо меняются местами, а звёзды вспыхивают и гаснут, чтобы в следующий момент оказаться в другом месте. Он неосознанно улыбается, насвистывая себе под нос весёленький попсовый мотивчик, чуть ли не танцует, и ежесекундно продолжает строить себя, будучи в гармонии с тем гранитом, которым инструктированы его обновлённые чувства. Чондэ перед его глазами тускнеет, и Бэкхён удивляется, почему раньше он вызывал у него столько опасений.

Он совсем не страшный.

Он змея, пытающаяся спрятаться в тени валуна.

И когда Чондэ внутренне уже бежит от него, сломя голову (внешне поспешно шагая к своей машине), Бэкхён не отстаёт, догоняет и уверенно обнимает со спины, спрашивает «зачем так быстро?» и откровенно кайфует от искрящего напряжения. Колыбель молний, вот она, на самом деле здесь, в его руках. Очки падают на асфальт, стёкла, кажется, жалобно звенят, но это не имеет никакого значения. Искажающей восприятия обманки больше нет, и Бэкхён, затаив дыхание, загипнотизировано смотрит в змеиные зрачки, утопающие в мглисто серой радужке.

- Ты был прав, - шепчет Бэкхён ему в губы. – Всё, о чём ты говорил – прекрасно.

Он целует, и ревущий внутри него океан заполняет обоих, накрывая чёрной волной.

***

Веки слипшиеся, будто глаза обмазали мёдом. Бэкхён слегка разлепляет их, но свет слепит, и он со стоном переворачивается со спины на бок, притягивает одеяло к лицу. Он помнит диковатую эйфорию, медленный поцелуй и волны темноты, но вот то, что было после, ему неведомо.

- На, держи.

Бэкхён ориентируется на голос Чанёля, привстаёт и наугад тянет руку, принимая кружку кофе. Вот уж воистину божественно пахнущий напиток, особенно сейчас.

- Что произошло? – спрашивает он, на пробу приоткрывая левый глаз.

- Ты сделал с Чондэ то, что он хотел сделать с тобой.

Чанёль бросает ему на колени что-то твёрдое, и теперь уже открываются оба глаза, которые тут же впиваются в тёмно-серый обломок. Бэкхён делает нервный глоток, сжимая кружку. В голове крутится сплошная нецензурщина.

- И что теперь?

- Теперь тебе лучше носить это.

Чанёль осторожно ставит на стол открытый футляр, в котором ждут своего часа очки в тонкой чёрной оправе. Во рту Бэкхёна становится сухо, и кофе тут помочь не в силах.

- Это обязательно? То есть, я...

- Хэй, спокойно. – Чанёль садится рядом и своей большой ладонью накрывает дрогнувшую руку Бэкхёна, предварительно забрав у него кружку и поставив её рядом с футляром. – Просто ты побывал дальше многих, понимаешь? Этого уже не изменить. Тебя не изменить – ты не тот человек, который начал падать на дно. Очки – это предосторожность, чтобы твои глаза, увидевшие то, чего не следовало, подсознательно не смущали других людей. Ты не будешь таким, как Чондэ.

Большой палец поглаживает ладонь, и делается это на автомате, значит, искренне. Бэкхён верит. Но вера не отменяет тревоги.

- Чанёль... И как мне теперь жить? Зная, что существует такое. Эти пласты, о которых ты говорил, отражения, изнанки, химеры и медузы.

В голове плохо укладывается, насколько непостижимой и опасной может быть даже серая обыденность, стоит только пойти дождю. Бэкхёну не страшно, кажется, за последние дни он уже исчерпал лимит страха, просто он плохо понимает, где теперь его место, и есть ли оно вообще.

- Иногда достаточно просто жить, - усмехается Чанёль, но следующие его слова звучат намёком: - я уезжаю завтра рано утром.

Бэкхён фыркает, мол, это не то, что я хотел услышать, где, мать твою, хоть какая-то определённость, но молчит.

Делает выбор.

***

Чанёль специально не распаковывал большую часть коробок: интуиция не обманула его, он и впрямь провёл здесь не слишком много времени. Квартира ему нравится, в ней чарующе гармонично смотрятся оранжевые светильники, а темнота за окном всегда добродушная, этакая тётушка-ведьма. Но он никогда не задерживается на одном месте, значит, пора и честь знать.

Последняя коробка отправляется в фургон, а он встаёт возле подъезда, чтобы подымить напоследок. На улице всё ещё темно – как-никак, пять утра, - и мир спит, по крайней мере, большая его часть, застывшая в спокойствии неведения.

А Бён Бэкхён – не спит.

Он выходит всего лишь с одной сумкой на плече, и Чанёль вопросительно поднимает бровь.

- Оказалось, что мне особо нечего с собой брать. – Бэкхён, будто защищаясь, выпячивает подбородок. – Деньги, одежда да мелочёвка всякая. Надеюсь, в твоём мире для меня найдётся какая-никакая приличная работёнка, чтобы обжиться получше.

Бэкхёну теперь куда угодно можно, он ведь посмотрел в глаза медузы – и выжил. Чанёль только улыбается, одобряя такую решительность.

И кивает на фургон, забирая у него сумку.

- Что ж... Поехали.

Не забудьте оставить свой отзыв: http://ficbook.net/readfic/2775144

Дата добавления: 2015-08-28