КОНТРКУЛЬТУРА— понятие в современной культурологии и социологии; используется для обозначения социокультурных установок, противостоящих фундаментальным принципам, господствующим в конкретной

КОНТРКУЛЬТУРА — понятие в современной культурологии и социологии; используется для обозначения социокультурных установок, противостоящих фундаментальным принципам, господствующим в конкретной культуре, а также отождествляется с молодежной субкультурой 60-х гг., отражающей критическое отношение к современной культуре и отвержение ее как «культуры отцов».

Термин «контркультура» появился в западной литературе в 60-е гг. и отражал либеральную оценку ранних хиппи и битников; принадлежит американскому социологу Т. Роззаку, который попытался объединить различные духовные веяния, направленные против господствующей культуры, в некий относительно целостный феномен — контркультура.

В истории культуры складываются такие ситуации, когда локальные комплексы ценностей начинают претендовать на некую универсальность. Они выходят за рамки собственной культурной среды, возвещают новые ценностные и практические установки для широких социальных общностей. В этом случае это уже не субкультуры, а скорее контркультурные тенденции.

Термин контркультура в контексте современных исканий он обретает глубокий культурфилософский смысл. Культура вовсе не развивается путем простого приращения духовных сокровищ. Если бы процесс культурного творчества шел плавно, без поворотов и мучительных мутаций, человечество располагало бы сегодня разветвленной монокультурой. В Европе, в частности, все еще экспансионистски развертывала бы себя античная культура.

Культурный процесс, как и научный, рождает новые культурные эпохи, отличающиеся друг от друга радикально. В культуре постоянно происходят парадигмальные сдвиги. Эти глубинные преобразования порождает — контркультура.

В истории постоянно меняются социальные реалии, рождаются новые духовные ценности. Распад старых форм жизни и появление новых ценностных мотивов приводят к интенсивному брожению, которое требует своего выражения. Далеко не всегда эти искания рождают новую культуру. Но чтобы возникла принципиально иная эпоха, нужны новые ценностные ориентации, меняющие структуру всей жизни.

Контркультура, в культурфилософском истолковании, постоянно проявляет себя в виде механизма культурных новаций. Она, следовательно, обладает огромным потенциалом обновления. Рождение новых ценностных ориентиров есть провозвестие новой культуры.

Контркультурным значением в современном мире обладают не отдельные феномены, а вся совокупность субкультур. Сохраняя и возобновляя себя, они вместе с тем провоцировали настоящую ценностную революцию. Контркультура, следовательно, есть совокупный эффект поисков нового ценностного ядра современной культуры.

Противостояние господствующей культуре, рождение новых ценностных и практических установок — процесс, постоянно воспроизводящий себя в мировой культуре. Рождение христианства есть по сути своей контркультурный феномен в столкновении нарождающейся христианской Церкви с Римской империей.

История христианства в Европе началась с противостояния господствующей культуре, с провозглашения новых святынь и жизненных установлений. В той же мере отход от христианской культуры предполагает вначале смену ценностных установок. Не только религиозная, но и светская культура, как правило, при своем становлении исповедует отречение от офиц. канонов, идет ли речь о мировоззренческих, этнических или эстетических установках.

Всякая новая культура, культура конкретной эпохи возникает в процессе осознания кризиса предшествующей социокультурной парадигмы. Христианство возникло как разрыв в языческом сознании античности. Контркультурными были движение киников в античности, движение романтиков в конце просветительской эпохи в Европе.

Э. Тирьякян (Канада) еще в сер. 70-х гг. разглядел в контркультурных феноменах мощные катализаторы культурно-исторического процесса. Зарубежные публикации конца 80-начала 90-х гг. свидетельствуют о том, что в современном мире происходит «революция сознания». Она знаменует собой рождение новой культуры. Понимание контркультуры как ядра будущих культурных парадигм становится в западной культурологии традиционным.

Российское общество находится сейчас в процессе контркультурного размежевания. Рождаются новые социокультурные группы, имеющие специфический менталитет, образ жизни, ценностные установки. Несомненно одно: становление новой культуры в нашей стране невозможно без длительной полосы контркультурных феноменов.

МАРГИНАЛЬНОСТЬ КУЛЬТУРНАЯ (от лат. - край) - понятие, характеризующее положение и особенности жизнедеятельности групп и отдельных личностей, чьи установки, ценностные ориентации, модели поведения одновременно соотнесены (реально или в интенции) с различными культурными системами и проистекающими из них требованиями, но ни в одну из которых они не интегрированы полностью.

При культурной плюралистичности современных обществ каждый человек находится в ситуации взаимодействия с различными эталонными культурными системами, включен в различные социальные миры, предъявляющие ему несовпадающие, а нередко и противоречащие друг другу требования. Маргинальность культурная возникает в ситуации (вынужденной или сознательно выбранной личностью) одновременного и однопространственного существования группы или индивида в контексте противоречащих друг другу социокультурных требований. Типичными примерами такого рода могут быть различного рода мигранты (напр., деревенские жители в городе), люди, вступившие в смешанные браки, представители старшего поколения с «молодой душой» и взглядами, женщины-матери с ориентацией на профессиональную карьеру, бисексуалы и т.д.

Маргинальность культурная может характеризовать и статус группы или личности, и их внутренние характеристики, социально-психологические особенности. Социокультурный статус маргинальных субкультур определяется их нахождением на «окраинах» соответствующих культурных систем, частичным пересечением с каждой из них и в этом отношении — лишь частичным признанием со стороны каждой из них. Особой спецификой обладают маргинальные субкультуры, в которых явно выражено присутствие норм и ориентации, отличных от общественно признанных, официально одобренных стандартов, определенная дистанцированность в отношении них, что порождает позицию неприятия, отторжения или же неодобрительной снисходительности со стороны представителей доминирующей культуры (например, положение этнических меньшинств).

Объективными условиями для формирования маргинальности культурной являются процессы трансформации обществ, системы (модернизация, «перестройка» и т.п.), интенсификации социальных перемещений внутри социума, развитие межкультурных взаимодействий. Одним из важнейших факторов возникновения маргинальности культурной являются процессы миграции, изучение которых стало отправной точкой для самой постановки проблемы маргинальности культурной. В частности, понятие «маргинальная личность» было предложено в 20-е гг. Р. Парком для обозначения культурного статуса и самосознания иммигрантов, оказавшихся в ситуации необходимости адаптации к новому для них урбанистическому образу жизни.

Как самостоятельный предмет анализа проблема маргинальности культурной выделяется в 30-е гг. в исследовании Э. Стоунквист, посвященном изучению процесса включения членов «второстепенных», «подчиненных» групп (типичным примером которых были этнические меньшинства) в «доминирующую группу» общества и показавшим, что в результате этого формируются «культурные гибриды», которые объективно оказываются в ситуации периферийности по отношению к обеим культурам — и к доминирующей, в которую они не могут полностью включиться и не принимаются ею до конца, и к своей родной, исходной, отторгающей их как отступников.

Наряду с действием факторов объективного характера, когда определенные группы/личности, помимо своей воли, оказываются в роли маргиналов (обнищавшие, инвалиды, вынужденные эмигранты и пр.), к приобретению маргинальности культурной может вести и целенаправленная активность. Одним из ее оснований является, например, неприятие социально одобряемых целей, идеалов, способов их достижения. Согласно Р. Мертону, к основным типам реакций, ведущих к возникновению субкультур, в т.ч. и маргинальных, могут быть отнесены: инновация (согласие с целями общества, но отрицание социально одобряемых способов их достижения); ритуализм (отрицание целей общества, но согласие использовать социально одобренные средства); ретритизм (одновременное отвержение и целей, и средств общества — бродяги, наркоманы и т.п.); бунт (также тотальное отрицание, но ведущее к формированию новых целей и средств, новой идеологии).

М.к. присуща также людям и группам, которые сознательно принимают для себя различные по характеру культурные традиции, нормы, модели поведения (этнические конфессиональные и пр.) и стремятся следовать им в своей жизни — в ситуации смешанных браков, миссионерства и т.п. Однако носитель маргинальности культурной при выборе одной из ориентации всегда вызывает недовольство или раздражение представителей иной культурной традиции, что является постоянным потенциальным источником личностных проблем и расстройств.

Характерная для М.к. культурная «раздвоенность» личности, «межкультурность» ее ориентации как результат интериоризации разнохарактерных ценностей, норм, стандартов, заимствованных из различных (а нередко и конфликтующих) социокультурных систем, предопределяет сложности процесса культурной самоидентификации. Неоднородность и противоречивость характеристик референтных для инвидида социокультурных групп, утрата целостности самосознания проявляются в возникновении внутреннего дискомфорта и напряжения личности, в соответствующих этому состоянию внешних формах поведения. Это может быть как компенсаторно повышенная активность (нередко в агрессивных формах) с ориентацией на самоутверждение, стремление к обретению значимости в социальных движениях (националистических, классовых, конфессиональных, контркультурных и пр.), так и реакция отрешенности, пассивности, ведущая к утрате индивидом развитых социокультурных связей.

Маргинальность культурная как продукт ценностной и нормативной амбивалентности, ведет к неустойчивости и эклектичности структурных характеристик тех субкультур и отдельных личностей, которые являются ее носителями. В то же время совмещение элементов различных культур (нередко совмещение «несовместимого»), их взаимодействие между собою ведет нередко к возникновению нетривиального и нестандартного в различных видах деятельности, создает богатую палитру для развития новых направлений и идей.

ТОТАЛИТАРНАЯ КУЛЬТУРА — официальная культура тоталитарных режимов, исторически сложившихся в 20-30-е и 40-50-е гг. (.Россия/ СССР, Италия, Германия, Китай, Сев. Корея, Вьетнам; в меньшей степени это относится к странам, где тоталитарный режим носил более умеренные и мягкие по отношению к культурным процессам формы и эволюционировал в сторону размывания тоталитарной специфики — Испания, Португалия, Греция периода «черных полковников», или просуществовал сравнительно недолго, а потому не успел оказать глубокого влияния на культуру, например, в Кампучии). Несмотря на глубокие географические, политические, и этнонациональные различия классических тоталитарных режимов (коммунистический при Сталине, Мао Цзэдуне, Ким Ир Сене; фашистский при Муссолини, нацистский при Гитлере и т.д.), порожденная ими тоталитарная культура принципиально сходна. Тоталитарная культура отличается жесткой управляемостью сверху и опорой на массовый, аффектированный энтузиазм снизу; политико-идеологизированной заданностью, клишированностью форм и апелляцией к простейшим архетипам архаичечского (мифологического) сознания; преданностью (как правило, вынужденной и показной) правящему режиму и его вождям (что сопровождается низкой лестью и дешевой политической конъюнктурой) и в то же время псевдодемократизмом, выражающимся в поэтизации безликого «простого человека» из народа и безудержной апологетике самых народных масс как воплощения вековой мудрости, исторической целеустремленности и внеисторической правоты.

Так как в любом ее историческом, политическом, или национальном варианте преследуется главная цель — консолидация и сплочение нации вокруг властных структур государства, персонифицирующих деспотический, жестокий и беспринципный режим в трех его конститутивных ипостасях (единственная политическая партия, узурпировавшая полноту власти во всевозможных ее аспектах и проявлениях; армия и военно-промышленный комплекс, оказывающиеся в центре всей политической, экономической и духовной жизни страны и безраздельно милитаризирующие ее хозяйство, быт, науку, спорт, личную жизнь ее граждан и т.п.; органы госбезопасности (тайной полиции), монополизировавшие сферу «засекреченной информации» (постоянно расширяющуюся) и потому получающие неограниченные полномочия в отношении сбора и хранения конспиративных сведений во всех областях деятельности, а также контроля за их распространением и возможности давления на все стороны обществ, жизни. Тоталитарная культура держится на пропаганде монополизированной партийной идеологии, военизированном жестоком «порядке» и апологии «силы», а также на преувеличенной роли государственной « тайны », необходимости « охранять » ее от посягательств многочисленных внешних и внутренних « врагов » (государства, нации, народа, политического строя). Особенно эффективно тоталитарная культура выполняет эти функции в чрезвычайных ситуациях, которые сама же она и моделирует, поддерживая напряженную атмосферу «осажденной крепости» в отношениях с внешним, враждебным миром, а внутри страны нагнетая нетерпимость к любой «инаковости» (в поведении, деятельности, мыслях); насаждая среди населения бдительность, подозрительность, «шпиономанию»; постоянно организовывая идеологические кампании по борьбе с явными или потенциальными «врагами» в любой сфере или выдвигая тот или иной эталонный «пример для массового подражания» (энтузиазм в труде, боевая и политическая подготовка, борьба с «врагами» нации или народа, верность вождю и т.п.).

Тоталитарная культура в своей приверженности к мифологическим архетипам консервативна и архаична; ее любимые образы — атлет, борец, вооруженный воин, готовые к преодолению трудностей, выполнению почетного задания или подвига; дородная мать-героиня, воплощающая плодородие земли и продолжение рода; умиротворенный и величественный вождь, снисходящий до общения с простым народом или взирающий на него с высоты; ликующие и воодушевленные массы, объединенные в торжеств, шествии, военном или спортивном параде, в боевом строю или трудовом порыве; семейная идиллия как символ всеобщего счастья и пр. Нагнетание идеологической лжи, помпезности, преувеличенного оптимизма, не только предваряющего будущие проблемы, но и подготавливающие их в сознании людей, культовой идеализации отдельных людей, ситуаций, идеологем требовало от официальной тоталитарной культуры (в ее непосредственно политико-идеологических, литературно-художественных, архитектурных, философских, научных и иных формах) столь же преувеличенного жизнеподобия, показной «правдивости» и самоочевидной наглядности, понятности и доступности для самого непросвещенного, малограмотного, идеологически одурманенного субъекта культуры (каковыми в своем большинстве и были реципиенты тоталитарной культуры), что создавало в результате характерный эффект неразрывной спаянности правды и лжи в искусстве и пропаганде, в философии и науке, в повседневной жизни и политических доктринах.

Фотографическая конкретность одушевлялась религиозным пафосом, эмпирические данные естественных наук дополнялись философско-идеологизированной их интерпретацией, политические акции наполнялись нарочитой эстетизацией (театрализацией, декламацией, броским украшательством, яркой зрелищностью); настоящее проецировалось в сияющее будущее и подкреплялось величественными аналогиями в героическом прошлом и тем самым мифологизировалось в качестве живой вечности «тысячелетнего государства» и его создателя, хранителя и защитника — народа. В зримых чертах повседневности проступали контуры обещанного всеобщего рая, начинающего как будто реализовываться; должное заслоняло в сознании сущее. Фактически в тоталитарной культуре художественно-идеологический проект замещал реальность, и действительность превращалась в огромное, безграничное во времени и пространстве «произведение искусства», создаваемое народом по манию политического демиурга мира, во всенародное эстетико-политическое действо, уходящее своими корнями в мифологические глубины истории, а своей вершиной уносящееся в необозримые дали утопии.

«Всеединство», небывалая целостность и непротиворечивость общества и его культуры достигались при тоталитаризме за счет включения и нагнетания до небывалого размаха социокультурного механизма селекции, отстающего, изгоняющего, а подчас и обрекающего на уничтожение всего того, что противоречит художественно-политическому проекту идеального государства, мешает его функционированию, препятствует его неограниченно росту и величию. Отсюда неизбежность насилия как «повивальной бабки истории» (Маркс), классовой или национальной борьбы, террористических акций «устрашения», «возмездия», идеологических и политических кампаний против «инакомыслящих» всех направлений и видов как инструментов «переделки» общества, волевой «перековки» человека из «старого» в «нового», создание принципиально «новых», небывалых ранее явлений культуры (филоссофии, литературы, искусства, архитектуры, науки, техники, общественного сознания и поведения и т.п.). Во всех этих и подобных «преобразовательных» процессах культуре отводилась роль «придатка политики», «служанки» режима и эта подсобная, вспомогательная роль культуры в достижении политических, экономических, военных или воспитательных целей не только идеологически обосновывалась, но и всячески стимулировалась методом «кнута и пряника».

В результате интеллигенция, деятели культуры, ученые и инженеры в тоталитарном государстве сами становились объектом целенаправленной селекции (наряду с партийно-государственной элитой отобранных и политически благонадежных ученых, художников, мыслителей формировалась когорта «отверженных», национальных «изгоев» — вредителей, пособников иностранных спецслужб, антинародных «декадентов и формалистов», врагов или идейно незрелых, вольно или невольно заблуждающихся, а потому требующих насильственного «исправления» и «перевоспитания»). В своем социокультурном «отборе» власти ориентировались не только на соблюдение неких политико-идеологизированных догм и шаблонов (вроде «партийности» и «народности», «идейности» и «правдивости», «нужности» или «понятности»), но и апеллировали к «здравому смыслу», «обыденному сознанию», к обществ, мнению «простого народа», рекрутируя из серой, необразованной массы готовых «критиков» современной им философии, науки, литературы и искусства, обличителей заблуждающихся «мастеров культуры», носителей исторической правды и т.п. «Верх» и «низ» в культуре менялись местами: народные массы «поучали» и «просвещали» деятелей культуры, последние смиренно «учились» у народа; тоталитарная власть мотивировала свои решения и вкусы народными интересами и требованиями, симулируя свое «служение народу», народ же фактически становился пассивным материалом партийно-государственного строительства, из которого можно было, казалось, «лепить» любые фигуры в замысленном культурном проекте, «отсекая» лишнее и ненужное.

Именно те компоненты культуры и те культурные деятели, которые определялись тоталитарными режимами как «лишние» и «ненужные» «вредные» или «опасные», в конечном счете становились носителями антитоталитарных тенденций в истории культуры и способствовали внутреннему распаду и кризису тоталитаризма. Так рождались антифашизм или антисоветизм, развивавшиеся и в условиях эмиграции, за пределами тоталитарных государств, вынуждавших оппозиционные силы выехать за границу, внутри страны — в качестве диссидентского или иного обществ, движения, принимавшего политические и культурные формы сопротивления тоталитаризму. Т. и Г. Манны, Брехт, Ясперс и Фромм в Германии; Гpoccмaн, Шаламов, А. Сахаров, Солженицын в России — таковы лишь некоторые характерные примеры культурного противостояния тоталитарной системе. Борьба прототалитарных и антитоталитарных сил в той или иной нац. культуре становилась магистральным направлением социокультурной борьбы 20 в. в масштабах не только той или иной страны, подавленной тоталитарным режимом, но и всего мира. Поэтому поражение прототалитарных сил в этой всемирно-исторической борьбе оказывается — рано или поздно – неизбежным.

Все тоталитарные режимы — правого (фашистского) и левого (коммунистического) толка во многих отношениях почти неотличимо походят друг на друга и взаимно обучаются приемам и методам «культурной работы» (в декретировании культурных инноваций, управлении культурными учреждениями, манипулировании сознанием, организации культурно-идеологических кампаний и т.д.). Этим объясняется типологическое сходство всех явлений и процессов в культуре тоталитарного общества, где бы и когда бы оно ни возникало (в философии и науке, архитектуре и массовых зрелищах, литре и искусстве, идеологии и культурной политике). Типологическое сходство характеризует все варианты тоталитарной культуры не только в фазе «расцвета» тоталитаризма, но и в его истоках, и в его крушении. Тоталитарная культура черпает свои идеи и образы, культурфилософские теории и модели в культурных процессах недавнего или отдаленного прошлого, нередко принципиально далеких от тоталитаризма и непосредственно его не приближавших.

Особое внимание следует уделить социокультурному генезису российско-советского тоталитаризма. Помимо его непосредственных теоретиков-основоположников — Ленина, А. Богданова (создателя теории «пролетарской культуры»), Троцкого, Бухарина, Луначарского, Сталина, различно обосновывавших идеи социалистической «культурной революции» и новой — социалистической — культуры, идеи революционного преобразования мира по «законам красоты» и высшей духовности вынашивали русские символисты, идеи революционного разрушения старого мира и культуры прошлого несли русские футуристы; свою лепту в концепцию революционного обновления России внесли бывшие «легальные марксисты», а позднее авторы сборника «Вехи», — П. Струве, Бердяев, Булгаков, Франк, А. Изгоев, а также другие русские либералы, не принимавшие буржуазную цивилизацию Запада и вслед за Герценом и русскими народниками искавшими для России особый, некапиталистический путь.

Особенно велика роль в формировании прототалитарных концепций национально-исторического развития трех великих русских мыслителей второй половины 19 в. - Вл. Соловьева, К. Леонтьева и Н. Данилевского. Первому из них, Вл. Соловьеву, принадлежит основополагающая идея «всеединства», легшая в основание тоталитарная культура и оправдавшая ее селекционный характер. Ко второму, Леонтьеву, относится авторство концепции, оправдывающей «деспотизм внутренней идеи» в общественной, государственной и культурной жизни; объясняющей государство как «машину», «частями», «колесами» и «винтами» которой являются отдельные человеческие особи; восхваляющей «эпохи цветущей сложности», в которые обостряются до предела социальные и культурные противоречия, общественное неравенство, укрепляется единоличная тирании, власть и появляются «гениальные демагоги». Третий, Данилевский, доказывал универсальность и исключительность славянско-русского культурно-исторического типа как «непоколебимо-устойчивого» (в котором синтезируются деятельность религиозная, культурная, политическая и общественно-экономическая как органичное взаимосвязанное целое), базовым компонентом которого оказывается «политическое могущество», обеспечивающее самобытность нации и требующее принесения других компонентов «в жертву государству», «закрепощения всех сил народных исключительно политическим целям», ведения народа «от племенной воли к гражданской свободе путем политической дисциплины». Все три взаимополемические точки зрения обосновывают идеократический характер идеального государства, создание которого возможно и необходимо в России, ибо подготовлено всей предшествующей русской социальной и культурной историей.

Н. Бердяев в своих работах «Истоки и смысл русского коммунизма» и «Русская идея» шел в осмыслении генезиса отечественного тоталитаризма еще дальше: он усматривал среди оснований тоталитарной культуры традиции русского деспотического государства, восходящие к московским государям 16 в. и Петру Великому; изначальный синкретизм национального миросозерцания, сохраняющего целостность и неразделимость («тоталитарность») всех аспектов картины мира в религиозной идее; коллективизм и общежительность («коммюнотарность») русского народа, выделяющие его среди других народов, преодолевших рецидивы общинного образа жизни; наконец, русскую мессианскую идею, принимающую различные исторические формы («Москва — Третий Рим», «Москва — Третий Интернационал»). Т.о., получалось, что тоталитарная культура («русский коммунизм») фактически имманентна русской социокультурной истории и органически соответствует самому менталитету русского народа, т.е. составляет метафизический фундамент русской истории, обусловливающий «судьбу России» в прошлом и будущем. Несмотря на чрезмерную абсолютизацию общей логики исторического развития «русский коммунизма» у Бердяева, в его концепции коммунистической «запрограммированности» русской истории (или, по-другому, «предрасположенности» русской истории к коммунизму) есть глубокий культурфилософский смысл. По аналогии с концепцией тоталитарной культуры в России Бердяева можно предполагать, что у итальянского фашизма и немецкого нацизма, у китайского и корейского коммунизма есть свои культурно-исторические предпосылки и закономерности, обусловившие сначала формирование и затем — рано или поздно — раз рушение и распад тоталитарной культуры.

Исследование феномена тоталитаризма как типа цивилизации, возникшего в 20 в., началось в кон. 30-х гг. (под впечатлением успехов гитлеровской Германии и сталинского СССР в государственном строительстве и идеологическом манипулировании, а также в результате политики государственного террора, ставшей «стержнем» всей общественно-политической жизни в этих странах) и впоследствии возобновилось после окончания Второй мировой войны, когда националистский режим в Германии пал, а коммунистический режим в Советском Союзе укрепился и распространился на Восточную Европу и Дальний Восток. Ставшие классическими труды по тоталитаризму в его «каноническом варианте» — Х. Арендт, К. Фридриха и 3. Бжезинского, Р. Арона, В. Гуриана и др. – делали преимущественный акцент на социально-политическую и политико-идеологическую стороны тоталитарных режимов. Однако все перечисленные и другие исследователи тоталитаризма оказались неспособными объяснить предпосылки и причины возникновения и распада, краха тоталитарных режимов, сохранение их «следов» и трудно изживаемые последствия в культуре, общественном сознании и структурах поведения. Речь идет, т.о., о типологических, парадигмальных характеристиках тоталитарной культуры, объясняющих генезис тоталитаризма и функции тоталитарных режимов гораздо отчетливее и глубже, нежели социально-политические атрибуты тоталитаризма — генезис и тенденции ценностно-смысловой эволюции тоталитарной культуры.

В современных исследованиях тоталитарной культуры (а через нее и тоталитаризма) ведущее место занимает изучение мировоззренческих, мнимо-, псевдо- и квазирелигиозных мотивов и их комбинаций в культуре, влияющих на становление и динамику обществ, (в т.ч. массовых) ментальностей и настроений, лежащих в основании соответствующих типов культур и происходящих с ними исторических и функциональных изменений. В этом отношении симптоматично выдвижение на первый план исследований тоталитаризма концепции «политических (светских, секулярных) религий», составляющих смысловой «стержень» тоталитарной культуры (для которой характерны культ политической власти, некритическое восприятие политических мифов и идеологем, религиоподобное сознание и поведение масс и т.п.), генезиса и эволюции политических утопий в 20 в., а также механизмов политической инструментализации религии и религиозной легитимации политической власти. Именно в таком ключе развиваются современные исследования тоталитарной культуры на Западе и в России, толчком для которых послужили «бархатные революции» в странах Восточной Европы, крушение советского коммунистического режима и последующий распад СССР. Среди основоположников концепции «политических религий» следует назвать Р. Гвардини и Э. Фёегелина, идеи которых сегодня разрабатывают X. Майер, X. Линц, К. Баллестрем, X. Моммзен, У. Матц и др. В русле отечественной культурфилософской традиции феномен «светской религиозности» (объясняющий генезис тоталитарной культуры) исследовали — вслед за Н.А. Бердяевым — Ю.Ф. Карякин, А. Мень, Э.Я. Баталов, Ю.Н. Давыдов, З.И. Файнбург, В.А. Чаликова и др. Несомненно, что дальнейшее изучение тоталитарной культуры возможно лишь как междисциплинарное исследование — на стыке культурологии, политологии, социологии, философии и религиоведения.

ЭЛИТАРНАЯ КУЛЬТУРА (от франц. elite - отборное, выбранное лучшее) — субкультура привилегированных групп общества, характеризующаяся принципиальной закрытостью, духовным аристократизмом и ценностно-смысловой самодостаточностью. Апеллируя к избранному меньшинству своих субъектов, как правило, являющихся одновременно ее творцами и адресатами (во всяком случае круг тех и других почти совпадает), элитарная культура сознательно и последовательно противостоит культуре большинства, или массовой культуре в широком смысле (во всех ее исторических и типологических разновидностях — фольклору, народной культуре, официальной культуре того или иного сословия или класса, государства в целом, культурной индустрии технократического общества 20 в. ит.п.). Более того, элитарная культура нуждается в постоянном контексте массовой культуры, поскольку основывается на механизме отталкивания от ценностей и норм, принятых в массовой культуре, на разрушении сложившихся стереотипов и шаблонов масскульта (включая их пародирование, осмеяние, иронию, гротеск, полемику, критику, опровержение), на демонстративной самоизоляции в целом национальной культуры. В этом отношении элитарная культура — характерно маргинальный феномен в рамках любого исторического или национального типа культуры и всегда – вторична, производна по отношению к культуре большинства. Особенно остро стоит проблема элитарной культуры в обществах, где антиномия массовой культуры и элитарной культуры практически исчерпывает все многообразие проявлений национальной культуры как целого и где не сложилась медиативная («срединная») область общенациональной культуры, составляющая ее основной корпус и в равной мере противостоящая поляризованным массовой и элитарной культурам как ценностно-смысловым крайностям. Это характерно, в частности, для культур, обладающих бинарной структурой и склонных к инверсионным формам исторического развития (русской и типологически ей близкие культуры).

Различаются политические и культурные элиты; первые, называемые также «правящими», «властными», сегодня, благодаря трудам В. Парето, Г. Моска, Р. Михельса, Ч.Р. Миллса, Р. Милибанда, Дж. Скотта, Дж. Перри, Д. Белла и др. социологов и политологов, достаточно подробно и глубоко изучены. Гораздо менее исследованы элиты культурные — страты, объединенные не экономическими, социальными, политическими и собственно властными интересами и целями, но идейными принципами, духовными ценностями, социокультурными нормами и т.п. Связанные в принципе сходными (изоморфными) механизмами селекции, статусного потребления, престижа, элиты политические и культурные тем не менее не совпадают между собой и лишь иногда вступают во временные альянсы, оказывающиеся крайне неустойчивыми и хрупкими. Достаточно вспомнить духовные драмы Сократа, осужденного на смерть своими согражданами, и Платона, разочаровавшегося в сиракузском тиране Дионисии (Старшем), который взялся реализовать на практике платоновскую утопию «Государства», Пушкина, отказывавшегося «служить царю, служить народу» и тем самым признавшего неизбежность своего творческого одиночества, хотя в своем роде и царственного («Ты царь: живи один»), и Л. Толстого, стремившегося вопреки своему происхождению и положению выразить «идею народную» средствами своего высокого и уникального искусства слова, европейской образованности, изощренной авторской философии и религии. Стоит упомянуть здесь недолгий расцвет наук и искусств при дворе Лоренцо Великолепного; опыт высочайшего покровительства Людовика XIV музам , давший миру образцы западно-европейского классицизма; краткий период сотрудничества просвещенного дворянства и дворянской бюрократии в царствование Екатерины II; недолговечный союз дореволюционной русской интеллигенции с большевистской властью в 20-е гг. и т.п., чтобы утверждать разнонаправленный и во многом обоюдооисключающий характер взаимодействующих политических и культурных элит, которые замыкают собой соответственно социально-смысловые и культурно-смысловые структуры общества и сосуществуют во времени и пространстве. Это означает что элитарная культура не является порождением и продуктом политических элит (как это нередко утверждалось в марксистских исследованиях) и не носит классово-партийного характера, а во многих случаях складывается в борьбе с политическими элитами за свою независимость и свободу. Напротив, логично допустить, что именно культурные элиты способствуют формированию политических элит (структурно изоморфных элитам культурным) в более узкой сфере социально-политических, государственных и властных отношений как свой частный случай, обособленный и отчужденный от целого элитарной культуры.

В отличие от политических элит, элиты духовные, творческие вырабатывают собственные, принципиально новые механизмы саморегуляции и ценностно-смысловые критерии деятельностного избранничества, выходящие за рамки собственно социальных и политических требований, а нередко сопровождаемые демонстративным уходом от политики и социальных институтов и смысловым противостоянием этим явлениям как внекультурным (неэстетическим, безнравственным, бездуховным, в интеллектуальном отношении бедным и пошлым). В элитарной культуре сознательно ограничивается круг ценностей, признаваемых истинными и «высокими», и ужесточается система норм, принимаемых данной стратой в качестве обязательных и неукоснительных в сообществе «посвященных». Количественное сужение элиты и ее духовное сплочение неизбежно сопровождается ее качественным ростом (в интеллектуальном, эстетическом, религиозном, этическом и иных отношениях), а значит, индивидуализацией норм, ценностей, оценочных критериев деятельности, нередко принципов и форм поведения членов элитарного сообщества, становящихся тем самым уникальными.

Собственно ради этого круг норм и ценностей элитарной культуры становится подчеркнуто высоким, инновативным, что может быть достигнуто различными средствами: 1) освоение новых социальных и мысленных реалий как культурных феноменов или, напротив, неприятие любого нового и «охранение» узкого круга консервативных ценностей и норм; 2) включение своего предмета в неожиданный ценностно-смысловой контекст, что придает его интерпретации неповторимый и даже исключит, смысл; 3) создание новой, нарочито усложненной культурной семантики (метафорической, ассоциативной, аллюзивной, символической и метасимволической), требующей от адресата специальной подготовки и необъятного культурного кругозора 4) выработка особого культурного языка (кода), доступного лишь узкому кругу ценителей и призванного затруднить коммуникацию, воздвигнуть непреодолимые (или максимально сложные для преодоления смысловые преграды профанному мышлению, оказывающемуся в принципе неспособным адекватно осмыслить новшества элитарной культуры, «расшифровать» ее смыслы; 5) использование нарочито субъективной, индивидуально-творческой, «остраняющей» интерпретации обычного и привычного, что приближает культурное освоение реальности субъектом к мысленному (подчас художественному) эксперименту над нею и в пределе замещает отражение действительности в элитарной культуре ее преобразованием, подражание — деформацией, проникновение в смысл — домысливанием и переосмысливанием данности. Благодаря своей смысловой и функциональной «закрытости», «узости», обособленности от целого национальной культуры, элитарная культура превращается нередко в разновидность (или подобие) тайного, сакрального, эзотерического знания, табуированного для остальной массы, а ее носители превращаются в своего рода «жрецов» этого знания, избранников богов, «служителей муз», «хранителей тайны и веры», что часто обыгрывается и поэтизируется в элитарной культуре.

История, происхождение элитарной культуры именно таково: уже в первобытном социуме жрецы, волхвы, колдуны, племенные вожди становятся привилегированными обладателями особых знаний, которые не могут и не должны предназначаться для всеобщего, массового пользования. Впоследствии подобного рода отношения между элитарной культурой и культурой массовой в той или иной форме, в частности секулярной, неоднократно воспроизводились (в различных религиозных конфессиях и особенно сектах, в монашеских и духовно-рыцарских орденах, масонских ложах, в ремесленных цехах, культивировавших проф. мастерство, в религиозно-философских собраниях, в литературно-художественных и интеллектуальных кружках, складывающихся вокруг харизматического лидера, ученых сообществах и научных школах, в политических объединениях и партиях, — в том числе особенно тех, что работали конспиративно, заговорщицки, в условиях подполья и т.д.). В конечном счете формировавшаяся таким образом элитарность знаний, навыков, ценностей, норм, принципов, традиций была залогом утонченного профессионализма и глубокой предметной специализированности, без которых в культуре невозможны исторический прогресс, постулат, ценностно-смысловой рост, содержательное обогащение и накопление формального совершенства, — любая ценностно-смысловая иерархия.

Элитарная культура выступает как инициативное и продуктивное начало в любой культуре, выполняя преимущественно творческую функцию в ней; в то время как массовая культура шаблонизирует, рутинизирует, профанирует достижения элитарной культуры, адаптируя их к восприятию и потреблению социокультурным большинством общества. В свою очередь, элитарная культура постоянно высмеивает или обличает массовую культуру, пародирует ее или гротескно деформирует, представляя мир массового общества и его культуры страшным и уродливым, агрессивным и жестоким; в этом контексте судьбы представителей элитарной культуры рисуются трагическими, ущемленными, сломанными (романтические и постромантические концепции «гения и толпы»; «творческого безумия», или «священной болезни», и обыденного «здравого смысла»; вдохновенного «опьянения», в т.ч. наркотического, и пошлой «трезвости»; «праздника жизни» и скучной повседневности).

Теория и практика элитарной культуры расцветает особенно продуктивно и плодотворно на «сломе» культурных эпох, при смене культурно-исторических парадигм, своеобразно выражая кризисные состояния культуры, неустойчивый баланс между «старым» и «новым». Сами представители Э.к. осознавали свою миссию в культуре как «застрельщики нового», как опережающие свое время, как творцы, не понятые своими современниками (таковы, к примеру, в своем большинстве романтики, модернисты, символисты, культурные деятели авангарда и профессиональные революционеры осуществлявшие культурную революцию). Сюда же относятся «начинатели» масштабных традиций и создатели парадигм «большого стиля» (Шекспир, Гёте, Шиллер, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Горький, Кафка и т.п.). Эта точка зрения во многом справедливая, не была, впрочем, единственно возможной. Так, на почве русской культуры (где общественное отношение к элитарной культуре было в большинстве случаев настороженным или даже неприязненным, что не способствовало даже относительному распространению элитарной культуры по сравнению с Западной Европой) родились концепции, трактующие элитарную культуру как консервативный уход от социальной действительности и ее злободневных проблем в мир идеализированной эстетики («чистое искусство», или «искусство для искусства»), религиозных и мифологических фантазий, социально-политических утопий, философского идеализма и т.п. (поздний Белинский, Чернышевский, Добролюбов, М. Антонович, Н. Михайловский, В. Стасов, П. Ткачев и другие радикально-демократические мыслители). В этой же традиции Писарев и Плеханов, а также стоявший несколько особняком Ап. Григорьев трактовали элитарную культуру (в том числе «искусство для искусства») как демонстративную форму неприятия социально-политической действительности, как выражение скрытого, пассивного протеста против нее, как отказ участвовать в общественной борьбе своего времени, усматривая в этом и характерный исторический симптом (углубляющийся кризис), и выраженную неполноценность самой элитарной культуры (отсутствие широты и исторической дальновидности, обществ, слабость и бессилие воздействовать на ход истории и жизнедеятельность масс).

Теоретики элитарной культуры — Платон и Августин, Шопенгауэр и Ницше, Вл. Соловьев и Леонтьев, Бердяев и А.Белый, Ортега-и-Гассет и Беньямин, Гуссерль и Хайдеггер, Манхейм и Эллюль — различно варьировали тезис враждебности демократизации и омассовления культуры ее качественному уровню, ее содержательности и формальному совершенству, творческому поиску и интеллектуальной, эстетической, религиозной и иной новизне, о неизбежно сопровождающей массовую культуру шаблонности и тривиальности (идей, образов, теорий, сюжетов), бездуховности, об ущемлении творческой личности и подавлении ее свободы в условиях массового общества и механическом тиражирования духовных ценностей, расширения индустриального производства культуры. Эта тенденция — углубления противоречий между элитарной культурой и массовой — небывало усилилась в 20 в. и инспирировала множество острых и драматических коллизий (ср., например, романы: «У Джойса, «В поисках утраченного времени» Пруста, «Степной волк «Игра в бисер» Гессе, «Волшебная гора» и «Доктор Фаустус» Т. Манна, «Мы» Замятина, «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Котлован» и «Чевенгур» Платонова, «Пирамида» Л. Леонова и др.). Одновременно в истории культуры 20 в. немало примеров ярко иллюстрирующих парадоксальную диалектику элитарной культуры и массовой: их взаимопереход и взаимопревращения, взаимовлияния и самоотрицание каждой из них.

Так, например, творческие искания различных представителей культуры модерна (символистов и импрессионистов, экспрессионистов и футуристов, сюрреалистов и дадаистов и т.п.) — и художников, и теоретиков направлений, и философов, и публицистов — были направлены на создание уникальных образцов и целых систем элитарной культуры. Многие формальные изыски носили экспериментальный характер; теоретические манифесты и декларации обосновывали право художника и мыслителя на творческую непонятость, отделенность от массы, ее вкусов и потребностей, на самоценное бытие «культуры для культуры». Однако по мере того, как в расширяющееся поле деятельности модернистов попадали предметы повседневности, житейские ситуации, формы обыденного мышления, структуры общепринятого поведения, текущие исторические события и т.п. (пусть и со знаком «минус», как «минус-прием»), модернизмначинал — невольно, а затем и сознательно — апеллировать к массе и массовому сознанию. Эпатаж и ерничество, гротеск и обличение обывателя, буффонада и фарс — это такие же законные жанры, стилевые приемы и выразительные средства массовой культуры, как и обыгрывание штампов и стереотипов массового сознания, плакат и агитка, балаган и частушка, декламация и риторика. Стилизация или пародирование банальности почти неотличимы от стилизуемого и парадируемого (за исключением иронической авторской дистанции и общего смыслового контекста, остающихся практически неуловимыми для массового восприятия); зато узнаваемость и привычность пошлости делает ее критику — высокоинтеллектуальную, тонкую, эстетизированную — мало понятной и эффективной для основной массы реципиентов (которые не способны отличить насмешку над низкопробным вкусом от потакания ему). В результате одно и то же произведение культуры обретает двойную жизнь с различными смысловым наполнением и противоположным идейным пафосом: одной стороной оно оказывается обращено к элитарной культуре, другой — к массовой культуре. Таковы многие произведения Чехова и Горького, Малера и Стравинского, Модильяни и Пикассо, Л. Андреева и Верхарна, Маяковского и Элюара, Мейерхольда и Шостаковича, Есенина и Хармса, Брехта и Феллини, Бродского и Войновича. Особенно противоречива контаминация элитарной культуры и массовой культуры в культуре постмодерна; например, в таком раннем феномене постмодернизма, как поп-арт, происходит элитаризация массовой культуры и одновременно — омассовление элитарности, что дало основание классику современного постмодерна У. Эко охарактеризовать поп-арт как «низкобровую высокобровость», или, наоборот, как «высокобровую низкобровость» (по-англ.: Lowbrow Highbrow, or Highbrow Lowbrow).

He меньше парадоксов возникает при осмыслении генезиса тоталитарнойкультуры, которая, по определению, является культурой массовой и культурой масс. Однако по своему происхождению тоталитарная куль тура коренится именно в элитарной культуре.: так, Ницше, Шпенглер, Вейнингер Зомбарт, Юнгер, К. Шмитт и др. философы и социально-политические мыслители, предвосхитившие и приблизившие к реальной власти германский нацизм принадлежали безусловно к элитарной культуре и были в ряде случаев превратно и искаженно поняты своими практическими интерпретаторами, примитивизированы, упрощены до жесткой схемы и незамысловатой демагогии. Аналогичным образом обстоит и с коммунистическим тоталитаризмом: и основоположники марксизма — Маркс и Энгельс, и Плеханов, и сам Ленин, и Троцкий Бухарин — все они были, по-своему, «высоколобыми» интеллектуалами и представляли весьма узкий круг радикально настроенной интеллигенции. Более того, идеологическая атмосфера социал-демократических, социалистических, марксистских кружков, затем строго законспирированных партийных ячеек строилась в полном соответствии с принципами Э.к. (только распространенными на политическую и познавательную культуру), а принцип партийности предполагал не просто избирательность, но и довольно строгий отбор ценностей, норм, принципов, концепций, типов поведения и пр. Собственно, сам механизм селекции(по расовому и национальному признаку или по классово-политическому), лежащий в основании тоталитаризма как социокультурной системы, рожден элитарной культурой в ее недрах, ее представителями, а позднее лишь экстраполирован на массовое общество, в котором все, признаваемое целесообразным, воспроизводится и нагнетается, а опасное для его самосохранения и развития, — запрещается и изымается (в том числе средствами насилия). Т.о., тоталитарная культура первоначально возникает из атмосферы и стиля, из норм и ценностей элитарного кружка, универсализируется в качестве некоей панацеи, а затем насильственно навязывается обществу в целом как идеальная модель и практически внедряется в массовое сознание и общественную деятельность любыми, в том числе внекультурными, средствами.

В условиях посттоталитарного развития, а также в контексте западной демократии феномены тоталитарной культуры (эмблемы и символы, идеи и образы, концепции и стиль социалистического реализма), будучи представлены в культурно-плюралистическом контексте и дистанцированы современной рефлексией — чисто интеллектуальной или эстетической, — начинают функционировать как экзотические компоненты элитарной культуры и воспринимаются поколением, знакомым с тоталитаризмом лишь по фотографиям и анекдотам, «остранненно», гротескно, ассоциативно. Компоненты массовой культуры, включенные в контекст элитарной культуры, выступают как элементы элитарной культуры; в то время как компоненты элитарной культуры, вписанные в контекст культуры массовой, становятся составляющими масскульта. В культурной парадигме постмодерна компоненты элитарной культуры и массовой культуры используются в равной мере как амбивалентный игровой материал, а смысловая граница между массовой и элитарной культурой оказывается принципиально размытой или снятой; в этом случае различение элитарной культуры и культуры массовой практически утрачивает смысл (сохраняя для потенциального реципиента лишь аллюзивное значение культурно-генетического контекста).

МАССОВАЯ КУЛЬТУРА — своеобразный феномен социальной дифференциации современной культуры. Хотя функциональные и формальные аналоги явлений М.к. встречаются в истории, начиная с древнейших цивилизаций, подлинная М.к. зарождается только в Новое время в ходе процессов индустриализации и урбанизации, трансформации сословных обществ в национальные, становления всеобщей грамотности населения, деградации многих форм традиционной обыденной культуры доиндустриального типа, развития технических средств тиражирования и трансляции информации и т.п. Особое место в жизни современных сообществ М.к. заняла в результате процессов социокультурной модернизации вт. пол. 20 в. и перехода от индустриального к постиндустриальному (информ.) этапу технологического развития.

Если в традиционых сооб-вах задачи общей инкультурации личности человека решались преимущественно средствами персонализированной трансляции норм мировоззрения и поведения от обучающего к обучаемому, причем в содержании транслируемого знания особое место занимал личный жизненный опыт воспитателя, то на стадии сложения национальных культур возникает необходимость в радикальной институционализаиии и универсализации содержания транслируемого социального опыта, ценностных ориентаций, паттернов сознания и поведения в нац. масштабе, в формировании соответствующих общенациональных (а позднее и транснациональных) норм и стандартов социальной и культурной адекватности человека, инициировании его потребит, спроса на стандартизированные формы социальных благ и атрибутов престижности, в повышении эффективности работы механизмов социальной регуляции посредством управления интересами и предпочтениями людей в масштабе социальных страт и целых наций и т.п. Это в свою очередь потребовало создания канала трансляции социально значимой информации максимально широким слоям населения, смысловой адаптации и «перевода» этой информации с языка специализированных областей познания и социокультурной практики на языки обыденного понимания неподготовленных к тому людей, а также манипулирования сознанием массового потребителя в интересах «производителя» этой информации. Реализатором такого рода задач и стала М.к.

Среди основных направлений и проявлений современной М.к. можно выделить следующие:

—индустрия «субкультуры детства» (детская лит-ра и искусство, промышленно производимые игрушки и игры, детские клубы и лагеря, военизированные и др. организации, технологии коллективного воспитания и т.п.), преследующая цели явной или закамуфлированной универсализации воспитания детей, внедрения в их сознание стандартизированных норм и паттернов личностной культуры, идеологически ориентированных миропредставлений, закладывающих основы базовых ценностных установок, официально пропагандируемых в данном сообществе;

— массовая общеобразовательная школа, тесно коррелирующая с целевыми установками «субкультуры детства», приобщающая учащихся к основам научных знаний, философских и религиозных представлений об окружающем мире, к историческому социокультурному опыту коллективной жизнедеятельности людей, стандартизирующая все эти знания и представления на основе типовых программ и редуцирующая их к упрощенным формам детского сознания и понимания;

— средства массовой информации, транслирующие населению текущую актуальную информацию, «растолковывающие» рядовому человеку смысл происходящих событий, суждений и поступков деятелей из специализированных сфер обществ, практики и интерпретирующие эту информацию в русле и ракурсе, соответствующем интересам ангажирующего данное СМИ «заказчика», т.е. фактически формирующие обществ, мнение по тем или иным проблемам в интересах данного «заказчика»;

— система национальной (гос.) идеологии и пропаганды, «патриотического» воспитания граждан и пр., контролирующая и формирующая политико-идеологизированные ориентации населения, манипулирующая его сознанием в интересах правящих элит, обеспечивающая полит, благонадежность и желательное электоральное поведение людей, «мобилизационную» готовность об-ва и т.п.;

— массовая социальная мифология (национал-шовинизм и истеричный «патриотизм», социальная демагогия, квазирелигиозные и паранаучные учения, кумиромания и пр.), упрощающая сложную систему ценностных ориентаиий человека и многообразие оттенков мироощущений до элементарных оппозиций («наши — не наши»), замещающая анализ сложных многофакторных причинно-следственных связей между явлениями и событиями апелляцией к простым и, как правило, фантастическим объяснениям («мировой заговор», «поиски инопланетян» и т.п.), что в конечном счете освобождает людей, не склонных к сложным интеллектуальным рефлексиям, от усилий по рациональному постижению волнующих проблем, дает выход эмоциям в их наиболее инфантильном проявлении;

— массовые политические движения (политико-идеологизированные партийные и молодежные организации, массовые политические манифестации, демонстрации, пропагандистские компании и пр.), инициируемые правящими или оппозиционными элитами с целью вовлечения в массовые политические акции широких слоев населения, в большинстве своем весьма далеких от политики и интересов элит, мало понимающих смысл предлагаемых им политических программ, на поддежку к-рых их мобилизуют методом нагнетания коллективного политического или националистического психоза;

— система организации и стимулирования массового потребительского спроса (реклама, мода, секс-индустрия и иные формы провоцирования потребительского ажиотажа вокруг вещей, идей, услуг и пр.), формирующая в общественном сознании стандарты престижных интересов и потребностей, образа и стиля жизни, имитирующая в массовых и доступных по цене моделях формы «элитных» образцов, управляющих спросом рядового потребителя на предметы потребления и модели поведения, превращающая процесс безостановочного потребления различных социальных благ в самоцель существования;

— индустрия формирования имиджа и «улучшения» физических данных индивида (массовое физкультурное движение, культуризм, аэробика, спортивный туризм, индустрия услуг по физической реабилитации, сфера мед. услуг и фармацевтических средств изменения внешности, пола и т.п), являющаяся специфической областью общей индустрии услуг, стандартизирующая физические данные человека в соответствии с актуальной модой на имидж, тендерный спрос и пр. или на основании идеологических установок властей на формирование нации потенциальных воинов с должной спортивно-физической подготовленностью;

— индустрия досуга, включающая в себя массовую художественную культуру (приключенческая, фантастическая. и «бульварная» литература, аналогичные «развлекательные» жанры кино, карикатура и комиксы в изобразительном искусстве, оперетта, эстрадная, рок- и поп-музыка, эстрадная хореография и сценография, конферанс и прочие «разговорные» жанры эстрады, синтетические виды шоу-индустрии, художественный кич, идеологически ангажированные и политико-агитационные произведения в любых видах искусства и т.п.), массовые постановочно-зрелищные представления, цирк, стриптиз и иные виды эротического шоу, индустрия курортных и «культурно»-туристических услуг, профессиональный. спорт (как зрелище) и т.п., являющаяся во многих отношениях эквивалентом «субкультуры детства», только оптимизированным под вкусы и интересы взрослого или подросткового потребителя, где используются технические приемы и исполнительское мастерство «высокого» искусства для передачи упрощенного, инфантилизированного смыслового и художественного содержания, адаптированного к невзыскательным интеллектуальным и эстетическим запросам массового потребителя, используются средства технического тиражирования этой продукции и ее «доставки на дом» потребителю посредством электронных СМИ и достигается эффект психологической релаксации человека, перегруженного нервными стрессами и утомиельной ритмикой социальных процессов повседневности, а также ряд иных, более частных направлений М.к.

В отечественном общественном сознании сложилось стереотипное представление о М.к. как о явлении исключительно западного (преимущественно американского) происхождения. В действительности и основной массив советской официальной культуры («социалистической по содержанию») вполне соответствует критериям М.к., но только специфического «тоталитарного» типа, ориентированной на политико-идеологическое манипулирование сознанием людей, социальную демагогию в виде непосредственной агитации и пропаганды информационными, художествеными и иными средствами, на инициирование «мобилизационных» и милитаристских настроений в обществеве, революционную мифологию «социальной аскезы» и т.п.

Хотя М.к. безусловно является откровенно инфантильным «эрзац-продуктом» специализированных областей культуры, тем не менее этот феномен порождается очень важными объективными процессами общей социокультурной трансформации сообществ, при которых социализирующая и инкультурирующая функции традиционной обыденной культуры, основывающейся на обобщенном социальном опыте доиндустриальной эпохи, утрачивает методическую эффективность и содержат, актуальность. При этом М.к. фактически принимает на себя функции первичной (неспециализированной) инкультурации личности и, вполне вероятно, представляет собой некое эмбриональное проявление созревающей обыденной культуры нового типа, аккумулирующей социальный опыт жизнедеятельности на индустриальном и постиндустриальном этапах социальной эволюции, разумеется, еще не прошедшей процесса исторической селекции, аксиологизации наиболее эффективных и отбраковывания социально неприемлемых черт и форм.

Дата добавления: 2015-08-28