Девушка с голодными глазами 9 страница

– Вер, я… – он опустил глаза, – мне очень жаль, но… Нам надо расстаться.

– Вот как?

– Я ценю твою дружбу, и твою уступчивость, и мудрость… Я очень благодарен тебе за твой самоотверженный поступок. Вчера, когда ты это предложила, я не поверил своим ушам. Я думал, что все будет так, как ты говоришь, – насытившись ею, я вернусь к тебе. Но… получилось по-другому.

– Что, не насытился еще? – криво усмехнулась я. – Заплатишь ей за overtime?

Его лицо перекосила странная гримаса. В какой-то момент мне показалось, что он готов меня ударить.

– Не надо так о ней. Нан, конечно, работала в баре, но она не проститутка.

– Да? – нарочито удивилась я. – А как еще называется девушка, готовая пойти с кем угодно, кто помашет перед ее носом бумажкой в пятьсот бат?

– Она не взяла с меня денег. Я ей правда понравился, она сказала, что никогда не встречала такого, как я.

– Миш, сколько тебе лет? – покачала головой я. – Тридцать шесть, кажется? Неужели в таком почтенном возрасте ты не понимаешь, что проститутка, которая не берет с тебя денег, просто понимает, что она может раскрутить тебя на куда большую сумму.

– Это ты ничего не понимаешь! – горячо возразил Миша. – Вер, ну к чему эта демагогия… Давай останемся друзьями. Можешь остаться в отеле, я переезжаю к Нан. Сегодня вечером мы заедем за вещами. У тебя есть деньги? Сколько тебе оставить?

– Не нужны мне твои деньги, – буркнула я, – у тебя есть на кого их потратить. Значит… Это все?

Он со вздохом кивнул. Я оглянулась на Нан, которая крахмалила уши за столиком. Она бездарно делала вид, что наша беседа ей безразлична. Ковыряла десертной ложкой тирамису, о чем-то щебетала с официанткой на своем птичьем языке. Но я видела, что она нервничает, – под столом она дергала обутой в золотистую туфельку ступней. Я улыбнулась ей, махнула рукой.

Хотела сказать что-нибудь Мише, на прощание, но потом передумала. Хлопнула его по плечу, надвинула на глаза темные очки и пошла прочь.

Глава 8

Байка о разбитом сердце модельера Антонио Фарбоначчи

Он думал: пройдет время, и все забудется. Он думал: тоска испарится, потеряет свою остроту. Он надеялся: зияющая дыра в сердце превратится в саднящий шрам. Не завтра, не через месяц и, может быть, даже не через год. Но когда-нибудь.

Бесполезно.

Шло время, настольный отрывной календарь то худел, как красотка перед пляжным сезоном, то поправлялся, как баба на сносях. Но даже через три года всемирно известный модельер Антонио Фарбоначчи помнил в мельчайших подробностях тот день, когда он застал своего любовника Марио в постели с другим мужчиной. И когда он об этом вспоминал, внутри расползалась черная клякса.

Чертов сукин сын!

Они были вместе два года – и это было самое счастливое время в жизни Антонио. Марио был самым красивым мужчиной на земле – узкобедрый, гибкий, с буйными темными кудрями и дьявольской зеленью порочных глаз. С гладкой кожей цвета «кафе-оле», длинными музыкальными пальцами и беззаботным нравом избалованного ребенка. Впервые Антонио заметил его на Неделе высокой моды в Париже – Марио был начинающим манекенщиком. Естественно, Дом моды «Фарбоначчи» предложил ему жирный контракт. Антонио словно с ума сошел – ему хотелось, чтобы волшебный юноша с наглыми глазами был ближе. Хотелось смотреть на него каждый день, любоваться его природной кошачьей грацией, слушать его голос, смех. При всей своей инфантильности Марио отнюдь не был дураком. Через какое-то время они были не разлей вода – оба знали, что это не банальная интрижка из серии «отсо– си-у-меня-в-гримерной-а-я-предложу-тебе– прекрасный-контракт», а нечто большее, настоящее. Их роману было всего две недели, когда Марио перевез свои скромные пожитки в роскошный трехэтажный особняк сеньора Фарбоначчи. Через полгода они вдвоем сфотографировались на обложку журнала People, а через год – заявили всему миру о том, что они намерены узаконить свои отношения в Амстердаме. Весь мир наблюдал за их головокружительным романом, весь мир им сочувствовал.

И вот однажды, не вовремя вернувшись домой, Антонио стал свидетелем душераздирающего зрелища – Марио, его любимый нежный преданный Марио, абсолютно голый, обнимал нового садовника, неотесанного мужлана, волосатого мачо с низким лбом и железными бицепсами.

Идеальный мир Антонио Фарбоначчи раскололся на куски. Неделю он пил, запершись в своем замке, отключив все телефоны и переложив бизнес на заместителей и секретарей. Еще две недели провел в нью-йоркском кокаиново-светском раю, потом отдыхал на Маврикии, потом наведался на свою виллу на Лазурном Берегу. Ничего не помогало – острая боль не желала отступать.

Постепенно он вернулся к своей обычной жизни – готовил новые коллекции, рисовал эскизы, шпынял ассистентов, проводил кастинги, снимал ролики, открывал бутики, ставил шоу. Но что-то неуловимо изменилось, и иногда Антонио казалось, что сердца у него больше нет.

Тот день ничем не отличался от других, ему подобных. Будильник зазвонил как обычно, в половине десятого. Антонио позавтракал тостами с осетриной, выпил два стакана свежевыжатого грейпфрутового сока, сорок минут провел в домашнем спортзале, принял душ, отправился на работу. На заднем сиденье своей «BMW» он привычно просматривал свежий глянец. Как вдруг…

Знакомые черные кудри, обтянутый модными джинсами тугой мальчишеский задок, звонкий смех, узкая спина, родной излом тонкого запястья… Он стоял на другой стороне улицы, беседовал с официантом небольшой домашней кофейни.

У Антонио перехватило дыхание, барахтающееся сердце подступило к горлу, похолодели ладони. Он и раньше думал, а что, если они когда-нибудь случайно встретятся? Ведь Марио продолжал работать в модельном бизнесе, правда, сеньор Фарбоначчи постарался, чтобы в Италии тот стал персона нон грата.

Можно было малодушно отвернуться, проехать мимо, угомонить разбушевавшееся сердце… и снова жить с этой свинцовой тяжестью внутри.

Антонио попросил водителя остановить машину.

– Марио! – Пытаясь казаться спокойным, приветливым и безразличным, он перешел улицу и тронул бывшего любовника за плечо.

Марио обернулся, улыбнулся… и оказался незнакомой девушкой, милой, очаровательной, совсем молоденькой. Надо же было так обознаться…

– Простите, – только и смог выдавить он, – я принял вас за знакомого…

– Ничего, бывает, – когда она улыбалась, на ее щеках появлялись очаровательные ямочки, совсем как у Марио. – Слушайте, а я же вас знаю! Вы – Антонио Фарбоначчи!

– Да, – без особенного энтузиазма подтвердил он.

Ну надо же, как они похожи. Бывает ведь такое. Может быть, его сестра-близнец Марио? Но нет, это маловероятно, девушка говорила по-итальянски с сильным французским акцентом.

– Меня зовут Элен, – возбужденно сказала она, – я модель, и больше всего на свете мечтаю работать с вашим домом. Если честно, я собиралась на ваш кастинг. Я только позавчера приехала из Парижа.

– Да? – он взглянул на нее с большим интересом.

Вообще-то красавицей она не была. У нее была мальчишеская фигура, слишком бесполая даже по модельным критериям. Квадратные узкие плечи, полное отсутствие груди (Элен этого совершенно не стеснялась и даже будто бы подчеркивала), длинные мускулистые ноги, плоский мальчишеский зад.

И это лицо с крупноватыми чертами, и эта родная улыбка, и этот смех, ножом врезающийся в бедное сердце…

– Знаете что… – решился Антонио, – вы уже завтракали? Могу ли я пригласить вас на чашечку кофе?

Это было так неожиданно, так странно… Они были знакомы двадцать минут, а уже болтали как старые друзья. Элен было всего восемнадцать. Такая юная, свежая, веселая, как игривый щенок… И похожая на Него, словно братишка (именно братишка, а не сестренка, ибо в Элен не было ничего женственного). Слово за слово – Антонио пригласил ее на ужин. А там… Расскажи ему кто еще вчера, он бы не поверил, поднял фантазера на смех. Голубизна сеньора Фарбоначчи была не модным штрихом, но врожденной особенностью. У него никогда не было женщины. Ему было всего четырнадцать, когда его соблазнил лучший друг отца, владелец алмазных рудников в Южной Африке. Антонио, замкнутый мрачноватый подросток, которого ровесники сторонились и считали букой, потому что он не интересовался девчонками, словно превратился в другого человека. Это была первая любовь – все лето он провел в Йоханнесбурге. Его родители ни о чем не догадывались, думали, Антонио заинтересовался бизнесом, радовались, что замкнутый необщительный сын наконец преодолел кризис переходного возраста и обзавелся друзьями. Когда отец узнал, был скандал. Своего первого мужчину Антонио больше никогда не видел – говорят, его убили в уличной драке подвыпившие темнокожие работяги все в том же Йоханнесбурге.

А для Антонио все встало на свои места. Он вдруг все про себя понял, перестал казаться себе самому чужаком. Понял, почему он не такой, как все, почему у него не замирает сердце, когда самая красивая девочка школы проходит мимо, понял, почему ему неинтересно разглядывать вместе с другими мальчишками порнографические журналы.

Элен стала его первой женщиной. Антонио поверить не мог, что это происходит с ним. Они выпили белого вина, он развеселился, захмелел, показал ей эскизы новой коллекции, подарил платье своего сочинения, алое, цыганское, очаровательное в своей нарочитой вульгарности, с изобилием воланов и кружев. Она ходила по обеденному залу походкой манекенщицы, старалась ему понравиться, надеялась, что ее возьмут в показ. Она была чертовски хороша, и Антонио казалось, что платье было специально создано именно для нее, пьяной, красивой, юной. Он подошел, чтобы поправить оборку на ее загорелом плече, Элен сама подалась вперед, и он сдался, поплыл, сошел с ума. От нее тонко пахло жасмином и мандаринами. Марио тоже питал слабость к женственным цитрусовым ароматам. Антонио гладил ее плечи, спину, руки, и ему все казалось, что это вернулся Марио. В последний момент он испугался – что же он делает, как же это возможно, у него не получится ничего… Но все получилось. И это было великолепно.

Утром Элен смотрела на него с вопросительной улыбкой. Она не знала, как ей следует вести себя дальше. Все-таки он был известным модельером, а она – так, никем, девчонкой из малообеспеченной семьи, перебивающейся на задворках модельного бизнеса и не имеющей денег, чтобы сделать приличное портфолио…

– Ну что, поехали на работу? – улыбнулся он.

– Куда? – удивилась Элен.

– И поторопитесь, новая звезда Дома моды «Фарбоначчи», – невозмутимо продолжил Антонио.

– Ты сошел с ума! – верещала Кьяра, креативный директор Дома моды. – Кого ты привел? На какой помойке ты ее откопал?! Она не может, не может стать лицом нашего нового аромата! Над нами будет смеяться весь мир!!

Кьяра работала на него с тех времен, когда Антонио был еще никому не известным портным, а его Дом моды занимал две пыльные комнатенки в огромном офисном здании. Она была рослой мужеподобной бабой с неровной красноватой кожей, картофелевидным крупным носом, маленькими близко посаженными глазами и массивной фигурой. У нее было потрясающее чутье на успех. Если бы не она, Антонио Фарбоначчи не состоялся бы. Кьяра относилась к нему как к младшему брату и не боялась говорить правду в лицо.

– Она что, больна анорексией?

– Прекрати, Кьяра, – поморщился Антонио, – ничем она не больна. Она просто молоденькая и худенькая.

– Худенькая?! Да она похожа на скелет!! На тебя работают красивейшие женщины мира, Антонио. Все – и Клаудиа, и Наоми, и Жизель почтут за честь стать лицом Farbonacci Perfume! А ты хочешь какую-то безвестную уродину!

– Поверь мне, – устало отмахнулся он, – я не могу объяснить, но я чувствую… Когда я увидел Элен в моем платье… Я понял, что нам не хватало именно такой девушки.

– Да она даже на девушку не похожа, – фыркнула Кьяра, – если ее коротко подстричь, получится тринадцатилетний пацан!

Антонио прикрыл глаза и улыбнулся. Его ладони еще помнили гладкость ее кожи, его губы еще чувствовали вкус ее тела, в его ноздрях все еще стоял мандариновый запах ее волос. Мальчишка, сущий мальчишка… Тугой крепкий зад, длинные сильные ноги, широкие брови, узкая спина…

– Что с тобой? – проницательная Кьяра заметила, как изменилось его лицо. – Только не говори, что ты… О господи, Антонио… Ты же не…

– Это не имеет значения. Скажи всем, чтобы перестали подыскивать девушку. Первая примерка состоится завтра.

И он вышел из кабинета, а Кьяра изумленно смотрела ему вслед, качая непричесанной головой.

Все думали – он сошел с ума. Все думали – это безумие, фарс. Ну как можно снимать в рекламном ролике это чудовище? Это жалкое бесполое создание, у которой ни попы, ни груди? Элен держалась замкнуто, чувствуя общую неприязнь. Без улыбки смотрела в объектив, ни с кем не разговаривала. Антонио настоял, чтобы ее почти не гримировали. Ему не нравилось, как выглядит в гриме ее лицо. В глубине души он вообще не понимал, зачем женщинам косметика, если без тональной пудры лицо смотрится моложе и свежее, а ресницы без туши – нежнее и тоньше? Про помаду и говорить не стоит – как другие мужчины могут целовать накрашенные губы? Губы, от которых пахнет безликой парфюмерной отдушкой?

– Может быть, хотя бы румяна? – до последнего сопротивлялась визажистка. – И я бы посоветовала изменить форму бровей… Чтобы она выглядела более женственно.

– А мне не надо, чтобы она выглядела женственно! – рявкнул Антонио.

Как ни странно, результат всех удивил. Нельзя сказать, чтобы ненакрашенная серьезная Элен получилась на фотографиях красавицей… Но что-то в ней, безусловно, было. Она была похожа на инопланетянку. Огромные серьезные глаза цвета мутноватого изумруда, плотно сжатые губы, худые бледные колени подтянуты к несуществующей груди. В начале съемки на ней было то самое красное платье… Потом Антонио настоял, чтобы она разделась вовсе.

В тот же день, когда рекламные плакаты впервые увидели свет, Дом моды «Фарбоначчи» одолели журналисты. Всех интересовала личность модели, все хотели знать, кто эта необычная девушка, и девушка ли она вообще. В следующем месяце фотографии Элен появились на обложках сразу трех журналов. О ней заговорили, ею заинтересовались ведущие модельные агентства. Ее история грозила попасть в Книгу рекордов Гиннесса как самый головокружительный карьерный взлет. Всего за три месяца модельной работы она дослужилась до таких гонораров, о которых прочие и мечтать не могли. Сначала ее называли новой Твигги, потом имя Элен Валуа стало нарицательным. Все говорили о новой эпохе в модельном бизнесе – на смену роскошным женственным красоткам Клаудии Шиффер и Синди Кроуфорд пришли модели нового поколения, бесплотные, бесполые, похожие на тени. Конечно, некоторые «желтые» журналисты злословили – мол, она не женщина, а мечта педофила. Антонио Фарбоначчи, мол, известный гей и даже собирался бракосочетаться с мужиком, что с него взять. Разве такому может понравиться нормальная женщина? Никто не обращал на глумливые статейки внимания, потому что Элен Валуа стала звездой, а победителей не судят.

А в январе того же года на другом конце света, в далекой Бразилии, в сельской больнице в результате двадцатидневной добровольной голодовки скончалась пятнадцатилетняя Лучана Альварес. Все стены ее палаты были обклеены рекламными плакатами с Элен Валуа, которую девушка считала идеалом.

До того, чтобы стать похожей на известную модель, символ эпохи новых эстетических идеалов, ей надо было похудеть всего на двадцать три килограмма.

Не так и много, казалось ей…

Как ведут себя нормальные депрессирующие девушки?

Выщипывают по-новому брови, пьют вино с подругами, по сотому разу смотрят BBC-шный сериал «Гордость и предубеждение» и с азартом старшеклассниц представляют себя рядом с Колином Фертом. Идут в «Кабаре», спьяну снимают волоокого латиноса в пиджаке Hugo Boss и устраивают порносет на заднем сиденье его внедорожника. Объедаются. Покупают четыре новых платья, три из которых непременно красные. Бронируют билет до Питера, а потом передумывают ехать, потому что – депрессия же. Снова объедаются. Плачут.

Что делала я?

С трудом продирала глаза в полдень, завтракала сваренным вкрутую яйцом и водкой с тоником и шла бездумно шляться по Москве. Не знаю почему, но с детства меня успокаивает движение вперед. Я даже думаю на ходу. У меня не было ни денег, ни планов. Просто шла незнамо куда и все. Иногда забредала в какие-то странные чебуречные, где приличным москвичкам вообще появляться противопоказано. Заказывала пятьдесят граммов и какую-нибудь нехитрую закуску – не хотелось покидать хмельных объятий искусственного пофигизма. Один раз зашла в какой-то дом, а там – выставка картин. Оказалось – альтернативная художественная галерея, я о такой даже ни разу не слышала. На картинах – пенисы и вагины, но понять это можно было не сразу, а только если отойти от полотна метров на пять и прищуриться. Я даже познакомилась с художником, он вручил мне свою визитную карточку, поигрывал в мою сторону кустистыми бровями, игриво намекал на возможный коитус (так и сказал – «коитус», а не «секс», честное слово!). Был он плешивым верзилой с гнилыми зубами, носил клетчатую рубаху в катышках и выразительную фамилию Мудайнов, и было ему лет шестьдесят, – так что моя депрессия только усугубилась. Я представила, что до конца жизни буду нравиться только таким вот Мудайновым, и чуть не завизжала от тоски.

К чему я это все рассказываю?

Просто в тот же самый день я встретила Людочку…

А дело было так. Отделавшись от Мудайнова (интеллигентно срулить не представлялось возможным, пришлось отпроситься в туалет и ретироваться через окно), я отправилась в сторону Патриарших. По пути купила в «Елисеевском» бутылку медовухи и три ватрушки, а в газетном киоске – тонкий журнальчик со сплетнями. На обложке была изображена разжиревшая после вторых родов Бритни Спирс, и я подумала, что созерцание как минимум семидесяти килограммов звездного целлюлита хоть как-то меня взбодрит.

Я нашла уютную лавочку под липой. Памятуя о светлых джинсах, подстелила под попу лист из позавчерашней «Комсомолки», обустроилась, закусила ватрушку, открыла журнал… А все-таки она хорошенькая, Бритни Спирс. Даже с тройным подбородком, даже с растолстевшими ляжками, даже с непрокрашенными корнями волос. Положа руку на сердце, любая мать двоих малышей отдала бы лучшую из своих зубных коронок, чтобы выглядеть так же свежо. Я приблизила журнал вплотную к глазам, прищурилась. Вряд ли снимки, сделанные папарацци, обрабатывают в фотошопе. Хоть бы один прыщик найти, хоть бы одну морщинку, хоть бы один бугорок. Я выгляжу в сто раз более потасканной, чем Бритни Спирс, а ведь у меня нет ни детей, ни мужа-альфонса.

И вдруг, сама того от себя не ожидая, я расплакалась. Ну просто ничего поделать с собою не могла. Хотя всегда относилась со снисходительной брезгливостью к чудачкам, устраивающим истерические представления на людях. Журнал полетел в ближайшую мусорную урну, за ним последовала ватрушка. К черту теплое тесто. К черту Бритни Спирс.

P.S. Ненавижу Бритни Спирс.

– Вам плохо? – мелодичный голос раздался прямо над моим ухом, так близко, что я даже вздрогнула.

Та женщина словно порхала над землей – только этим можно было объяснить ее дар подкрадываться столь незаметно. Она была маленькая, тоненькая, в дешевом, плохо сидящем на ней костюмчике, немолодая, блондинка.

Лицо у нее было будто нездешнее. Кожа словно прозрачная. На лбу, над правой бровью, трогательно трепыхалась фиолетовая венка, румянец сдержанный, как у фарфоровой пастушки. А глаза… глаза инопланетные, такие могли бы быть у марсианки из блокбастера Лукаса, но никак не у земной женщины в дешевом льняном костюме, подошедшей ко мне в скверике у Патриарших прудов.

Подошла – и стоит.

Молчит.

Улыбается.

Если бы на ее месте был кто-то другой, я бы за словом в карман не полезла – имею огромный опыт отхамливания городских фриков. А тут – словно онемела, язык не поворачивался сказать грубость этой странной женщине. Так и молчали, рассматривали друг друга, она меня – насмешливо, я ее – удивленно. В какой-то момент я грешным делом подумала, а уж не галлюцинация ли это, все-таки водки выпила, мягко говоря, немало. И тут незнакомка заговорила:

– Извините, что я вот так запросто подошла. Но мне показалось, что вам нужна помощь.

Голос у нее тоже был завораживающий – хрустальным колокольчиком прозвенел в полуденном мареве.

– С чего вы взяли? – устало поинтересовалась я.

– Не надо быть ясновидящей, чтобы сообразить. У вас такое лицо, – рассмеялась она.

Надо же, тетке никак не меньше сорока, а смех у нее детский, звонкий и заразительный. Я даже улыбнулась в ответ, хотя настроение по-прежнему было ниже нуля, но губы сами собою растянулись, словно резиновые.

– Ну вот видите, вы уже улыбаетесь. Я присяду?

– Да пожалуйста, скамеечка общая.

Прежде чем сесть, она аккуратно одернула юбку. Была в ней некая приятная выверенность – как у аристократки, как у Вивьен Ли в роли Скарлетт О’Хары. Как она держала спину, как поворачивала голову, как изящно складывала на коленях руки. Удивительно: невзрачная женщина с плохо прокрашенной сединой, катастрофическим отсутствием маникюра и рыночной дерматиновой сумочкой, а ведет себя, будто принцесса наследная.

– Ну и кто вы такая? – во мне проснулось любопытство.

– Людмила, – радостно объявила она, как будто бы это все объясняло, – но все меня Людочкой зовут.

– Вам что-то от меня нужно?

– Ну зачем вы так? – Она смотрела на меня так ласково, что даже не по себе становилось. – Я просто увидела, что девушка страдает, и решила подойти. У меня энергетика хорошая. Можно я вас за руку возьму?

– Я стопроцентно гетеросексуальна, – на всякий случай предупредила я.

– Какая вы смешная, – Людочка все же завладела моей ладонью. Руки у нее были сухие и прохладные. И вот что странно: я в ту же секунду успокоилась. Как будто меня окунули в бочку с новопасситом. Как будто обернули ватным коконом.

– Вы гадалка, – внезапно поняла я.

Но эта версия развеселила ее еще больше.

– Даже не пытайтесь угадать. Я вам все объясню, но немного позже, хорошо? А сейчас давайте просто поговорим. Расскажите мне.

– Что?

– Все, – просто сказала она, – я же вижу, что вам не с кем поделиться.

– Черт, как-то странно все, – я помотала головой, стряхивая с себя наваждение.

– А вы не бойтесь, – прищурилась Людочка, – что вы теряете?

– Я вас совсем не знаю… Я, пожалуй, пойду, – сказала я, но с места не сдвинулась. Взгляд незнакомки гипнотизировал.

– Вы же знаете о таком психологическом явлении, как «эффект попутчика», – улыбнулась она. – Иногда полезно вывалить свои проблемы на совершенно незнакомого человека. Это как очищение, катарсис. Потом мы разойдемся, и вы больше никогда меня не увидите. Вам станет легче, поверьте.

– Верю, – кивнула я, – только вам-то на кой черт сдались мои проблемы? Если вы из религиозной секты, то учтите, я бедна и мнительна.

– Какая вы хорошая… – Людочка замялась.

– Вера, – подсказала я.

– Вера, – она повторила мое имя с таким задумчивым смакованием, как только что разродившаяся женщина впервые произносит имя своего малыша, – сейчас мало кто называет своих дочерей Верами… Вас бросил мужчина, так ведь?

– У меня это на лбу написано? – хмыкнула я. – Не надейтесь, он меня не просто бросил. Я уже не девочка и не стала бы так убиваться по сбежавшему мужчине. Мой мужчина на моих глазах закрутил роман с проституткой, понятно? Я сама разрешила воспользоваться ее услугами. Хотела показаться продвинутой. Девушка оказалась ушлой и вцепилась в моего мужчину, как бультерьер. Не знаю уж, чем она его приворожила. Может быть, у нее брильянтовая вагина. Но в следующем месяце они женятся – это факт. Как вам такая история? – с мазохистским удовольствием я наблюдала за изменившимся выражением ее лица. – Не ожидали?

Людочкины прохладные пальцы коснулись моего лба. Черт возьми, почему я позволяла ей так фамильярничать? Наше странное знакомство стартовало десять минут назад, а ее пальцы уже по-хозяйски копошились в моих волосах. Между прочим, я, как и большинство городских невротичек, ненавижу, когда посторонние касаются моей головы. В наше время у каждой девушки истероидного типа найдется подобный бзик. Даже случайным любовникам я не позволяла перебирать мои волосы, а тут какая-то непонятная тетка… И самое странное, ее прикосновения меня совершенно не раздражали. И даже наоборот – хотелось податься навстречу ее прохладной ладони. Чертовщина какая-то.

– Я была замужем четыре года, – уже без надрыва продолжила я, – судя по всему, за эти жалкие четыре года изменился мир. Раньше никто не придавал такого значения внешности. А теперь вся Москва сошла с ума, все свихнулись на сороковом размере. Если телосложением ты не напоминаешь креветку, то никто в твою сторону даже не посмотрит. Тебя не пустят в модный клуб. С тобой никто не будет спать. А если и будет, то только до тех пор, пока не найдет кого-нибудь постройнее. Та проститутка весила тридцать шесть килограммов. Тридцать шесть, можете себе такое представить?! Со спины ей можно было дать десять лет. Да и с лицевой стороны, в общем-то, тоже, но она предусмотрительно вкачала силикон. Вы знали, что в Таиланде лучшие в мире пластические хирурги? И недорого – любая потаскушка может накопить на приличные сиськи, чтобы потом увести чужого мужика, понятно?! – я снова разнервничалась. – Если бы я знала, что так будет, то предложила бы поехать в Бразилию! Говорят, там такие жопастые, что Дженнифер Лопес покажется анорексиком… И знаете, что он о ней сказал, о той девке, Нан? – я выдержала торжественную паузу. – Он сказал, что лучше фигуры, чем у нее, не бывает!

Людочка покачала головой. Все это время она сочувственно за мною наблюдала, ни слабым кивком, ни неопределенным «хммм», ни экспрессивным: «Вот урод, а?!» не реагируя на мой рассказ. И только когда я замолчала, она наконец подала голос.

– Бедная девочка, – прошептала она, – ты такое пережила, что даже подумать страшно.

В этих словах не было ничего особенного. Но стоило ей их произнести, как в моих глазах словно открылись шлюзы, и едкий соленый ливень хлынул на щеки. Просто у нее было такое лицо… словно она понимает. Не просто вежливо бормочет слова сострадания, а понимает все.

– Мне кажется, я могу тебе помочь, Верочка, – после затянувшейся паузы сказала Людочка, – хоть я и считаю, что ты совсем не толстая и даже наоборот… Но если ты так уж хочешь похудеть, то меня тебе бог послал.

– Вы распространяете гербалайф? – криво усмехнулась я.

– Знаешь, я здесь живу совсем недалеко, на Малой Бронной. Пойдем, я угощу тебя чаем. И мне надо кое-что тебе показать.

Я послушно поднялась со скамейки:

– Даже если вы психически неполноценный социальный элемент с замашками каннибализма и собираетесь, задушив меня телефонными проводом, съесть мое сердце, а голову хранить в холодильнике, пока не нагрянет милиция, я все равно пойду с вами.

– Вот и умница, – улыбнулась Людочка. – В любом случае ты не пожалеешь.

Надо же, а я и не знала, что в центре Москвы до сих пор существуют нерасселенные коммуналки. Поднявшись по облупленной лестнице на третий этаж старого, изъеденного морщинами трещин дома, я словно перенеслась на тридцать лет назад. В квартире, где жила Людочка, время давно остановилось. Обшарпанный коридор противно пах кислыми щами и недовольно брюзжал старушечьим надтреснутым голосом. Кухня гремела кастрюлями, торжественно декламировала новости поставленными голосами ведущих радио «Маяк». Две женщины ссорились по поводу котлет – одной казалось, что другая нагло подворовывает оные с ее сковороды. Мимо моих ног в щель закрывающейся двери проскользнул облезлый рыжий кот.

Дата добавления: 2015-08-28