Алексей Семенович сегодня успел заехать домой пообедать. И дочь Рита, тоненько и томно схлебывая суп с ложки, с удовольствием и важностью заявила, что Исаакиевский собор – самый сексуальный символ

ГЛАЗА

Алексей Семенович сегодня успел заехать домой пообедать. И дочь Рита, тоненько и томно схлебывая суп с ложки, с удовольствием и важностью заявила, что Исаакиевский собор – самый сексуальный символ Петербурга. Фаллический даже. Алексей Семенович возражать не стал, он уже слышал такое, согласился молча, хотя бы потому, что это ему было в общем-то все равно, А Исаакий он воспринимал больше как грустного старого длинного актера, вынужденного торчать в групповке на съемках очередного киношедевра студии «Loop-о-глаз». Была такая студия в Москве, а жена гендиректора студии обожала ресторан «Идиот», и съемки фильмов потому проходили в основном в Питере. Однажды Алексея Семеновича с его катерком эта студия наняла для съемок самой длинной в истории петербургской культуры сексуальной сцены на катере, протяженностью в Мойку, канал Грибоедова…ну, в общем, в обычный Северовеницейский маршрут. Хозяин катерковой фирмы Арик не возражал, но потребовал регистрации авторских прав на название катера и обязательного упоминания в титрах. Катер назывался «It’s OK!». Работа была глупая и удручающая. Сначала на голый зад любовника с какого-то моста шлепнулся приличный шмат пивной пены, и сверху раздался одобрительный гул, перекрывший рокот дизеля. Еще через полчаса отдающаяся герою актриса замерзла, посинела, и страстные звуки любви перешли в дрожащий скулеж, устойчиво метавшийся в береговом граните Большого Северовеницейского пути. Под Синим мостом дрожь перешла в совершенно невероятный мистический саундтрек, и режиссер, хрипло скомандовав «Стоп!», зарылся в себя, очевидно, в корне пересматривая всю концепцию, а, может, и сам жанр картины. Потом он нервно вытащил мобильник, а Алексей Семенович, сочувственно взглянув на грустного статиста С.Исаакиевского, сбросил газ и вытащил из пакета коробочку с макнаггетсами.

ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ – СОРОК ПЯТЬ

ВЫШЛИ ДЕТИ ПОГУЛЯТЬ.

ОТ МОРСКОЙ И ДО СЕННОЙ

ШЛИ ОГРОМНОЮ ТОЛПОЙ.

КТО-ТО ПРЫГАЛ, КТО-ТО ПЕЛ,

В ВЫШИНЕ ЖИРАФ ЛЕТЕЛ.

ТУТ ВДРУГ ЗАМЕР ДЕТСКИЙ ВАЛ -

КТО-ТО МИМО ПРОБЕЖАЛ…

…А собор напоминал старого морщинистого короля, с неудовольствием напялившего по какому-то очередному церемониальному поводу натертую полировочной пастой корону и обветшавшую, потертую, но еще держащуюся темную музейную порфиру. Он никогда и никоим образом не чувствовал себя самым высоким зданием старого Питера, и свое величие воспринимал с печальной, столь свойственной городу самоиронией. Больше всего его удручала неподвижность, хотя он все свои полтораста лет ощущал полет Земли, всякие там космические излучения, электрические и разные другие поля бесчисленных людей, собак, лошадей, студентов, священников, пионеров, бродяг, бизнесменов, извозчиков, секунд-майоров, финских туристов, Булгариных, Гречей и губернаторских охранников с радиофасолинами в тщательно выбритых ушах…Он совершенно не чувствовал себя людским творением, в младенческом возрасте он первый раз ощутил странное шевеление в себе, когда морозным днем рядом с ним вдруг начался грохот, крики, беготня, скакали лошади, и падало много народу, и был странный визг, и падало еще больше народу…Потом он привык ко многим вещам, происходившим вокруг него многие десятилетия, умел ощущать сразу сотни тысяч жизней и смертей и каждую отдельно, и радовался тому, что может различить в этом хорошее и плохое, нужное и пустячное, но особенного значения этому, конечно, не придавал.

…НО СЕГОДНЯ КТО-ТО ПРОШЕЛ МИМО НЕГО…

После сегодняшнего Алексей Семенович решил остаться ночевать на катере на Неве, потому что назавтра сюда должны были подойти друзья Арика и быть покатаемы по державным водам. Погода была очень тихая и теплая, белые ночи темнели, но были еще долги и веселы. Алексей Петрович накачал матрац, уложил его между сидений, достал из рундука подушку и легкое одеяло. Наверху на набережной бибикнул знакомый гудок.

- Блин, принесло его на ночь глядя…

Алексей Семенович вылез из катера и поднялся на тротуар. Арик, улыбаясь, приблизился к нему с бутылкой хорошего виски в коробке:

- Семеныч, они завтра рано подойдут, часов в десять, так что ты не злоупотреби сейчас, это тебе – он сунул Семенычу коробку. - Сколько захотят, столько и вози, не беспокойся, сочтемся…

Алексей Семенович доверительно сопнул над коробкой, понадеявшись, что южные гости долго не выдержат на северном, хоть и теплом ветерке.

- А я сейчас фильм посмотрел, очень мне посоветовали, - воодушевленно сказал Арик, - «Эйфория». Не смотрел?

- Нет.

- Не знаю, я не дурак, сам знаешь, но не понял, ну любовь, ну ревность, ну всякое бывает, ну и что?

- Ну…кто как увидит. Я вообще наше новое кино не люблю.

- Ну как увидит? Он же не для себя снимает.

- А если для себя? Выпендриться каждый хочет. Это теперь профессия. Притом очень высокооплачиваемая.

- Может, он из себя это все и увидел.

- Ага, увидел и блеванул…А мы любоваться должны и ахать. Мол, все, что вокруг нас - все гениально и высокохудожественно. Давай, я сейчас кучу синего говна сниму на свой телефон, минут на сорок, и покажу это на канале Икс-ТВ, в передаче «Голый Эстет», у меня там брат оператор. Завтра все скажут, что я новатор, гений.

Арик сосредоточенно посмотрел в глаза Семенычу:

- А почему именно синего? Ты на кого-то намекаешь?

- Арик, извини, можно я спать пойду, час уже.

Средних лет серенькая стройная женщина в ношеных, но аккуратных лодочках, с виду классическая училка, прошла мимо, взглянув на Алексея Семеновича ничего не значаще, но, отойдя, остановилась и повернулась к Исаакию.

- Ладно, - сочувственно сказал Арик, - может, ты и прав, только не заводись на ночь, не заснешь. Спокойной ночи! Ты привязался хорошо? Сегодня пара здоровых титаников пойдет.

- Спокойной ночи!

Арик влез в машину и отъехал.

Алексей Семенович еще раз сопнул над коробкой и повернулся к гранитной лестнице, чтобы спуститься к катеру…Но что-то…он не понял, что произошло…что-то взяло его за плечи и сказало странную фразу, такие только во сне… и исчезло. Мимо шли смеющиеся, кривляющиеся, поющие, пританцовывающие с пивом, мороженым, голыми смуглыми и белыми ногами, грудями и спинами…

- Все, что увидишь из себя – не твое…Позови его…- послышалось еще раз.

Фраза была непонятная и напоминала проповеди бесчисленных сектантов времен перестройки. Алексей Семенович на всякий случай поискал глазами вокруг. Серенькая училка по-прежнему стояла недалеко и смотрела на Исаакий.

- Простите, это Вы мне? – он нерешительно шагнул к ней и чуть наклонился вопросительно. И тут же быстро подумал: «Блин зачем я это еще окажется с Пряжки недавно прицепится а потом в воду или из секты какой-нибудь»…и выпрямился, отступая.

- Да не бойтесь, - приятным, немного резким голосом сказала училка. – Хотя из синего говна тоже кое-что может выйти.

- Я вообще-то об этом, простите, не с Вами говорил – слегка рассердился Алексей Семенович, но взял себя в руки.

- Ничего, ничего. Давайте потанцуем!

- Гм…спасибо, мне завтра рано вставать…и вообще…

Училка посмотрела на свои лодочки, потом снова на Исаакий и произнесла:

- Извините. Искать мудрость вне себя – вот верх глупости.

Алексей Семенович не успел поразмыслить над фразой, но спросил для вежливости:

- Вы буддистка?

Училка спокойно уходила в сторону Адмиралтейства, мешаясь с группами гуляющих, смеющихся, кривляющихся…

НА ОДНОЙ НОГЕ СЕРЕЖА

ВСЮ ФОНТАНКУ ПРОСКАКАЛ.

ОН ХОТЕЛ СКАКАТЬ И ДАЛЬШЕ…

КТО-ТО МИМО ПРОБЕЖАЛ.

Видно, какая-то палка, доска с неровным стуком тыкалась в борт катера, и из-за этой неровности Алексей Семенович, как профессиональный музыкант, привыкший к точному ритму, проснулся рано, часов в пять. Поднявшись с матраса, минут пять глядел на тихую рябистую Неву. Алексей Семенович был отставной кларнетист, и очень хороший, долго служил в оркестре одного театра, потом, не поладив с администрацией, ушел и теперь преподавал в двух музыкальных школах, а летом подрабатывал судоводительством, благо в молодости отбывал службу на флоте и развозил начальство на катерке.

- Ну и что теперь до десяти делать? – передернувшись, зевнул и, взяв бутылку с водой, полил, перегнувшись за борт, себе на лицо. Сверху с набережной слышались уже поредевшие голоса, изредка проезжали машины, со звяканьем прокатилась пустая бутылка.

Пригладив волосы, вылез на темные гранитные ступени и, справив нужду в балтические волны, поднялся на набережную. В общем, все было относительно хорошо, людей немного,

вчера Арик дал денег за два месяца, перестал болеть зуб, погода была прекрасная, град Петров уже который раз располагал к опостылевшей классической утренней идиллии. И Алексею Семеновичу снова захотелось начать писать повесть, которая начиналась: «Невыспавшееся, но посвежевшее солнце приподнялось над мостами, тонким веселым слоем облило противоположный берег реки, подчеркнув высотищу неба, вежливо обтекло эрмитажные скульптуры, взвилось по адмиралтейскому лезвию и завершило веселье на ребристой лысине Исаакия, на которой…»

Тут повесть закончилась, потому что…

…С ЛЫСИНЫ ИСААКИЯ НА АЛЕКСЕЯ СЕМЕНОВИЧА СМОТРЕЛИ ДВА ОГРОМНЫХ, ЛЮБОПЫТСТВУЮЩИХ И В ОБЩЕМ-ТО СИМПАТИЧНЫХ ГЛАЗА…

Глаза совершенно не выглядели нарисованными на куполе или каких-нибудь полотнищах, они были слегка выпуклыми, безупречно реальными, живыми, не отражали утреннего солнца…не были чем-то пошло-рекламно-смехотворным, дурацким, не пугали, не гипнотизировали. Они просто БЫЛИ. Как в обычных фантастических фильмах, сделанные мастерски, на хорошем компьютере, от живого не отличишь. Но это был не компьютер, не бодун, не лазерное шоу, какое там шоу в пять утра. Алексей Семенович поводил взглядом по сторонам, как водится, крепко зажмурился, так сильно покрутил головой, что даже забыл выматериться. Они БЫЛИ. Он вдруг вспомнил, что у него астигматизм, машинально полез в карман за очками, но сказал: «Да какой там…». Подумал: «Ритка с матерью сегодня дома, к врачу пойдут», и судорожно схватился за боковой карман, нащупывая мобильник. Телефон напрочь разрядился, даже и не оживал. «Мудила!» - разозлился кларнетист и, не отрывая взгляда от Глаз, стал бочком отступать к каменной лестнице…

Люди не сразу обращали внимания на глаза, медленно, с похмельными улыбками бредя по набережной. Кто-то хрипло загоготал, его визгливо подхватила блондинка, заблеяв: «Ой, я так же на даче хочу! Макс, нарисуешь?». Постепенно людские головы стали поворачиваться к Исаакию, кое-кто замедлял шаги, вывернув шеи, о чем-то спрашивали друг друга, многие остановившись, подняли камеры и мобильники, но словно что-то густое, прозрачное, вязкое, не злое, совсем нет, но повисло в воздухе, и люди стали вопросительно переглядываться, кто с тревогой, кто иронично. Кто-то заржал:

- Так до выборов еще два года!

- Ты не знаешь, что такое пиар, умник…

- Слушайте, а можно компьютером такое…

- За бабки можно все, вас на куполе еще не так нарисуют - голенькую с бюстом Памелы Андерсон…

- Нет, ну так…что-то очень странно.

- Может, это к переезду Конституционного суда?

- Ребята, ну правда, что это может быть?..

Почти все стояли с мобильниками у ушей, кто-то говорил азартно, кто-то таинственно, кто-то требовал свободного корреспондента с оператором, на утренней набережной стоял тихий треп.

Мимо промчался черный Вольво и вдруг с визгом затормозил. Стриженый водила вылез из машины, сморщившись на солнце, уставился на Глаза и медленно потащил из кармана телефон.

Минут через двадцать несколько машин ДПС, круто развернувшись, встали поперек набережной, перекрывая проезд. Гаишники, плавно помахивая палочками, степенно отгоняли подъезжавшие автомобили, но на Глаза смотрели с плохо скрываемым недоумением. На реке уже приостановились несколько речных трамвайчиков и моторных яхт.

Алексею Семеновичу удалось, наконец, побороть оцепенение, он быстро спустился к катеру, сбросил с крюков швартовы и судорожно повернул заводной ключ.

На набережной, Адмиралтейской улице и Исаакиевской площади стояло много гаишников с шипящими рациями и не очень обеспокоенными лицами. Лица периодически взглядывали на Глаза, изредка переговаривались малопонятными звуками, чередущимися с жесткими словами «Не понял!». В небе строго рокотали два зависших вертолета, один над площадью, другой над рекой. Гаишники на Адмиралтейской вдруг повернули лица к мосту, подобрались, и от Дворцовой показался и подлетел губернаторский автомобиль с сопровождением и два дэпээсных Форда с льстиво мигающими цветными огнями. Кавалькада въехала на площадь и остановилась почти под Николаем Павловичем. Губернатор вышла не сразу.

- Значит, Вера Петровна, все доступы и в собор и на колоннаду уже час назад перекрыты, все эвакуированы…

- Вы меня этим удивить захотели? – со спокойной злинкой произнесла Вера Петровна, - ладно, удивляйте дальше, можно подумать, вы уже разобрались, что к чему.

- Разобраться сразу, конечно, нельзя. Вон видите, на куполе уже ребята, они пробуют…

- Что пробуют?

- Что это такое, можно ли смыть чем-нибудь, сошлифовать…Они на связи, сейчас узнаем.

- Что смыть? Они ведь из купола торчат, как это может быть? Может, они надувные?

- Твердые как камень.

- Господи, не бывает же чудес, не бывает…Еще не хватало, чтоб серой запахло. Вы военных запрашивали, со спутников их видно?

- Видно. Японцы уже пристают, восхищаются, спрашивают, что за фирма делала, просят продать права на вертолетную съемку, американцы тоже, дают много. Мы спрашивали у финнов, от них не видно ли.

- А у австралийцев не спрашивали?

- Вера Петровна, вот сообщают, альпинисты пробовали соскоб взять, ничего не получается. Как алмаз. Прямо как опухоль какая-то.

- Н-да. Может, онкологов позвать?. А мне максимум через двадцать минут в Москву звонить. Слава Богу, радиации нет.

- А что, там еще не знают?

- Вы не выспались сегодня, Павел Артемьич? -

Губернатор нервно потеребила шейный платок и сняла темные очки:

- А сколько дают?

- Что сколько, Вера Петровна?

- Американцы сколько дают за съемку и права? Из чертовщины, пока ее не извели, надо тоже извлекать пользу.

- Я могу уточнить сейчас…

- Вы не для меня уточняйте. Вон Попов стоит, с ним и говорите. Я серьезно!

Попов был гендиректор «главной» телекомпании. Увидев, что Вера Петровна показывает на него, торопливо пошел на сближение и тоже снял темные очки.

- Вера Петровна, может, мы договоримся с военными на качественную съемку со спутника? Наши с земли уже наснимали все, что можно, но комментариев нет и не может быть, как я понимаю.

- Дорогой мой, комментарии даст вам Господь Бог или враг его. Что-то меня занесло куда-то…Военные, думаете, не обдерут вас как липку? Они нынче у-у-умненькие. Вон генерал Костик потребовал, чтобы его снимало только Би-Би-Си. И дочка у него в Амстердаме учится.

- Вера Петровна, ну что-нибудь кто-то говорит? Ведь если сами не скажем чего, нас гнать надо в шею.

- Нас – это кого?

- Да Бог с Вами!

- Вот мы и выясняем, с нами он или нет.

- Вера Петровна, Москва!

Губернатор схватилась за трубку и нырнула в машину.

Глаз оказалось три. Видно было, конечно, только два, но с любой стороны. Каждый глаз был абсолютно естественным продолжением купола, словно отштампован вместе с гигантским золотым колпаком. Об этом сообщила взопревшая от возбуждения и недоумения слезшая с верхотуры горная спецгруппа ФСБ. Никаких излучений или химических выделений обнаружено не было. Минут пятнадцать губернатор напряженно беседовала со спецгруппой, потом снова села в машину, и кортеж, описав вираж, устремился на другую сторону Исаакия, на набережную. К спецгруппе кинулись гендиректор и плотная группа телевизионщиков, но те шустро скрылись в автобусе за плотными шторками. Попов заорал, что эти штуки с ним не пройдут, повернулся лицом к камерам и заговорил что-то с решительным лицом. Пожилой звукооператор, устало держащий палку с мохнатым микрофоном, мрачно заявил: «Это штуки Абрамовича!».

А вокруг полуоцепленной площади уже скопился народ, поблизости злобно гудели машины в пробках, и было у подножия собора совсем непонятное состояние то ли предчувствия праздника, то ли неведомой беды, то ли чего-то такого, что никогда не посещало не только Питер, но ни один город на Земле. Много видеокамер поблескивало по периметру площади, и какие-то из них сняли среднего роста девушку в серо-голубом топике и мини-юбке, спокойно шедшую от «Англетера» к Конногвардейскому манежу. Девушка посмотрела на Глаза и погрозила им пальцем. Но только одна камера, нацеленная в эту секунду на купол, увидела, как…

МНЕ СКАЗАЛИ, ЧТО СЕГОДНЯ

БУДЕТ ЛЕТНИЙ НОВЫЙ ГОД.

ЧТО СЕГОДНЯ НЕГРИТЯНСКИЙ

ДЕД-МОРОЗ КО МНЕ ПРИДЕТ.

НО ПОКА Я ДЕДА ЖДАЛ,

КТО-ТО МИМО ПРОБЕЖАЛ…

Алексей Семенович судорожно пощелкал ключом в двери, дернул ее на себя и вошел в квартиру.

- Лена! Ритка! Вы дома?..Чччерт…

Никто не отозвался. Он зашел в комнату, бросил на диван пакет с давешним виски и, вытащив мобильник, подошел к розетке с воткнутой в нее зарядкой и сунул разъем в телефон. Буквально через секунду трубка завизжала мелодией Джо Дассена.

- Алё! Да, Арик…Ну…ну…Да, я у шестого привязался…Потому что на реке уже менты всех гоняют. Арик, ты видел, что в центре делается? Так что?...Слушай, ты сам не чувствуешь, что какая-то херня творится? Ты сам их видел?..Я не психую, я уже свое отпсиховал…Ну так что ж, что народу полно, меня же все равно прогонят оттуда…Слушай..

Арик, видно, отключился. Алексей Семенович сел на диван и уставился на стену. Никак, ну совершенно никак он не мог объяснить, что с ним творилось. Сначала он здорово испугался помешательства, но не могут же тысячи одновременно сойти с ума…Потом он просто разозлился на очередной из выкрутасов современной городской глупости и дешевого простолюдского эффекта, затопивших всю жизнь и отупевшие мозги несчастных человечков, потому что выкрутасы творились на очень высоком техническом уровне; в человеческую глупость очень выгодно вкладывать, и опять же отработка новейших достижений, думал он. Но потом он понял, что все не так. Почему не так – он не мог объяснить себе, не мог, чувствовал, что все по-другому…«Искать мудрость вне себя – вот верх глупости» - где-то он слышал это раньше. А причем тут Глаза? И вообще, причем здесь я, Ритка, соседи, река, черт дернул родиться на гиблом месте, на костях, на сваях, Октябрьской революции, припухлых железах, затопленном метро, сатана там правит бал, фу, Господи, куда ж меня понесло…

Заскрежетал телефон.

- Пап, ты где?

- Дома я, дома, а вы где?

- Тут так интересно! Продают майки с глазастым Исаакием, и надпись «Смотри, кто пришел!».Один на башку надел купол с глазами…

- Когда же они наделать-то все успели? Погоди, да где вы?

- У Казанского. А почему ничего по телику не говорили раньше? Здорово так, говорят, это японцы…

- Да какие японцы, езжайте домой скорее! Вы у врача были?

- Да, пусто…

- Пусто? Что пусто?

- Ну как будто не понимаешь! А зачем домой, что-то случилось? Тут к нам тетка подошла и дала цветок такой интересный, красивый, желтый, как бы ты его не повернул, он на Исаакий смотрит.

- Какая тетка?

- Обычная, симпатичная, светленькая…Алё! Алё, пап!

Видно связь оборвалась. Алексей злобно ткнул пальцем в телефон и бросил на диван. Все, хватит. Совершенно не зная, что делать, он машинально взял из вазочки печенье и стал жевать. Страха уже не то, чтобы не было, он превратился в какую-то занудную, скрипучую прилипчивую мелодию в голове, хуже этого ничего не бывает для музыкантов, пытка это, вязкая неостановимая пытка. Да ведь ничего же страшного не произошло, все здоровы, Ритка «пустая», еще бы не хватало ей в это время быть «полной», давил Алексей Семенович себе на мозг, ну наверняка чья-то рекламная акция, сильно дорогая, сильно засекреченная для неожиданности, откуда у людей майки, сувенирчики, цветочки через пять часов после события…но хотя почему площадь перекрывали, вертолеты летали? И почему-то он вспомнил вчерашнюю серенькую училку.

Так, нельзя больше сидеть, чокнусь. Он вскочил, выдернул провод из телефона, сунул трубку в карман, схватил пакет с виски и вышел на лестницу. Запирая дверь, краем глаза увидел выходящего соседа. Кто он такой, Алексей Семенович не знал, поселился буквально неделю назад, квартира, говорили, досталась по наследству. Выглядел он хоть и немного неряшливо, но своеобразно – не по размеру короткий вязаный свитер с закатанными рукавами, грубые в полоску брюки, заправленные в военные ботинки, на спине маленький, почти детский рюкзачок. В руке недлинная бамбуковая тросточка, грибы, наверно, искать. Лысый и бородатый.

- Здравствуйте! – голос у него был приятный, но с расщеплинкой.

- Добрый день! - оглянувшись, кивнул Алексей Семенович и, заперев дверь, повернулся.

- Я ваш сосед теперь. Зовут меня Даниил.

- Очень приятно, я Алексей. – он пожал протянутую руку и чуть не отдернул, рука была непривычно горячая.

- Да-да, не пугайтесь, я такой раскаленный, все удивляются, даже врачи. Сосед я тихий и дома бываю редко, так что, надеюсь, придусь ко двору. – глаза у него были дружелюбные, немного детские, с грустинкой.

- Что ж, хорошо. – Они стали спускаться с лестницы. Сосед чуть прихрамывал, но на тросточку не опирался.

- Вы видели уже? – спросил Алексей Семенович.

- Конечно, - слегка улыбнулся сосед.

- Не знаю, как вы, мне жутковато, хоть это наверняка какая-то акция рекламная.

- Не похоже.

- Или уж совсем дураков хотят из нас сделать.

- Это непросто.

- Ну что вы! Восемьдесят лет одни только этим и занимались, теперь другие, многие после такого сберегут мозги? – разоткровенничался вдруг Алексей.

- Да, верно. Просто надо всегда быть вместе с самим собой – и обойдется.

- Самим собой в наше-то время?

- Не самим собой, а С самим собой. Искать мудрость вне себя – это глупость.

Они уже спустились вниз.

- Интересно, - Алексей Семенович даже остановился. – Вот как раз вчера я эту фразу слышал от совершенно незнакомого человека…надо же.

- Прекрасные слова! – сосед посмотрел в почтовый ящик и повернулся. – Это Дао Дэ Дзин, маленькая такая книжечка. Счастливо вам!

Он открыл входную дверь, пропуская Алексея.

ВО ДВОРЦЕ НИКИТА КРАСИЛ

СТЕНЫ В РАЗНЫЕ ЦВЕТА.

ТРОННЫЙ ЗАЛ ОН ОБРАБОТАЛ

ЦВЕТОМ СИНЕГО КОТА.

НО ПОКА ОН КРАСИЛ ЗАЛ…

КТО-ТО МИМО ПРОБЕЖАЛ

Губернатор медленно вращала в пальцах ручку, тяжело упершись взглядом в середину стола.

- ЮНЕСКО прислала письмо. Очень озабочены. - Она подняла глаза на Отдел культуры.

- Надо надеяться, Вера Петровна, они понимают, что мы тоже не пляшем от удовольствия.

- Пляшем, Георгий Андреич, пляшем! Вон уже майки с глазами продают, наклейки, шарики. Кто-нибудь объяснит, как это можно было понаделать за несколько часов? Скоро пиво появится «Очи черные».

- Пиво так быстро не может появиться. – мягко сказал кто-то.

- Сказать бы, что это пир во время чумы, но чума-то больно уж веселая и необычная. Для всех, не для нас.

- А что там? – главный архитектор показал пальцем наверх.

- Вот как раз сейчас едут с вокзала, человек шесть. Да Господи, все уже раззвонено и объяснено – неожиданная тепловая деформация, усталость металла, как вы и сказали, хулиганы, спрятавшиеся на ночь на куполе, этим воспользовались, нарисовали стойкой краской, принимаются все меры. Кто этому поверит? Приглашать международную комиссию мне запретили. И что теперь? Завтра будут пробовать купол закрашивать…чем? Золотой автоэмалью, которой у нас южане колесные диски красят? На новое титановое покрытие миллионов семь ухлопать придется. Ну скажите, если бы Эйфелева башня вдруг согнулась, я стала бы мэру Парижа ультиматумы писать? Я тоже член Совета ЮНЕСКО…

- Вера Петровна, все-таки тему деформации и усталости металла надо как-то развить, в смысле еще более доступно объяснить, что происходит. - телевизионщик Попов напряженно поднял брови. Пресс-секретарь ЗАКСа сочувственно кивнул. Директор Исаакия вскинул на него воспаленные глаза и зло засопел:

- Формулы показать по телевизору? Коэффициент расширения с учетом нелинейности полиморфных структур и адгезивной астатичности?

- Геннадий Сергеич, простите, мы тоже волнуемся, давайте без сарказмов, пожалуйста, здесь каждый занимается своим делом. – окрысился Попов.

- Не знаю насчет своих дел, я знаю другое совершенно точно: публика гораздо скорее поверит в чертовщину, чем в ваши коэффициенты. Она уже верит, не слушая вас. Всегда верила, даже при большевиках. И поставьте перед камерой хоть Президента Академии наук - при всем к нему уважении,люди будут слушать его как диктора телевидения, читающего программу передач на завтра.

- А у вас есть какие-то предложения?

- Конечно, нет. Вот у департамента торговли и потребительского рынка, наверное, есть.

Хозяин по потребительским услугам, маленький рыжий литовец Пятраускас усмехнулся, закашлялся и сказал:

- Однако, Геннадий Сергеевич, вы высокого обо мне мнения в части борьбы с чертовщиной, не понимаю, правда, почему. Но спасибо! Это, конечно, моя обязанность как этнического католика, но я все-таки прежде всего чиновник.

- Так, господа чиновники, - резко вступила губернатор, - может, все-таки перестанем заниматься салонным трепом?

На минуту повисла тишина. Потом Пятраускас вздохнул и сказал:

- Вера Петровна, вы помните, конечно, замечательное стихотворение Пушкина, которое заканчивается так: «Дай мне совет! – Да плюнуть на него!».

- Вообще, у Пушкина имеется в виду журналист. А вы кого имели в виду? – насмешливо проурчал пресс-секретарь.

- В данном случае не кого, а что, - Пятраускас устало потер лицо, - Вера Петровна, если мы пока ничего не можем изменить и придумать что-нибудь разумное и действенное, мне кажется, пусть все идет как идет.

- То есть как – как идет? – губернатор бросила ручку. – Все бросить и весело заявить: господа, это все чертовщина, не обращайте внимания, ступайте в церкви, ставьте свечки, молитесь о спасении души?

Архиепископ Дамиан пробасил:

- Вера Петровна, извините, но…

- Простите, Владыка, конечно, я сказала нехорошо, простите еще раз…никто не безгрешен, все издерганы. У нас у каждого сейчас чертовщина в головах. Кто знает, может сейчас только и остается, что всем воззвать ко Всевышнему об умиротворении. Евгений Юозович, так как вы это себе представляете – идет как идет?

- У нас торгуют майками с глазами – прекрасно, пусть торгуют, пусть другим торгуют, давайте поставим это на поток, налоги возьмем. С нас требуют объяснений – давайте спокойно и, может, даже с юмором скажем, что это удивительный и забавный феномен, который никто пока объяснить не может. Помните, когда на Марсе обнаружили человеческое лицо – никто не паниковал, стали рисовать лицо на домах, на флагах, и никто не придавал этому апокалиптического значения и не требовал немедленно заявить, что марсиан нет.

- И что дальше?

- Так ведь уже хорошо, что нет паники, нет воплей «Конец света наступил!», никто не кидается в Неву, не сжигают, простите, чучела губернатора, сектанты не бегают по площадям и не призывают вступать в какую-нибудь «Церковь Священного Ока». Люди какие-то по-особенному веселые ходят. А с пивом, кстати, очень неплохая мысль. У нас темное пиво любят. Ну подумайте сами, кто бы ни приехал, пусть даже Президент, пусть генсек ООН – что можно изменить? Что толку приказывать, хоть под страхом смертной казни? Так хоть пользу поимеем.

Воцарилась тишина. Губернатор невидяще смотрела на Пятраускаса. Тот вежливо не отводил глаз. Вера Петровна встала из-за стола и подошла к распахнутому окну, выходившему во двор. Откуда-то сверху, там, где компьютерный центр, а, может, и с крыши, донеслось пение. Не Бог весть какое чистое, но пели явно с удовольствием, может быть даже с пивком, и мелодия была простая-простая, и стихи странные и смешные. Губернатор подошла к столу и нажала кнопку:

- Андрей, у нас что, уже на крыше посиделки устраивают?

- Нет, Вера Петровна, это от соседей, в институте кто-то на полную мощность включил…Я сейчас пошлю людей.

МУДРЫЙ ЦАРЬ САРДАНАПАЛ

НА ДИВАНЕ ВОЗЛЕЖАЛ.

НАПРЯЖЕННО РАЗМЫШЛЯЯ,

НЕПРЕСТАННО ПОВТОРЯЯ:

КТО Ж ТАМ МИМО ПРОБЕЖАЛ?

Как только Алексей Семенович вышел на улицу, завизжал телефон.

- Леша! Ты где сейчас? - Арик говорил, запыхавшись

- На улице.

- На какой?

- У дома своего.

- Слушай, умоляю, чеши сейчас же к катеру и иди к Сенатской! Там куча народу хочет кататься, чеши как можно быстрее, все учтем потом.

- Мне жену с дочкой найти надо, Арик.

- Да никуда они не денутся, не маленькие же! Леша, очень прошу, другие все заняты, и Пахомов, сволочь, сегодня ушел вообще. Давай, прошу очень! От тебя же недалеко! Давай, умоляю!

Алексей Семенович тяжело вздохнул, двинулся по Гороховой и сразу заметил впереди шедшие навстречу три фигурки. Лена, Ритка и какая-то среднего ростика женщина.

- Ой, а ты куда? – заволновалась Лена, приблизившись. – ты есть хочешь?

Ритка была немного грустноватая. Но Алексей Семенович замер и ничего не смог ответить жене, потому что рядом с ними стояла та самая училка в белой блузке и поношенных лодочках! Училка дружелюбно улыбнулась и смотрела на него, словно не узнавая, но и без какой-либо настороженности, спокойно и невопросительно.

- Папа, познакомься, это наш врач Алина Сергеевна. Мы ее пригласили к себе на обед. Ты можешь сходить в «Перекресток», возьми бутылочку «Токая», и сока еще персикового, да? У Алины Сергеевны событие.

- А-а-а…Здравствуйте! День рождения?

- Здравствуйте! Нет, не совсем.

- Вы знаете, я сейчас схожу… да, конечно. Но… потом мне надо бежать на воду, на работу, в смысле. Да, сейчас я приду…Вы идите, пожалуйста.

- Да мы-то пойдем, а ты что суетишься, не спеши. – Лена вытерла ему лоб бумажным платком. – Да что ты какой-то вздрюченный?

- Нет, все в порядке. А…я, по-моему вас видел вчера, - решился сказать он училке-врачихе, - на набережной?

- И я вас видела – совершенно спокойно ответила Алина Сергеевна, - в компании с очень знойным мужчиной.

- Вон как все тасуется. – насмешливо встряла Ритка. – ну, батюшка у нас - сэр Френсис Дрейк, известен всей Балтике. Надо было его портрет на Исаакии нарисовать, а не глазки.

- Кого где рисовать, у нас всегда решали наверху. Сейчас, видно, тоже. – он почему-то стеснялся смотреть на училку.

- Да, может быть, хотя никто этого знает, - по-прежнему спокойно сказала Алина Сергеевна.

- Хорошо…так я пойду…

- Деньги есть? – крикнула вслед Лена.

Он быстро пошагал к «Перекрестку». Ни фига себе встречи, пыхтел он под нос, сейчас будем искать мудрость внутри себя. А что, собственно, тревожит? А что, собственно, от тебя зависит? А что толку ломать голову? Велено купить бутылец, вот и ищи мудрость внутри его. Сейчас поедем работать, какая это работа, река, вода, дизель урчит, народ таращится по сторонам, бабки идут…Все хорошо, вот и святой Исаакий Далматский возрадовался жизни, выпялился от радости, ему можно, он на небесах. Все, утешился? Хрена-то…

Неожиданно из арки вывернулся Гоша, по прозвищу Москва Слезам Не Верит. Нормальный обычный бомж, кандидат филологии, высокий, с оплывшей бордовой рожей, но в кожаном заштопанном в трех-четырех местах пиджаке, причесанный, без ароматов, в ослепительно-белых кроссовках. В руке Гоша держал веревочку с привязанным белым воздушным шариком с изображением глазастого Исаакия и надписью: «Смотри, кто пришел!». Алексей Семенович не успел отшатнуться, и Гоша схватил его за рукав.

- Макарыч, смотри! – Гоша бережно вынул изо рта новенькую вставную челюсть. – Жениться иду. – Он аккуратно вставил челюсть на место и с достоинством пожевал губами.

- Ты же паспорт продал, как жениться-то?

- Настоящая любовь, друг мой, не терпит формалистики. Любая бумага превращает тебя в зомби, в стадное животное, в винтик системы.

- Ну, тогда я тебя поздравляю, Гоша! И зубы у тебя роскошные!

- Спасибо, родной! Ты куда идешь?

- В «Перекресток»

- Я тебя провожу…

- Да не надо…не теряй настроения.

- А ты что, не в духах?

- Да какие там духа…

- Тогда погоди…погоди. Я чувствую, тебе наши глазки спать не дают.

- Н-да…в точку попал!

- Тогда слушай…мы «Перекресток» не пройдем?..Тогда слушай. Вот час назад встретил своего однокурсника. Был у нас секретарем комсомола, въедливый такой, коммуняка, никогда ни в чем не сомневался, все у него говно, стадо, а он вожак, лидер. Обладатель истины. Хотя некоторым помогал книги доставать, в архивы помогал попасть. Я ему однажды по морде дал, он только усмехнулся, а меня чуть не выперли. Сейчас живет тут недалеко, смотрю – идет, сдутый, как шарик, смотрит сквозь пространство, рваный весь, мятый какой-то, истоптанный. Ну, Гриша, говорю, как дела? Он смотрит, как сквозь меня, а-а-а, говорит, Гоша…скажи мне, чему мы с тобой у жизни научились? Я говорю: я научился свободе мозгов и умению быть самим собой. Хотя дорого за это плачу. Он говорит: а я, Гоша, ничему не научился. И тоже дорого за это плачу. Вот смотрю на Исаакиевские глаза, и вижу, какое я дерьмо. Я отвечаю: а я смотрю и радуюсь, что это произошло в мое время. И не хочу ничего пытаться объяснить. Не надо!

- Гош, а я ведь тоже теперь не знаю, что к чему

- Да что это вы все сегодня? И, главное, из-за ерунды какой-то!

- Не боюсь я того, что происходит, черт с ними. Не могу объяснить, что в башке.

- Не может быть такого, Макарыч, чтоб не мог объяснить. Скорее всего, все просто. Отлично кто-то сказал: жизнь не так проста, как кажется, она гораздо проще. Вот на тебя во дворе шавка накинулась, ты ее ногой по морде хряпнул и пошел. Ерунда вроде бы, а потом стало грустно. Тогда не бей. Пусть лучше она тебя тяпнет, йодом помажешь и будешь спокоен. И свободен. Главное – свободен. От дурных мыслей, от злобы, от зависти свободен.

- Свободен?

- Да.

- Во всем?

- Ну почти.

- А тогда для чего человечек написал: «Дано мне тело, что мне делать с ним?»… или: «За радость тихую дышать и жить кого, скажите, мне благодарить?»…А я дальше: зачем тридцать лет взял эту дудку в рот и столько лет учился – чтоб потом не мог жену прокормить? Чтоб потом она два аборта делала, денег не было. Денег не было на дочку!!! Проста жизнь! Ай, как проста!!! Зачем я вожу по канавам размалеванное говно, которое тут же пьет, блюет и трахается? Каждому воздастся по вере его и по трудам его? Тогда почему воздается за грязь, треп, обман, хитрость, за козье блеяние, за презрение, за вылизывание жоп, и хорошо воздается, ай-яй-яй как хорошо…Почему не воздается хирургу нашему в поликлинике Якову Григорьевичу, ему восемнадцатилетнему на войне ступни оторвало, и он пятьдесят лет возится с вонючими старухами и пьяными сантехниками? Не воздается! И вот теперь заигрывают с нами, глазки вселенские строят, вот мы какие чудеса, какие супершалости можем учинить, это вам не лазерное шоу Жарра, это настоящее развлекалово! Ррразвлекалллово!!! Уау!!!

- Макарыч…Макарыч! Успокойся, не заводи себя. Тебе ж все-таки уже не двадцать.

- Ага! Конечно, не двадцать! Мне десять! Какое там, мне шесть! В школу рано еще! Мальчик я еще, сосунок! А-а-а…Знаешь, Гош…Вот.

Алексей Семенович с треском распахнул пакет и вытащил коробку с виски.

- Пошли!

- Куда? А это что? Ого!

- Тебе видней, куда. Где присесть хоть можно…

- Да нет, слушай, это уж слишком…Потом я же к невесте…

- Пошли, говорю!!! Пою-у-у-у тебе-е-е, бог новобра-а-ачных! Пошли, сказал!!!

СОЛНЦЕ ШПАРИТ И ПАЛИТ,

НАД ДОРОГОЙ ПЫЛЬ СТОИТ.

КТО-ТО С ТОПОТОМ ТЯЖЕЛЫМ

СЗАДИ ДЫШИТ И БЕЖИТ.

Арик звонил в истерике уже два раза. Алексей добрался к катеру к пяти часам. Нюхнув нашатыря из аптечки, страшно передернулся и, запустив мотор, направил дредноут на другую сторону в Кронверкский пролив, куда велел хозяин. На берегу было необычное зрелище: Арик в голубом костюме и темно-синей рубашке принужденно улыбался, выделяясь в группе светловолосых, просто одетых мужиков, по всему видно, иностранцев.

- Семеныч, это директор норвежской телекомпании и его сопроводилово, оператор вон…Провези их вдоль того берега, а у Благовещенского развернешься и назад. Они любят на старых катерах ходить, «Ямахи» им ни к чему, Серега нас порекомендовал, молодец…Слушай, ты что…горяченький? С ума сошел! Они же сейчас откажутся!

- Все в порядке, не волнуйся. Арик, я тебя когда-нибудь лажал?

- Ой, Боже мой, ну осторожнее, я умоляю! Что это сегодня с тобой? И не говори ни о чем с ними, прошу!

Викинги, уважительно улыбаясь Алексею Семеновичу, не спеша забрались в катер, расселись, оператор водрузил на плечо камеру, звуковик задрал палку с мохнатым микрофоном, и Арик оттолкнул судно от стенки. Вышли из пролива на реку. Ветерок разогнал легкую волну, судов на реке было много, больше всего, конечно, у Сенатской. Что-то было не так, что-то было совсем плохо…Висело небо непривычно розовато-жеманного оттенка, на пляже у крепости нарочито визжали девки породы «Дом-2», у другого выхода из пролива с петушиным водяным хвостом носился аквабайкер. До противоположного берега оставалось метров двести. Норвежцы что-то гундели, показывая не на Глаза, а на девок. Несмотря на ветерок, было душно, волгло, Исаакий смотрел на город, как теперь показалось Алексею Семеновичу, томно и самодовольно. Воздух наливался тяжелой пустотой и невидимой слизью, город, река, собор медленно опускались в подтопленный и подкисший кремовый торт. Что-то подкатило к горлу, в голове возник гнусный противный голос, и Алексей Семенович не выдержал…

…Придерживая штурвал коленом, он открыл рундук и, сипя горлом, вынул черный потертый футляр. Раскрыл его и начал собирать кларнет, старенький, дешевый, позавчера предложил ученику, но тот не пришел, и оставил его в катере…судорожно вынул одну часть, соединил с другой, присоединил раструб и финальным резким движением насадил мундштук. Облизнул трость, поднял кларнет над головой и…

- Джентльмены! Наш поход посвящается Лейфу Эрикссону, первооткрывателю Америки!!!

Норвежцы резко повернулись к нему, весело засмеялись: «Йес! Лейф Эрикссон из камин!!!» Оператор повернулся и наставил на него жерло объектива. И тогда он отпустил штурвал. До набережной осталось метров сто…

Он заиграл тему из симфонии Чайковского, заиграл на октаву выше, громко, надсадно, с подвизгиваниями. И вдруг, вынув мундштук изо рта, заорал:

- Я ненавижу свет однообразных звезд! Здравствуй, мой давний бред! Башни стрельчатый рост!

Кларнет теперь заиграл концерт Моцарта, так же надсадно и визгливо…

- Поэт, не дорожи любовию народной! Восторженных похвал пройдет минутный шум!..

Песнь Сольвейг Грига!!!

- Дано мне тело, что мне делать с ним?..

Голубая Рапсодия Гершвина!!!!

- Истончается тонкий тлен, фиолетовый гобелен…

Концерт Чайковского!!!!!!!!!..

Норвежцы начали переглядываться уже без улыбок…До берега метров семьдесят…

- От многоречия отрекшись добровольно в собраньи полном слов…!!!!!

Лебединое озеро!!!!!!!!!!

- На свете счастья нет, но есть покой и воля!!!!!!!!!

Мусоргский!!! Богатырские ворота!!!!!!!!

- Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана!!!!!!!!!!!!

Каприс Паганини!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Тридцать метров!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

- Да, я был страстный муж, но был судья холодный! Кто ж разуверить меня осме…

Он вдруг замолчал. Норвежцы уже тревожно глядели то на него, то на приближающийся берег…

…А он, замолкнув, ошалело смотрел поверх их голов, поверх каменного парапета набережной и видел:

…Глаза медленно тускнели, становились прозрачными, дымчатыми и таяли… Глаза медленно тускнели, становились прозрачными, дымчатыми и таяли… Глаза медленно тускнели, становились прозрачными, дымчатыми и таяли…Глаза…

Он рванул ручку газа на себя и назад.

ОТ МОРСКОЙ И ДО СЕННОЙ

ТИШИНА, ТУМАН, ПОКОЙ.

ДЕТИ СПРЯТАЛИСЬ КУДА-ТО,

УЛЕТЕЛ ЖИРАФ ДОМОЙ.

СОЛНЦА В НЕБЕ НЕ ВИДАТЬ,

МИМО НЕКОМУ БЕЖАТЬ.

В подъезде было еще по-дневному тепло и душновато. Надо наверху окно открыть, подумал Алексей Семенович и стал подниматься по пятнистой лестнице. Поднялся на два пролета и увидел фигуру, стоящую у окна. Это был сосед Даниил. Стоял, потирал рукой колено в полосатой брючине.

- Добрый вечер! – сказал Алексей. – Вам помочь? Ушиблись? Давайте, обопритесь на меня и пойдем.

- Нет-нет, спасибо, ничего, скоро пройдет, это ерунда – Сосед выпрямился. – Это я ушибся много лет назад, здорово довелось ушибиться, вот до сих пор и побаливает иногда.

- Тогда отдохните. Давайте я тут окно открою, а то духота в подъезде. – Он со скрежетом распахнул тяжелую раму. – Вы уже знаете?

- Знаю-знаю. События одно за другим. Интересное время, согласитесь.

- Н-да, по части интересности мало не кажется.

Они постояли молча под струей свежего воздуха из окна.

- Вы, я вижу, тоже подустали. – сказал сосед Даниил.

Алексей Семенович не вздохнул, а как-то выдавил из себя воздух.

- Да я даже и не знаю, как это назвать. – он провел рукой по лбу. – После всего этого…Пустота, дурь…

- А стоит ли это все так близко воспринимать? Ведь ничего плохого не случилось.

- Да в общем-то ничего…только, знаете, обидно.

- А что ж обидного?

- Так…пошутили, похохмили над вами, вот, мол, мы какие, что можем, а вы, человечки, сидите, управляйте мечтой, смотрите свои ток-шоу, открывайте для себя новые прокладки и шампуни, давите друг друга на дорогах, выбирайте безопасный секс…

- Ну-у-у, Алексей, простите, это вы совсем не ту картину нарисовали.

- А какую же еще? А у вас другая вырисовывается?

- Да собственно, вырисовывать ничего не надо. - Он помолчал. - Ну, как вам сказать…Вы в этом доме давно живете?

- С рождения.

- Эту лестницу, перила, окна, стены вы с какого возраста помните?

- Лет с двух - трех, наверное.

- Вам велосипед в детстве покупали?

- Да, конечно.

- Вот пошли вы с мамой, с папой или уже один гулять – одни стены, одна лестница. Ведет вас мама к зубному врачу – совсем другая.

- Да, действительно.

- А после врача папа покупает вам первый велосипед, и вам разрешают пойти и покататься. И вот человечек, пыхтя, спускается со своей драгоценностью по лестнице, велосипед бесподобно пахнет, в окна солнце, и лестница, и стены, и перила совершенно другие – довольные, улыбающиеся, запах вокруг совершенно бесподобный. Радуется лестница! Да как радуется, верно ведь?

- Да…все верно.

- Так это пустяк, эпизод, пылинка, одно из тысяч триллионов событий на Земле. Вот нам говорят: отрицательная энергия со временем накапливается, и происходят катаклизмы. Кто-то верит, кто-то нет, дело хозяйское. А почему бы и положительной энергии не накапливаться? Только катаклизмы, землетрясения, торнадо, эпидемии – это не её. Кто знает, как она может выделиться? В самой неожиданной форме.

- Вы уж простите, очень странно это все слышать.

- Да, наверное, странно. Вот актер. Может быть, самый мощный источник человеческой энергии. Никто не слышит и не знает его. И ему приходится становиться кривлякой, клоуном, надевать странные костюмы, чтобы сказать: слушайте, вот я, вот моя сила. А вот другое: в женщине началась новая жизнь. Немного тех, кто порадуется этому, а больше всех радоваться хочет эта самая жизнь! И радость эта сильнее самого сильного ядерного взрыва, каждый раз это настоящий Большой Взрыв, нисколько не слабее…а радуются-то немногие, еще один потребитель будет, еды ему, квартиру, место в институте, бензин на заправке…родится еще один тысячетриллионный житель в истории Земли – ну и что, обычность…а это настоящий Большой Взрыв! А взорваться не может. Вот он и оповещает о себе разными странными способами.

- Вы что же, хотите сказать, что Глаза…

- Конечно. У нашего мироздания прекрасное чувство юмора, ребяческое такое. Например, на Эвересте вдруг появляется огромная пятерня! Может быть. Запросто. Или вдруг статуя Иисуса в Рио поднимет руку с двумя пальцами буквой «V», все правильно, он победил. Или вполне допустимо - через месяц наш адмиралтейский шпиль будет вдруг полосатым каким-нибудь или спирально изогнутым…

Алексей Семенович растерялся, потому что никогда не имел дело с такими чудаками, но то, что творилось в эти дни, сломало все, что помогло хоть как-то правильно сообразить, объяснить, успокоить…

- Да, все это как-то необычно, удивительно – сказал он осторожно. И решил свести все к шутке:

- А представляете, какую хохму можно было отмочить, когда настоящий Большой Взрыв был! Который нашу Вселенную создал.

- Да, это точно. Действительно, забавно. А какую, как вы думаете? – спросил сосед.

- Ну, например, нарисовал на только-что образовавшемся пространстве рожу какую-нибудь. Трехмерную.

- Отлично! У вас фантазия прекрасная! Так вот Эйнштейн ее и скорчил, язык высунул, помните?

- Н-да…По-вашему получается, если девушка зачала, то…

- Да! Да! Ну если уж вам это совсем непонятно, считайте – Исаакий салютовал новой жизни.

- Почему именно этой, конкретной? И почему именно так?

- Никто не знает! Почему гриб вырастает здесь, а не там? Почему монета падает орлом, а не решкой? Значит, именно эта новая жизнь ему вдруг понравилась.

- Кому ему?

Сосед вдруг весело улыбнулся:

- Исаакию! Или Эвересту! Или Иисусу Иосифовичу Христу!

* * *

…В этом году на начало июня свалилась жара под тридцать. Сезон начался, конечно, подорожанием соляры, скандалами в правительстве города и вконец рассвирепевшими речными ментами, гонявшими мелкие катера на бесконечные техосмотры, комиссии, паспортизации, инвентаризации; несомненно, кто-то из больших водяных хорошо дал на лапку кому следует. Перестали пускать в Адмиралтейский канал, Крюков опять же собрались закрывать из-за строительства чудовищного нового здания Мариинки, это было плохо, потому что любители заглянуть в запретную Новую Голландию хорошо приплачивали. По всему поэтому настроение у Алексея Семеновича было не ах, радовала только погода. Арику разрешили швартовать его крейсера на другой стороне, в Кронверкском проливе, там стояли скоростные лодки Сереги Городецкого, с которым Арик

сидел два года за что-то не очень существенное, Алексей точно не знал. Это было даже лучше, все-таки Городецкий - это не менты.

Уже разгорались потихоньку белые ночи, вечер был душноватый, ветра не было. Алексей Семенович допоздна катал за очень хорошие деньги две немолодые пьяненькие парочки. Одна захотела было впасть в экстаз прямо на полу, но было неровно, тесно и неудобно, ничего не получалось, мужчина даже пукнул от старания, вторая же парочка, глядя на это, до коликов хохотала, Алексею же Семеновичу было почему-то жалко всех. К одиннадцати он вошел в канал и с величайшей осторожностью припарковал судно рядом с белыми серегиными лебедями. Потом сбегал в парк в работающую круглые сутки кафушку и налил в термос кипятку на утро.

Вернувшись, он посидел на остывающем кожаном диване. Потом вытащил мобильник.

- Алё!...Ну я угомонился, завтра надо туда пораньше, а домой приду часов в пять, надеюсь…Что?...Слушай, я на воде стою, между стен, плохая связь…Лен, вы у врача были?...Алё! Тьфу, ё-моё…Лена, медленнее говори, связь плохая. Вы у врача, говорю, были?...Алё! Какой дедуля? Алё!.. Блин…ладно, – он ткнул пальцем в телефон. Спать еще не хотелось.

Проснулся он в седьмом часу, и солнце уже нагрело капот дизеля. Здесь в отличие от противоположной стороны реки было тихо, только шуршали машины на набережной. Полил на голову воды из бутылки, причесался. Сбегал в парк отлить. Потом налил в кружечку кипятку, разболтал кофе с сухими сливками и, не торопясь, выпил. Надо было еще сходить заправиться; он сложил кофейные причиндалы в рундук, надел темные очки, отвязался и завел мотор. Аккуратно отошел от белых лодок, проскользнул под пешеходным мостом, как обычно, для поднятия настроя гавкнул на зайца, сидящего на свае в куче монет, обогнул угол крепости и вышел на тихую, почти без ряби Неву. На реке были видны лишь несколько далеких катерков, и Алексей Семенович, поддав газу, отпустил штурвал и крепко потянулся. Стало, в общем, хорошо, надо, пожалуй, сегодня попробовать искупаться, хоть и вода еще ледяная, так, окунуться только, крещение принять. Он сопнул, сильно выдохнул и медленно огляделся. В голове снова идиотски заторчало: «Невыспавшееся, но посвежевшее солнце приподнялось над мостами, тонким веселым слоем облило противоположный берег реки, подчеркнув высотищу неба, вежливо обтекло эрмитажные скульптуры, продолжило веселье на ребристой лысине Исаакия, взвилось по лезвию Адмиралт…»

Никакого лезвия не было.

НАД ЛЕГКОЙ ЗОЛОТОЙ ШАПОЧКОЙ АДМИРАЛТЕЙСКОЙ БАШНИ В НЕБО УТКНУЛСЯ ИЗЯЩНЫЙ БЕЛЫЙ ШПИЛЬ, ВЕСЬ ПОКРЫТЫЙ АККУРАТНЫМИ ЧЕРНО-БЕЛЫМИ ПОЛОСКАМИ. ТОЧЬ-В-ТОЧЬ КАК У ЗЕБРЫ. КОРАБЛИК НАД НИМ НАСМЕШЛИВО НАДУЛ ПАРУСНЫЕ ЩЕКИ.

__________

© Игорь Назарук. 2008г.

© All rights reserved by Russian Authors Society. 2008

Дата добавления: 2015-08-28