Вильям козлов. Витька с чапаевской улицы 12 страница

– Ты тоже изменился, – негромко сказала Алла, – был мальчишка, а стал... стал мужчина. – Она провела ладонью по Витькиным нечесаным волосам и вздохнула. Все мы стали взрослыми.

– Это плохо?

– Не знаю, – помолчав, ответила Алла. – Мне иногда бывает страшно... Не из-за бомбежек и всего такого – страшно жить. Ведь я теперь совсем одна.

– Ты не одна, – сказал Витька.

– Ты иди, а я еще посижу, – попросила она.

Витька встал и пошел к шалашу.

Навстречу ему попался Гошка. Увидел Витьку и сказал:

– Какой мне сон приснился...

Тот молча прошел мимо, залез в шалаш и затих рядом с Сашкой.

– А где Алла?! – сонным голосом спросила Люся. Ей никто не ответил.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СМЕРТЬ НА ШОССЕ

Они, наверное, все-таки близко подошли к шоссе, и их заметили. Когда два немецких солдата неожиданно выросли на пути, Гошка, ойкнув, кошкой метнулся за деревья. Один из солдат, держа автомат на животе, выпустил длинную очередь. Пули защелкали по кустам, по стволам сосен. На Гошкино счастье, лес был густой, и он успел скрыться за деревьями. Немцы не стали преследовать. Один из них показал автоматом на шоссе. Ребята гуськом поплелись в ту сторону, где рычали моторы. Немец, выстреливший из автомата, шел сзади.

Витька вспомнил про браунинг и, незаметно достав его из кармана, ждал удобного момента, чтобы от него избавиться. Он прекрасно понимал, чем может ему грозить, если найдут оружие. Чем ближе к шоссе, тем больше краснеет под ногами сочной земляники... Витька все время оглядывался: неужели немец не нагнется за ягодами? Идущий впереди то и дело, звеня амуницией, нагибался и срывал спелую землянику. Сквозь поредевший лес уже виднелось шоссе. Витька в отчаянии снова оглянулся: немец, замыкающий группу нагнулся за ягодами. И Витька в то же мгновение засунул браунинг в муравейник, мимо которого как раз проходил. Ошалевшие рыжие муравьи облепили руку. Морщась от жгучих укусов, он незаметно стряхивал муравьев о штанину... Немец ничего не заметил.

На обочине стоял большой зеленый грузовик. В кузове под пятнистым брезентом длинные ящики. Вместо одного колеса – домкрат. Шофер и двое солдат ремонтировали спустивший скат. На травянистом бугре, под елью, сидели еще несколько солдат и офицер в черном мундире. Перед ними на брезенте фляжки, обшитые серым сукном, раскрытые банки с консервами. Офицер в черном сидел на пластмассовой коричневой коробке полевого телефона. Увидев ребят, солдаты загалдели и поднялись. Офицер с интересом разглядывал их. Глаза у него малоподвижные, светлые и выпуклые, волосы тщательно причесаны. На пальце белый перстень с печаткой.

– Маленький рюсский партизан, – весело сказал он. – Зеер гут!

– Мы не партизаны, – сказал Витька. – Мы из детдома. Разыскиваем своих.

– Кто это есть свои?

– Наши, детдомовские.

– Пожалуйста, не заливать пушка, – улыбнулся офицер. Он подошел и каждому внимательно посмотрел в глаза. Коса Аллы привела его в восторг. Он стал трогать ее, гладить, взвешивать.

– Какой чудесный юнгфрау... Настоящий ер вайн... Как это? Молодое вино.

Офицер взял Аллу за подбородок, но она оттолкнула его руку.

– Что ви делаль в лесу, юнгенс? – спросил офицер, снова поворачиваясь к мальчишкам.

– Мы детдомовские... – начал было Витька.

– Ты есть юде? – перебил офицер, не отрывая взгляда от Соли.

– Цыган он, – сказал Витька. Он уже знал, что такое «юде».

– А ты кто? Юнгкоммунист? Все вы... как это? Комсомол?

– Какой там комсомол! – сказал Сашка. – Пионеры мы.

Офицер повернулся к солдатам и что-то сказал по-немецки. Солдаты переглянулись и отвели глаза в сторону. Витька случайно взглянул на Колю Бэс и увидел, что он побледнел. И Витька вспомнил, что Коля понимает по-немецки.

– Что он сказал? – тихо спросил Витька.

– Спрашивает, кто хочет убить еврея, – шепотом ответил Коля.

Офицер взглянул на них и улыбнулся.

– Имеете что-нибудь сказать?

Мальчишки молчали. Офицер взглянул на свой перстень, потер его об рукав черного мундира и поманил Солю пальцем.

– Ты есть ненужный человек, – улыбаясь, сказал он. Соля смотрел своими выпуклыми черными глазами в светлые выпуклые глаза офицера, и тот первым отвел взгляд. Лицо его стало недовольным, глаза холодными и маленькими.

– Иди туда, – состроив брезгливую гримасу, кивнул он в сторону леса. Шнель, шнель!

В глазах Соли что-то мелькнуло: то ли робкая надежда, то ли отчаяние. Он медленно обвел потухшим взглядом лица примолкших товарищей. Губы его искривились, но он ничего не произнес. Медленно повернулся и, втянув голову в плечи, побрел к высоким соснам, желто светившимся на пригорке. Острые лопатки судорожно двигались под серой грязной рубахой, черная курчавая косица свисала за воротник.

«Почему он не бежит? – подумал Витька. – До деревьев рукой подать. Если сейчас рвануться в сторону, к кустам, потом укрыться за первой сосной, а там лес... Будет стрелять – не попадет!» Соля, едва передвигая ноги. шел к лесу.

Офицер медленно, как бы нехотя, достал из кобуры парабеллум и стал вытягивать руку. Солдаты молча смотрели на него.

– Беги-и! – крикнул Витька. – Ну что же ты!

Соля вздрогнул и еще больше сгорбился. Когда мальчишка поравнялся с сосной, которая уже сулила спасение – нужно было резко отпрыгнуть вправо раздался сухой выстрел. Соля дернулся вперед, будто наконец решил побежать, оглянулся и, прижав руки к груди, ткнулся лицом в землю, усыпанную хвоей.

Офицер удовлетворенно хмыкнул и взглянул на Витьку. Парабеллум масляно блестел в его руке.

– Ты хотель помогать еврею? – сказал он. – Тебя ждет такой же жалький участь... Иди!

Офицер усмехнулся. Витька заметил, что зрачки у него расширены, а тонкие ноздри раздуваются.

– Марш! Марш! – скомандовал он, кивнув на лес.

Алла кусала губы, Люся смотрела в землю, а толстый Сашка стоял, вытянув руки по швам. Глаза у него были как две оловянные пуговицы, колени подрагивали. Коля Бэс смотрел на Витьку, и глаза его часто-часто моргали под стеклами очков.

Витька подумал, что зря он засунул в муравьиную кучу браунинг: выхватить бы его сейчас из кармана и выпалить в это белое наглое лицо.

Офицер дулом парабеллума дотронулся до Витькиной шеи:

– Шнель!

Витька стиснул зубы и зашагал к лесу. Если офицер даст ему дойти до куста, то Витька метнется к ближайшей сосне, нырнет в молодой ельник, а там спасение. Впереди серым бугром лежал мертвый Соля Шепс. На рубахе, чуть пониже лопатки, расползалось большое красное пятно. Фашист попал в самое сердце.

За своей спиной Витька услышал голоса немцев. Офицер что-то отрывисто ответил. И снова тишина. Звенящая напряженная тишина. Витькина спина напряглась, как ствол дерева, вот сейчас раздастся выстрел. В какой-то книжке он читал, что человек, в которого входит пуля, выстрела не слышит. До куста три-четыре шага. Кто-то громко всхлипнул, Алла или Люся?.. Пятно на Солиной рубахе уже с блюдце и лоснится.

Еще один шаг – и куст... Витька пружинисто изготовился к прыжку...

Грохнул выстрел. На этот раз не сухой щелчок, а оглушительный, тяжелый удар. Когда лесное эхо в последний раз отгрохотало, Витька понял, что жив. И даже не ранен. Ему хотелось обернуться и узнать, в чем дело, но шея одеревенела. Витька не чувствовал ни рук, ни ног и удивлялся, почему он стоит, а не падает.

Послышался смех. Сначала негромкий, потом все громче и раскатистей. Смеялся фашист.

– Твой маленький душа уже отлетел в рай? – сквозь смех выговорил он.

Витька наконец смог пошевелиться, перевести дыхание. Волоча ноги, он подошел к ребятам.

Офицер понюхал дуло парабеллума и с сожалением спрятал в кобуру.

– Если не хочешь быть на тот свет, – сказал он, – не защищай еврей, не будь партизан и помогай немецкий армия.

Шофер и его помощник установили отремонтированный скат на место. Офицер взглянул на черный циферблат часов, о чем-то спросил шофера, тот закивал головой. Солдаты с обеих бортов полезли в кузов. Офицер задумчиво смотрел на ребят. Вернее на Аллу.

– Это есть мой трофей! – сказал он и вытащил из желтых ножен финский нож.

– Что вам надо? – спросила Алла, глядя большими синими глазами на приближающегося к ней немца.

Офицер намотал на руку золотистую косу и ловко отхватил ножом у самого затылка. Встряхнув ее, будто беличью шкурку, улыбнулся:

– Зеер гут!

Хлопнула дверца, машина фыркнула и тронулась с места. Солдаты молча сидели на длинных ящиках. Глаза у них были безразличные. В руках поблескивали автоматы. Машина скрылась за изгибом шоссе, и стало тихо. На обочине чернел позабытый гаечный ключ, а неподалеку от куста, прижав руки к простреленной груди, вниз лицом лежал Соля.

Это бессмысленное и жестокое убийство потрясло всех: до сегодняшнего дня никто не задумывался, что вот так просто можно поднять руку с пистолетом и убить человека. Они видели много убитых, но это другое дело: война, бомбы, пули. Все так же светило солнце, рычали моторы тяжелых грузовиков на шоссе, по небу плыли красивые лохматые облака, а один из них – Соля Шепс уже никогда ничего не услышит и не увидит.

Молча вырыли могилу. Копали на бугре острыми сучьями, найденными поблизости. Дерн обдирали руками. Никто не плакал, не ныл, работали молча. Тело было удивительно легким: его можно было одному унести под мышкой. Девочки сверху прикрыли труп зелеными ветвями. Никто не решался первым бросить ком земли в могилу. И тогда Бэс ладонями стал сталкивать в яму коричневую землю, перемешанную с сучками и желтыми сосновыми иголками.

На невысокий холмик положили ржавый обод от автомобильного колеса и в центр воткнули шест, на отесанном боку которого Сашка Ладонщиков вывел химическим карандашом: «Соля Шепс с Чапаевской улицы города В.». Поставил дату и спрятал карандаш в карман.

Когда двинулись в путь, держась подальше от шоссе, Витька сказал:

– Я вас догоню... – и скрылся меж стволов.

А немного погодя в той стороне, где они похоронили Солю, прогремели подряд три негромких выстрела.

Это Витька Грохотов отсалютовал убитому товарищу из немецкого браунинга, который он вытащил из муравейника,

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ВСТРЕЧА В ЛЕСУ

Гошка Буянов бежал по лесу, пока не выбился из сил. Зацепившись ногой за сломанную елку, он грохнулся на землю и, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, затих. Никакой погони не было. Над головой шевелились островерхие кроны сосен и елей. Попискивали птахи. Бабочка-крапивница уселась Гошке на колено и стала складывать и раскладывать красные с черными точечками крылья. «Ей наплевать на войну, – подумал Гошка. – Живет в свое полное удовольствие... А тут черт знает что такое на белом свете творится!» Отлежавшись на колючей, усыпанной иголками земле, Гошка немного успокоился. Сердце перестало бухать так, что в затылке отдавало, дышать стало легче. Правда, в боку покалывало. Мелькнула было мысль, что ребята погибли, но Гошка эту мысль сразу отогнал. Могли бы тоже убежать. Просто они растерялись, а он сразу сообразил что к чему – и давай бог ноги. Витьке, конечно, туго придется со своим браунингом... Говорил дураку выброси – не послушался, а теперь рассчитывайся за собственную глупость... Гошка слышал один выстрел, немного погодя второй. Это было в той стороне, куда повели ребят. В кого стреляли?

Можно было бы забраться на высокое дерево и оттуда посмотреть, но Гошка свой бинокль оставил в лесу. Еще найдут немцы в рюкзаке бинокль и подумают, что он партизан. Гошка даже ребятам ничего не сказал, просто взял и оставил бинокль под ореховым кустом. Пусть зайцы в него смотрят.

Вытащив из штанов колючку, которую он подхватил во время бегства, Гошка не спеша зашагал по лесу. Башмаки его совсем расползлись, рубаха и штаны в дырках, голова чешется. Последний раз в бане он был до войны. Это сколько? Уже скоро два месяца? Или три? Он уже потерял счет времени. Когда он обедал? Вчера в это время. Да и разве это обед: кусок черствого хлеба и кружка горячего кипятку без сахара! Вспомнив про обед, Гошка пожалел, что нет рядом Сашки Ладонщикова. Этот быстро бы чего-нибудь сообразил. Сашка носом чувствует, где лежит съестное.

* * *

– Где-то я видел этого шпингалета... – сквозь сон услышал Гошка. Он открыл глаза и вскочил на ноги: вокруг стояли хмурые небритые люди в военной форме, но без знаков отличия. У некоторых в руках карабины и автоматы. Всего человек пятнадцать – двадцать.

– От немцев тикаешь? – спросил высокий, с рыжеватой закурчавившейся бородой. У него на груди автомат, сбоку на ремне – пистолет. Чувствовалось, что он здесь старший.

– Здравствуйте, Анатолий Васильевич, – сказал Гошка, улыбаясь. В рыжебородом он узнал капитана Никонова, того самого, который взял их на маленькой станции в теплушку.

– Я же говорю, что тебя знаю, – улыбнулся Никонов. – А где твоя компания?

Гошка отряхнул со штанов сухие иголки и землю, поднял пустой рюкзак.

– Даже не слышал, как вы подошли, – сказал он,

– Еще девчушка с вами была... Люся, кажется?

– С нами две было.

– Добрались до города? Гошка кивнул.

– Там остались, что ли? – допытывался капитан.

– Погибли они, – сказал Гошка. – Немцы на шоссе расстреляли... Собственными глазами видел. Один я спасся.

– Повезло, – заметил худощавый боец. Он был в галифе, гимнастерке и без сапог.

– Что им ребятишки-то сделали? – сказал пожилой боец с усталым лицом и красными глазами. – Озверел фашист! – Где это было? – спросил Никонов.

– Там... – неопределенно махнул рукой Гошка. – Окружили нас и повели на шоссе.

– Помните, товарищ капитан, утром стреляли? – вспомнил босоногий боец. – И точно, где-то на шоссе.

– Выходит, прочесывают лес...

– У нас три гранаты осталось, товарищ капитан, – сказал босоногий боец. Рискнем? За детишек-то?

– Фашисты давно уехали, – вмешался Гошка. – Собственными глазами видел.

– Славная эта девочка Люся... – Капитан отвернулся и посмотрел на солнце. – До ночи еще километров десять пройдем. Скорее бы к своим... А там заряжающим пусть ставят к пушке!

– Можно, я с вами? – попросился Гошка.

– Как же ты свою команду-то не сберег? – покачал головой Никонов.

– А где старшина Федорчук? – спросил Гошка. – А другие?

Капитан внимательно посмотрел на него, на скулах заиграли желваки.

– Ты, я гляжу, вострый стал... И глаза у тебя какие-то беспокойные, будто совесть нечиста... Впрочем, оно и понятно, – вздохнул он. – Я тоже чувствую себя в ответе за всех... Федорчук погиб. И Трифонов, и Киселев, и много-много других... До сих пор удивляюсь, как я жив остался.

– Товарищ капитан, слышите? – сказал боец. Издалека донесся гул канонады. Иногда он пропадал, а потом снова возобновлялся.

На худощавом, осунувшемся лице капитана появилась улыбка и тут же исчезла.

– Наконец-то зацепились, – сказал он. – Ох, я неприятная это штука отступать! Ну ничего, еще будет и на нашей улице праздник!

Бойцы заметно оживились, разом заговорили. Хмурые бородатые лица потеплели.

– Через два дня солдатский борщ будем у своих наворачивать!

– У меня кишка кишке на скрипке серенады поет...

– Братцы, а как там нас, окруженцев, встретят? Читали немецкие листовки? Эти гады пишут, что окруженцев расстреливают.

– Как будто мы виноваты!

– А ты верь фрицам...

Никонов зашагал по жесткому седому мху прямо на гул канонады. Остальные потянулись за ним. Гошка заметил, что некоторые прихрамывают, у других перевязаны руки, головы. Капитан так ничего и не ответил: берут они его с собой или нет?

Гошка решил больше не спрашивать, а идти за бойцами, и все. Последним шел рослый светловолосый боец с забинтованной головой. Сквозь грязную повязку проступала кровь. На плече автомат.

К вечеру канонада стала громче, отчетливее. Тысячи далеких молотов били по тысячам наковален. Над лесом пролетали самолеты. И наши, и немецкие. То и дело завязывались воздушные бои. Трассирующие пули вспарывали вечернее небо. Наблюдать за боем было невозможно: мешали кроны деревьев.

Перед заходом солнца десяток наших бомбардировщиков разгрузился над шоссе. От тяжелых взрывов вздрагивала земля, с деревьев сыпались иголки и сучки.

– Сыпь, ребята! – сказал молодой боец без сапог. – Пусть знают наших!

Над лесом пронеслись «мессершмитты». Наши истребители, прикрывающие бомбардировщики, тотчас вступили в бой. Все перемешалось: разрывы бомб, треск пулеметных очередей, надсадный вой моторов, короткие, отрывистые залпы автоматических пушек. Покружившись в бесконечном хороводе над лесом, самолеты исчезли. Один «мессершмитт», волоча за собой огненный хвост, наискосок перечеркнул небо и взорвался где-то над бором. Краснозвездный ястребок сделал над поверженным врагом широкий круг и улетел.

– Видали, как он его? – ликующим голосом произнес светловолосый боец, вслед за которым шел Гошка. И широко улыбнулся мальчишке, отчего его небритое лицо сразу помолодело.

– Кра-асиво упал, – сказал другой боец.

Капитан с пятью бойцами отправился на разведку к шоссе. Остальным было приказано ждать в лесу. Гошка остался с теми, кому было приказано ждать. Гошка не рвался в разведку.

Бойцы улеглись на мох. Это был первый привал с того часа, когда к отряду пристал Буянов. Светловолосый стащил сапоги, размотал почерневшие портянки и стал с интересом разглядывать большие распаренные ступни.

– Жмут? – спросил Гошка, которому вдруг захотелось поговорить с бойцом.

– По сорок – пятьдесят километров в день врезаем, – ответил тот. – Верблюд копыта сносит.

– Скоро будем у своих.

– Кто будет, а кто и не будет, – заметил пожилой боец с красными глазами.

– Как говорится, близок локоть, да не укусишь!

– Почему не укусишь? – насторожился Гошка.

– Ты знаешь, что такое перейти линию фронта? Это когда тебя с двух сторон бьют и в хвост и в гриву.

– И наши?

– Ежели ты командующему телеграмму отстукаешь: так, мол, и так, встречайте непутевого, соскучился по родной маме... В таком разе, может, и с оркестром встретят.

– Не пугай, Федор, – вмешался боец с забинтованной рукой. – Чем такая волчья жизнь, лучше...

– Лучше смерть от своих принять? Нет, я не согласный. Какого лешего две недели сквозь лес продирался? Чтобы от своего брата-солдата пулю в лоб получить?

– Не разводите панику, – сказал другой боец. – Я верю в нашего капитана.

– А что капитан? Заколдованный, что ли? Пуле все одно: батальонный ты или рядовой.

– И самолеты там... где линия фронта, бомбят? – спросил Гошка.

– С утра до вечера гвоздят! – ответил пожилой боец с красными глазами. Всю передовую, как плугом, перепахали.

– А ночью? – уставился на него Гошка, у которого заныло сердце.

– Ночью ракет понавешают и садят из минометов... Линию фронта перейти это все равно что на том свете побывать...

– А как же разведчики? – неодобрительно посмотрел на него светловолосый с забинтованной головой. – За ночь по два раза переходят линию фронта.

– Перехо-одят... – протянул красноглазый. – А вот многие ли назад возвращаются? С нашего полка из пятнадцати разведчиков только трое из вражеского тыла вернулись...

Гошка уже не слышал, о чем толковали бойцы: он до мельчайших подробностей вспомнил ту страшную ночь, когда на эшелон налетели немецкие бомбардировщики: свое паническое бегство в полыхающую багровыми вспышками ночь, гнилой запах болотной воды, кваканье лягушек; мертвенный свет ракеты, наверное, казался лунным сиянием... Вот тогда, может быть, впервые в жизни Гошка испытал настоящий панический страх. Страх, заполняющий тебя всего без остатка. Это когда внутри бьется, стучит одна-единственная мысль: спрятаться, выжить... Самому-то себе сейчас можно признаться: Гошка никогда не был таким храбрецом, за которого выдавал себя. Страх всегда жил в нем, только так глубоко прятался, что порой и сам Гошка забывал, что он сидит в нем, как гвоздь в доске.

Помнится, в пятом классе, прочитав «Вий» Гоголя, Гошка с неделю боялся один оставаться в темноте. Ему мерещились страшные вурдалаки, ведьмы, упыри! Он боялся темноты до того, что в сумерках не решался выйти в уборную, которая находилась метрах в тридцати от дома.

И вот этот глубоко притаившийся в нем страх наконец открыто вылез наружу. Не стесняясь никого, даже Аллы Бортниковой, которая ему очень нравилась. А теперь и Алла отступила куда-то далеко... Кстати, где они сейчас? Не собираются ли тоже перейти линию фронта? Зачем, спрашивается, он сказал Никонову, что их всех расстреляли? Он ведь не видел? Зачем соврал? Не Гошка это сказал Никонову, а подлый страх, который после той проклятой бомбежки, видно, навсегда поселился в нем...

Пришел Никонов. Бойцы стали подниматься с земли, отряхиваться, надевать оружие. Красноглазый с сердцем забросил карабин за спину. Бугристый нос у него лоснился. Светловолосый положил тяжелую руку Гошке на плечо.

– Бог не выдаст – свинья не съест, – ободряюще улыбнулся он. – Повезет, так нынешней ночью будем у своих... Подымайся, парень!

Гошка сгорбился и стал развязывать шнурки на дырявом ботинке.

– Сучок попал... колется, – сказал он, не глядя на бойца. – Переобуюсь – и догоню.

Бойцы растянулись цепочкой за Никоновым. Шагали след в след. Светловолосый, прежде чем свернуть на просеку, оглянулся и помахал рукой мол, поторапливайся...

Они ушли. Гошка смотрел им вслед. Обмахрившиеся коричневые шнурки, будто длинные черви, извивались у ног. Еще можно быстро зашнуровать ботинки, вскочить на ноги и догнать их... И никто ни о чем не догадается. И, как сказал светловолосый, если бог не выдаст да свинья не съест, то нынче уже будет Гошка Буянов у своих...

Не вскочил Гошка на ноги, не поторопился. Все так же сидел он на мшистой кочке, прижавшись спиной к шершавому сосновому стволу, и смотрел прямо перед собой. Страх перед бомбежкой, опасностью мертвой хваткой удерживал Гошку на месте.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. САМЫЙ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ

Витька, сгорбившись, сидел на табуретке в большой светлой комнате и с тоской смотрел в окно. У самой изгороди млела на солнце большая береза. В ветвях сновали, чирикали воробьи.

По улице поселка в расстегнутых мундирах прогуливались немецкие солдаты. У дома стояла черная с коричневыми пятнами легковая машина. Шофер спал на сиденье, откинув голову и раскрыв рот. Через дорогу колодец. Два обнаженных до пояса немца поливали друг другу из ведра. На телеграфном столбе сидела длинноносая ворона и с любопытством смотрела на них, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

– Что же ты, паря, делал у склада боеприпасов? – монотонно спрашивал сонный краснорожий полицай в немецкой форме.

– Откуда я знал, что там склад? – так же уныло отвечал Витька. – Не видел я никакого склада.

– Не видел, значит?

Полицай нехотя встал из-за стола, подошел и, размахнувшись, ударил Витьку по лицу. Мальчишка кубарем слетел с табуретки.

– Водой на тебя брызгать али очухаешься? – зевая, спросил полицай.

Когда перестали мельтешить в глазах зеленые искры, Витька медленно поднялся с пола. Сначала встал на четвереньки, потом на ноги.

– Очухался, – удовлетворенно заметил полицай и снова уселся за письменный стол.

– Кто тебя послал сюда?

Витька ощупал щеку: никак зуб выбил? Глаза уже превратились в щелки. Ну и кулаки у этого бугая – как врежет, так сноп искр...

– Ну чего вы, дяденька, привязались? – жалобным голосом сказал Витька. Никто меня никуда не посылал. Из детдома я. Своих разыскиваю.

– Знаем мы этих своих...

– Да наших ребят... Эшелон разбомбили, вот все и разбежались.

Полицай расстегнул ворот тесного суконного мундира. На лбу капли пота. Жарко ему в чужом мундире. Кваску бы холодного хлебнуть из жбана, а тут возись с каким-то голодранцем!

Витьку час назад доставил в комендатуру часовой. Он прихватил его у самого склада, что замаскирован в перелеске за околицей. Витька было бросился бежать, но часовой в два счета догнал. Он даже стрелять не стал. Витьку доставили к оберштурмбаннфюреру гестапо Лемке. Оберштурмбаннфюрер был очень занят и препроводил мальчишку к помощнику коменданта Семенову, наказав выяснить, что этот маленький русский делал у склада.

И вот уже битый час помощник коменданта Семенов выясняет. Он уже вывихнул большой палец о башку этого паршивца. У помощника коменданта тяжелая рука: взрослые, случается, после его удара теряют память, а этот держится. Не похоже, что он послан партизанами. Во-первых, не здешний, по выговору видно, что городской, во-вторых, исхудалый и грязный. Издалека идет. Может, действительно своих разыскивает и случайно на склад напоролся. Сколько их, шпаны вшивой шляется по дорогам...

Возможно, помощник коменданта и отпустил бы Грохотова на все четыре стороны, но не понравились ему Витькины глаза. Уж слишком дерзки. Такой, будь на его стороне сила, в глотку бы вцепился.

– Котовского знаешь? – спросил полицай.

– Слыхал, – ответил Витька, трогая пальцем шатающийся зуб. – Из книжек.

– У нас тут свой объявился... Партизан.

– Вашего не знаю.

– Надоело мне тут с тобой тары-бары разводить, – сказал полицай. Отправлю я тебя в кутузку. Пускай с тобой сам оберштурмбаннфюрер толкует...

Витька выплюнул изо рта окровавленный зуб. Теперь во рту дырка. Он втянул в себя воздух и раздался свист.

– Я те сейчас свистну! – проворчал Семенов и топнул по полу кованым сапогом.

На пороге появился огромный полицай и вытянулся перед помощником коменданта. Головой он достал до притолоки.

– Василь, отведи этого ублюдка в подвал, – распорядился Семенов. – В общую.

– Там их как селедок в бочке, – заметил Василь. – Может, под зад коленкой?

– Сполняй приказ! – повысил голос помощник коменданта. – Еще учить меня будет, оглобля!

Василь вывел Витьку во двор. У крыльца, в мусоре, ковырялась наседка с цыплятами. Двор большой и огороженный. Яркий солнечный свет залил все вокруг. У поленницы дров на усыпанной опилками земле сидели пленные красноармейцы. Их только что привели. В кучу свалены винтовки и автоматы. Немецкий офицер стоял перед пленными и что-то записывал.

Витька и полицай пересекли двор и остановились у двери в подвал. Василь достал из кармана ключ и открыл замок. Распахнув дверь, поставил Витьку на первую ступеньку и дал такого пинка, что мальчишка взвился в воздух и шлепнулся в душную темноту на что-то мягкое, шевелящееся.

Тяжелая дверь со скрипом затворилась, умолк гогот Василя. Громыхнул засов.

– С прибытием, – ворчливо сказал кто-то, спихивая с себя Витьку.

* * *

Сидя в подвале на холодном земляном полу, Грохотов вспоминал, как все это случилось.

...Наконец-то после долгих дней скитаний и лишений им повезло: они наткнулись на маленький лесной хутор. Всего пять дворов. Немцы сюда лишь один раз наведывались. Прибыли на мотоциклах, прошли по дворам. У кого взяли поросенка, у кого уток и кур. Погрузили всю эту живность в коляски и укатили. Больше никто на хутор не заявлялся.

Дата добавления: 2015-08-28