* * * *
Пьер вышел из дворца и стал бесцельно бродить по замку. Он останавливался и тревожно смотрел сквозь закругленные окна на светлое зловещее небо, с удивлением и недоумением глядя по сторонам, быстрыми шагами мерил мостовую и чувствовал, что вокруг него смыкается бесцветное и удушающее кольцо. Ему показалось, что из окна на третьем этаже дворца ему вслед посмотрело худое и морщинистое лицо графини. Графиня-мать, глядя сквозь стекло, медленно покачала головой и, рассеяно посмотрев по сторонам, скрылась в глубине комнаты.
На углу одной из улиц на земле навзничь лежал человек. Пьер узнал в нём того, кого вчера били возле ворот кнутом по лицу. Его странная одежда – разноцветные лохмотья – была изорвана и длинными лоскутами свисала к ногам. Его красно-жёлтый колпак был сбит и, кем-то растоптанный, валялся в стороне. В волосах его коротко стриженой головы вился пух и виднелись короткие белые перья. Пьер, глядя на это истерзанное существо, почувствовал жалость и сострадание. Но это зыбкое переживание не могло развеять и поколебать того холодного и чёрного мрака, который кипел в голове у Пьера.
- Кто ты? – обратился Пьер к человеку без колпака. – Уйдём отсюда.
- Жиль-жиль-жиль-жиль… Жильбэр. Меня зовут Жильбэр или просто Жиль. Я похож на вице-короля Неаполя?.. – хриплым и высоким голосом затараторил человек без колпака.
Пьер с удивлением посмотрел на него. Жиль поднял голову и, вытянув острый нос, улыбнулся беззубой улыбкой. Это было странное измождённое существо. В нём сквозило что-то болезненное и надломленное. Плохо понимая, где он находится, Пьер посмотрел по сторонам. Затем, с трудом слушая своего собеседника, Пьер отвернулся и молча сел на землю. Стало холодно.
Между ними завязался странный разговор, и вскоре, в каком-то беспамятстве, Жиль и Пьер, спотыкаясь, пошли вместе куда-то по улице; Жиль, жестикулируя и внезапно останавливаясь, громко о чём-то кричал, брал под руку Пьера и, ища в нём сочувствия, заглядывал ему в лицо и всё говорил, говорил…
- Кто ты? Почему тебя били кнутом?
- Звери. Это граф приказал…
Всхлипывая и громко смеясь, Жиль сказал, что если они дойдут до его жилища, то он всё, всё –о, небо! – расскажет. Расскажет, ничего не тая и ни о чём не умалчивая. Пьер стал внимательно расспрашивать своего спутника о том, что с ним произошло, и мало-помалу их разговор принял какой-то трагически-восторженный характер. Жиль поминутно доставал грязный платок и, словно бы стыдясь своего клоунского одеяния, спешил поскорей скрыться с замковых улиц. Они зашли в какой-то тёмный тупик, в котором сильно пахло гнилой капустой и влажной землёй. Жильбэр жил в грязной тёмной лачуге, примыкавшей к городской стене и бывшей на самой окраине замка. Из маленького окошка его конурки были видны человеческие ноги, шагавшие по тёмно-серой мостовой: большие деревянные ботинки, солдатские сапоги, грязные туфли, важное шествие куриных лап, копыта и медленно катившиеся им вослед колёса телег. Придя домой, Жиль сбросил свой шутовской наряд, натянул на себя тёмно-зелёный камзол, и, открыв шкафчик с одной дверцей – другой дверцы почему-то не было – достал тонкую бутылку с кокетливым горлышком.
- Это вино, которого не пивал сам слепой гофмаршал! – заявил он и бодро помотал головой в разные стороны.
Появились две рюмки. Одна из них оказалось расколотой, и тогда Жиль налил себе вина в огромную баварскую кружку, которую он называл чашей покойного императора.
Жиль пустился в откровенности и угостил Пьера тем особым родом исповеди, который, пестря недоговорённостями и двусмысленностями, оставляет у слушателя неизгладимо неприятный осадок. Это было нечто вроде истеричного самобичевания – рыдая и смеясь, Жиль взвалил на себя такое бремя клеветы, облил себя такими вздорными помоями и несусветными измышлениями, что Пьер долго с удивлением смотрел на своего собеседника и, недоумённо вглядываясь в его лицо, старался понять этого нелепого человечка.
История Жиля была до некоторой степени необычна.
Оставив пожилых родителей в далёком селе, Жиль пошёл на заработки. Долго странствуя, он побывал во многих портовых городах, переменил много профессий и оказался в Оризо, нанявшись к покойному графу учителем танцев. У графа были три маленькие дочери, которые непременно хотели заниматься танцами. В скором времени новоявленный танцмейстер, участвуя во всех балах и маскарадах, занял прочное положение во дворце и стал своего рода символом Оризо.
- Не правда ли, - заявил Жиль, - я сохранил мечтательное выражение лица, подобающее учителю танцев?
В должности танцмейстера Жиль, можно сказать, процветал: он распоряжался балами и праздничными шествиями, кокетничал, воровал сахар, пьянствовал, распространял клевету про графскую семью, обольстил дочь садовника, сеял сплетни, подслушивал, тайком читал чужие письма… В замке его многие боялись… Но вскоре граф умер, а три его дочери повзрослели, вышли замуж и навсегда уехали из замка. На смену покойному графу пришёл его воспитывавшийся до этого за границей сын – нынешний хозяин Оризо. Недолго думая, он избавился от ненужного учителя танцев, прогнав его прочь. И тогда Жиль, чтобы хоть как-то существовать и не умереть с голоду, поступил к новому владельцу в шуты. Бывший танцмейстер стал придворным шутом. Он присутствовал на всех трапезах и прогулках, повсюду сопровождая графа и его свиту. Вскоре - сначала во дворце и замке, а затем по всей округе - стали распространяться слухи о его неслыханных выходках: утверждалось, что Жиль проиграл свою душу льежскому епископу в карты, говорилось, что шут бродит ночами по дворцу и пугает встречных своей наготой, рассказывали, что Жиль нарочно распускает слухи о своей смерти, что он колдует, что он богомерзкий еретик, не знающий правды и лишённый совести, что он врун и истину облекает ложью, что он якобы осмелился утверждать о том, что семь мраморных ангелов на могиле кардинала N – это изображения семи любовниц этого кардинала, что он выдаёт себя за потомка Цезаря. В окрестностях замка ходил слух о том, что Жиль, сам будучи шутом, завёл целый шутовской театр; что у него в подчинении дюжина клоунов, которых он бьёт тростью с серебряным набалдашником и среди которых он, рыдая, читает нравственные проповеди; что он ведёт себя в стенах замка как законченный развратник; что он предлагал продать графиню в португальский бордель; что он распространяет подмётные письма и хочет основать школу самоубийц, а сам выпрашивает на кухне пироги с творогом и боится своего парализованного отца; что он по утрам льёт с башен замка посторонней жидкостью; что он хочет учредить республику и провозгласил себя антипапой. Многих возмущала его назойливая ложь о том, что, по его словам, его голова – размером с ратушу и что по вечерам она распухает и становится тыквой. На пирах он кричал петушиными голосами и танцевал на столах, ругая правительство и дворян. Кончилось тем, что его выгнали из дворца за кражу посуды. Бывший учитель танцев и шут был бит плетьми на одной из улиц замка, где Пьер его в первый раз и увидел. Шут до такой степени всем надоел в замке, что некоторые даже предлагали затравить его за кражу посуды собаками. Граф приказал ему убираться прочь и навсегда покинуть Оризо. Шут не знал, что ему делать и тут столкнулся с Пьером. Рыдая и обливаясь слезами, шут молол какую-то чепуху: то читал по памяти какие-то театральные монологи, то исступлённо хохотал. По лицу его текли капли крови – следы кнута. Визгливым голосом он рассказал Пьеру всё это и тут же пожалел о своей откровенности.
Так как Жилю было приказано в кратчайший срок покинуть Оризо, то он немедленно, с тем, чтобы к утру уйти из замка, должен был собираться в дорогу.
В его подземном жилище была узкая тёмная каморка, в которой стояли клетки с птицами. При виде Жиля белые и серые птицы стали радостно кричать и проворно захлопали растрёпанными крыльями.
- Я им ещё покажу!- взвизгнул Жиль, указывая кулаком в сторону дворца. – Я им покажу, как бить учителя танцев!
Он вышел из своей каморки на улицу и стал открывать клетки с птицами. Взмахнув крыльями, птицы бросались в небо и, сделав несколько кругов над городскими стенами, острыми пиками пропадали в лазурном небе. Выпустив всех, Жиль вернулся в свою каморку, внимательно посмотрел на Пьера, выпил и приосанился.
- Я много сейчас думаю о случайности, - проскрежетал он… - Ведь мир – это цепь случайностей – цепь случайных обстоятельств. Её звенья скользят друг по другу и, явившись на миг, исчезают, оставляя нас в недоумении, в недоумении, граничащем с сожалением, и сожалением, граничащем с горькой тревогой…
Он выпил ещё.
- Миллионы, миллиарды случайностей находят себя друг в друге, сцепляются, расцепляются, переплетаются, скользят по поверхности друг друга и случайно разбегаются в стороны … Разве вы не видите, что всё.. всё.. это нити случайности? – он широко развёл руки, силясь охватить что-то необъятное. – Весь мир – вы и я – это цепь случайностей, и она содержится в единстве некой высшей случайностью! Впрочем, если посмотреть внимательнее, - он одел круглые очки, - то окажется, что всё не так просто. Нет, - он перешёл на шёпот, - мир – это случайность, бегущая от судьбы… Да-да…Случайность бежит от судьбы, а судьба догоняет случайность… Падая и спотыкаясь, судьба бежит за проворной случайностью и иногда ненадолго хватает её за фалды… Говоря начистоту, - он воинственно и вдохновенно сорвал с тощего носа круглые очки, - конечное сущее убегает сквозь случайные ряды от судьбы, и все мы присутствуем при этом соблазнительном зрелище… Вся беда в том, что у такой погони есть свой конец. Смерть, да, смерть – это та бесцветная точка, в которой холодная судьба наконец настигает свою цель… Но, настигнув случайность, смерть совпадает с самой этой случайностью. Сорвав с неё все скользкие оболочки, в которые рядилась и за которые пряталась случайность, смерть совершила тем самым тройное убийство. Смерть убила себя, убила судьбу и убила случайность. Именно так… Если окончательное соприкосновение судьбы и случайности зовётся смертью, то…
Тут он внезапно остановился, выпил вина и сказал:
- Мы должны сегодня зайти к моему отцу.
Наступила пауза. Голосом, который стал значительно ниже, шут продолжал:
- Впрочем, если посмотреть внимательнее, то станет понятно, что случайность – это та ось судьбы, через которую судьба ищет свои новые соотношения… Ищет внутри себя всё новых и новых богатств… Но если судьба преследует свою особую цель, если у судьбы есть план, который она должна выполнить, то случайность пожалуй будет…
- А какой план? Что это за план? – спросил Пьер.- Осквернение?
- Если судьба точно знает, чего хочет, но при этом склонна отыскивать удобных путей, то она использует случайность, выбрасывая её вперёд, словно приманку…
- Не понимаю…
- Случайность – это холодные щупальца судьбы, - Жиль выпил ещё и стал говорить громче, постепенно переходя на крик. – Судьба вытягивает свои длинные холодные щупальца вперёд и старается спровоцировать людей с тем, чтобы обнаружить удобные пути, по которым потом жёстким шагом пойдёт она сама. Имя этим щупальцам – случай и случайность. Но, вот только что такое случайность? Жена случая? Или его сестра?..Или любовница? Я точно знаю, что через случайность мир открывается нам наиболее полно. Ведь разнообразие, таящееся в глубинах нашего мира и в недрах нашей жизни, дано нам через случайность максимально полно… Как сладкий дар, как созревший плод - сквозь случайные узлы и вдоль случайных непрямых путей - Случай преподносит нам самую сердцевину мира, открывая нам острое переживание приближающегося счастья…
Он выпил ещё.
- Я даже больше скажу… Я создал сюстему, целую философскую сюстему, в которой перед нашим умственным взором встаёт вся непостижимость Случая и тонкая паутина тайн, им порождаемых…
Жиль выпил ещё и поведал Пьеру о том, что когда-то давно - о, это было славное и доброе время! – он пытался стать балетным танцором. Жиль работал в труппе в одном портовом городе, где, по его словам, чайки медленно и грациозно летают над тёмно-синим причалом и, замерев в воздухе и закрыв глаза, стремительно бросаются в воду. В том городе – о, да!- было необычайно светло… Там пышные светло-зелёные клёны стыдливо заглядывали в прозрачную воду реки, там благостные оранжевые струи солнца текли по стеклянному куполу голубого неба, там красные влажные цветы, роняя сладкие слёзы, тихо улыбались на заре и неслышно шептали о любви…
Шут выпил ещё и стал взволнованно и восторженно рассказывать Пьеру о том, что в том городе он был лучшим танцором; что на спектакли с его участием собиралось всё избранное общество; что за ним ходила толпа почитателей, в числе которых были бельгийские масоны и их любовницы; что знакомством с ним гордился сам наследный принц; что герцогиня NN после каждого спектакля посылала ему большую корзину с белыми лилиями; что он был в любовной связи с польской княгиней и двумя её дочерьми; что он бродил вечерами по набережной, - и все угощали его вином, а он был не в силах отказаться.
- Это было прозрачное жёлтое вино, которое пахло мускатным орехом и пенилось искристым смехом!..
Он быстро налил и выпил.
- Да, это было золотое время! – протянул Жиль, поглядев на рюмку.- По утрам я пил горячий шоколад, который мне приносил мой юный слуга-араб, в обед мои поклонницы читали мне среди кипарисов или цветочных веранд Петрарку, а по вечерам я выступал в лучшем театре….
Шут поведал своему собеседнику историю о том, что какой-то человек – он был английский шпион! – втянул его в грязную историю; что в этом городе Жиль познакомился с загадочными людьми; что однажды, сидя в портовом трактире с коричневыми стенами, он беседовал всю ночь с одним испанским моряком, который поразил его своим печальным и таинственным видом..
- Да… Это был странный человек, этот испанец, - низким голосом прошептал шут и выпил. – Он был моряк… Раньше он был капитаном корабля…Потом мне кто-то сказал, что он приплыл в наш порт, прячась в трюме рыболовецкого судна…
- Я сердцем чувствовал, что на душе у него злодеяние… В нём было что-то… что-то магическое… Мы пили всю ночь. Не скрою, мы произвели друг на друга гнетущее впечатление… Он подарил мне бутылку испанского вина.
Шут вдруг вскочил с места и снизу поднёс к своему лицу свечу.
- Ну что, похож я на покойного германского императора? – тревожно прошептал он.
- Ни капли, - ответил Пьер.
Поморщившись, Жиль рассказал о том, что в конце концов его по нелепому обвинению с позором выгнали из театра – не то за драку с суфлёром, не то за слишком длинный язык; что он долго скитался по свету; что в Лионе он пытался стать дрессировщиком, но его, смертельно испугав, лягнул носорог; что в Шуассоне он поступил в итальянскую труппу, которая играла комедии, но, что вскоре актёрскую труппу приобрёл русский князь, который спустя месяц проиграл её в карты; что оттуда пришлось уйти; что в Кондорэ, где Жиль выдавал себя за незаконного сына Калиостро и читал на светских раутах поэтические экспромты, местная полиция обвинила его в поджоге, и он был вынужден бежать и оттуда; что его талант танцора пропал, не оставив и следа; что он отчаялся и решил стать гувернёром и что вскоре попал в Оризо, которым владел тогда прежний граф…
Остальное Пьер уже слышал.
- И скажите мне, - въедливо прогнусавил шут, - разве всё это не цепь случайностей?
Пьер молчал.
- Разве эти изгибы и эти виражи не указывают на случайность, которая, играя не по правилам, дерзко и самонадеянно распоряжалась моей жизнью? Вернее всего, что я попал внутрь деформации случайности. Ведь внутри случайности есть мутная и жидкая струя, которая случайнее самой случайности, - опираясь на бесцветный и невидимый водоворот мировой случайности, эта тонкая нелегальная струя оказывается случайностью в случайности… Она не просто вдвойне случайна – она невидимо расшатывает невидимое основание того, что само невидимо… Она коренится в том, что не имеет корня. Она ещё более пуста, чем сама пустота. Она блеф в блефе. Но при этом за хрупкими и неверными нитями моей жизни мне видится высший и благой План. Он непостижим, ибо не имеет лица, но он есть. И единственным способом обратиться к этому Плану остаётся благодарение – то благодарение, которое не стремится и не притязает на понимание, но которое принимает жизнь, внутренне соглашаясь с её правотой…
Он открыл шкаф и достал оттуда ещё одну бутылку.
– Теперь мне всё время кажется, что на празднество жизни я опоздал… - обобщил шут и, быстро налив рюмку, хищно выпил.
– У меня был талант! А теперь меня выгнали якобы за кражу посуды! Они побили меня кнутом на площади! Вы один меня пожалели!...
Шут заплакал, размахивая руками, и в его рыданиях вскоре послышался смех.
– В сущности, у меня ничего, кроме этого, нет, - вдруг твёрдо сказал Жиль, указывая на потёртую дорожную сумку. – Птиц я отпустил. И в этом проклятом замке меня больше ничего не удерживает. Здесь у меня остался только отец…
Он откупорил бутылку, налил и, выпив, продолжал:
– Меня часто тревожит одна мысль: есть ли на свете такие события, которые не имеют причин? Да-да… Это может показаться странным, но я постоянно – особенно по вечерам – прихожу к убеждению о том, что наш мир не сводится только к причинам… что есть и иные пружины…- Жиль посмотрел на Пьера, и в глазах шута промелькнули пружины. – Да и всё ли подчинено причинам? Или же внутри нашего мира изредка проскальзывает нечто беспричинное? Вот только куда оно скользит и откуда оно берётся? Вот в чём вопрос… Если в нашем мире не всё подчинено причинам, но есть коридор событий, который, не имея причины, возникает, можно сказать, вопреки всем законам, вопреки всем причинам, вопреки здравому смыслу и вопреки ожидаемому, то не означает ли это, что бытие, содержа в себе беспричинное, раз за разом непрерывно открывает в себе новые и новые богатства и, следовательно, не знает само себя? Случай – не беспричинное, ведь случай имеет какую-то причину, тогда как беспричинное её начисто лишено. Беспричинное – злой и хитрый двойник случая. Увидев друг друга издалека, случай и беспричинное делают вид, что не узнают друг друга. Беспричинное скользит по поверхности случая, гладит и ласкает его. Случайное оказывается насыщенным беспричинностью, но к ней вовсе не сводится. Сплетаясь, переплетаясь, сцепляясь и расцепляясь, случайное и беспричинное создают совершенно непредсказуемое месиво, или, лучше сказать, микстуру…А когда они сходятся вместе, то происходит невообразимое – взрыв! вулкан! Сначала случайное, по ошибке приняв беспричинное за самоё себя – за одну из осей случайности, идёт на сближение с беспричинным, а соприкоснувшись с ним, порождает совершенно непредсказуемый парадокс и взрывоопасную мешанину. И чего в нём больше, в этом парадоксе, смятения или ужаса? Смеха или горя?.. В точке соприкосновения случая и беспричинного – первый шаг к отчаянию…
Он выпил из бокала Пьера.
– А иногда меня посещает мысль о том, что за всем этим с незримой высоты наблюдает Око судьбы. Ооооо! Оно всё знает, всё видит и всё понимает, но ни во что не вмешивается.
Шут заглянул в глаза Пьеру и продолжал:
– Но, при мысли о случайности, которой подвержена вся наша жизнь, мне часто начинает казаться, что в нашем мире мы имеем дело с фальшивой случайностью, что мы опутаны со всех сторон случайной ложью лживой случайности. В мою прямоугольную голову закрадывается мысль о том, что нас окружает умеренная случайная тина… Да, тина. Эта тина не имеет того напряжения, которым обладает подлинная случайность. И тогда наш мир представляется мне лабиринтом с мягкими стенами и углами: в нём нет очень острых и жёстких препятствий, нет кривых углов и провалов. Такая случайность – кисель, а не случайность!
Он выпил ещё.
– Но в одно прекрасное утро – это было ровно сто тридцать семь дней тому назад – я внезапно почувствовал, что в мире что-то не так. Проснувшись, я подошёл к окну и посмотрел сквозь фиолетовую занавеску на улицу. Всё было вроде бы таким, как всегда. Но нет же! В мою бессмертную душу закралось холодное и липкое подозрение - мир, окружающий меня со всех сторон – это злое и назойливое скопление подделок. Всё представлялось мне поддельным, ложным и мнимым… О да! Мир смотрел на меня глазами миллионов фальшивых монет, протягивал ко мне тёплые ладони сотен краплёных карт и злорадно улыбался мне поддельным смехом лукавых красных губ. И тогда я почувствовал всеми моими четырьмя душами – (вы знаете, у меня четыре души! Одна стала стеклянным пузырём, который, наполнившись водой, увеличился и, совпав по своим размерам с космосом, содержит в себе холодную мощь звёздных туманов и космической пыли, другую душу я проиграл в карты рыжему кардиналу, третья ушла в пятки, а четвёртая по своей божественной сущности равна бессмертному, нетленному и вечно существующему) – я почувствовал всеми моими душами, что жизнь повернулась ко мне кусками. Передо мной выстроились куски или, лучше сказать, части. И понимаете ли вы меня, голубчик! Каждая из этих частей была расколота, надтреснута, повреждена и деформирована! Я почувствовал себя пауком, которому приснилось, что он лошадь, обгоревшая на пожаре. Но самое страшное не это… Я почувствовал, что мир, обступающий меня со всех сторон своими частями, обращён ко мне худшими сторонами этих частей. То есть, конечно, у каждой части есть много сторон и есть много граней, но ко мне-то они обращены своими худшими гранями и худшими своими сторонами!..
В воздухе повисла пауза.
Пьер медленно и неторопливо рассказал шуту о том, что произошло во дворце, о Юлии и Стелле, и попросил совета. Шут долго с удивлением слушал, затем как-то скривился и надолго замолчал.
Наконец, выпив вина, Жиль заявил, что в этой истории слишком много тёмного и что его ум слишком слаб для того, чтобы вникнуть в суть столь таинственного вопроса.
– В моём мозгу остались одни белые опилки. Они свиваются, словно маленькие червячки, и не могут ухватить ясных концов жизни. Мне остаётся лишь пробираться по лабиринту жизни длинными скачками… - ответил он, тоскливо глядя на дно рюмки.
Спустя час Пьер и шут отправились к отцу Жиля, который год назад перебрался к сыну в Оризо. Шут обещал когда-нибудь подробнее рассказать о своём отце, а теперь, нетвёрдо ступая, принялся рассказывать истории из глубокой древности, к которым он, как кажется, имел отношение.
Его отец жил в небольшой деревеньке, в лье от Оризо. Когда-то она была построена в отдалении от замка для того, чтобы в ней работали и жили мастеровые и заезжие ремесленники, но теперь она опустела, обветшала и одиноко стояла на отшибе.
Пьер молча следовал за своим весёлым спутником и старался не думать о прошлом. Глядя на две тонкие фигуры, быстро шагавшие по улицам замка и исчезавшие в боковых воротах, постороннему человеку вполне могло показаться, что Пьер и шут – это старые друзья, которые неожиданно встретились на улице и теперь, весело и фамильярно разговаривая, торопятся в трактир или в лавочку. Но шут вёл себя настолько развязно, что некоторые прохожие оборачивались и, показывая на него пальцами, укоризненно качали головой, смеялись и с удивлением глядели ему вослед. Хотя Жиль переменил свой наряд и от шутовского одеяния не осталось и следа, но во всей фигуре бывшего танцмейстера сквозило что-то клоунское. Он театрально вскидывал руки к небу, семенил ножками, почтительно забегал справа и слева, оказывая Пьеру тем самым знаки уважения, кукарекал, смеялся, кричал басом и просил у прохожих денег. Вскоре они добрались до деревни. На каждом шагу здесь стояли кривые и длинные заборы, уходившие, казалось, в бесконечность. Они повернули за угол и вошли в небольшое покосившееся одноэтажное здание. Отец шута находился в грязной каморке, отделённой от кухни картонной перегородкой. Это был старый седой человек. Его лоб избороздили морщины, рот был перекошен, а лицо приняло тот неопределённо-печальный вид, который бывает у тяжко больных. Он грузно лежал на кровати и рассеяно смотрел на грязный потолок. В его фигуре было что-то суровое и тяжёловесное. Его большое опухшее тело, крупные корявые руки и расслабленный вид, казалось, говорили о смертельной усталости и той неизгладимой печати, которую накладывает на человека долгая и изнурительная болезнь. Он был парализован, хотя мог двигать головой и руками. Он лежал среди паутины, клочьями свисавшей с потолка, среди удушающих неприятных запахов, среди гари и пара, валившего из кастрюль, но его преисполненный внутренней значительности вид был чужд всему этому. Казалось, этого человека насильно принесли и положили в узкую и грязную комнату без окон, гдё всё для него было невыносимо тесно и мелко. На стуле с тремя ножками, стоявшем рядом с кроватью, лежала книга в золотом переплёте. Это было Евангелие. Большая жирная муха тянула хриплым баритоном одну-единственную ноту и никак не хотела угомониться. Иногда за картонной стеной слышался звон посуды и звучали отрывистые голоса.
Когда Пьер и шут зашли в каморку, Жиль посмотрел на отца. В его взгляде было что-то робкое и боязливое, - в глазах же отца неслышной птицей промелькнул молчаливый упрёк…
Пока Жиль бегал за вином, Пьер с интересом смотрел на отца бывшего учителя танцев. Ему понравилось это прямодушное лицо – в нём чувствовалась доброта и спокойствие.
Заговорив с ним, Пьер рассказал ему свою историю – то, что произошло в замке и о чём незадолго до этого он говорил Жилю. Старик внимательно слушал.
– …Я не понимаю, почему она себя убила. Она не имела для этого причин.. Или я не понимаю самого главного… Но дело в другом. Я хочу знать, почему судьба так со мной обошлась, почему она осквернила меня таким именно образом. У меня нет сил протестовать. Я не знаю, кого я должен вызвать на дуэль. Не знаю, с кем бороться… Здесь произошло что-то невероятное, - Пьер в отчаянии отвернулся к стене.
– Не тревожься так, - ответил старик – Это бывает. Всякому свой черёд.
– Я хочу знать, почему это произошло и почему это коснулось меня!! – громко крикнул Пьер, посмотрев на картонную стену.
- Не думай обо всём, что было…
- Я ничего не понимаю.
- Ты всё понимаешь, - тихо протянул старик. - Но ты не хочешь себе в этом признаться…
- Что мне делать?
- Иди в город Фульду. Там аббат Эрани. У него дар. Он может помочь тебе, - негромко проговорил старик и закрыл глаза.
Вскоре вернулся шут. В руках у него была новая бутылка. Он весело о чём-то затараторил. Было решено, что шут отправится в Фульду, займёт там денег у дальней родственницы покойной матери, вернётся сюда и увезёт отца из Оризо. Пьер, к удивлению шута, дал ему много денег, и необходимость занимать у дальней родственницы пропала. Вместо этого Жиль вызвался сопровождать Пьера в Фульду. Так как из Оризо всё равно пришлось бы переезжать, то шут обещал через несколько дней вернуться и забрать отца отсюда навсегда. Спустя час, когда солнце начало склоняться к лесу, Пьер и шут отправились верхом в Фульду. Город находился в двенадцати лье от Оризо, и до него нужно было добираться по окрестным лесам. Шут с трудом держался в седле и время от времени падал. При этом он продолжал свои восторженные воспоминания и, весело размахивая руками, поведал о том, как он был влюблён, как он провалился в куриное и тараканье царства, как он был балериной, и о том, как он в совершенстве знал язык птиц ….
* * * *
Когда они прибыли в Фульду, была уже ночь. Мутные очи звёзд тускло смотрели сквозь погасшие тёмные тучи и бросали вниз тонкую паутину неверного и прозрачного света. На зыбкие очертания крыш и домов было накинуто чёрное покрывало, сквозь которое мерцали осколки небесных огней и, шелестя, скользили хриплые и тревожные звуки ночи. Пьер и шут, упорно называвший себя танцмейстером, остановились на постоялом дворе «У трёх углов». Это было безобразное бардовое здание, возле которого располагались конюшни и пустынный парк. Поужинав в одиночестве и узнав на постоялом дворе о том, что в этом городе есть полуразрушенный дворец, три церкви и сотня старых домов, Пьер спросил слуг об аббате Эрани и вскоре узнал о том, что аббат с недавнего времени поселился в Фульде и служит в небольшой часовне на краю города. Пьер решил на следующее утро как можно быстрее найти эту часовню. Утром, когда танцмейстер ещё спал, Пьер оделся и отправился на поиск часовни. Навстречу ему изредка попадались одинокие прохожие, и когда Пьер спрашивал их о часовне, они смотрели на него с молчаливым удивлением, в котором сквозила лёгкая тревога. Некоторые из них, указывая руками куда-то вдаль, поспешно сторонились, другие хмурились и отворачивались, но были и такие, которые, пытаясь объяснить, где находится часовня, говорили хотя и долго, но сбивчиво и путано. Проплутав по Фульде четыре часа, Пьер вышел к небольшому оврагу, на дне которого он увидел маленькую белую часовню. Помедлив, Пьер спустился в овраг и зашёл в неё. Там никого не было. Постояв полчаса в холодном полумраке, Пьер вышел на воздух и решил прийти сюда же на следующее утро. Погуляв по городу и вернувшись к вечеру на постоялый двор, Пьер поужинал и принялся писать письма. Шут куда-то исчез. Отправляясь на следующее утро в часовню, Пьер заметил, что в комнате осталась дорожная сумка шута. Пьер машинально открыл её и посмотрел внутрь. Там не было ничего интересного. Пустая клетка для птиц, бутылка вина и три коробочки с тушью. Пьер отложил сумку шута в сторону и отправился в путь. Вскоре он добрёл до часовни и спросил у молодого служителя в белом облачении о том, где он может увидеть аббата Эрани. Служитель пристально посмотрел Пьеру в глаза и показал рукой в сторону – на небольшую тропинку. Петляя между тонкими деревьями, стоявшими на склоне оврага, она вела к небольшому квадратному дому, видневшемуся за чуть пожелтевшими листьями и тонкими светло-серыми ветвями. Подойдя к квадратному дому, Пьер постучал в дверь. Никто не отозвался. Подождав несколько минут, Пьер толкнул дверь и очутился в узком тёмном помещении. Прихожая небольшого квадратного дома была построена так, что, зайдя, человек упирался лицом в серую стену. Вправо и влево вели два коридора, скрывавшиеся за стеклянными витражами. В полумраке Пьер не сразу разглядел худого человека, который сидел у стены и внимательно смотрел на гостя.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 60 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |