— Доброе утро! — раздался за ее спиной звонкий голос Эммы.
Грета вздрогнула от неожиданности.
— Что ты тут рассматриваешь? — спросила Лючия с обычной улыбкой на лице.
— Ничего, — Грета тряхнула головой, словно прогоняя ненужные мысли. — Идем? Мне к обеду надо вернуться домой.
— Мне тоже, — кивнула Лючия.
— А мне нет! — улыбнулась Эмма. — Но мне не терпится потолкаться в этой толпе!
— За мной! Я знаю этот рынок как свои пять пальцев! — заверила Лючия.
Грега послушно пошла третьей, довольная тем, что ей не придется быть вожаком стаи.
— Налетай, народ! Ройся-ковыряйся! — приглашал к одному из прилавков голос продавца поношенной одежды.
— Что значит «ковыряйся»? — насторожилась Эмма, услышав незнакомое слово.
— Ну-у, ройся, копайся в куче этих вещей, ищи то, что тебе нужно.
— Звучит смешно! Идем рыться-ковыряться! — закричала Эмма, смешиваясь с толпой. Лючия с улыбкой двинулась следом.
Чуть дальше улица раздваивалась: справа небольшой подъем вел к более спокойной части рынка с десятком палаток, набитых велосипедами. В первых продавались только новые.
— Это не для нас, — резюмировала Эмма, — нам нужна совершенно безнадежная колымага.
— Подожди, будут тебе колымаги! — успокоила ее Лючия.
И в самом деле, пройдя еще несколько шагов в горку, Эмма замерла перед самой блошиной палаткой из всех, что она когда-либо видела. В сравнении с ней веломастерская была бутиком. В этом месте скопилось больше пыли и паутины, чем в кладбищенском погребе, а владелец, казалось, сам только что поднялся из гроба.
— Отлично! — обрадовалась Эмма.
— Вообще-то я Массимо, — отозвался мальчик, сидевший в темноте в глубине палатки. Его голос прозвучал как призыв из загробного мира. На вид лет пятнадцать, худой, бледный, узкие черные брюки, черная футболка с черепами и прилизанные килограммом геля волосы цвета вороного крыла.
— А чего это он… весь черный? — шепотом спросила Лючия у подруги, не переставая удивленно коситься на продавца.
— Он эмо, — исчерпывающе ответила Эмма.
— Кто?
— Я сама не очень хорошо знаю, кто это такие, знаю только, что они всегда в депрессии.
— Бедненькие, — протянула Лючия, искренне расстроившись из-за несчастных.
Эмма и Грета тем временем вошли в палатку и принялись осматриваться.
— Мои подруги ищут безнадежную колымагу, — объявила Лючия, демонстрируя одну из своих широчайших улыбок.
Мальчик-эмо никак не отреагировал, как будто его это совершенно не касалось.
— Какой-нибудь очень дряхлый велосипед, самый дряхлый, что у тебя есть, — пояснила Эмма.
Массимо махнул головой в сторону «Грациеллы», висевшей у него за спиной. Это была окончательная и бесповоротная колымага. Чуть погнувшиеся колеса, рама, от которой остался лишь ржавый остов, провисшие тормоза и искривленный руль. Грета внимательно изучила бедолагу. Пожалуй, самый дряхлый велосипед из всех, что она когда-либо видела.
— Можно мы на нем прокатимся? — спросила Лючия.
— Я бы не стал, — ответил Массимо, — но вообще дело ваше.
Он снял велосипед с крючка и вручил его девочкам. Вблизи «Грациелла» казалась еще более ненадежной. Седло покрывал плотный слой масла и пыли. Лючия решила, что она на него ни за что не сядет: еще испачкает платье и расстроит маму. Не зная, что делать, она перевела взгляд с велосипеда на подругу.
— Мы его покупаем! — заявила Эмма.
— Пятьдесят евро.
— С ума сошел?! — взорвалась Грета. — Да за него десять много!
Никакой реакции. Мальчик смотрел в пустоту, простиравшуюся за его вороным чубом, как будто ничего не слышал. Эмма подмигнула Грете и, достав банкноту в пятьдесят евро, молча протянула ее Массимо. Тот недоверчиво таращил глаза. С его лица вмиг сошло выражение застарелой депрессии, сменившись гримасой, которая деформировала его физиономию в жутковатую ухмылку.
— Супер! — обрадовался эмо, сопровождая восклицание странным звуком, напоминающим ослиный рев.
— Это он смеется? — спросила Лючия.
— Похоже на то, — интерпретировала звуки Эмма и, обращаясь к эмо, добавила: — Что ж, спасибо и до свидания!
— Удачный день, да, воришка? — прошипела Грета.
Воришка снова усмехнулся, засовывая деньги в карман:
— До свидания! Увидимся в следующее воскресенье!
Эмма повернулась к нему спиной, не произнеся ни слова.
— Пойдемте? — обратилась она к подругам.
Грета фыркнула, сунула руки в карманы и резко отвернулась. Лючия взяла велосипед и, сама не зная почему, фыркнула вслед за Гретой.
— У меня есть корзинка для этого велосипеда, вся в дырках! — не унимался Массимо. — Я подарю тебе ее за сорок евро!
Но рыжая была уже далеко.
— Он тебя надул, — сказала Грета.
— Нет, я купила то, что хотела, — упрямо возразила Эмма.
— Эй, девочки, — вступила Лючия, прежде чем они начали ссориться. — А этот мальчик-эмо разве не должен быть в вечной депрессии? Он там все еще смеется как ненормальный.
— Я же тебе говорила: я никогда не понимала этих эмо. По-моему, намазывая волосы гелем, они протирают себе весь мозг.
— А хочешь разбитую фару? Отдам даром, за тридцать евро! — снова послышалось вдали. — У меня найдутся две и для твоих подружек! Не уходите! Я люблю ва-а-а-а-ас!
Девочки посмотрели друг на друга, не веря своим ушам, и громко рассмеялись.
Ансельмо вышел из веломастерской с полупустой почтальонской сумкой. В ней был только один большой конверт, тот, что он нашел перед агентством Studio 77. Он ехал по сонным воскресным улицам, медленно крутя педали и вдыхая легкий мартовский воздух раннего утра. Добравшись до улицы Портуенсе, он поблагодарил дорогу, которая запетляла вверх, прислушался к легким, распахнувшимся от усердия, и почувствовал, как аромат весны наполняет каждый его вдох. Потом пересек Трастевере, подпрыгивая на круглых колесах по квадратным камням мостовой и глядя на кремовые фасады домов, освещенных мягкими лучами солнца. И наконец Порта Портезе — вечный гам и две пустые ниши. Проезжая мимо, он всегда смотрел на них и не мог понять, почему они необитаемы. Очередной ненужный вопрос.
Ансельмо полетел стрелой, увиливая от толпы и направляясь к мосту через Тибр, но его заметили прежде, чем он успел завернуть за угол.
— Ансельмо! — закричала Лючия.
Он был уже слишком далеко, чтобы услышать ее, тем более что съехавшиеся к рынку машины подняли адский шум. Лючия не могла допустить, чтобы он вот так просто исчез, его надо было догнать. Не раздумывая ни секунды, она села на седло потрепанной «Грациеллы» и бросилась в погоню за возлюбленным, но, завернув за угол, упала на землю. Платье в цветочек порвалось, коленки разбились, и она расплакалась, как пятилетняя девочка.
— Тебе больно? — участливо спросила подбежавшая Эмма.
— Да! Зачем ты купила мне этот велосипед? Он мне не нужен! Он весь сломанный! — хныкала маленькая Лючия.
— Но ведь мы должны были его отремонтировать! В этом и состоял наш план, — попыталась объяснить Эмма.
— Ш-ш-ш! — зашипела Грета. — Смотрите!
Метрах в двадцати от них у ограды небольшого красного дома стоял знакомый велосипед стального цвета.
— Это велосипед Ансельмо! Значит, он там! — обрадовалась Лючия.
— Пойдем посмотрим.
Они пробрались к изгороди из жасмина, который рос, цепляясь к решетке ограды, и увидели, как Ансельмо вынул из своей сумки большой конверт, сунул его под дверь, нажал на кнопку звонка и быстро пошел обратно.
— Прячемся! — скомандовала Эмма, подталкивая всех к укрытию за мусорным баком.
Не заметив их, Ансельмо отвязал велосипед, сел за руль и укатил с такой скоростью, как будто ему надо было срочно исчезнуть из этого места.
Тем временем дверь красного дома открылась, и на пороге его возникла прекрасная девушка с янтарной кожей и длинными черными волосами. Она посмотрела вокруг, ища человека, позвонившего в дверь, потом увидела конверт, подняла его и прочитала адрес. Торопливо разорвав бумагу, она достала из конверта два листа: один большой и плотный, другой поменьше. Девушка начала читать тот, что поменьше, и ее прекрасные большие глаза от удивления становились еще больше. Закончив читать, красавица расплакалась, прижала конверт к груди и взволнованно посмотрела вокруг. Потом подняла глаза к небу, и ее губы, смоченные слезами, сложились в короткое «Спасибо!».
Девушка закрыла дверь и вернулась в дом.
— А это еще кто? — вознегодовала Лючия.
Эмма молчала.
— А если это… его девушка?
Грета почувствовала, как ее желудок свернулся сухим листом.
Эмма по-прежнему молчала.
— Эмма! Что нам теперь делать?
Килдэр наконец заговорила, но сказала совсем не то, что хотела услышать Лючия:
— Прежде всего надо выяснить, что было в том конверте.
— Но как?
— Надо поговорить с этой девушкой. Выпытать, что она знает об Ансельмо.
— Мне надо идти, — перебила ее Грета.
— Что, прямо сейчас, когда наше расследование переходит в самую интересную фазу?
— Это твое расследование. Мне до Ансельмо нет никакого дела.
Грета удалялась быстрыми короткими шагами, как человек, который сбегает из дома. Глупые гусыни! Две глупые гусыни! Особенно Эмма. Не может найти себе лучшего занятия, чем тратить деньги и лезть в чужую жизнь. Но глупее всех была она, Грета. Как легко им удалось втянуть ее в это безумие! Все. Хватит. Домой. Живо. Она отвязала Мерлина и, обхватив руль пальцами, вдруг поняла, что, кроме этого объятия, все остальное в жизни глупо и бессмысленно.
— Что на нее нашло? — удивилась Лючия.
— Не знаю, но она вернется, — успокоила подругу Эмма. Потом повернулась к двери дома, продумывая следующий ход. — Теперь надо вплотную заняться этой девушкой. Как твои коленки?
— Жжет очень, — снова захныкала Лючия.
— Отлично, — кивнула Эмма, вглядываясь в грустное лицо подруги. Лючия ответила непонимающим взглядом. — Сейчас мы позвоним в дверь этой девушки и попросим помощи. Ты только не меняй выражения лица, хорошо?
— Но… мы же ее не знаем!
Эмма положила руки подруге на плени и терпеливо пояснила:
— Объясняю задачу, Лючия. Мы должны войти в этот дом, поговорить с ней, выяснить, что было в конверте, и заставить ее рассказать нам все, что она знает об Ансельмо, понятно?
— Абалдеть! Как здорово, что я разодрала коленки!
— Ты гений! — поздравила ее Эмма. — Теперь сотри с лица эту счастливую улыбку и сделай вид, что ты тяжело ранена.
Лючия сосредоточилась. Это было очень трудно, но ради Ансельмо она была готова на все!
Спустя полчаса Эмма и Лючия сидели на диване напротив Бахар. Комната была заставлена коробками и чемоданами, и создавалось впечатление, что хозяйка спешно готовится к переезду. Тем не менее молодая женщина радушно приняла девочек, нашла в своих коробках все необходимое и оказала пострадавшей первую помощь. А потом даже предложила выпить по чашке яблочного чая.
— Я должна отметить одно очень важное событие, — объяснила она, ставя на стол маленькие стеклянные стаканы с золотой каемкой.
— Какое? — не растерялась Эмма.
Бахар показала большой плотный лист бумаги. Это была фотография. Вид сверху на мост Ангелов в серый дождливый день. Под арками моста безудержно катил разбухшие воды Тибр, маленькая девочка пыталась укрыться под крылом одного из ангелов, ухватившись за него крошечной ручкой. Водоворот воды внизу повторял рисунок ее волос, растрепанных ветром, и крылья ангела укрывали ее фигурку как плащ из перьев.
— Я сделала этот снимок, когда приехала в Рим, три года назад, и сегодня благодаря этой фотографии я смогу наконец осуществить мечту всей моей жизни.
Лючия вздрогнула, она была уверена, что Бахар начнет говорить об Ансельмо, расскажет их историю любви, возможно, эта фотография имела какой-то особый смысл — может, это был залог или обещание… Лючия почувствовала, как сильно забилось ее сердце. Ей надо было успокоиться. Он взяла стеклянный стакан и залпом проглотила чай, обжигая язык.
— Что с тобой? — забеспокоилась Бахар.
Лючия замотала головой, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от боли.
— Это очень красивая фотография, — вступила Эмма, пытаясь перевести разговор в нужное русло, — но почему она изменит твою жизнь сейчас, если ты сделала снимок три года назад?
Бахар опустила свои большие черные глаза, и ее губы разомкнулись в робкой улыбке:
— Это судьба.
Она взяла стакан с яблочным чаем, сжала его в руках и начала рассказывать свою историю:
— Я родилась и выросла в Стамбуле, в Турции, но всегда мечтала жить в Риме. Я хотела изучать историю искусств, живопись, скульптуру, ваша страна казалась мне идеальным местом. Я поступила в Академию художеств. У меня почти не было друзей, я плохо говорила по-итальянски и поэтому все свободное время гуляла по Риму. Во время одной из таких долгих прогулок я нашла фотоаппарат. Кто-то забыл его на скамейке в парке виллы Боргезе. Я приложила объектив к глазам — и уже больше никогда не чувствовала себя одинокой.
Девочки слушали историю Бахар, завороженные низкими вибрациями ее голоса и странным, спотыкающимся акцентом, который придавал ее словам ритм песни.
— Этот фотоаппарат стал моим попутчиком, я вникала в то, как он работает, старалась лучше узнать его, медленно, постепенно, как бывает, когда встречаешь настоящего друга. Вместе мы обошли много мест и познакомились со многими людьми. Потом однажды мы увидели, как небо над Римом почернело, и встретили эту девочку под дождем.
Бахар взяла лист поменьше и показала его Эмме. Девочка прочитала дату: месяц назад.
— «Настоящим имеем честь сообщить Вам, что присланная Вами фотография была расценена нами как неподходящая для выставки, устроенной в наших экспозиционных залах, но превосходной по технике и выбранному сюжету. В связи с этим мы бы хотели встретиться с Вами и рассмотреть весь Ваш портфолио. Пользуясь случаем, возвращаем Вам оттиск вашего произведения…»
— Что это значит? — спросила Лючия, с первого слова потеряв нить сложного послания.
— Это значит, что завтра, вместо того чтобы сесть в самолет и лететь в Стамбул, отказавшись от своей мечты, я пойду в Studio 77 на мое первое собеседование! — ликовала Бахар. — Я уже давно потеряла надежду, но именно сегодня, за день до моего отъезда, судьба преподнесла мне сюрприз. Если бы это случилось на день позже, я бы так и уехала…
— Это была не судьба, — сухо сказала Эмма.
— Не понимаю… — удивленно наклонила голову Бахар.
— Когда мы позвонили в твою дверь, мы видели юношу на велосипеде. Он оставил этот конверт перед твоей дверью и уехал.
— Его зовут Ансельмо! — не выдержала Лючия.
— Я не знаю никакого Ансельмо, — растерянно произнесла Бахар.
— Значит, он не твой жених?!
— Нет…
Лючия шумно и облегченно вздохнула. А Бахар нахмурила брови, тщетно пытаясь понять.
— Но тогда… кто он?
Бахар взяла конверт, оставшийся на столике в прихожей, и внимательно изучила его. Рядом с маркой не было почтового штемпеля. Это письмо ей никто никогда не отправлял.
Огненно-красное пятно растеклось по ногтю указательного пальца Серены. Начиная нервничать, она всегда принималась красить ногти, чтобы успокоиться. Но сегодня не помогало и это. Грета не появлялась дома весь день и не отвечала на звонки. Серена понятия не имела, где была ее дочь и когда собиралась вернуться. Наступала ночь, и она все больше тревожилась. Когда она вывела кривую дугу на мизинце, дверь наконец открылась.
— Грета?! Ты где была?! Я звонила тебе тысячу раз…
Дочь молча прошла через столовую.
— Иди сюда.
Грета продолжила свой путь.
— Нам надо поговорить.
Войдя в свою комнату, девочка поставила Мерлина рядом с кроватью и попыталась закрыть дверь.
— Ты ведь знаешь, что мне не нравится, когда ты возвращаешься так поздно и даже не предупреждаешь. Почему ты не отвечала на звонки?
— Я их не слышала. Я ездила на велосипеде.
— Весь день?
— Да.
— Мне не нравится такой ответ.
— Найди другой, получше.
Грета закрыла дверь и повернула ключ в замке.
— Грета! Не смей закрывать дверь!
Но дверь уже была закрыта.
— Грета! Открой немедленно!
Ни за что.
— Грета!
Серена тарабанила по двери ладонью. Пять раз, шесть, семь. Дочь не открывала. Мать смотрела на свою ладонь на двери, на широко расставленные пальцы, на красные ногти, с которых медленно стекал невысохший лак.
С другой стороны двери Грета слушала, как Серена продолжала отчитывать ее, крича, что она устала, что ей все приходится делать самой, что они должны помогать друг другу, а не ссориться, что с тех пор, как ушел отец, жизнь превратилась в кошмар и что так дальше продолжаться не может. Грета закрыла уши подушкой, пытаясь заглушить голос матери, и смотрела на прямоугольник неба в окне. На ее кровать медленно надвигалась тень от домов напротив, солнце плавно катилось за Змеюку. Сумрак окутывал ее уставшее тело. Девочка только теперь поняла, как долго она каталась, стараясь подавить боль, стянувшую живот. Это письмо, которое он тайком вручил прекрасной девушке, могло означать только одно. Он любит другую.
Ну а ей-то почему так больно? Между ними ничего нет. Он мог любить хоть сто прекрасных девушек — ей все равно. Ей наплевать. Ей на всех наплевать. И больше всех на него, она его даже не знает. Ей хорошо одной. Она всегда была одна, ей это очень легко. Грета наблюдала, как сумерки заполняют комнату, и когда совсем стемнело, почувствовала, что больше она не одна. В ее голове засела настойчивая мысль и не отпускала уже два дня. Ансельмо. Грета вдруг поняла, что мысль о нем больше никогда не уйдет.
Ложь
Воздух исчерчен узором, невидимым для глаз.
Но если ты знаешь ветер и умеешь
слышать его дыхание, ты можешь разглядеть,
как сплетения слов распутываются в небе,
словно клубки света. Это потерянные послания,
никогда не произнесенные слова, мысли,
доверенные ветру. Воздух соткан из тонких нитей,
которые иногда рвутся. Мы умеем читать небо,
находить послания, связывать разорванные нити
и исправлять траектории судьбы,
чтобы создавать совершенные мгновения.
— Всем хорошего понедельника! — начала Моретти, входя в класс.
Она всегда так говорила в понедельник утром, будто провела все выходные в ожидании минуты, когда наконец войдет в класс и произнесет эту бессмыслицу. Кому может быть хорошо в понедельник утром? Мысль о целой неделе уроков впереди способна стереть улыбку с любого лица. Только не с силиконовых губ Моретти. Правда, был в классе еще один человек, который, казалось, никак не ощущал гнета понедельничного утра: Лючия. Обычно она одна и отвечала на приветствие Моретти, весело произнося в тон учительнице: «Спасибо! Вам тоже!» Но в то утро молчала даже Лючия. Моретти расстроилась.
— Что с тобой, Де Мартино? — спросила она на перемене. — Ты такая задумчивая…
Лючия всю ночь думала об Ансельмо и о том, как Эмма собиралась раскрыть его тайну. Им нужна была помощь Греты, и Лючия очень боялась, что они никогда не смогут ее убедить. Будешь тут задумчивой, когда в голове столько мыслей, но ее заботливая училка была последним человеком, которому Лючия доверила бы свои переживания. Впервые в жизни Лючия опустила глаза, и, чувствуя, как слова застревают в горле, солгала:
— Все хорошо.
Потом повернулась спиной к Моретти и вдруг припустила по школьному коридору, ощущая странную эйфорию.
Эмма ждала ее на лестнице, ведущей во двор:
— Давай скорее!
На небольшом клочке земли перед школой росла робкая весенняя трава, особенно хорошо прореженная у скамеек, на которых сидели шумные школьники. Грета стояла одна под портиком из обшарпанного цемента, прислонившись к колонне и глядя в небо.
— Мне кажется, она не согласится. Вот увидишь! У нее сегодня лицо вредины, — волновалась Лючия.
Эмма продолжала энергично двигаться в направлении портика:
— Ты меня недооцениваешь.
Взгляд, которым их встретила Грета, вряд ли можно было назвать ободряющим.
— Знаешь, мы поговорили с той девушкой… — начала Эмма.
Грета почувствовала уже привычную боль и пустоту в животе. Она ничего не хотела знать. Ни об этой девушке, ни о ком другом.
— Она не его девушка, она его даже не знает, — продолжала Эмма.
Незнакомое радостное чувство заставило Грету вскинуть голову, как будто кто-то осторожно прикоснулся к ее подбородку и приподнял его вверх, чтобы заглянуть ей в глаза.
— А что было в конверте?
— Фотография.
— Вы ее видели?
— Да, но это не важно.
Эмма вкратце пересказала историю фотографии, которую Ансельмо подбросил в самый нужный момент, перевернув жизнь и ближайшие планы Бахар. А потом подробнее остановилась на таинственной комнате в веломастерской, доверху заполненной такими письмами и конвертами.
— В этом месте происходят странные вещи, и я хочу понять, что все это значит. Мы должны вернуться туда, все втроем. Вы будете отвлекать Гвидо и остальных, а я попытаюсь разузнать, что они скрывают.
— Ты пойдешь с нами? — с улыбкой спросила Лючия. — Ты можешь привезти свой велосипед, я — свой.
Нет, она не вернется в мастерскую. Не сейчас и не для того, чтобы помогать в расследовании Эмме Килдэр, думала Грета, слыша, как кто-то ее голосом произносит «Да».
— Ну что это за нытье! — запротестовал Шагалыч, притормаживая у мастерской.
По радио передавали торжественную симфонию, и казалось, что в стенах спрятался целый оркестр, который вот-вот перевернет все вокруг ударами смычков и грохотом труб. Гвидо широко улыбнулся, приветствуя художника взмахом перепачканной в масле руки. Он и не рассчитывал на то, что паренек, рисующий поросят на своем велосипеде, поймет Малера.
— А те девочки с ржавым велосипедом не приходили? — спросил художник.
Гвидо покачал головой:
— Пока нет.
И тут, будто материализовавшись после его слов из воздуха, на пороге возникли те самые девочки. Повисло неловкое молчание, потом вперед выступила Лючия, ведя за собой такой жалкий драндулет, что Шагалыч не выдержал и громко рассмеялся. В этот самый момент закончилась Первая симфония Малера, и из радио в мастерскую ворвались бурные аплодисменты.
— Спасибо за теплый прием! — поблагодарила Эмма, поклонившись как примадонна.
Лючия обвела все вокруг потухшим взглядом. Ансельмо снова нет.
— С возвращением! — приветствовал их Гвидо.
— Копались на старом чердаке? — пошутил Шагалыч, кивая головой на «Грациеллу».
— Именно так, — солгала Эмма. — Как вы думаете, его можно отремонтировать?
Шагалыч вытянул вперед руки и повертел растопыренными пальцами перед носом девочки, посмевшей усомниться в его искусстве:
— Видишь эти руки?
Эмма кивнула.
— Это руки художника, — продолжал урок Шагалыч. — А ты знаешь, на что способны руки художника?
— Нет. А ты знаешь?
— Они берут скатерть — и превращают ее в картину, подходят к стене — и превращают ее во фреску, бьют по булыжнику — и превращают его в статую!
— А что такое «булыжнику»?
— Ты что, не знаешь, что такое булыжник?
— Нет, не знает, она иностранка, — объяснила Лючия.
— Это старый велосипед? — попыталась угадать Эмма.
— Нет, старый велосипед — это колымага.
— М-м-м. Что-нибудь большое, вроде памятника?!
— Нет, это обелиск.
— Тогда что это?
— Булыжник — это камень. Просто камень, иностранка, понимаешь? Ладно, посмотрим, что можно сделать с этой колымагой.
Шагалыч тут же принялся за дело; владелица велосипеда решила ему помочь, а ее подруга-иностранка наблюдала за работой, держась на расстоянии.
Грета все еще стояла на пороге мастерской, оглядывала большую комнату, заставленную велосипедами, и не смела войти. Ее словно парализовало. Шаг вперед — и она может снова увидеть Ансельмо, шаг назад — и она рискует никогда больше с ним не встретиться.
— С возвращением! — повторил Гвидо. — Проходи, не стесняйся.
Взяв рабочие рукавицы, он протянул их девочке:
— Работу нельзя бросать…
— …на полдороге, — закончила фразу мастера Грета.
Она ухватилась за перчатки, словно за руку, протянутую ей над пропастью, и протолкнула Мерлина в двери. Закрепив велосипед на подставке, Грета надела рукавицы и оторвала наждачной бумаги, чтобы закончить брошенную работу. Она присела перед велосипедом, одной рукой держась за раму, но едва начала скрести ржавчину, как заметила силуэт, нарисовавшийся в прямоугольнике света на пороге. Он неподвижно замер, держась за руль велосипеда и не решаясь сделать шаг вперед, как она несколько минут назад… На обеих ручках руля висело по большому пакету с продуктами. Знакомая картина. Грета сама слишком часто вот так же приезжала домой, чтобы теперь стоять ничего не сделав. Она подошла к Ансельмо и, не говоря ни слова, взяла пакеты. Велосипед зашатался, освободившись от ноши. Ансельмо подался вперед, чтобы удержать его, и его лицо оказалось напротив лица Греты. Она почувствовала запах ветра и дороги, тепло кожи, раскаленной от быстрой езды, и его дыхание так близко, что мир вокруг стал виден как через запотевшее стекло.
— Оставь, они тяжелые, — почти шепотом сказал он, отпуская руль. Велосипед упал на землю, а они остались стоять рука в руке, с пальцами, запутавшимися в ручках пакетов. В этом сплетенье рук Ансельмо снова потерял ровное дыхание и понял, что оно улетело, утонув в зелени ее глаз. Затерялось в зеленом бору. Он его больше не вернет.
— Вам помочь? — спросил кто-то.
Это был не вопрос — это был упрек. И кто-то был не кто-то, а Лючия. Милая Лючия, которая сейчас смотрела на Грету как на самое отвратительное существо на Земле. Грета посягнула на ее жениха еще раньше, чем жених успел узнать, что по цифрам он помолвлен с другой. То есть с ней, с Лючией. Это несправедливо! «Помочь»? Да она скорее разорвет ее на клочки! Решив начать с пальцев, Лючия вырвала пакеты из рук предательницы и испепелила ее взглядом, которого у нее никто никогда раньше не видел.
Грета и Ансельмо покраснели от смущения.
— Сильна малышка! — прокомментировал Шагалыч. — Видал, какие бицепсы!
Шагалыч всегда умел сказать что-то не то в нужный момент, и на этот раз снова оказался на высоте.
— Что тут у нас? — спросил он, заглядывая в пакеты, и вдруг захлопал в ладоши, как маленький мальчик: — Ореховые вафли! Ханс! Это ж мои любимые!
Разорвав фольгу, он протянул пачку Лючии:
— Хочешь? Угощайся.
Меньше всего на свете ей сейчас хотелось вафель. Положив пакеты на пол, она обиженно сложила руки на груди:
— Нет, спасибо.
— Ханс, может, ты хочешь?
— Это все тебе, — отказался Ансельмо и, прихватив пакеты, направился к железной двери в глубине комнаты.
Эмма не спускала с него внимательных глаз и уже собиралась пойти следом, чтобы пошпионить, как вдруг встретилась взглядом с Гвидо. Он прекрасно понял намерения рыжей плутовки и явно не одобрял их. Эмма расплылась в невиннейшей улыбке, которая не возымела никакого действия. Что ж, значит, надо его как-то отвлечь. Согласно их плану Гвидо должна была отвлекать Грета. Но Грета совершенно не хотела сотрудничать и, опустив голову, надраивала с ним рука об руку свой ржавый велосипед. План, разработанный Эммой, рушился, и это начинало ее раздражать. Надо было что-то срочно придумать.
— Грета, ты не поможешь мне оторвать кусок наждачной бумаги?
Она понимала, что нашла несколько неправдоподобный предлог, но это было первое, что пришло в голову. Грета посмотрела на нее как на инопланетянку.
— Мне неприятно… к ней прикасаться.
Пытаться угадать мысли, вращающиеся в голове Эммы Килдэр, — занятие бесполезное, а может, и опасное. Грета поднялась, подошла к рулону наждачной бумаги и оторвала от него кусок.
— Брось ты его, мне просто надо было с тобой поговорить, — зашептала Эмма ей на ухо. — Ты должна отвлекать Гвидо. Ты помнишь об этом?
— Помню, — сказала Грета, которая после приезда Ансельмо забыла даже свое имя.
— Вот и хорошо, тогда иди и спроси у него, как устроены тормоза. Поняла?
— Но я знаю, как устроены…
— Это просто пример! Слушай, ты можешь сосредоточиться хоть на минуту?! Помни! У нас есть план!
Грета пообещала сделать все возможное и вернулась к владельцу веломастерской с самыми лучшими намерениями. Но в эту самую секунду с крыш сорвался сильный и резкий порыв ветра, раз и навсегда спутав все их шпионские планы. Большой деревянный винт у входа в мастерскую стремительно набирал скорость в вихре мощного зефира. Пронзительный звук завибрировал за стенами, ворвался в комнату под изумленные взгляды девочек и долетел до ушей Ансельмо, укрывшегося за железной дверью.
Сигнал. Нет. Только не сейчас. Она ничего не должна видеть, она ничего не должна знать. Если он сейчас быстро соберется и уйдет, как всегда при звуке сигнала, она подумает, что он сбегает, что не хочет остаться с ней. А он очень хотел, но не мог. Он должен был уйти. Взяв почтальонскую сумку, Ансельмо вернулся в комнату, где его ждал велосипед.
— Мне надо идти, — сказал он, садясь на седло.
Гвидо кивнул.
— Я скоро вернусь, — тихо добавил Ансельмо, глядя на Грету, и вылетел из мастерской.
Она не посмела поднять глаза, все еще смущенная после объятия их рук.
— Уф-ф, сегодня все наперекосяк! — прошептала Лючия на ухо Эмме.
Та бросила быстрый взгляд на Мерлина и решила, что сегодня она пойдет до конца:
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |