Смысл жизни и ценности
Итак, единственный смысл смысла заключается в смягчении тре-
воги: он появляется в нашей жизни для того, чтобы ослабить трево-
гу. вызываемую конфронтацией с жизнью и миром вне какой-либо
изначально определенной структуры, которая внушала бы уверенность
и чувство безопасности. Однако имеется еще одна жизненно важная
причина, по которой мЫ нуждаемся в смысле. Ощущение жизнен-
ного смысла, возникнув, дает начало ценностям, которые, в свою
очередь, синэргетически усиливают ощущение смысла.
Что такое ценности и почему мы в них нуждаемся? Толстой, пе-
реживая свой кризис смысла, задавался не только вопросом "Поче-
му? (Почему я живу?)", но и "Как? (Как мне следует жить? Чем мне
жить?)" - и все вопросы последнего рода выражали потребность в
ценностях, в наборе ориентиров и принципов, которые подсказали
бы ему, как жить.
Стандартное антропологическое определение ценности таково:
"Ценность - это концепция "желательного", эксплицитная или имп-
лицитная, отличительная для индивида или характерная для группы,
влияющая на отбор методов, средств и целей действия из доступной
совокупности ">. Иными словами, ценности составляют некий свод
законов, в соответствии с которым можно вырабатывать систему дей-
ствий. Ценности позволяют нам находить место для возможных спо-
собов поведения в иерархии одобрения-неодобрения. Например, если
наша смысловая схема ставит акцент на служении другим, нам не
составляет труда сформировать ориентиры, или ценности, позволя-
ющие говорить: "это поведение правильное" или "это поведение не-
правильное". В предыдущих главах я акцентировал мысль о том, что
мы создаем себя серией непрерывных решений. Но невозможно при-
нимать все решения на протяжении жизни, начиная с "чистого лис-
та": должны быть приняты определенные метарешения, обеспечива-
ющие организующий принцип для последующих решений. Если бы
это было не так, большая часть жизни растрачивалась бы в терзаниях
принятия решений.
Ценности не только дают индивиду кальку для личной деятельно-
сти, но также делают для него возможным существование в группах.
"Социальная жизнь, - говорит Клайд Клюкхольм, - была бы невоз-
можной без них....Ценности вносят в социальную жизнь элемент
предсказуемости". Носители одной культуры имеют некоторое общее
представление о том, "что есть", и исходя из этого, формируют об-
щие взгляды на то, "что должно быть сделано". Социальные нормы
порождаются смысловой схемой, которая разделяется всей группой,
и обеспечивают предсказуемость, необходимую для социального до-
верия и сплоченности. Общая система убеждений говорит индивидам
не только о том, что им следует делать, но и о том, что, по всей ве-
роятности. будут делать другие.
Связь между смыслом жизни
и другими конечными факторами
Потребность человека обладать всеобъемлющей перцептивной схе-
мой и системой ценностей, служащей основой для поступков, - это
и есть в чистом виде причина нашего поиска жизненного смысла.
Однако обычно вопрос о смысле присутствует не в чистом виде: к нему
добавляются и его замутняют другие проблемы, отличные от пробле-
мы смысла как такового.
Вернемся к Толстому, который часто спрашивал: "Есть ли в моей
жизни смысл, который не будет разрушен неминуемой смертью,
ожидающей меня?" "Все мои поступки, что бы я ни делал, рано или
поздно будут забыты, и меня не будет нигде. Тогда зачем занимать
чем-либо свое "я"?". Это вопросы не о смысле, а о метасмысловых
заботах, они вращаются вокруг проблемы конечности жизни: оставим
ли мы после себя что-либо долговечное? Исчезнем ли мы, не оста-
вив после себя никакого следа, и если так, как может наша жизнь
иметь значение? Не является ли все бессмысленным, если, как со-
крушался Бертран Рассел, "всем трудам веков, всей преданности,
всему вдохновению, всему дневному свету человеческого гения суж-
дено угаснуть во всеобщей смерти солнечной системы, и весь храм
человеческого достижения неминуемо должен быть похоронен в руи-
нах под обломками вселенной"?
Эрнест Беккер (Ernest Becker) убедительно показывает, что наша
"универсальная амбиция" - "процветание" (то есть "непрерывный
опыт"), а смерть - главный враг, с которым мы должны бороться.
Люди пытаются стать выше смерти не только множеством способов,
которые мы обсуждали в первом разделе этой книги, но также "при-
нимаясь во внимание", знача что-то, оставляя за собой что-то после
себя:
"Человек поднимается над смертью не только тем, что
продолжает утолять свои аппетиты [то есть простодушными
блаженными видениями небес], но особенно находя смысл для
своей жизни, какую-то форму более широкой схемы, в ко-
торую он вписывается....Это выражение воли к жизни,
горячее желание человека быть значимым, чтобы для пла-
неты что-то менялось, оттого что он прожил свою жизнь на
ней - появился на свет, трудился, страдал и умер".
Следовательно, желание оставить что-то значимое после себя, -
как сказал Бекер, чтобы что-то менялось, - это выражение попытки
превзойти смерть. Смысл как ощущение человеком того, что его
жизнь что-то меняет, что он был значим, что оставил частицу себя
потомству, - смысл, понимаемый таким образом, по-видимому,
обусловлен желанием человека не умирать. Когда Толстой сокрушал-
ся, что в его жизни нет смысла, который не будет разрушен немину-
емой смертью, он говорил не о том, что смерть разрушает смысл, а
о том, что он не смог найти смысл, который разрушил бы смерть.
Мы слишком легко принимаем мысль о том, что смерть и смысл
полностью взаимозависимы. Если все должно умереть, то какой
смысл может иметь жизнь? Если наша солнечная система в конце
концов должна сгореть - зачем к чему-либо стремиться? Но хотя
смерть добавляет еще одно измерение к смыслу, смысл и смерть от-
нюдь не слиты в одно целое. Если бы мы могли жить вечно, мы бы
все равно были заинтересованы в смысле. Как быть с тем, что наши
переживания превращаются в воспоминания, а те в конце концов
исчезают совсем? Какую связь это имеет со смыслом? Такова, по-
видимому, природа переживаний. Как может быть иначе? Пережи-
вания временны, и мы не можем существовать вне времени. Когда
они миновали, они миновали, и с этим ничего нельзя сделать. Ис-
чезает ли прошлое? Правда ли, что, как сказал Шопенгауэр, "то,
что было, существует в столь же малой степени, как то, чего никог-
да не было"? Действительно ли память не "реальна"? Франкл утвер-
ждает, что прошлое не только реально, но также постоянно присут-
ствует. Ему жаль пессимиста, который отчаивается, видя, как его
отрывной календарь становится с каждым днем все тоньше; и он вос-
хищается человеком, сохраняющим каждый листок, соответствующий
удачному дню, и с радостью размышляет о полноте дней, представ-
ленных этими страницами. Такой человек будет думать: "Вместо воз-
можностей у меня остались реальности"".
Мы имеем дело с ценностными суждениями, а не с изложением
фактов. Представление о том, что ничто не важно, если оно не длится
вечно или не приводит в конце концов к тому, что сохранится навек, -
никоим образом не является объективной истиной. Несомненно, су-
ществуют цели, оправданные и полноценные сами по себе, не тре-
бующие бесконечного ряда внешних оправданий. Как сказал в
XVIII веке Дэвид Хьюм, "невозможно движение, уходящее в беско-
нечность, чтобы какая-то вещь всегда была причиной, по которой
желанна другая. Что-то должно быть желательным само по себе и
благодаря своей непосредственной гармонии с настроением или чув-
ством человека". Если бы не было целей, завершенных в себе, если
бы все требовало оправдания чем-то внешним, что, в свою очередь
тоже нужно было бы оправдывать, тогда существовал бы бесконеч-
ный регресс - цепь оправданий, не имеющая конца.
Под видом бессмысленности часто выступает не только тревога
смерти: тревога, проистекающая из осознания свободы и изоляции
также нередко принимается за тревогу бессмысленности. Взгляд на
существование как на часть некоего грандиозного замысла, существу-
ющего "где-то там", в котором человеку предназначена какая-то роль,
позволяет нам отрицать свою свободу и свою ответственность за план
и структуру собственной жизни и избегать тревоги отсутствия почвы.
Страх абсолютного одиночества также побуждает нас искать иденти-
фикации с чем-нибудь или кем-нибудь. Стать частью большей груп-
пы или посвятить себя какому-то движению, делу. идее - все это
эффективные способы отрицания изоляции.
Смысл жизни - культуральный артефакт?
К вопросу о смысле жизни примешиваются не только проблемы,
обусловленные конечными факторами, связанными со смертью, сво-
бодой и изоляцией; его также чрезвычайно трудно увидеть вне куль-
туральных предубеждений. Однажды я видел карикатуру, которая
вполне иллюстрирует эту проблему. Она изображает стайку американ-
ских путешественников, напряженно внимающих тибетскому монаху
на вершине отвесной горы. Подпись под картинкой гласит: "Цель
жизни? Если бы я ее знал, я был бы богат!"
Культуральная предвзятость, иллюстрируемая этой карикатурой,
отражена и во взглядах видного психиатра, который пишет о смысле
жизни и утверждает с полной убежденностью:
"Ни один человек не может всегда добиваться, всегда тво-
рить. Ни один человек не может всегда быть успешным в
своих попытках. Но двигаться в правильном направлении,
не для того чтобы добиться, а чтобы добиваться, не прихо-
дя на постоялый двор, а идя к постоялому двору, не почи-
вая на лаврах, а двигаясь к лаврам, находя своим талантам
самое конструктивное, продуктивное и творческое приме-
нение, - наверное, в этом и состоит главное значение жиз-
ни, единственный возможный ответ на экзистенциальный
невроз, который парализует человеческие усилия и калечит
человеческую психику"".
С той же убежденностью Франкл описывает "достижение", или
"осуществление", как "явную и самоочевидную" категорию жизнен-
ного смысла.
Но самоочевидна ли она? Является ли стремление, достижение или
движение вперед частью существования, неотъемлемой частью глубо-
чайших слоев человеческой мотивации? На этот вопрос можно с пол-
ной уверенностью ответить отрицательно. В нашей собственной куль-
туре были другие эпохи, когда устремление к цели никоим образом
не принималось в качестве заслуживающего всеобщего одобрения спо-
соба обретения смысла жизни. Надпись на диске очень древних сол-
нечных часов гласит: "Horas поп numero nisi serena" ("Часы ничего не
значат, если они не безмятежны"). Фромм отмечает, что горячее
стремление человека к славе и прочному достижению является распро-
страненным с эпохи Возрождения до наших дней, тогда как у сред-
невекового человека оно малозаметно. Кроме того, в странах Север-
ной Европы одержимое стремление человека к работе не проявлялось
до XVI века". Вера в "прогресс", неуклонно направляемый цивили-
зацией в желательную сторону, также возникла относительно недав-
но, до XVII века она не играло заметной роли в культуре.
Другие современные культуры не разделяют не только понимания
жизненной цели, ориентированного на достижение, но и самой кон-
цепции "жизненной цели". Один из тех, кто наиболее ясно выража-
ет альтернативную точку зрения, - учитель дзэн Д.Т. Судзуки. В
блестящем эссе Судзуки иллюстрирует два противоположных отно-
шения к жизни, сравнивая два стихотворения. Первое - хайку Басе,
японского поэта XVII века:
Когда я внимательно смотрю,
Я вижу цветущую казуму
У ограды!
Второе - строфа Теннисона:
Цветок в потрескавшейся стене,
Я вырываю тебя из трещин
И держу, вместе с корнями, в руке.
Маленький Цветок, но если бы я мог понять,
Что ты такое, весь, со всеми корнями,
Тогда я знал бы, что такое Бог и человек.
Басе в хайку просто внимательно смотрит на назуму (незаметное,
скромное, почти ничтожное растение), цветущее у ограды. Хайку
выражает (хотя, как говорит Судзуки, ее утонченность при переводе
утрачена) нежное, смиренное, близкое и гармоничное отношение к
природе. Басе безмятежен; его чувства сильны, но он мягко позво-
ляет последним двум слогам (называемым по-японски "кана", кото-
рым в английском переводе найдено адекватное соответствие в виде
восклицательного знака) выразить то, что он чувствует.
Теннисон красноречив и активен. Он срывает цветок, вырывает
его из природы "вместе с корнями" (а это означает, что растение может
погибнуть) и внимательно изучает его (как будто для того, чтобы
анатомировать). Теннисон пытается проанализировать и понять цве-
ток, он отстраняется от него в манере научной объективности. Он
использует цветок, чтобы узнать что-то еще. Он превращает свою
встречу с цветком в знание и, в конечном счете, во власть.
Судзуки полагает, что этот контраст иллюстрирует западное и во-
сточное отношение к природе и косвенно - к жизни. Западный че-
ловек аналитичен и объективен и пытается понять природу, анализи-
руя, а затем подчиняя и эксплуатируя ее. Восточный человек
субъективен, он объединяет, суммирует и пытается не анализировать
и использовать природу, но ощутить ее и войти с ней в гармонию.
Таким образом, это контраст между модусом поиска-действия и мо-
дусом гармонизации-единства, часто выражаемый через противопос-
тавление "действия" и "бытия".
Если мы выйдем из своей современной шкуры и оглянемся назад,
то легко увидим, что установки по отношению к "цели" претерпели
постепенную эволюцию. Первые христиане превыше всего ценили
созерцание. Вспомним слова Христа: "Они не сеют, не жнут и не
собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их"; или "По-
глядите на лилии в поле, как они растут: не трудятся и не прядут"".
Первые христиане считали труд и благополучие не целями, которые
нужно преследовать, а препятствиями, забивающими разум забота-
ми и поглощающими время, которое следует провести в служении
Богу. В первых монастырях физическим трудом занимались одни
послушники; художественная деятельность (иллюстрирование рукопи-
сей) ценилась выше, а самым праведным занятием считалось созер-
цание. Резные изображения по камню на фасадах романских соборов
недвусмысленно показывают эту иерархию.
В конце Средних веков люди начали стремиться к познанию за-
конов природы и труду с целью активного подчинения физического
мира. Центральным мотивом астрологических трактатов XIII века было
то, что "мудрый человек будет властвовать над звездами". Человек
Возрождения открыто принимал активное отношение к миру. Люди,
подобные Леонардо да Винчи, Джордано Бруно и Бенвенуто Челли-
ни, полагали, что мир существует, чтобы его изменить; они избави-
ли понятие труда (и профессионального мастерства) от бытовавшего
пренебрежительного отношения.
В XVI веке Джон Кальвин выдвинул теологическую систему, ока-
завшую сильное влияние на установки западной культуры по отноше-
нию к жизненной цели. Кальвин верил, что людям, по милости Бога,
суждено быть либо избранными, либо проклятыми. Избранные ин-
туитивно знали о своем предопределенном спасении и, по желанию
Бога, должны были активно участвовать в делах этого мира. По сути,
Кальвин заявил, что знаком избранности Богом является мирской
успех человека. С другой стороны, проклятые были неудачниками и
в земной жизни.
Испытавшая влияние Кальвина пуританская традиция, от которой
мы еще не вполне освободились, ценила самопожертвование, тяже-
лый труд, амбиции и социальный статус. Труд считался богоугодным
делом: для праздных рук дьявол находит занятие. Государство уподоб-
лялось весельной лодке: каждый человек был членом экипажа и дол-
жен был грести своим веслом". Тот, кто не греб, считался баллас-
том - он паразитировал на остальных. Подобные этические представ-
ления прекрасно работали на экономическую жизнеспособность моло-
дых Соединенных Штатов, но для тех поколений, которые в чем-то не
ощущали себя "соответствующими", они создавали постоянный фон
переживаний вины и ничтожности.
Таким образом, западное общество незаметно приняло такое виде-
ние мира, в котором существует некий "пункт назначения", результат
всех стремлений человека. Человек стремится к цели. Усилия человека
должны иметь некую конечную точку, точно так же, как проповедь
имеет мораль, а рассказ - убедительный вывод. Все является подго-
товкой к чему-то еще. Уильям Батлер Иетс сокрушался: "Когда я ду-
маю обо всех книгах, которые прочел, о слышанных мудрых словах,
о тревогах, доставленных родителям,... о надеждах, которые питал,
вся жизнь, взвешенная на весах моей собственной жизни, кажется мне
подготовкой к чему-то, что никогда не произойдет".
Полезный язык для обсуждения этого западного видения мира мож-
но позаимствовать у эстетики, различающей в музыкальной компози-
ции пассажи, обладающие характером "введения" (или "подготовки")
и пассажи, имеющие качество "исполнения" (или "осуществления").
Мы, западные люди, подобным образом классифицируем свою жиз-
ненную активность: прошлое и настоящее - это подготовка к тому, что
должно последовать. Но что должно последовать? Если мы не верим в
бессмертие, то приходим к ощущению, что вся наша жизнь является
подготовкой, не завершающейся "исполнением". При этом трудно не
испытывать переживания "бесцельности", "бессмысленности".
Но следует помнить, что искусство - это не жизнь. Искусство
может создать равновесие между "подготовкой" и "исполнением" так,
как это не может сделать жизнь. Убежденность в том, что жизнь без
достижения цели не полна, - не столько трагический экзистенциаль-
ный факт жизни, сколько западный миф, культуральный артефакт.
Восточный мир не допускает мысли, что у жизни есть "пункт назна-
чения" или что она представляет собой проблему, которая должна быть
решена, нет, жизнь - это тайна, которую нужно прожить. Индийс-
кий мудрец Бхагван Шри Раджниш говорит: "Существование не име-
ет цели. Это чистое путешествие. Путешествие жизни так прекрас-
но, кого волнует пункт назначения?". Жизнь просто есть, и мы
просто оказались вброшены в нее. Жизнь не требует обоснования.
Психотерапевтические стратегии
Я начал эту главу со слов о том, что важный первый шаг для тера-
певта - переформулировать жалобу пациента на бессмысленность,
чтобы обнаружить присутствие "контаминирующих" проблем. Ощу-
щение бессмысленности может быть "заменителем" тревоги, связан-
ной со смертью, отсутствием почвы и изоляцией, и терапевту стоит
уделить внимание этим факторам, подойдя к ним с позиций, обсуж-
давшихся в предыдущих главах этой книги. Часто пациенту бывает
полезен взгляд "терапевта, относительно независимый от культураль-
но обусловленной точки зрения и помогающий убедиться, что поня-
тие "смысла" весьма относительно. Представление о том, что жизнь,
не имеющая четкой цели, не заслуживает того, чтобы ее жить, ос-
нована на произвольных допущениях, связанных с культурой.
Каковы еще возможные технические подходы в терапии? Я сделаю
обзор литературы, касающейся терапевтических подходов к бессмыс-
ленности, но сначала отмечу, что эта литература бедна. Кроме не-
скольких разрозненных клинических заметок, описывающих техники
наставлений, и некоторых неглубоких подходов, описанных Франк-
лом, она не дает ничего.
В чем причина этого? Может быть, в том, что бессмысленность
слишком часто оказывается проблемой не первичной и элементарной,
а производной или состоящей из нескольких различных компонентов,
и тогда используются уместные терапевтические техники, разработан-
ные и описанные в иных соответствующих контекстах. Возможно,
бессмысленность так обескураживала, что это препятствовало разра-
ботке успешной терапевтической технологии; терапевтам же оставалось
научиться селективному невниманию к этой проблеме, идентифици-
руя только те вопросы, на которые у них есть ответ. Ситуация не слиш-
ком победная, но для клиницистов, находящихся в поисках исследо-
вательской задачи, она может открывать заманчивую перспективу. В
этой главе собран широкий спектр соображений о проблеме бессмыс-
ленности, призванный выполнить роль контекста, который, возмож-
но, позволит терапевтам найти новые и творческие ответы на старую
проблему.
"Настрой" терапевта
Когда терапевт имеет дело с психическими конфликтами, вклю-
чающими конечные факторы смерти, свободы и изоляции, одним из
его первых шагов должно быть вхождение в определенный "психичес-
кий настрой". То же самое требуется от терапевта, занимающегося
проблемой бессмысленности. Он должен повысить свою восприим-
чивость к проблеме, начать по-другому слушать, отдавая себе отчет в
важности смысла в жизни индивидов. Для многих пациентов этот
вопрос не является критическим: их жизнь кажется наполненной смыс-
лом. Но у других ощущение бессмысленности глубоко и всеобъемлю-
ще. При взаимодействии с ними терапевт должен быть настроен на
смысл, думать об общем фокусе и направленности жизни пациента.
Выходит ли пациент каким-либо образом за пределы собственного "я",
за рамки монотонной повседневной рутины жизнеобеспечения? Я за-
нимался терапией многих молодых взрослых, приверженных стилю
жизни кали4юрнийских холостяков, со свойственной ему высокой
чувственностью, сексуальной активностью, а также погоней за пре-
стижем и материальными целями. И я убедился, что терапия таких
пациентов редко бывала успешной, если я не помогал им обратиться
к чему-либо за пределами этих интересов.
Но как? Как добиться в терапии такой перефокусировки? Если
терапевт обладает повышенной восприимчивостью к роли смысла
жизни, тогда и пациент, улавливая его скрытые намеки, станет та-
ким же чувствительным к этому вопросу. В этом случае явно и неяв-
но терапевт интересуется взглядами пациента, глубоко изучает его
любовь к другому человеку, расспрашивает о долговременных надеж-
дах и целях, исследует творческие интересы и стремления. В част-
ности, я нашел необычайно полезным сбор глубинной истории уси-
лий пациента творчески выразить себя.
Вся эта активность составляет интегральные части жизни пациен-
та. Чтобы узнать и оценить себя, он должен научиться выявлять и
ценить эти части. Для того чтобы "заботиться" о пациенте, терапевт
должен знать его по возможности глубоко. Это включает в себя так-
же знание его посвященной поиску и созданию смысла активности.
Я вспоминаю одного молодого инженера, чрезвычайно изолирован-
ного индивида, который в течение дня работал в уединении, а вече-
рами и в выходные занимался своим личным компьютером, оккупи-
ровавшим почти все его жизненное пространство. Он производил
впечатление ограниченного, безжизненного, непроходимо тупого, и
я часто визуализировал его как маленькую лабораторную мышь, при-
нюхивающуюся ко мне в моем кабинете. Моя терапевтическая фан-
тазия об этом пациенте состояла в том, чтобы взорвать этот чертов
компьютер и привести в его жизнь каких-нибудь людей. Казалось, мы
зашли в тупик: я не мог развить в себе никакого чувства заботы о нем
и, соответственно, не мог сдвинуть с его одиноких путей. Наконец я
начал расспрашивать, что он делает каждый вечер со своим компыо-
тером. Он отвечал неохотно, потому что очень стыдился своего уеди-
ненного, отшельнического, бесконечного сидения с паяльником,
которое большую часть жизни символизировало его неспособность ус-
танавливать отношения с другими людьми. Однако в конце концов
он открылся и два часа в пленительных подробностях описывал свое
занятие. Этот сеанс изменил в терапии все. Мы оба наконец поня-
ли, что "бесчувственное" паяние на самом деле было важной формой
творческого выражения, а не просто сублимирующей или замещаю-
щей деятельностью. В результате того, что он поделился со мной,
наши отношения стали намного ближе и он захотел поделиться дру-
гими важными секретами. Постепенно я помог ему привести в жизнь
других людей, скорее наряду с творческой работой, чем вместо нее,
а в конце концов и разделить эту работу с ними.
Дерефлексия
Выше я приводил изречение Франкла, что "счастье происходит; нет
смысла за ним гнаться". Чем больше мы намеренно ищем самоудов-
летворения, тем больше оно будет ускользать от нас. Чем больше мы
воплощаем в своей жизни некий самотрансцендентный смысл, тем
больше последует счастья. Для пациентов в терапии необходимо,
чтобы терапевт помог им отвести взгляд от самих себя. Франки опи-
сал специфическую технику - дерефлексию, суть которой заключается
в том, чтобы отвлечь пациента от собственного "я", от своей дисфо-
рии, от источника своего невроза, переключив его на сохранные ча-
сти собственной личности и на смыслы, доступные для него в мире.
Техника дерефлексии в том виде, как она описана Франклом,
чрезвычайно проста и заключается главным образом в том, что па-
циенту предписывается перестать фокусироваться на себе и заняться
поиском смысла вне "я". Показательна нижеследующая запись бесе-
ды Франкла с девятнадцатилетней девушкой-шизофреничкой.
" Франкл: Вы сейчас находитесь в таком состоянии, когда перед
вами открыта перспектива реконструкции собственной жизни! Но че-
ловек не может реконструировать свою жизнь, не имея цели, не имея
какой-то задачи перед собой.
Пациентка: Я понимаю, что вы имеете в виду, доктор, но меня
больше всего интересует вопрос: что происходит во мне?
Франкл: Не размышляйте над собой. Не вникайте в источник сво-
его беспокойства. Предоставьте это нам, врачам. Мы проведем вас
через кризис. Ну, разве вас не манит цель, скажем, художествен-
ного свершения? Разве нет в вас творческого брожения многих вол-
нующих вещей - произведений искусства, не обретших еще формы.
ненарисованных картин, ожидающих своего воплощения, - которые
ждут, чтобы вы их создали? Подумайте об этом.
Пациентка: Но этот внутренний беспорядок...
франкл: Не следите за своим внутренним беспорядком, а обратите
взгляд.на то, что вас ждет. Значение имеет не то, что таится в глу-
бинах, а то, что ждет в будущем, ждет, чтобы вы его актуализирова-
ли. Я знаю, вы переживаете нервный кризис, который вас беспоко-
ит, но мы нальем масла на взволнованные воды. Это наша работа
врачей. Предоставьте проблему психиатрам. В любом случае не сле-
дите за собой, не спрашивайте, что происходит в вас, спрашивайте
лучше, какие вас ждут достижения.
Пациентка: Но в чем корень моего беспокойства?
франкл: Не сосредоточивайтесь на подобных вопросах. Каким бы
ни был патологический процесс, лежащий в основе вашего психоло-
гического недуга, мы вьшечим вас. Поэтому не беспокойтесь о стран-
ных чувствах, преследующих вас. Не обращайте на них внимания,
пока мы не заставим вас от них избавиться. Не следите за ними. Не
боритесь с ними"..."
По мнению. Франкла, если пациент чрезмерно поглощен собой,
то долгий поиск причин тревоги в себе обычно замутняет проблему и
в конечном счете становится антипродуктивным, делая пациента еще
более поглощенным собой. Поэтому Франкл рекомендует терапевтам
занимать в отношении терапии таких пациентов следующую позицию
(которая должна быть доведена до сведения пациента): вследствие не-
устранимых факторов (семейная история пациента, генетически обус-
ловленная тревога, генетический дисбаланс автономной нервной си-
стемы и т.п.) пациент имеет высокий базовый уровень тревоги, по
поводу которого мало что может сделать, кроме приема лекарства, или
выполнения определенных тренировок, или какой-то подобной кор-
ректирующей деятельности. Далее терапевт может заняться установ-
кой пациента по отношению к его ситуации и выявлением доступных
для него смыслов".
Специфическая техника, проиллюстрированная данной виньеткой,
выглядит настолько авторитарной, что может быть неприятной и, весь-
ма вероятно, оказалась бы неэффективной для многих современных
американских терапевтов и пациентов. Несомненно, до некоторой
степени это культуральный артефакт: от среднего жителя Вены в силу
традиции скорее следует ожидать почтительного отношения к профес-
сиональным титулам и знаниям. Но есть и еще одно возражение про-
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 93 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |