Михаил Федорович – Петр III 40 страница

Носительница власти

Утром 25 ноября 1741 года был опубликован манифест, в котором провозглашалось, что Елизавета Петровна воцарилась по просьбе «всех Наших как духовного, так и светского чинов верных подданных, а особливо лейб-гвардии Наших полков», поскольку во время регентств Бирона и Анны Леопольдовны происходили «беспокойства и непорядки». Елизавета вступила на престол «по законному праву, по близости крови к самодержавным… родителям». Двадцать восьмого ноября был издан второй манифест, в котором права дочери Петра I на российскую корону подкреплялись ссылкой на «Тестамент» Екатерины I. Иван Антонович объявлялся незаконным императором, не имевшим «никакой уже ко всероссийскому престолу принадлежащей претензии, линии и права» Монеты с его изображением были изъяты из обращения, а множество листов с присягой на верность ему публично сожжены на площадях «при барабанном бое».

Императрица Елизавета Петровна начала свое правление в возрасте неполных тридцати двух лет, следовательно, была уже женщиной со сформировавшимся характером, взглядами и привычками. Встречающееся в литературе мнение о ее совершенной неподготовленности к государственному управлению не соответствует действительности. Екатерина I привлекала свою дочь к делам, что не могло пройти бесследно для Елизаветы. Кроме того, цесаревна имела собственную Вотчинную канцелярию и весьма разумно вела хозяйство в своих великокняжеских имениях. Все это давало возможность будущей императрице приобрести определенный опыт для предстоящей государственной деятельности.

Елизавета Петровна обладала многими данными для успешного правления. По словам Б.X. Миниха, она «была одарена от природы самыми высокими качествами, как внешними, так и душевными… У нее был живой, проницательный, веселый и вкрадчивый ум и большие способности». В апреле 1743 года английский дипломат К. Вейч отмечал, что «ни одна принцесса в Европе не входила на троны, обещая быть более великим человеком, и провидение ее достаточно одарило всеми качествами и всеми талантами, нужными для того, чтобы быть любимой и уважаемой своими подданными и другими нациями». Некоторые современники утверждали даже, что «она была образцовая монархиня, в которой соединены были все свойства великой государыни и правительницы, хвалы достойной».

Однако имеется немало свидетельств о том, что прекрасные качества Елизаветы Петровны не находили себе нужного применения. Тот же Миних заявлял, что «императрица не управляла ничем, и формою государственного управления при ней был произвол ее фаворитов». Вейч перечеркивал свой отзыв о Елизавете заключительной фразой: «но ее любовь к удовольствиям портит все». Другой иностранный дипломат утверждал, что «умственная леность… препятствует ей исполнять многие из обязанностей, неразлучных с ее высоким саном. Из великого искусства управлять народом она усвоила себе только два качества: умение держать себя с достоинством и скрытность».

Многие современники сходились во мнении о душевных качествах Елизаветы Петровны. По словам А.Т. Болотова «она была государыня кроткая, милостивая и человеколюбивая и всех подданных своих как мать любила». И. Позье писал, что «Елисавета Петровна была от природы добра и необыкновенно приветлива в обращении со всеми, кто имел счастье приблизиться к ней». Иоганна Елизавета Ангальт-Цербстская (мать Екатерины II) утверждала, что «у императрицы Елисаветы сердце доброе, великодушное, человеколюбивое. Доброта и скромное веселонравие составляют сущность ее нрава».

Но более проницательные люди глубже поняли особенности характера Елизаветы. Леди Рондо писала в 1735 году: «Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение – притворство». Емкую характеристику Елизаветы дал французский дипломат Ж.-Л. Фавье: «Сквозь всю ее доброту и гуманность… в ней нередко просвечивают гордость, высокомерие, иногда даже жестокость, но более всего – подозрительность… Императрица Елизавета вполне владеет искусством притворяться. Тайные изгибы ее сердца часто остаются недоступными даже для самых старых и опытных придворных…» Натура императрицы действительно была сложна и противоречива, и Рондо также полагала, что «никто не может читать в ее сердце».

Многие современники, в особенности иностранные дипломаты, писали о лени, беспечности и легкомыслии Елизаветы Петровны, которая среди развлечений не находила времени даже для подписания бумаг. М.М. Щербатов впоследствии также отмечал, что «не токмо внутренние дела государственные… но даже и внешние государственные дела, яко трактаты», месяцами оставались без движения «за леностью» императрицы. О «врожденной лени» Елизаветы писала и Екатерина II. Она же сообщила в своих записках интересны факт к вопросу о медлительности императрицы в решении дел: у Елизаветы «была привычка, когда она должна была подписать что-нибудь особенно важное, класть такую бумагу, прежде чем подписать, под изображение плащаницы, которую она особенно почитала; оставивши ее там некоторое время, она подписывала или не подписывала ее, смотря по тому, что ей скажет сердце».

Основным качеством Елизаветы Петровны как человека и как политика была осторожность. За всю свою жизнь дочь Петра I не сделала ни одного поспешного и опрометчивого шага. Императрица принимала решения только после тщательного обдумывания разноречивых мнений своих советников. С.М. Соловьев прав в своем предположении, что именно это обстоятельство навлекло на Елизавету Петровну не всегда справедливые упреки в лени и беспечности. Великий русский историк отмечал, что, «выслушивая одно мнение, она принимала его и по живости характера не могла удержаться от выражения своего одобрения; не торопясь решать дело по первому впечатлению, она выслушивала другое мнение и останавливалась на новой стороне дела; приведенная в затруднение, сравнивая и соображая, она, естественно, медлила и тем приводила в раздражение людей, желавших, чтоб их мысль была приведена как можно скорее в исполнение. Они кричали, что императрица не занимается государственными делами, отдает все свое время удовольствиям». Елизавета Петровна действительно не отличалась аскетизмом, однако причина ее медлительности в решении дел заключалась не только в этом. О себе императрица говорила: «Я долго думаю, но если раз на что-нибудь решилась, то не оставлю дела; не доведши его до конца».

Елизавета умела объективно и трезво оценивать окружающих и выбирала себе по-настоящему умных и компетентных советников. Неизбежное соперничество между ними в стремлении подчинить императрицу своему влиянию нисколько ее не смущало. По словам С.М. Соловьева, «главным достоинством Елисаветы… было беспристрастное и спокойное отношение к людям, она знала все их столкновения, вражды, интриги и не обращала на них никакого внимания, лишь бы это не вредило интересам службы; она одинаково охраняла людей, полезных для службы, твердо держала равновесие между ними, не давала им губить друг друга».

Елизавета Петровна никогда не делала исключений ни для одного из своих приближенных и не ставила никого из них выше всех остальных. Фавье подчеркивал, что «она ни под каким видом не позволяет управлять собой одному какому-либо лицу, министру или фавориту, но всегда показывает, что делит между ними свои милости и свое мнимое доверие». Елизавета была чрезвычайно щепетильной в отношении своих прав и значения как самодержавного монарха. Французский дипломат отмечал, что российская императрица, «в высшей степени ревнивая к своему величию и верховной власти… легко пугается всего, что может ей угрожать уменьшением или разделом этой власти. Она не раз выказывала по этому случаю чрезмерную щекотливость».

Привычка Елизаветы Петровны класть документы перед их подписанием под плащаницу была одним из проявлений религиозности императрицы. Мемуаристы утверждали, что «она была набожна без лицемерства и уважала много публичное богослужение», «ее православие было искренно, и наружные проявления ее верований были по обычаю и по сердцу ее подданных». Императрица строго соблюдала посты, исполняла церковные обряды, совершала длительные путешествия на богомолье и особенно заботилась о строительстве новых церквей и монастырей. Вместе с тем французский дипломат не без иронии замечал, что религиозные чувства Елизаветы «нисколько не препятствуют наслаждаться жизнью. Эти подвиги, напротив, как бы служат противодействием греху и содействуют тому, чтобы поддерживать душу в равновесии между добром и злом. Таково учение монахов и попов, и императрица Елисавета с ним сообразуется». В.О. Ключевский писал, что «от вечерни она шла на бал, а с бала поспевала к заутрене». Выписанные ко двору малороссийские певчие и итальянские певцы, «чтобы не нарушить цельности художественного впечатления… совместно пели и обедню, и оперу».

Елизавета с младенческих лет знала народную жизнь. Вступив на престол, она по-прежнему находила удовольствие в общении с людьми из простонародья. Это не было лишь прихотью и, по-видимому, являлось одним из выражений свойственного Елизавете глубокого и искреннего патриотизма, неразрывно связанного с осознанием ею миссии российского монарха. Два иностранных современника в разное время отметили, что Елизавета Петровна «ни к какой иностранной нации… не показывает пристрастия» и «исключительно, почти до фанатизма, любит один только свой народ, о котором имеет самое высокое мнение, находя его в связи со своим собственным величием».

Характер и взгляды императрицы в немалой степени повлияли на образ ее правления и определили многие черты государственной политики ее времени.

Семья и престолонаследие

Одной из первых серьезных акций Елизаветы Петровны явилось решение вопроса о наследнике российского престола. В германском герцогстве Голштейн жил ее племянник, сын цесаревны Анны Петровны Карл Петр Ульрих, оставшийся к тому времени сиротой. Императрица вызвала тринадцатилетнего мальчика в Россию, окружила его заботой и обещала быть ему второй матерью. Во время коронации Елизаветы Петровны 28 апреля 1742 года ее племянник именовался пока лишь «владетельным герцогом Голштинским», поскольку до назначения его наследником российского престола ему предстояло перейти в православие.

Седьмого ноября того же года состоялось крещение юноши, который получил имя Петра Федоровича и титул великого князя. Вероятно, Елизавета Петровна отнеслась к этому событию несравненно более трепетно, чем сам новокрещеный. По словам очевидца, «императрица была очень озабочена; показывала принцу, как и когда должно креститься, и управляла всем торжеством с величайшей набожностью. Она несколько раз целовала принца, проливала слезы – и с нею вместе все придворные кавалеры и дамы, присутствовавшие при торжестве». В тот же день был издан манифест о признании Петра Федоровича наследником российского престола.

Летом 1743 года в Петербурге стали распространяться слухи о том, что Елизавета собирается передать престол своему племяннику. Двадцать девятого июня императрица рассказала французскому посланнику д'Аллиону, что «она, гуляя накануне в своем саду, встретила гвардейского солдата, который подошел к ней со слезами на глазах и объявил, что разглашается, будто бы она своих верных подданных хочет оставить и уступить корону племяннику своему. Я, говорила Елисавета, никогда в таком удивлении не была и сказала солдату, что это совершенная ложь и позволяю ему каждого, который станет то же говорить, застрелить, хотя бы то и фельдмаршал был». То же самое она рассказала воспитателю Петра Федоровича О.Ф. Брюммеру, который заявил, что подобные разглашения имеют одну цель – возбудить несогласие между нею и великим князем; из этого видно, как нужно приставить к молодому принцу таких людей, на которых она могла бы совершенно положиться». С этого времени Елизавета Петровна действительно взяла за правило держать наследника под бдительным присмотром доверенных людей.

Решение династических вопросов императрица сочла нужным вскоре продолжить, поспешив женить юного племянника. После долгих дипломатических дискуссий в невесты Петру Федоровичу была выбрана ангальт-цербстская принцесса София Фредерика Августа, прибывшая в феврале 1744 года в Россию вместе со своей матерью княгиней Иоганной Елизаветой. Княгиня происходила из Голштейн-Готторпского дома и была родной сестрой принца Карла Августа, того самого жениха цесаревны Елизаветы, который скоропостижно скончался в 1727 году вскоре после помолвки. Добрая память о нем особенно располагала Елизавету Петровну в пользу невесты племянника и ее матери. Во время их первой встречи в Москве 9 февраля Иоганна Елизавета поцеловала руку императрицы и сказала: «Повергаю к стопам вашего величества чувство глубочайшей признательности за благодеяния, оказанные моему дому». Елизавета Петровна ответила: «Я сделала малость в сравнении с тем, что бы хотела сделать для моей семьи; моя кровь мне не дороже вашей». Между императрицей и княгиней завязался оживленный разговор, который Елизавета Петровна вдруг прервала и вышла в соседнюю комнату. Потом княгине объяснили, что императрица была поражена необыкновенным сходством ее с покойным братом; она не смогла удержаться от слез и поспешила удалиться, чтобы их скрыть.

Невеста Петра Федоровича, в то время пятнадцатилетняя девочка, сохранила яркие воспоминания о первой встрече с Елизаветой Петровной. Впоследствии она писала в своих мемуарах: «Когда мы прошли через все покои, нас ввели в приемную императрицы; она пошла к нам навстречу с порога своей парадной опочивальни. Поистине нельзя было тогда видеть ее в первый раз и не поразиться ея красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива; на императрице в этот день были огромные фижмы, какие она любила носить, когда одевалась, что бывало с ней, впрочем, лишь в том случае, если она появлялась публично. Ее платье было из серебряного глазета с золотым галуном; на голове у нее было черное перо, воткнутое сбоку и стоявшее прямо, а прическа – из своих волос со множеством брильянтов». В тот же день Елизавета Петровна возложила на своих будущих родственниц знаки ордена Святой Екатерины.

Вскоре отношение императрицы к принцессе Иоганне Елизавете изменилось, поскольку та ввязалась в придворные политические интриги в пользу Пруссии и Франции. В мае 1744 года Лесток даже сказал ей: «Можете, ваше высочество, готовиться к отъезду и укладываться». Вслед за тем между Елизаветой Петровной и Иоганной Елизаветой произошел длительный неприятный разговор, после которого первая появилась «с лицом очень красным и с видом разгневанным», а вторая – «с красными глазами и вся в слезах». Дело состояло в том, что принцесса в разговорах с Шетарди допустила не очень лестные отзывы об императрице, о чем стало известно из перехваченных депеш французского дипломата.

После этого объяснения Елизавета Петровна несколько смягчилась, но тем не менее продолжала обращаться с Иоганной Елизаветой холодно и сдержанно. Но это не распространялось на ее дочь, которой императрица выказывала знаки внимания и даже любви.

Двадцать восьмого июня 1744 года София Фредерика Августа крестилась по православному обычаю и была наречена Екатериной Алексеевной. Видимо, такое сочетание имени и отчества выбрала сама Елизавета Петровна в память о своей матери, что лишний раз подчеркивало самые добрые чувства императрицы к невесте наследника. На следующий день, в тезоименитство Петра Федоровича, состоялось его обручение с Екатериной.

Год спустя, 21 августа 1745 года, Петр и Екатерина вступили в брак. Свадебные торжества продолжались с перерывами в течение десяти дней и отличались великолепием, о чем Елизавета Петровна особенно позаботилась. Не только придворные, но и все дворяне должны были исполнить императорский указ: «…Понеже сие торжество чрез несколько дней продолжено быть имеет, то хотя для оного каждой персоне, как мужеской, так и дамам, по одному новому платью себе сделать надобно». Программу празднеств составили балы с маскарадами и лотереями, обеды, ужины, а также пешее шествие императрицы и молодоженов «с придворными и другими кавалерами» в Невский монастырь.

Вскоре после свадьбы Елизавета распрощалась наконец с тещей Петра Федоровича, чрезвычайно надоевшей ей своими интригами. Двадцать восьмого сентября принцесса Ангальт-Цербстекая выехала из Петербурга, получив на прощание пятьдесят тысяч рублей и два сундука с материями и другими подарками. При расставании она упала на колени перед императрицей и «со слезами просила прощения, если чем-нибудь оскорбила ее величество. Елисавета отвечала, что теперь уже поздно об этом думать, лучше было бы, если бы она, принцесса, всегда была так смиренна». В этом эпизоде выразилось свойственное Елизавете неумение и нежелание забывать обиды.

Отношения императрицы с великокняжеской четой, вначале очень теплые, постепенно все более охладевали. Петр Федорович, инфантильный и легкомысленный молодой человек, раздражал Елизавету своим упрямством и ребяческими поступками, выходившими порой за рамки приличия. Например, однажды он просверлил дырочку в стене, отделявшей его комнату от апартаментов императрицы, и подсматривал за ее трапезой в обществе Разумовского. Екатерина II вспоминала, что среди бумаг Елизаветы Петровны ею были найдены две заметки: «Проклятый мой племянник сегодня так мне досадил, как нельзя более» и «Племянник мой урод, черт ево возьми». Кроме того, сохранилась еще одна записка Елизаветы: «Сожалею, что не токмо расума недостает, но и памети лишен племянник мой». Это замечание сделано было в связи с тем, что в один из придворных праздников Петр Федорович и его жена оделись не по требованиям церемониала. Вероятно, отношения тетки и племянника окончательно испортились после того, как Петр стал удаляться от двора в подаренный ему императрицей Ораниенбаум, где проводил военные учения и злоупотреблял в компании офицеров вином и курением. По свидетельству современника, в 1755 году «великий князь попивал и занимался исключительно обучением солдат. Императрица, прежде чрезвычайно любившая своего племянника, была им чрезвычайно недовольна».

Хорошим отношениям между ними не способствовала и чрезмерная подозрительность императрицы, старавшейся держать наследника под бдительным присмотром и не допускавшей его к участию в государственных делах. Кроме того, между Елизаветой Петровной и ее племянником существовали принципиальные разногласия по вопросам внешней политики. Императрица с середины 1740-х годов склонилась к активному антипрусскому курсу, в то время как Петр Федорович был убежденным сторонником Пруссии и горячим поклонником короля Фридриха II, с которым поддерживал тайные сношения даже в период Семилетней войны.

Добрые чувства Елизаветы Петровны к жене наследник престола сохранялись, по-видимому, достаточно долго. Тем не менее молодая женщина часто становилась объектом нападок и даже мелочных придирок императрицы, никогда стеснявшейся вымещать на других свое дурное настроение. Однажды Елизавета Петровна заявила Екатерине: «Вы чрезвычайно горды. Вспомните, что в Летнем дворце я подошла к вам однажды и спросила вас, не болит ли у вас шея, потому что я увидела, что вы мне едва кланяетесь и что вы из гордости поклонились мне только кивком головы». По словам Екатерины, Елизавета бросила ей этот упрек через четыре года после действительного происшествия в Летнем дворце. В другой раз императрица бурно выразила свое неудовольствие по поводу расположения Екатерины к одной фрейлине, у которой «были две любовные истории». Вряд ли это обстоятельство являлось действительно существенным при дворе, не отличавшемся строгостью нравов. Тем не менее «ее императорское величество говорила с такой горячностью и гневом, что была совсем красная, с горящими глазами». Были также случаи, когда Елизавета прилюдно бранила Екатерину за мотовство и долги. Впрочем, эти эпизоды не выходили за рамки чисто женского отношения уже немолодой императрицы к привлекательной невестке, которая оттеняла ее постепенно увядающую красоту.

Предметом забот и огорчений императрицы длительное время являлось отсутствие у великокняжеской четы детей. Когда 20 сентября 1754 года наконец появился на свет Павел Петрович, радостная Елизавета отобрала его у матери и стала лично ухаживать за младенцем. Не испытав материнства, она в роли бабушки проявляла слишком много ревности и усердия, что, по-видимому, портило ребенка. Екатерина вспоминала: «Я могла узнавать о нем только украдкой, потому что спрашивать о его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нем императрица, и это могло быть принято очень дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала, и заботами его буквально душили. Его держали в чрезвычайно жаркой комнате, запеленавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом черно-бурой лисицы; его покрывали стеганным на вате атласным одеялом и сверх этого клали еще другое, бархатное, розового цвета, подбитое мехом черно-бурой лисицы. Я сама много раз после этого видела его уложенного таким образом, пот лил у него с лица и со всего тела, и это привело к тому, что когда он подрос, то от малейшего ветерка, который его касался, он простужался и хворал. Кроме того, вокруг него было множество старых мамушек, которые бестолковым уходом, вовсе лишенным здравого смысла, приносили ему несравненно больше телесных и нравственных страданий, нежели пользы».

Возможно, Екатерина несколько сгущает краски по вполне понятным мотивам материнской ревности. Елизавета страстно любила Павла, а он, в свою очередь, боготворил бабушку. К подросшему мальчику она в качестве воспитателей определила образованнейших людей своего времени Ф.Д. Бехтеева и Н.И. Панина, которые регулярно докладывали ей состоянии здоровья и ходе обучения своего подопечного. Воспитание будущего императора считалось важнейшей государственной задачей, но императрице необходимо было решать другие, не менее серьезные проблемы.

«Орудия монаршей воли»

Указом от 12декабря 1741 года Елизавета Петровна восстановила «петровское детище» – Сенат – в значении высшего правительственного органа и ликвидировала стоявший над ним в два предыдущих царствования Кабинет министров – особое высшее учреждение с чрезвычайными полномочиями. Вместо него велено было «иметь при Дворе Нашем Кабинет в такой силе, как был при Петре Великом». Тем самым восстанавливалась созданная Петром I личная императорская канцелярия – Кабинет, в задачи которого входили: прием документов на имя монарха, оформление указов за личной императорской подписью, объявление словесных «высочайших повелений» и руководство финансовой стороной дворцового хозяйства. Во главе реставрированного учреждения был поставлен Иван Антонович Черкасов, служивший в свое время в петровском Кабинете и прекрасно знавший его организацию. Именно поэтому Кабинеты Петра I и Елизаветы Петровны по своему организационному устройству были практически идентичны.

Создание личной императорской канцелярии было сопряжено с желанием Елизаветы полностью взять бразды правления в собственные руки и восстановить самостоятельное значение самодержавной власти. Существовавшие при ее предшественниках Верховный тайный совет и Кабинет министров располагали официальным правом принимать указы от имени монархов, что делало императорскую власть в значительной степени номинальной. Теперь же именные императорские указы оформлялись в Кабинете только за личной подписью Елизаветы Петровны. Кроме того, сохранилась прежняя практика «изустных именных указов» («высочайших повелений»), которые по поручению императрицы объявлялись Сенату и другим учреждениям уполномоченными на то лицами. Благодаря реформе высших государственных органов Российской империи личная роль монарха в системе абсолютизма стала преобладающей. По справедливому замечанию Л.Г. Кислягиной, «правление Елизаветы Петровны отмечено дальнейшей централизацией власти. Фактически императрица решала единолично не только важные государственные вопросы, но и очень мелкие».

Однако для принятия важных решений необходимы были консультации с крупными государственными деятелями, которых Елизавета Петровна поставила во главе государственного аппарата. Поэтому императрица вернула к жизни еще одно петровское «установление» – чрезвычайные совещания высших чиновников для обсуждения наиболее сложных государственных проблем, преимущественно из области внешней политики. При Елизавете такие совещания официально именовались конференциями, а их участники – конференц-министрами. В донесениях иностранных дипломатов этот непериодически действовавший орган назывался Великим советом, а в исторической литературе – Чрезвычайным, или Императорским, советом. Конференции имели установленный порядок сбора письменных мнений «министров» по обсуждаемому вопросу, и их заседания протоколировались. «Мнения» и протоколы поступали на рассмотрение и утверждение императрицы.

Петр I проводил подобные совещания при Коллегии иностранных дел, но его дочь распорядилась устраивать их «в императорском доме в особливых апартаментах», куда надлежало перенести и заседания Сената. При этом Елизавета Петровна выразила намерение лично присутствовать на конференциях и в Сенате «по временам пристойным и потребе дел». Впоследствии она действительно появлялась на заседаниях этих органов, хотя и не очень часто.

Сохранившиеся записки и заметки Елизаветы Петровны в сравнении с текстами именных указов позволяют понять механизм осуществления верховной власти. Императрица письменно или устно сообщала свое решение И.А. Черкасову, который составлял соответствующий законодательный или распорядительный акт и подавал его «на высочайшую подпись». Вероятно, порой ему нелегко было воплощать поток идей Елизаветы в ясные и четкие документы. Вот один из примеров творческой мысли дочери Петра Великого: «Напиши указ, дабы гоф-интендантская контора под главным командиром была и одного б его ведала, а именно у обер-гофмейстера, а кроме его ни у кого в команде не была. И написать именно, чтоб не так, как при блаженной памяти императора было, что дворцовые, коли что им надобно, то для себя употребляли, то именно изъяснить, чтоб государевых людей никуда в домы, ни на работу никуда б не давали и никакого материалу, и так заключить, что ни щепку без моего указу, и обер-гофмейстеру самому смотреть, чтоб те люди были б все употреблены для дворцового строения, а не для других, и, написаф указ, ко мне принесть к подписанию».

В случае отъезда Елизаветы Петровны в Царское Село или Петергоф Черкасов мог оставаться в Петербурге, а императрицу сопровождал кто-нибудь из кабинетских секретарей. Например, 24 января 1746 года один из них составил текст распоряжения для Черкасова: «Иван Антонович! По получению сего числа Нами от генерал-фельтмаршала графа Лесин о состоящих в Курляндии полках репорту усмотрели Мы, что оныя имеют в людях некомплект и много в отлучках показано; того ради в подтверждение прежних Наших указов заготовьте об оном в Военную коллегию указ и для подписания Нашего пришлите к Нам сюда». Прежде чем поставить свою подпись на этом документе, Елизавета приписала к тексту: «немедленно». Это отнюдь не свидетельствовало о всегдашней лени и медлительности императрицы.

Помимо составления именных указов, Черкасов принимал поступавшие на имя Елизаветы документы: доклады и донесения Сената, Синода, Коллегии иностранных дел, Военной и Адмиралтейской коллегий и других учреждений, а также многочисленные челобитные «о милостях и милосердии». Содержание всех этих бумаг докладывалось императрице. Челобитные рассматривались выборочно, причем принцип их отбора не ясен.

Второй по значению сотрудник Кабинета Василий Иванович Демидов занимался преимущественно личными финансово-хозяйственными делами Елизаветы Петровны. Через него она давала распоряжения о шитье нарядов, оплате покупок и выдаче денег на другие нужды.

Щепетильность Елизаветы Петровны, в вопросах о власти проявилась в следующем весьма характерном эпизоде. После смерти И.А. Черкасова в ноябре 1757 года В.И. Демидов развернул бурную деятельность по упорядочению работы и делопроизводства Кабинета. Его распоряжения были весьма разумны и свидетельствовали о незаурядных организаторских способностях этого деятеля. Однако Елизавета, узнав о проявленной Демидовым инициативе, приказала «объявить ему именной ее императорского величества указ, для чего он в распорядки и в дела кабинетные собою без указу ее величества вступил и чтоб от сего времени он, Демидов, ни в какие кабинетные дела и распорядки не вступал». Место управляющего Кабинетом, на которое Демидов, по-видимому, рассчитывал, занял сотрудник Коллегии иностранных дел Адам Васильевич Олсуфьев.

Ревнивое отношение Елизаветы Петровны к прерогативам самодержавного монарха испытывал на себе и Сенат. Например, в октябре 1742 года императрица рассердилась на то, что он без ее ведома послал приказ фельдмаршалу П.П. Ласси о размещении войск на зимние квартиры. Тем не менее, Сенат взял на себя основную часть забот самодержицы по делам внутреннего управления. Он самостоятельно издавал законодательные акты (сенатские указы), назначал воевод и решал множество частных вопросов государственной жизни, «не утруждая о том докладами ее величество». Считалось, что императрица осуществляла контроль за деятельностью Сената через генерал-прокурора Н.Ю. Трубецкого (этот пост так и называли – «око государево»). Кроме того, многие сенаторы пользовались личным доверием и расположением Елизаветы.

Значение Сената в период царствования дочери Петра I было очень велико. А.Д. Градовский даже утверждал, что «правление Елизаветы Петровны можно назвать управлением важнейших сановников, собранных в Сенат». Другую точку зрения высказал С.О. Шмидт, заметивший, что при Елизавете этот орган «не стал средоточием важнейших государственных дел. Часть их с самого начала нового царствования поступила в личное ведение императрицы… Сенат зависел от разнообразных проявлений личного начала в государственном управлении как в форме собственных действий императрицы, так и в виде поручений и полномочий, которых добивались у нее доверенные лица и учреждения».

Дата добавления: 2015-08-27