|
Читайте также: |
Как только Зайцев выписался с кожвена, то сразу отпра-вился на губу. Он любил навалить на губу, а сидеть на ней не очень…
Однажды ночью захотелось Семёну поссать, видимо ска-зались перенесённые трипперА. Стучал он в дверь каме-ры, колотил: ни часовых, ни конвоиров – никто не отзы-вался. Камера - это бетонный мешок без окон, с тяжёлой металлической дверью, но больше всего поражали полы – все в рытвинах, разбитые, как после бомбардировки.
На них нам и приходилось спать, подстелив под голову сапоги и портянки.
В углу камеры стоял жбан с водой. Якобы питьевой.
Вот туда и испражнился ефрейтор Зайцев.
В момент опустошения одного сосуда и заполнения дру-гого дверь открыл сержант Крылов, однофамилец непра-вомочного автора басни «Стрекоза и муравей». Окрылённый Крылов, увидев эту картину, одним ударом сапога сокрушил сыкуна на пол, другим опрокинул жбан. Разбавленная моча растеклась по полу, заполнив лунки и рытвины. Я принял причудливую позу, свернувшись, как анаконда в кастрюле, чтобы расположиться на сухих ост-ровках пола.
…Проснулся утром. В то же время проснулся и вулкан Эйяфьядлайёкюдль. Я и сам был, как на вулкане: лежал буквой «зю», умудрившись не промокнуть.
Воображала обожала, корчить рожу, корчить жало. Кормчий корчил – тварь дрожала, в недра тундры убежала, -с такой замысловатой фразы начал новый день капитан Волков. - Если есть у кого-то вопросы, пожелания, предложения, подойдите ко мне, скажите, Михаил Петрович, то-то и то-то, так-то и так-то…
Не увидев в наших глазах организаторских генераторов, он отдал приказ, и нас разбросали по работам, а сам Волков с юморком Котёночкина оставил Зайцева в камере. Катушкой ниток Заяц с волчьим билетом мыл камеру, распутав клубок, обмокал его в обосанную воду
и выжимал над унитазом. Долгая процедура…
На этот раз мне досталась высотная работа, приходилось изворачиваться на лестнице подобно цирковым артистам воздушной гимнастики.
Вообще, что касается работ: всё самое сложное, грязное, все нечистоты, всё это было наше. Если солдат не чело-век, то губарь даже не солдат. Последней каплей терпе-ния было распределение на очистку остатков капусты и мочёных огурцов в бочках глубиной 4 метра.
К этому мы ещё вернёмся, а пока мы вернулись с работ.
В камере было сухо, но вонь стояла.
Зайцева после уборки закрыли в одиночной камере.
Прозвучал приказ к принятию пищи.
Некогда Децим Ювенал провозгласил «Хлеба и зрелищ». Феодал Волков был отнюдь не римским императором –
ИЗ ВСЕХ ЗРЕЛИЩ ОДИН ХЛЕБ!!!
Приём пищи длится ровно 36 (зловещая цифра) секунд, затем конвойный, как в детской игре вылавливает послед-него, кто выбегает из столовки.
Тут уж не до кирзовой каши, которая остыв, прилипает к тарелке коровьей лепёшкой на пастбище. Холодную кашу компенсирует чай-кипяток, который тоже пить нэможно. Вот за это время и остаётся ОДИН ХЛЕБ!
А в это время венценосный начгуб Волков пододвинул бархатную салфетку под двойной подбородок:
«Уже с ужимкой ужинаю ужами»…
…Отчёт времени затормозился, и дни на губе тянулись медленней, чем даже первые дни в армии.
Но завтра уже домой, а сейчас спать.
Я постелил кирзачи под голову. Сапог – почётная могила для мозолей. Но сейчас он служил подушкой.
И вновь мечты, вонючими портянками обёрнуты вокруг сапог, только сейчас они под головой, заменяя наволочку. По камере расползается аромат Аморфофаллюса*.
В скверне испаряемой прели, излучаемой монилиозными эвапорациями, скрывающая чарующую тусклость стати. Уходят минуты по визжащим ступеням таинственного замка, заметая за собой стирающим шлейфом обёрнутого в тусклые искры воспоминаний прошлой жизни.
Твердь из-под ног, подножка к рыхлому воспарению на сферу кольцевого полёта, танцующим маятником Фуко, где шаманство надёжит карамельное лезвие извести. Вбиваясь в заблудившееся облако скорби, фаршированное осколками рассеянных пуль и притворно блуждающим шептанием невнятности проглотившей лжи, закупореных в коррозию кольчуги.
Уверовать в стан, укутавшись в листья оперением хандры Зияющая зеница в хрусте хрусталя, трещиной стекла заби-лась в пожелтевшем холсте «Сна рыцаря» Санти, брызжа слюной огрызка раздорного яблочка.
Непреложная ложь и не ломтика правды…
…Недосмотрев сон, ночью нас подняли по тревоге и вывели из камеры. В караул заступили десантники, изощрённые изобретатели для развеяния скуки.
Караул менялся каждый день: танкисты, связисты, артил-леристы, но самый пипец наступал, когда в наряд заступа-ла десантура. Нам, мазутным чернопогонникам ещё было терпимо, а вот лётчикам, сидевшим на губе (арестанты тоже были разношёрстная публика), доставалось по полной программе. Десантники считали, что летуны позорят голу-бые погоны.
Нас подняли в час ночи и до самого рассвета мы щипали траву на территории части. Щипали. Как козлы. Приезжал лампасно-каракулевый командарм и мы, таким образом, наводили красоту. Так что армейские байки о крашеной траве и приклеенных листочках, самая, что ни на есть правда.
Поскольку армейская шишка приезжал рано утром, то нас, не заводя в камеру, распределили по работам. Волков, помня о моём «цементном плене», «сжалился» и оставил меня на территории гауптвахты. После ночи на карачках, впереди меня ждал день марафонской дистан-ции строевого шага. Да ещё с тренерами-десантниками,
у которых вместо стартового пистолета автоматы Калаш-никова.
Старт дан, первые 10 километров вышагиваешь по расчер-ченным квадратам на асфальте, чётко вымеряя поступь. Потом доходишь до автоматизма (под дулом автомата быстрей доходишь до автоматизма), и отмеряешь шаг, точно попадая в квадраты.
И тут произошло невероятное – я спал на ходу!!! Бессонная ночь в истощённом организме чеканила шаг.
Я бегу, топчу, скользя
По гаревой дорожке,-
Мне есть нельзя, мне пить нельзя,
Мне спать нельзя - ни крошки.
В голове крутились эти строки Высоцкого.
Стоп!!! Не спать!!!
Я встряхнул головой - нет, я в квадрате, я в строю: вот впереди меня молдаванин Кодряну, ещё дальше красно-погонник Фарух из Узбекистана (несмотря на 25 градусов жары он мёрз, как цуцик).
Все на месте, только время ушло вперёд.
Сколько же я спал?
Я посмотрел на часы, которые подарила мне сестра в день ухода в армию - больше 15 минут!!!
Сколько раз я проваливался в сон, тоже не знаю.
Из глубины сознания меня наружу выволокли слова Волкова: «Игнатов, мля, мореман морем манится, а Дуремар дурью мается. Ты чего дурью маешься? Подошёл бы ко мне, обратился, Михаил Петрович, так, мол, и так, отправьте меня на цементный завод.
Я бы другого в гарнизоне оставил».
- Михаил Юрьевич, - буркнул я спросони…
- Петрович, - поправил меня начгуб.
- Да-да, конечно. Но Лермонтова я люблю больше.
- Ничего, это с непривычки. Добавляю тебе трое суток ареста. За сон в строю и дабы выучить отчество.
На меня нахлынула клеточная театральность, а может, перепутал ТЮЗ с гауптвахтой, но как бы то ни было, рассыпался в разноцветных словах благодарности.
Великий Вождь! Любимый Друг и Учитель!
Вы Гений человечества, Всепобеждающий Полководец, как мне благодарить Вас, где найти слова признатель-ности за то, что даёте вы нам каждый день, за ту грандиозную работу, которую делаете Вы, Ваш свет-лый ум, Ваш яркий блеск Солнца Нации.
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 52 | Нарушение авторских прав