|
Читайте также: |
Лучше конец мая, чем начало ноября. Мифическая весна обернулась в жёлтое одеяло реальной осени. Лужи ржа-вые от листьев. Дождь мокрыми пощёчинами хлестал по щекам и пробивал холодными шприцами ледяную кожу. Меткая молния притаилась в загашнике у неба.
13 ноября. Ровно полгода моей службы. Четверть срока. Осталось ещё три раза по столько же.
Зима приближалась – дембеля уменьшались.
Они готовили альбомы и парадки, вкладывая в них всю душу. Сколько творческих излияний вершили солдаты, чтобы придя на дембель тут же их забыть.
Бесплодное производство, одухотворение пустоты…
…Итак, мы заступили на боевое дежурство.
Трудно сказать, где свистку было лучше: в подземелье или в казарме. Салаге везде «хорошо». Недоедание и недосыпание – две сопутствующие «НЕ» для свистков.
У меня лично перевешивал хронический недосып, едой
я мог пожертвовать только ради телевизора.
Телевизор – это даже не окно в Европу, это окно в мир, и я свешиваюсь любопытными ушами через подоконник кинескопа. Кинематограф для меня, как Пушкин для всех нас - ВСЁ. Я совмещал в себе придурковатость Гамлета, мощь героя немецких порнофильмов и мечтательность Фарятьева. Я снимался с Верой Холодной у Ханжонкова, но при эвакуации киностудии Ленфильм в Алма-Ату плёнки затерялись.
Было одно неудобство - советское телевидение запускало художественный фильм, как раз во время ужина.
Деды удобно располагались на койках у телевизора, а свистки со столовой приносили порцайки с дополнитель-ным дедовским куском масла (это уже финты хлебореза). И тут срослось!!!
Деды не напрягли меня приносом ужина в постель, и по телеку начинался фильм «Белое солнце пустыни».
Свет в казарме потушили, деды разлеглись согласно завоёванному авторитету. Остальную челядь построили в коридоре, и повели в столовую.
Я изловчился, просочившись ужиком вдоль стеночки, и нырком Тарзана очутился под кроватью.
Обзор был неважнецкий, но много ли надо обделённому кинематографической судьбой. В моём распоряжении было полчаса, главное, вовремя выпрыгнуть из-под смот-ровой кровати и слиться с прибывшей толпой. Но я элит-но опарафинился, вырыл под собой спиленный сук.
Не досмотрев, как Сухов выкопал Саида, я почувствовал, что кто-то выдёргивает мои ноги из моей же жопы.
- Что делаешь?
- Качаюсь.
- То, что качаешься – вижу. Но не вижу виселицы
- Боец – невесть откуда взявшийся Дима Поносов выво-лакивал меня из-под кровати, как заправский рыбак.
На его губах блестело удивление и следы жареной мойвы. - Да ты… ты… ты…. вааащее!!!
Обличительные факты были настолько на лицо, что у не-го не хватало словесных аргументов.
Он орал и волок меня, как Сухов выволакивал из песка Саида. Я же, как обречённый пескарь трепыхался из пос-ледних сил. Вся форма у меня была в мастике.
Бздун вытащил меня из-под кровати, как соплю из носа. Он меня раскусил, но от этого его жизнь не стала длин-нее, а служба короче.
Я стал чернее утреннего дерьма после вечернего активи-рованного угля. Это чернее, чем стыд и тауэрский мост. Радость длилась не дольше лягушиной песни, ложь оказа-лась не длиннее ужина удава, подкроватье не уютней жи-лища скарабея.
С разных сторон сбежался народ. Предстоящее событие, казалось им более увлекательным, чем советский боевик. Деды очумели от борзости. Мало того, что молодой бес-порядочно нарушил распорядок, но самое главное, проиг-норировал ужин. Получается, мало гоняют, раз уж жрать неохота.
Третейский суд вынес мне наказание. Объявить приговор поручили Поносову, как виновнику торжества.
Это схоже с футболом, когда дают пробить пенальти тому футболисту, которого сбили в штрафной площадке.
Дима достал сигарету и, свернув ладони ракушкой, чирк-нул спичкой. Лицо озарилось костром средневекового инквизитора 6-го разряда.
Вся святая инквизиция стояли вооружённые зажжёнными сигаретами. Святая инквизиция, образовавшаяся в 1229г. во Франции, действовала в отдельных воинских частях СССР и поныне.
Вердикт гласил – пролезть с 32-килограммовой гирей под всеми кроватями казармы. Стартанул я шустро, сказалась штангистская сноровка. Я пёр, как танк, глотая кубичес-кие метры пыли и вытирая формой мастику. Был такой гигиенический прикол – натирать полы мастикой.
Это маслянистая херня с отблеском средневековой краски Рафаэля Санти. Натирали ею пол шашечками и ромбиками – целое искусство. Инструмент для натирания назывался издевательски к моим воспоминаниям «МАШКА».
В армии всё что-то напоминает: бюст Ленина – Ленку, полотёр – Машку, а двухпудовая гиря – товарища по спортивной команде Олега Чувина. Когда Олег приезжал с соревнований, его жена, вечно подозревающая и вечно ревновавшая, бросала на него такие взгляды, что каждый из них был тяжелей гири, которую Чувин с лёгкостью в душе, и с лёгкостью во взгляде поднимал на вытянутые руки. Но порадовать жену Татьяну спортивными дости-жениями не мог. Всегда что-то мешало. Если бы не вско-чившая бородавка на носу и геморрой на жопе, он высту-пал бы в меньшей весовой категории…
Ползая, я корчился на полу, держась за живот, будто меня пинали сапогами пьяные фазаны в караульной комнате.
Нас частенько гоняли на полосу препятствий, но она была преимущественно на высоте, и мы преодолевали её с героизмом югославских партизан Иосипа Броз Тито.
А здесь сплошной пластун: на полпути с меня текло, как в парилке. Я бы сейчас с удовольствием обменял вонючую казарму на женское отделение в бане. Ведь женское отде-ление бани намного приятней полосы препятствий.
Во-первых, она стоит на месте, её не надо преодолевать и в ней больше женщин.
Я полз, вгрызаясь в пол, и был неотличим от грызуна.
Я был переносчиком гири, крыса - переносчик всякой заразы, а ёж – переносчик грибов и яблок.
Дикобраз – большой ёжик и родоначальник панков.
Я по-свински нашёл грязь, и был весь в грязи, как истин-ный панк. А ещё я был похож на пони - это такая унижен-ная лошадка.
Вы видели стёртые колени футболиста, забившего гол? Вы видели стёртые колени грузина, танцующего лезгин-ку? К концу путешествия у меня были колени форварда Динамо «Тбилиси».
Прогулка по расставленным граблям окончена. Подкро-ватным пилигримом я выполз из-под последней кровати.
Ни один путник, ни один странник и ни один скиталец не сможет отыскать на Земле более страшного и мерзкого места, нежели человеческая душа.
- Ну, и как тебе фильмец? – Поносов наклонил ухо поб-лиже, чтобы лучше слышать меня.
- Накладочка в фильме вышла: забежал в ларёк с одним зонтом, выбежал с другим, а переснимать ещё один дубль - всё, пиздарики, дождь закончился и деньги тоже.
А сам думал, зачем он спросил?
Что ему до сельдерея, гимнастёрки с оторванным рукавом и морского ежа наизнанку?
Прочь согбенность кроватей – дерзновенно взгляни вверх Аптека неба на мосту между закатом и восходом, а ты всё топчешься по полу и трёшь в ладонях мастику.
#
Настала зима. Белой простынею на зимнем ветру зазре-нием бьётся совесть, выкристаллизовывая свою чистоту. Отяжелевшие от мороза вои.
Сердце в бушлате, сугробы облаков хрустят под сапогами Воздух загустел от примеси снежинок и стал тяжелее. Мороз мог быть более великодушным, хотя бы в насту-пающий Новый год.
Зима, вы часто гневались
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 67 | Нарушение авторских прав