Как я не стал президентом

Зачем я стал баллотироваться в президенты? Я не имел политических амбиций, когда работал Генеральным прокурором, но жизнь поставила меня в такие рамки, что я понял: без изменения существующей политической власти Россия дальше не может развиваться.

Я на собственной шкуре убедился, что у нас нет ни независимой уголовной юстиции, ни независимой прокуратуры, ни честной и принципиальной судебной системы. И все это из‑за того, что у власти находятся люди, многие из которых имеют серьезные проблемы с законом. И чтобы выжить и сохранить власть, им нужно обязательно взять под контроль уголовную юстицию России.

Этот порочный круг невозможно разорвать без решения вопроса о политической власти, о президентской власти. А если мы не победим коррупцию, то будущего у России просто не будет.

Вступая в борьбу за высокий пост, я очень не хотел сводить свою роль в качестве кандидата в президенты лишь к функции разоблачителя. Поэтому у меня была программа, было свое видение развития ситуации: и в политико‑правовой сфере, и в сфере борьбы с преступностью, и в сфере конституционной реформы. Я понимал, что если мы не сумеем очистить страну от коррупции, то разговор о каких‑то экономических или социальных программах абсолютно бессмыслен. Деньги, выделяемые на эти цели, в том числе и выделяемые Западом, просто разворуют, и ни одна социальная программа так и не будет выполнена.

Конечно, в стране с развитым гражданским обществом, где ценятся идеи, а не жесты и лозунги, у меня было бы куда больше шансов оказаться понятым и услышанным. Но Россия — это моя страна, я знал тревоги и нужды её граждан, и я надеялся, нет, — был уверен, что найду среди своих соотечественников необходимую поддержку.

Мой сын как‑то горько заметил: «Ты вроде не последним человеком был в стране, все понимал, что происходит… Почему же сейчас мы все, граждане бывшего Союза, оказались как бы в разных квартирах — ведь от этого пострадали все, за исключением разве националистов во власти? Бедствуют все, даже Украина, которая громче других кричала о том, что кормит Россию. Что же оказалось на самом деле? Сейчас эта некогда действительно богатая республика жива во многом тем, что, извините, ворует российские энергоносители…»

* * *

Говорят, процесс распада Союза был вызван объективными причинами. Но, увы, субъективных причин было значительно больше. Вспомните поведение Горбачева, его нерешительность, метания. Ему явно не хватило политической воли и честности. Когда начались события в Нагорном Карабахе, Прибалтике, Тбилиси, он должен был твердо сказать: да, это я направил туда военнослужащих, это моя конституционная обязанность — обеспечить единство государства, в том числе и силовым путем. А он начал изворачиваться, лгать.

То, что происходит сегодня в Чечне, — прямое следствие гигантского катаклизма, произошедшего почти 10 лет назад на одной шестой части планеты.

И вообще, не надо было затевать Горбачеву подписание какого‑то нового союзного договора. Этим он сразу же подорвал легитимность договора 1922 года и Конституции 1924 года, которая была нормальной правовой базой для создания Союза. Ведь никто же сейчас не вспоминает, как строила федерализм Америка. Мало того, что была кровавая гражданская война между Севером и Югом; штат Луизиану просто купили у Франции, Флориду — у Испании… Государственность создавалось на крови и костях. А ведь ни один американец не выступал против единства своей страны, хотя и знает её не всегда демократическую историю.

Словом, объективных оснований для распада Союза не было, сработали чисто субъективные факторы, так называемая роль личности в истории, которая в России всегда была велика. Естественно, потом нужно было продумать новую основу объединения, интеграции… Как я понимаю, в основе интеграции теперь уже независимых государств должен лежать экономический интерес. Если его нет, то никакими политическими формами народы не сблизишь.

Как‑то мне удалось встретиться с Президентом Азербайджана Гейдаром Алиевым, полтора часа один на один беседовали. Умнейший человек. Он говорит: понимаете, мне хочется сотрудничать с Россией. Мы открыли перспективные месторождения, но у нас нет новой техники, чтобы взять нефть. А у вас нет денег, чтобы проинвестировать эти проекты, вы не заплатите нам столько, сколько заплатят другие, а мне надо кормить мой народ. Пусть я настроен пророссийски, но что мне остается делать? А как только я иду к западникам, меня сразу начинают упрекать в предательстве интересов России. Надо учитывать экономические реалии. Без этого сближение невозможно.

К чему я это вспомнил? Да к тому, что сейчас все еще реальна угроза развала России. И не потому, что губернаторы, удельные князьки, как их называют, яро отстаивают свою самостийность, а потому, что у нас нет национально ориентированного на защиту интересов страны высшего государственного руководства. То есть, нет такого руководства, которое не продает высшие посты в стране, не продает государственные интересы.

Я решил для себя — если уж я не могу ничего ответить своему сыну, пусть хоть для будущих внуков у меня найдется достойный ответ. В конце концов, каждый нормальный человек должен осознавать свою личную ответственность за судьбу собственной страны. И если мы сейчас не объединим усилия, то даже такая для кого‑то абстрактная вещь, как преступность, попросту раздавит Россию. Как я уже отмечал, только по официальной статистике за последний год совершено около 2,5 миллионов преступлений, реальная же цифра — около 12–14 миллионов. И мы все спокойно на это смотрим. При разложении высшего государственного руководства и тотальном оттоке средств за рубеж мы делаем вид, что нас это не касается.

Конечно, я не сумасшедший: я прекрасно понимал, что шансы на успех у меня практически нулевые, — что такое предвыборная кампания, я знал еще по 1996 году. По сути ведь выборы выиграл Зюганов, но наш уже тогда больной президент держался за власть руками и зубами. А подконтрольная ему система сделала все, чтобы победу Зюганова представить поражением.

В Татарстане 600 тысяч бюллетеней было приписано Ельцину, а бюллетени в пользу Зюганова нашли замерзшими в проруби. В Дагестане в первом туре проголосовало 65 % в поддержку Зюганова, а во втором, по официальным данным — 35 % за Зюганова, 65 % за Ельцина. За такое короткое время пристрастия избирателей не могли измениться столь кардинально — хотя бы в силу естественной инерции.

* * *

Кстати, когда я баллотировался в президенты, т. е. в 2000 году, ситуация была ничуть не лучше: на 19 часов явка избирателей на участки составляла 46 %, но уже через час вдруг проголосовало свыше 60 %… Понятно, что так не бывает. Ведь если верить этим цифрам, почти треть избирателей вдруг спохватились и срочно побежали исполнять свой гражданский долг. В Перми, например, на 16 часов явка составляла 26 %. Как можно было через три часа иметь 60 %‑ную явку, знает только Центризбирком.

Я знал, что окажусь в самой тяжелой из всех кандидатов ситуации, поскольку расследование, затеянное против меня, будет использоваться как инструмент политического давления, создаст для ведения предвыборной кампании огромные трудности. Прежде всего это мера пресечения — подписка о невыезде. Она не исключала передвижения по стране, но каждый раз мне нужно было звонить следователю и фактически просить его дозволения даже на самую незначительную поездку.

А «кто в доме хозяин», власти дали мне понять сразу. Помните, я планировал поехать на 2–3 дня в США по приглашению американских конгрессменов на конференцию по коррупции. Едва ли не за день до моего отъезда, спохватившись, власть предержащие дали команду изъять у меня заграничный паспорт.

На этих выборах я ставил перед собой две задачи.

До начала 2000 года я как бы сидел в окопе, а газеты и телевидение с увлечением поливали меня грязью. Участие в выборах хоть отчасти позволило мне, используя те же средства массовой информации, выступить не то что в свое оправдание (оправдываться мне не в чем) — в защиту своих принципов.

Другая задача — возможность публично критиковать навязываемую стране «преемственность» власти, показать, что на самом деле представляет собой официальный «наследник» Ельцина. Собственно, я оказался единственным из кандидатов, кто не стеснялся называть вещи своими именами.

И вот тут вновь четко «сработали» журналисты: меня постоянно обвиняли в том, что я только обещаю разоблачений и ничего не говорю. На самом же деле мои выступления просто не передавали в эфир и не печатали.

Стоит вспомнить, к примеру, такой случай. Одна из моих предвыборных поездок была на Дальний Восток. Началась она с мелкой пакости, устроенной властями: вылет из Москвы задержали на час. У меня была намечена в тот день запись на ТВЦ, я отменил её — специально, чтобы вовремя успеть к самолету. Вместе со всеми сидел этот час в аэропорту, ждал. А когда, наконец, нас повели на посадку, объявили, что рейс задержан по вине Генерального прокурора Скуратова — дескать, опоздал большой начальник, а без него вылететь не можем…

Этот час был «выигран» властями, чтобы журналисты, собравшиеся в аэропорту Владивостока на пресс‑конференцию, не дождались меня и ушли.

Но расчет не оправдался.

Начиная с той пресс‑конференции, я в каждом выступлении рассказывал о деле «Мабетекс» и обо всех связанных с ним персонах. На моих встречах с избирателями и на пресс‑конференциях в Иркутске, Новосибирске, Челябинске, во Владивостоке были не только местные журналисты, но и представители ОРТ, РТВ, НТВ. Были… Но ни один из каналов не включил эти материалы в трансляцию. Мало того, НТВ, казалось бы, находящееся в некоторой оппозиции к официальным властям, пару раз продемонстрировало своей аудитории якобы пустой зал в Краснодаре во время моих выступлений: вот, мол, какой из Скуратова кандидат в президенты — никому он не интересен, даже на встречи с ним никто не идет. А это были отнюдь не встречи с избирателями, а пресс‑конференции для местных средств массовой информации. Разница огромная — согласитесь, если на пресс‑конференцию пришли 20–30 журналистов, то это свидетельствует не об отсутствии интереса к моей деятельности, а, наоборот, о повышенном внимании. Двадцать журналистов — двадцать представителей разных газет и журналов, местного канала телевидения. А в редком регионе выходит больше двадцати изданий. Но в огромном зале они смотрятся, конечно, довольно жалко.

На самом же деле интерес к моей деятельности у людей был достаточно высок. В Челябинске, скажем, избиратели заполнили зал на полторы тысячи мест — люди даже в проходах стояли! Уральская юридическая академия — там вообще все желающие пробиться в зал не смогли. Впрочем, Уральская академия — некорректный пример: все‑таки это моя alma mater… Хотя в Москве на встрече со студентами МГУ была та же картина.

Забавная история приключилась во время дебатов на телеканале РТР. Н. Петкова, может быть, для того чтобы выяснить, какой именно информацией я располагаю, а, может быть, желая просто спровоцировать, напомнила мне об обещании огласить список политиков‑коррупционеров. Причем, сделала она это «под занавес» — до конца эфира оставалось 20 секунд.

Прошло пять дней. Я прихожу на запись следующей передачи — и Петкова начинает программу с вопроса о коррупционерах. Она была уверена (потом она сама мне призналась), что я забыл об этом. А я, как оказалось, не забыл — все необходимые документы на этот раз были у меня с собой.

Казалось бы, странно, но на РТР мне дали возможность «выложить» материалы, компрометирующие Кремль.

* * *

Откровенно говоря, я рассчитывал на большую поддержку, и полученные мною в итоге 0,43 % больно меня задели. Но если попытаться отбросить эмоции и поверить этим цифрам, предмет для анализа все же есть… Смотрите: Говорухин, всемирно известный режиссер, популярный политический деятель с отменной репутацией, — и я… В течение года на меня вылили столько грязи, что хватит утопить новый град‑Китеж. Я говорю не только о «новостных» передачах ОРТ и РТР, но и о проплаченных Березовским пикетах проституток и руководителей массажных салонов, об иске ко мне Людмилы Нарусовой, вдовы Собчака, об обвинениях Чубайса… Все это — звенья одной «пиаровской» цепи. Кроме того, у меня отобрали заграничный паспорт, взяли подписку о невыезде. Во время всей предвыборной кампании устраивали мне мелкие пакости (вроде той, с задержкой рейса во Владивосток), задерживали моих людей — тех, кто расклеивал листовки и вел агитацию… Словом, власть выступила против меня максимально жестко.

Еще один повод для сравнения: Говорухин — человек со связями, один из лидеров «Отечества», он опирался на широкую партийную поддержку. У меня же за спиной не было и нет никакого политического объединения, нет серьезных финансовых ресурсов. Деньги на избирательную кампанию собирал в основном по друзьям — как раньше, в XIX веке, для открытия какого‑нибудь дела пускали подписной лист.

И опыта предвыборной борьбы, в отличие от Говорухина, у меня, в сущности, не было никакого. Поэтому и мной, и моим штабом было допущено много ошибок и просчетов. Например, такой: мой электорат — протестный, как и у коммунистов. Последние сделали мудрый ход: выдвинули лозунг — «Зюганов — президент, Скуратов — Генеральный прокурор». И мои потенциальные избиратели отошли к Зюганову, поскольку понимали, что это позволит восстановить в прежнем качестве и Скуратова.

И времени о‑ло мало — ведь меня привыкли воспринимать в качестве Генерального прокурора, а не публичного политика. Стереотипы ломать и без того очень сложно, а тут и Избирком сделал все, чтобы сократить сроки агитации. Формальные — даже не ошибки, а простые небрежности в заполнении листов с подписями в мою поддержку, могли привести к отказу в регистрации. Например, в начале листа стоит адрес: Челябинская область, город Магнитогорск. Сборщик, заполнив одну сторону, переворачивает лист и адрес следующего человека уже записывает: город Магнитогорск, улица такая‑то… То есть, без «Челябинской области». Избирком цепким глазом выхватывает «неувязочку» и тут же предъявляет претензию: неполные данные о подписантах. А в каком‑таком Магнитогорске тот гражданин проживает? Область не указана, может быть, и города такого нет?

Ну, не абсурд ли? Ведь задача Избиркома — проверить не чистописание, а достоверность подписей. Проверить, действительно ли живет гражданин Н., подписавший лист в пользу Скуратова, в Магнитогорске на такой‑то улице в таком‑то доме. Но таких недостоверных подписей из 500 тысяч нашли всего 28.

Итог голосования жестко регулировался, отношение власти ко мне известно, и тем не менее, я набрал столько же голосов, сколько Станислав Говорухин.

Честных выборов не было. Для И. О. Президента РФ беззастенчиво задействовался административный ресурс. На местах штабы в поддержку Путина возглавляли либо чиновники из Администрации Президента, либо главы местной администрации. Они сидели в служебных кабинетах, использовали подчиненный им аппарат, ведомственный транспорт для нужд избирательной кампании.

По сообщению газеты «The Moscow Times», Президент Путин не победил бы на мартовских выборах без методичной и хорошо организованной подтасовки результатов голосования, которой занимались его сторонники. По данным газеты, 2,2 миллиона голосов было украдено у других кандидатов и не менее 1,3 миллионов было добавлено путем включения в списки имен не существующих избирателей. В 12 регионах были установлены факты покупки голосов, фальсификации, подделки документов. В одном лишь Дагестане массовое исправление бюллетеней дало Путину дополнительно более полумиллиона голосов!

По некоторым оценкам, Путин реально набрал процентов 40 голосов, хотя, конечно, это немало. Люди считали, что он связан с бывшим президентом чисто символически, что он не будет продолжать ельцинский курс. С ним связывали надежды на будущее.

К сожалению, мне не удалось разубедить своих соотечественников. Я думал, что народ, настрадавшийся от произвола власти, — от хищений, поборов, неплатежей — прислушается к моим словам. Не поверили, не прислушались. Почему? Не знаю. Может быть, думали, что хуже, чем при Ельцине, не будет. Понадеялись на русский «авось»…

Я ни в коем случае не жалею о том, что принял участие в этой избирательной кампании. Я прошел хорошую школу политика — участие в теледебатах, выступления перед избирателями, обращения, реклама… Я поставил себя в обстоятельства, где должен был «играть» не только на своем профессиональном, правовом, поле, но и размышлять об экономике, о политической системе.

Вообще‑то мне, человеку довольно закрытому, чуждому публичности, привыкшему к научной работе, выступать перед большой аудиторией, отвечать на трудные вопросы под прицелом тысяч не всегда доброжелательных глаз было поначалу достаточно тяжело.

Кроме того, нужно было научиться разговаривать с людьми и, так сказать, «в толпе». Ведь встречи с избирателями у меня случались не только организованные и запланированные: в Санкт‑Петербурге я вышел на Невский — послушать, что люди скажут. В Краснодарском крае, в одном из сел Ленинградского района, прошелся по рынку — сколько же обиженных, обездоленных! И это на такой богатой, благодатной земле!

В эту избирательную кампанию я заявил о себе как о политической фигуре. Нужно было показать избирателям, что на политическом поле появился человек, умеющий оперировать правовыми категориями. Нужно было доказать, что я ни в чем не уступаю известным политикам, таким, как Зюганов и Явлинский, что я не сломлен, не раздавлен катком лжи, запущенным кремлевской администрацией и «семьей».

Эта кампания была для меня важна и в чисто человеческом плане: это был как бы переход в другое качество.

Конечно, досадно, что Путин не принял участия в дебатах. Говорят, не было времени, не хотел ставить себя, явного фаворита, на одну доску с другими кандидатами… А может быть чувствовал, что будет неубедительно смотреться на фоне своих соперников, даже тех, кто набрал совсем немного голосов, например на фоне Говорухина или даже Жириновского с его отрицательным обаянием?

В Америке такое явное нежелание лидера президентской гонки демонстрировать электорату себя, свои способности, свою программу даром не прошло бы; больше того, это просто было бы невозможно. Разве можно представить, чтобы Клинтон или Рейган, собираясь баллотироваться на второй срок, не приняли бы участие в дебатах? Да у них не осталось бы ни малейших шансов!

В борьбе с криминализацией общества мы будем терпеть поражение до тех пор, пока не избавимся от криминальных привычек в нашей обычной, повседневной жизни. Трудно требовать что‑либо от рядового гражданина, если И. О. Президента РФ публично использует уголовное выражение «мочить в сортире», а воровское словечко «беспредел» так прижилось в «новом русском языке», что его активно задействуют в речи и теледикторы, и политики, и аналитики, и рядовые граждане.

Очень, очень высок уровень криминализации страны.

На своем опыте я убедился — главное для избирательной кампании — это деньги.

Основной мой денежный ресурс был — те 400 тысяч рублей, которые давал Избирком. А еще помогали друзья, бизнесмены средней руки. Я тоже внес, что мог.

Наверное, где‑то я сам виноват в том, что средств для избирательной кампании мы собрали в общем‑то недостаточно. Во‑первых, поздно принял решение баллотироваться в президенты. Во‑вторых, начинать надо было именно со сбора дене — искать, как сейчас говорят, спонсоров. Я решительно не хотел связываться с теми, кто легко мог «отстегнуть» на выборы сотни тысяч долларов, — значит, деньги надо было просить у многих, кто мог дать понемногу. А для прокурора просить деньги — невозможно! Собственно, я так и не смог через себя переступить. Хотя во всех рекомендациях написано: «Если ты стесняешься просить деньги, то лучше не участвуй в выборах».

Отсутствие денег очень чувствовалось — считали каждую копейку. Я убедился, что на одной идее далеко не уедешь. Кстати, для многих избирательная кампания — один из способов заработать. Я сейчас говорю не о пиарщиках, не о специалистах в области общественных отношений — есть множество людей, готовых расклеивать листовки, заниматься всякими организационными делами потому, что регулярно зарабатываемых денег на жизнь еле‑еле хватает. В моем штабе были и безработные — толковые ребята, грамотные! Но как это страшно — ощущать себя безработным, знать, что твой труд, твои способности никому не нужны.

А с какими замечательными людьми мне довелось работать в эту избирательную кампанию! Степан Калмыков, ректор Бурятского университета, бросил все дела, примчался в Москву, месяц работал в штабе. Прекрасно работали ребята из МАИ: они организовывали встречи с избирателями. В Новосибирске, Туле, других городах к нам присоединились и те, кто раньше работал с Лебедем, а потом оказался ему не нужен. Правда, были и такие, кто приходил случайно, с целью просто подзаработать, и выяснив, что мы больших денег заплатить не можем, удалялся восвояси.

Чтобы правильно понять и оценить моих сторонников, нужно учесть, что работали они подчас под невыносимым психологическим давлением. Власти всячески ставили им палки в колеса, нервировали, даже на допросы в милицию вызывали, пугали отстранением от основной работы, снятием с должности. Кое‑кто, конечно, испугался…

Из этой избирательной кампании 2000 года вынес я и еще одно печальное наблюдение. Общество за последние десять лет — время демократических перемен — сильно деградировало. Я сужу даже не по Москве — в столице это не так заметно — по провинции, по Бурятии, по тому городу, где я вырос. Я вижу, как народ опустился, как люди спиваются. Снижается интеллектуальный уровень. Причина этому чисто экономическая — если человек не работает, значит, у него нет никакой надежды на будущее.

Это меня очень сильно огорчает. Я в молодости верил, что мы построим пусть не коммунизм, но богатую страну. В стройотряды ездили с энтузиазмом, и не из‑за денег — заработаешь, хорошо, нет — ну что ж, зато как весело было! И мне казалось, что вот‑вот, скоро мы будем жить хорошо, а я еще молодой…

Сейчас с грустью понимаю, что в России я уже никогда не буду жить в нормальном обществе. А с учетом того, что экономика до сих пор нормально не работает, — и дети мои вряд ли будут. Вот внуки — очень надеюсь. Вся надежда на внуков. И так, к сожалению, думаю не только я один — большинство.

* * *

Я проиграл эти выборы.

Французская «Le Temps» писала тогда: «Поражение Скуратова свидетельствует о том, что борьба с коррупцией не является приоритетной задачей современного российского общества».

Так уж сложилось, что у нас в России большинство людей голосует за сильного. Им хочется ощущать себя причастным к победе. И все еще безотказно действут «административный ресурс». Что ж, видимо, время тех, кто идет поперек общественного мнения, отстаивает свое право думать и принимать решение самостоятельно, еще не настало.

Дата добавления: 2015-12-08