Глоток раскаленного солнца

Женщина никогда не простит тебе, если ты без совета с ней обмажешь хи­жину глиной, выбросишь треснувший кувшин или откажешься заплатить кол­дуну за защиту козы от духов. Но она же никогда не простит тебе слабости в решении любого важного вопроса. Например, если женщина, отговари­ваясь чем-нибудь, не захочет родить сына или дочь, а муж сразу не подавит этот бунт либо после, слушая женщи­ну, согласится унести новорожденного ребенка в чащу, то любить и уважать такого мужчину женщина никогда не будет.

Уют-Закар-Аюратта

(советы африканским мальчикам)

Трейлер резко клюнул, почти уткнувшись кабиной в землю. Проехал еще с метр, дернулся, заскрежетал и замер. Из-под радиатора, точками воды оседая на стекле, с шипением вырывался пар.

Носик шофера вспыхнул яркой кнопкой.

— Все, — сказал он. — Конечная станция. Эта ло­шадь дальше не поскачет.

Гай, уже несколько минут сидевший с застывшим, почти мертвым лицом, толкнул дверь и спрыгнул. Медленно обошел трейлер, разглядывая его. Резина была даже не изжевана, а изрезана дисками так, что болтались какие-то тягучие ремни. Передние колеса почти лежали на асфальте.

- Я тут ни при чем! — виновато сказал арбалет­чик.

Гай остановился.

- Отпирай! — приказал он.

Забежав вперед, водитель кинулся открывать контейнер. Потом попытался подсадить Гая. Тот, отмах­нувшись, запрыгнул сам. Подошел к камню. Положил на него ладонь и задержал на минуту, вслушиваясь во что то, происходящее внутри.

- Я вызвал новый трейлер! И машину с краном! — крикнул снаружи Тилль.

Из -за своей толщины забраться в контейнер он не мог. Гай оглянулся на него из темноты. На мгновение его зрачки показались главе форта берсерков вываренными, как у эльба.

- Бесполезно, — сказал Гай. — Они успели, я почувствовал это уже давно, но еще на что-то на­деялся.

Тилль задрал голову, боясь спросить, откуда Гай об этом узнал. Хотя канал сведений у Гая всегда один — его опекун.

- А камень? Что с ним делать?

- Ничего. Он бесполезен. Это теперь просто ка­мень.

- Но как же... — начал Тилль.

- Они добавили к своей закладке то, что сдела­но ее единственной во Вселенной. Теперь у нее нет двойника.

Гай спрыгнул и направился к ожидавшей его ма­шине. Тилль догнал его. Говорить на ходу толстяку было тяжело.

- Все плохо? Уф... Но у нас еще... уф... остались не­правильные пчелы, — отдуваясь, сказал он.

- Они сработают. И даже лучше, чем мы думаем. Но не сейчас, — сквозь зубы процедил Гай.

- А сейчас что?

- А сейчас по домам. Этот раунд мы проигра­ли, — Гай сел в машину и захлопнул дверцу.

Автомобиль развернулся и умчался. Тилль, тара­щась, остался стоять в сизом облачке выхлопных га­зов. Затем потянулся за телефоном, но вместо теле­фона нашарил сигареты. Вскоре и за ними подъехал джип.

Последним, аккуратно открутив с умершей маши­ны номера, ретировался водитель. До последнего он горестно вздыхал и виновато гладил радиатор трей­лера. Маленький носик его печально мигал и точно просил прощения.

***

Обычно на двушке маршрут у Яры, да и у других шныров, был всегда один — к Скалам Подковы. Дель­та привыкла к этому и, едва они вышли из тоннеля, стала забирать к Скалам. Яра развернула ее. Дель­та незаметно легла на прежний курс, и опять через минуту обнаружилось, что она летит к Скалам. Яра опять повернула ее. И опять Дельта нацелилась мор­дой на прииск.

Яра, рассердившись, толкнула ее шенкелем и, на­тянув повод, показала Дельте, что нет, милочка, мы летим не туда! Дельта вроде бы подчинилась, но опять вскоре обнаружилось, что они летят к Подкове. Дельта, хитря, зачерпывала правым крылом сильнее, чем левым, и не теряла направления даже при том, что мордой была обращена совсем в другую сторону.

Яра даже присвистнула от удивления. Смирная кобылка Дельта обнаруживала бездну упрямства. За долгие годы она настолько привыкла к определенно­му маршруту, что не представляла, что на двушке еще куда-то можно лететь. Видимо, в сознании у кобылы существовали две координатные точки. Первая — пе­гасня с поилкой и кормушкой. Вторая — Скалы Подковы. И в каждой надо было непременно поставить галочку.

Лишь после третьей или четвертой попытки Дельта сдалась, да и то приходилось за ней присматри­вать. Кобылу беспокоили сосны внизу. Она привыкла и лететь в ту сторону, куда они клонятся, а тут все было наоборот. Чем дальше они забирали от привычного маршрута, тем больше сосны походили на приглаженные расческой редкие волосы. Яра поднялась вы­ше, п ощущение редких волос исчезло, зато начались многочисленные проплешины полян.

Всматриваясь вниз, Яра не заметила мелькнувшего вдали от нее силуэта. Это был возвращающийся Меркурий. Яра не знала, куда направляется. У нее не было цели и маршрута. Она искала уединенное место, где ее услышат, хотя и понимала, что здесь везде такие места. Главное, найти в себе силы для сосредоточен­ной просьбы. А сил этих Яра в себе пока не обнаруживала.

Наконец внизу показалась небольшая поляна. Форма поляны была идеально круглой: точно кто-то старательно выстриг ее ножницами. Сверху видно пило, как на поляну выбегает из леса ручей, а потом словно в замешательстве теряется — и вот уже нет его! Все пропадает в высокой траве непривычного изумрудного оттенка. Это трава так и манила. Яра представила, как лежит в ней на спине, рядом пасет­ся Дельта, а она смотрит в небо, озаренное незримым солнцем, и молит о чем-то возвышенном, искреннем, чистом...

«Прекрасное место для моей просьбы!» — подума­ла Яра.

Но вот сложность. Дельта отчего-то абсолютно не желала садиться на эту поляну, и Яре пришлось не­сколько раз направлять ее.

— Да что с тобой такое! Будешь ты слушаться или нет?! — крикнула она и, наказывая, ударила ее ладо­нью.

Кобыла сдалась и снизилась, хлопая крыльями, как спрыгнувшая с высокого забора курица, и почему-то высоко задирая морду. Яра поняла, зачем она это дела­ет, только когда было уже слишком поздно. Под задни­ми ногами у Дельты что-то чавкнуло. Затем чавкнуло и под передними, а потом Яру вдруг окатило мелкими влажными брызгами и комками черной земли.

Слишком поздно Яра поняла, что посадила кобылу в болото, скрывавшееся под густой травой. Дельта-то сообразила это сразу, оттого и упрямилась. Кобы­ла зачерпывала воздух крыльями, отчаянно пытаясь взлететь, но ее задние ноги завязли почти по круп, а передние по колени. Крылья, с усилием зачерпывая воздух, напрасно били по камышу. Еще бы! Пеги взле­тают всегда с разбега, а тут мало того что разбега нет, так еще и ноги завязли.

Поняв, что Дельта сейчас провалится в болото по шею, Яра сделала единственное, что ей оставалось: отпустила поводья и спрыгнула с седла.

- Давай! Давай! — крикнула она, сильно хлопая Дельту по крупу.

Кобыла что было сил рванулась, с силой оттолк­нулась так, что выгнулись маховые перья, и, освобо­див передние ноги, взлетела. Перед взлетом, помогая себе крыльями, она несколько метров проскакала по грязи, едва касаясь ее задними копытами.

Погоди! — запоздало крикнула Яра, вскидывая ей вслед круглое, в крапинах грязи лицо. — Не бросай меня! Не улетай!

По это был крик в никуда. Перепуганная Дельта, загребая крыльями с усердием шмеля, уносилась по обратному маршруту — туда, где ее ждали кормушка и иоилка.

«Все! — говорил весь ее вид. — Я пас! Дальше без меня!»

Яра лежала животом на подрагивающей грязи и пыталась определить, проваливается она или нет. Пег, не проваливалась, грязь держала ее, но при ма­нтией попытке встать или хотя бы приподняться на колени Яра начинала увязать. Тогда медленно, очень медленно она поползла. Почти поплыла по грязи, отталкиваясь ладонями. Высокая мясистая трава нео­хотно пропускала ее.

Почти полчаса потребовалось Яре, чтобы вы­ползти на высокий песчаный берег с вкраплениями крупных камней. Она лежала на сосновой хвое, по­хожая больше на грязевую кучку, чем на человека, и ругала себя за глупость.

Найти на двушке едва ли не единственное боло­то! Не сообразить, что раз ручей теряется, то вода должна же куда-то деваться! Надо было доверять Дельте!

Полежав несколько минут, Яра встала. Сухая сос­новая хвоя приятно пружинила под ногами, но Яра все равно по привычке испуганно вздрагивала, опа­саясь, что провалится.

Она подошла к ручью. Опустилась на колени. Умы­лась. Долго соскребала грязь с куртки, ловя себе на мысли, что делает это не только из ненависти к гря­зи. Просто пока она чистила одежду, могла не думать о том, что кобыла улетела.

- Успокойся! — говорила она себе. — Ты не у гряды. Здесь не так жарко. Возможно, ты сможешь продержаться долго. Особенно, если не останешься здесь, а пойдешь к границе...

Следуя своему плану, Яра пошла было, но, пройдя совсем немного, уткнулась в бурелом. Поваленные деревья, овраги... Нет, так она далеко не уйдет. Надо оставаться у ручья.

«Чего я боюсь? Надо молиться! Вот я сама сейчас в чуде, а все равно не до конца допускаю, что меня услышат. Я соткана из веры — и одновременно ни во что не верю», — укорила она себя.

Яра откашлялась, поднялась на холм и, откашляв­шись, произнесла вслух:

- Моя кобыла улетела. Я не знаю, как мне быть дальше. Помоги мне, пожалуйста!

Тишина. Лишь упала неподалеку шишка, обломив­шись вместе с высохшей веткой. Яра смотрела, как они падают. Не добравшись до земли, ветка зацепи­лась и повисла.

- Я боюсь... Я не знаю, зачем пришла сюда и чего хочу. Точнее, знала, но запуталась, — повторила Яра жалобно.

Опять тишина. Никто ничего не распутывал. Ми­мо не помогал ей. Не отзывался.

Яра села. Потом легла, перевернулась на живот и, уткнувшись лбом в хвою, тихо заплакала, точно заскулила. Плакала она долго, а потом незаметно для себя уснула. Она спала, продолжая тихо всхлипывать и икать даже во сне, и ей все казалось, что она не спит, а все происходит наяву. Яра поджала колени. Бережно обняла ладонями многострадательный свой животик, хоть и маленький еще, но не предназначен­ным для того, чтобы им пропахивали болото и трясли его в седле.

Вce было как в неясном суетливом сне, когда человек усердно додумывает одну какую-то зацикливающую мысль. Например: «Холодно. Надо встать — найти одеяло». Снова: «Холодно — надо накинуть одеяло». И так до утра барахтает, пытаясь обрести в себе хотя бы слабое шевеление воли. Но затем этот дряблый и невнятный сон рассеялся и сменился новым. Яра увидела, что сидит на корточках возле мелкой лесной лужи и, глядя в нее, беседует со своим отражением.

- Зачем ты пришла сюда сейчас? Ты мать. Ты должна беречь ребенка, —- укоряло ее отражение.

- Каким бы он ни был?

- Да. Ты уже любишь его таким, какой он есть.

- Даже не шныром? Даже никем?

.- Это разные понятия. Можно быть и шныром, и никем в одно и то же время. Быть шныром — это ни от чего не страхует.

- Я хочу, чтобы он был шныром!

- Это гордыня. А если он не сможет? Если не потянет?

- Он сможет. И потянет. И потом, разве быть шныром — не счастье?

- Быть шнырам тяжело. Позволь ему остаться самим собой.

- Но тогда я и сама должна буду уйти из ШНыра!

- Ты все равно должна будешь уйти на какое-то время. Ребенок, даже если родится с даром, не смо­жет находиться в ШНыре, пока за ним не приле­тит его пчела. Так было и с сыном Кавалерии.

- И Ул должен будет уйти?

- И Ул, если ты не отпустишь его.

Яра вздрогнула. Либо эта очевидная мысль прихо­дила ей редко, либо она настолько удачно отгоняла ее, что теперь та окатила ее точно ведром ледяной воды.

- Я хочу, чтобы наш сын был шныром!

- А если он не захочет? Позволь ему просто быть счастливым.

Разве все не-шныры обязательно счастливы?

- Нет, но у них больше времени на жизнь!

- И как они используют это свое время? Чем без­дельнее человек, тем больше он занят, потому что да­же поковыряться у себя в ухе для него проблема на полдня.

Молчание. Яра, наклонившись, ударяет по лужице. Идут круги. Отражение рябит.

- Почему ты не отвечаешь? — кричит Яра.

- Никогда не объясняй вещи, которые тебе действительно дороги. Если кому-то суждено по­нять — он поймет и сам. Ты же, объясняя, можешь охладеть, — отвечает отражение.

- Но он будет шныром? Я его подготовлю! Я... я...

- Ты не первая просишь об этом. И не первая жа­леешь.

- Матрена? — быстро спросила Яра.

Отражение промолчало, а потом ответило:

- Так ты хочешь, чтобы он был шныром?

- ДА! — выпалила Яра, не задумываясь.

- Хорошо! Но запомни, ты сама вымолила его. И не жалей ни о чем. Все, даже боль, окажется к лучшему, — властно прерывает ее отражение, и вот его нет больше.

Теперь в лужице отражаются только небо и ветки

сосен.

Яра проснулась. Она сидела, покачиваясь, и не знала, говорила ли с ней двушка или это был только сон.

«Надеюсь, меня ищут! И хорошо бы, чтобы меня нашли! Потому что становится жарко!» — подумала Яра.

Она тщательно обшарила карманы, и в одном из них. обнаружила четыре спички, покрытые тонким слоем воска и обкрученные ниткой. Меркурий часто повторял, что каждый шныр должен уметь развести костер с одной спички. Но это теория. На практике же, как передразнивал Ул, половина шныров. Может развести. Костер. Только с одной канистры. Бензина. И огнемета.

Яра держала на ладони четыре спички и думала, обо что ей их чиркнуть. Ул делал это о любую стену, пол или сухой камень. Но это Ул. Сама же Яра никогда не могла это за ним повторить, да и не требовалось, потому что всегда рядом с ней находился Ул. Как найти того, кто не сумеет поджарить в духовке даже курицу? Да очень просто! Бери любого родственника человека, который хорошо готовит и нико­го не подпускает к плите!

Откладывая миг, когда ей все же придется чиркать, Яра ползала на четвереньках, выискивая сухой мох и тонкие окончания сосновых веток. Наконец все для костра было готово. Не хватало только самой су­ти костра — огня.

Яра начала разглядывать спички. Одна спичка была толстая, натуральное бревно в регламентиро­ванном спичечном мире. И серы на ней было тоже много. Она топорщилась, как шляпка диковинного гриба. «Спичечный генерал!» — определила Яра. Две спички — обычные, так сказать рядовые солдаты, и одна спичка — тощенькая, жалкая, но головастень­кая, с довольно бодрой серной кепочкой. Спичечный дистрофик, скорее всего поэт.

Яра отыскала сухой длинный камень и, выбрав од­ного из спичечных рядовых, осторожно чиркнула. Наверное, слишком осторожно, потому что ничего не произошло. Она чиркнула сильнее. И опять ниче­го. После третьего чирка на сере появился длинный счес, обнаживший дерево, и Яра поняла, что этот солдат уже свое отвоевал. Вторым рядовым она чирк­нула уже чуть смелее. Сера вспыхнула, но, так и не за­жегшись до конца, погасла.

Руки у Яры задрожали. Итак, у нее остались только две спички. Генерал и дистрофик. Поначалу она взя­лась было за дистрофика, но потом передумала и ре­шительно перехватила пальцами генерала.

— Ну давай! — сказала она ему и решительно чиркнула.

Генерал вспыхнул сразу. Обрадованная, что у нее все вышло, Яра слишком сильно дернула рукой и... огонь вдруг спал, погас, исчез. Яра тупо смотрела на погасшую спичку. Слишком поздно она поняла, что так и не дала генералу разгореться.

- Ну вот! — сказала она дистрофику. — Теперь у меня есть только ты!

Долго, очень долго она смотрела на него, никак не решаясь чиркнуть. Потом решилась и отчаянно чиркнула, перехватив его поближе к головке, чтобы спичка не сломалась. Дистрофик вспыхнул, опалило ей пальцы. Чуть выждав, Яра осторожно перехватила спичку другой рукой. Дистрофик уверенно горел. Пламя охватило его примерно до середины. Боясь опоздать, Яра поспешно подсунула спичку под хвою. Слабая, поначалу почти невидимая струйка тепла поползла вверх и превратилась в костер...

***

Митридат несся к земле. Внизу уже что-то вырисовывалось. Мелькали длинные, с ржавинкой кры­ши. Там, куда устремлялся конь, белым вытянутым пятном с двумя усиками дорожек лежала автобусная площадь. Запоздало Родион понял, что волей случая отправил жеребца в нырок прямо над Копытово... Чго ж! Если ему не повезет, он воткнется в асфальт посреди автобусной площади. Местному выпивохе дяде - Жоре, день и ночь просиживающему у магазинчика в поисках знакомого лица, которое угостило бы его, будет о чем рассказать. Жеребец, исчезнувший без следа в нескольких метрах от земли, и человек, воткнувшийся головой в асфальт.

Будут, конечно, спорить, существовал ли жеребец и откуда он взялся, а про крылья у жеребца, скажут, что и приврал, но человек в асфальте — это уже, так сказать, факт неоспоримый, а рассказчик дядя Жо­ра хороший, особенно если поблизости булькает стимул.

Митридат ускорялся. Родион привычно согнулся в седле. Надо было думать о двушке, мысленно сли­ваться с жеребцом, а Родиону хотелось уткнуться лбом в березовый ствол. И больше ничего. Он ощу­щал себя выжженным и пустым. Судьба Яры была ему безразлична. На двушку не хотелось. Ничего не хотелось. Даже ненависть к элю, поначалу сильная, теперь как будто ослабела. Кто у него единственный друг? Не эль ли? Всем остальным от него чего-то надо. Только личинка дарит ему счастье. А что бе­рет взамен разум, тело и жизнь, так это дело такое. В конце концов, товары дают в магазине тоже не за просто так

Копытово стремительно приближалось. Родион, щурясь от ветра, вышибавшего из него слезу, знал, что сейчас размажется по асфальту. Что ж... Все к луч­шему! Не становиться же таким же уродом, как тот растворенный, хохочущий от ударов битой! Митри­дат заржал, крыльями прикрывая Родиона. Тот так и не понял, сделал ли он это осознанно или просто крыльям его помешал боковой ветер и потребова­лось изменить их положение.

Копытово надвинулось, вжалось в Родиона. Втис­нулось в него всеми своими огородами, серыми до­мами, клумбами, плоской крышей детского сада. Потом Родиона мазнуло по скуле чем-то твердым и шершавым.

«Ну вот и все! Разбился!» — успел подумать он, но почему-то жизнь не закончилась.

Открыв глаза, он увидел, что пузырь человеческого мира уже отдаляется от него, а впереди рыхлой накипью клубится болото. Митридат, загребая крыльями, спешил к бурлящей воронке. Вдыхая кислый воздух межмирья, Родион ощупал пальцами скулу. Кровь. Надо же... Похоже, его тело подготовилось к нырку лишь в последнее мгновение и асфальт ободрал-таки его. Кроме того, с правой ноги исчез ботинок. Его слизнуло совсем незаметно, хотя он был плотно за­шнурован и, казалось, не было такой силы, которая могла бы сорвать его, оставив при этом целой ногу. Видимо, дяде Жоре все же будет о чем рассказать.

«Жив ли эль? Или уже все?» — подумал Родион и, проверяя, потянулся пальцами к шее. Лучше бы он этого не делал, потому что даже от легкого прикос­новения его захлестнуло волной радости. Митридат уже мчался через болото. Родион ощущал хлопья пе­ны, повисшей у него на лице. Обычно он спешил сте­реть ее, а теперь жадно глотал. Это было счастье — зашкаливающее, влекущее, растворяющее границы тела. Родион понял вдруг, за что эльбов заточили в болоте. Потому что они настоящие друзья! Пото­му что только они тебя любят и ценят! Только там, за стенками болота — настоящая взаимовыручка!

Его друзья там, а он тут! Как он может их бросить? Скорее к ним! Вон как они оттесняют друг друга, чтобы его увидеть! А те два больших наползают на од­ного замешкавшегося маленького, притискивая его к оплавленной границе, конечно, потому что очень сильно его любят, хотя кому-то, конечно, и может показаться, что они его раздирают.

Паутина, преграждавшая Родиону путь, уже не казалась такой страшной. Родион даже руки вскидывал, чтобы задевать побольше паутинок. Он чувствовал, что его друзьям-эльбам это приятно! Это как прикос­новения к протянутым к тебе рукам!

Мысли Родиона вертелись как мокрые тряпоч­ки в стиральной машине. Лишь крошечный кусочек личности оставался прежним, твердым, как алмаз.

«Надо же, конь рвется отсюда изо всех сил... зачем? Глупый! А мне все равно... Я все же... шныр... я должен... плевать мне на «должен». Никакой я не шныр...»

Митридат жалобно ржал. Паутина, опутывавшая Родиона, опутывала и крылья коня. Огромным усили­ем жеребец рвал ее, продолжая лететь вперед.

Отчасти Родиона спасала пока жадность эльбов и то, что, считая его верной добычей, они не суме­ли договориться друг с другом. Каждая паутинка по отдельности уже может успешно погубить человека. Но, выпущенные все сразу, на короткой дистанции, разнородные желания только мешают друг другу. Человек, который тащит мешок с золотом, не мо­жет в одно и то же время объедаться. Хочешь не хо­чешь — надо выбирать что-нибудь одно, а пока выби­раешь — крылья пега продолжают рассекать паутину.

В глазах мутилось. Не стоило ему все же глотать слизь и дышать испарениями. Слабея, Родион стал наклоняться вперед, начиная соскальзывать с седла.

«Ну вот и я проиграл. Я всегда знал, что солью. Потому и пытался погибнуть раньше, чем это про­изойдет... Ну и где эта ваша помощь, если она есть?» — подумал он.

В этот момент Митридат, разорвавший очередную паутину, резко вскинул морду и твердым теменем ударил Родиона в подбородок. Удар получился силь­ным, встречным. Потеряв сознание, Родион упал на шею пега, который, с усилием взмахивая крыльями, понec его прочь из болота.

Очнулся Родион уже на двушке, почти у грани­цы, где сосны были еще тонкими и хилыми и лишь по вершинам кое-где виднелась тянущаяся к свету зелень. Он лежал на траве в серости ненаступившего вечного утра. Рядом, покрытый высохшей пеной, пасся Митридат. Родион смотрел на него и не пони- чал, почему тот не улетел. Потом разобрался. Перед­ней ногой жеребец заступил в повод, да еще и сполз­шее набок седло мешало крылу подниматься.

Родион с трудом сел. Голова кружилась. Губы пересохли. Он не знал, сколько времени пролежал так. Слизь болота на куртке успела превратиться в такую же сероватую корку, как и пена на боках у Митридата.

Рука Родиона пугливо потянулась к шее. Ранка ни­куда не исчезла. Но прикосновение к ней причиня­ло лишь боль, какая бывает, когда трогаешь ссадину. Да и само вздутие как-то опало. Расползлось вширь. Ощущалось, что ничего живого под ним уже нет — только загноившаяся царапина.

Эль был мертв. Поняв это, Родион издал короткий и торжествующий крик, но долгого торжества не полу­чилось: слишком он устал.

«Яра!» — вспомнил Родион.

Подошел к Митридату, успокаивающе огладил его по шее, распутал повод. С трудом забрался в седло. Митридат легко пробежался и понесся по воздуху ту­да, откуда брезжил более уверенный свет. Они летели навстречу рассвету, сами ускоряя его приближение. Двушка щедро возвращала им силы. Родион радовался, ощущая живительное тепло, но понимал, что это ненадолго. Вскоре тепло превратится в жар, и это будет верным признаком, что его время на двушке истекло.

Вспомнив, что у него есть карта, Родион взглянул на нее, уточняя место, где Меркурий видел Яру в по­следний раз. Ого! Далеко же ее занесло! Если учесть, что кобыла наверняка понемногу забирала к скалам, искать Яру надо где-то здесь.

Развернув Митридата, Родион полетел вдоль на­чесанной сосновой челочки. Под ним были сосны, сосны и сосны. Он вглядывался и понимал, что обна­ружить Яру почти нереально. Туг и так не особенно светло, а еще, когда смотришь сверху, в глазах все ря­бит. Здесь и в ста метрах человека не заметишь. А он пролетит от нее гораздо дальше. Никаким другим способом такую территорию не прочешешь. Но это если сама Яра не подаст знак.

Родион знал, что где-то здесь должен быть Ул, но не видел его и не удивлялся этому. Бросьте через плечо горошину так, чтобы не знать, куда она упа­ла, а потом с закрытыми глазами ползайте на чет­вереньках по комнате и водите взад-вперед пальцем в надежде, что нашарите ее. И это еще очень оптими­стичное сравнение.

Летел Родион долго. Изредка поворачивал и ло­жился на возвратный курс, вычерчивая над лесом полоски длиной километров десять. В глазах мелька­ли бесконечные сосны. Их было так много, что под конец, даже закрывая на несколько мгновений устав­шие глаза, Родион видел только их.

Поэтому, когда среди сосен, почти на горизонте, показалась серая, безветренно-прямая струйка дыма, Родион дважды недоверчиво взглянул на нее, прежде чем его сознание согласилось признать, что это дым, то есть нечто отличное от сосен.

Торопясь, он погнал Митридата. Долетел и, описав круг, разглядел внизу луг и костер. Садился он осто­рожно, чтобы не поломать жеребцу крылья. Луг со слишком яркой высокой травой и непонятно куда исчезающим ручьем ему не понравился, и Митридату гоже. Здесь они вполне сошлись. Поэтому, снизив­шись над лугом, они сели на высоком берегу и сразу Родион скатился с седла, чтобы, повиснув, удержать жеребца под уздцы и не позволить ему с раскинутыми крыльями вбежать в лес.

Ведя Митридата за собой, Родион шел через лес. Чуя дым, жеребец нервничал, упрямился, и его беспокойство передавалось Родиону. Продираться через сухостой и бурелом навстречу столбу отвесно под­нимающегося дыма — в этом было что-то сказочное, из остановившегося пространства.

«Вот я и приду! А там какие-нибудь гномики!» — неожиданно подумал он и засмеялся — так это было

нелепо.

Наконец деревья раздвинулись. Родион увидел костер, а возле костра — одинокую фигуру. Родион узнал Яру сразу, хотя она стояла к нему спиной и, помогая себе ногой, отламывала ветки от ствола ле­жачей сосенки.

Он окликнул ее. Яра обернулась. Удивительно, но она, кажется, ухитрилась проворонить момент, когда Родион садился на Митридате, и не слышала треска, когда они продирались.

- Привет! А я думала, что уже... — крикнула она, подбегая.

- Что думала?

Яра тряхнула головой. Лицо у нее было все чума­зое, радостное, с сосновыми иголками, смешно при­ставшими ко лбу. От волос пахло дымом.

- Ничего. Просто всякий депрессивный бред... А где Ул?

- Думала, мы прилетим толпой и с цветами? Как из роддома забирать, что ли?

Яра напряглась и быстро взглянула на него. Срав­нение ей не понравилось. Неужели Ул сказал? Не по­хоже.

- А я тут размахнулась... Хороший заголовок в га­зете: «ШНЫРКА, ПОТЕРЯВШАЯ КОНЯ, УСТРОИЛА ПОЖАР НА ДВУШКЕ»! — сказала она.

Митридат косился на костер, отблескивающий в его выпуклом глазу, и пятился назад.

Пока Яра говорила, Родион внимательно разгля­дывал ее. Скулы Яры алели двумя подковами так. что казалось, будто на лице у нее след от лыжных очков. Это был верный признак, что ее время на двушке истекло.

- Берешь Митридата и летишь! Подпруги только проверь... — сказал он, передавая ей жеребца.

- А ты? Полетели вдвоем!

- Нет, вдвоем не долетим. Я его в болоте измо­тал. Пришлешь за мной кого-нибудь!

Яра начала было упрямиться, но Родион взглянул на нее так, что она сама не поняла, как оказалась в седле.

- Но как я опишу место?

- Я отмечу на карте и укажу костром... И давай! — Сделав на карте быструю пометку обугленной палоч­кой, Родион сунул ее Яре и ладонью сильно хлопнул Митридата по крупу.

Жеребец шарахнулся, пробежался и, заступив пе­редними копытами на болотистый луг, взлетел. Роди­он проводил Яру взглядом. Затем вернулся к костру. Подбросил несколько толстых веток и сел, уткнув­шись лбом в колени.

Через час или около того Родион стал ощущать сильную сухость во рту. Видимо, и его время на двуш­ке истекало. Он не волновался. Откуда-то у него была уверенность, что Яра успеет.

Подбросив еще веток, чтобы костер продолжал дымить, Родион перешел туда, где ручей вбегал на цуг. Там, где разогнавшийся ручей вертелся на месте, образовалось небольшое озерцо. Не озерцо даже — луговая ванна. Вода в ней была прозрачной. Видно было, что на дне лежат тяжелые, бурыми водоросля­ми покрытые камни. Донное течение шевелило водо­росли. В их движениях было что-то баюкающее. Не раздумывая, Родион прыгнул в озерцо и погрузился с головой.

Он лежал в воде, ощущая, как остывает кожа и ухо­дит жар, и, изредка поднимая голову, вдыхал. По­жалуй, впервые за многие и многие дни ему было хорошо. И эта радость была настоящая. Не тот во­рованный выжигающий суррогат, наполнявший его душу жадным, мимолетным, тупиковым огнем. Он лежал в ручье, держась руками за длинную траву на берегу, и, позволяя воде качать его тело, представлял себе тот дворик, в котором вырос.

Там, у дома, был мокрый тротуар, выложенный плиткой. И по всей длине тротуара — пафосные фо­нари с четырьмя шарами: три по бокам и один цен­тральный. Маленький Родион стоял на краю аллеи и глядел на бесконечный ряд фонарей, вытянувшийся в прямую дорожку. И такая же прямая золотистая дорожка бежала и по мокрой плитке. Это было окно в мечту. Яркое такое детское ощущение, почти кар­тинка.

Потом был перескок, сбой памяти, не сохранившей незначительных деталей, и вот Родион уже сто­ит у зебры перед светофором, и мама держит его за руку. Все вокруг напряжены. Они чего-то ждут, на что-то смотрят. И вдруг мама кричит:

— Наш свет! Бегом!

И все бегут. И Родион бежит, вцепившись в мами­ну руку. Слова мамы кажутся маленькому Родиону полными какого-то тайного смысла, и он тоже бе­жит, радостно повторяя: «Наш свет! Наш свет!»

Продолжение следует

Дата добавления: 2015-12-07