Персы предлагают мир

Рассматривая поход Александра, мы касались в основном внешней его стороны, прежде всего стратегических проблем. Но наступает момент, когда самые ожесточенные битвы уже позади и встает вопрос о смысле войны и ее целях.

В походе Александра такой поворотный пункт наступил после битвы при Иссе. Правда, тогда перед македонянами стояли более неотложные задачи. Но вскоре Дарий сам вынудил македонских военачальников подумать о целях войны и открыто объявить их.

Великий царь понял, что он побежден; он, пожалуй, даже признал превосходство македонян во всех видах оружия. Больше всего он горевал о том, что его семья оказалась в руках победителей. Поэтому ему было важно знать дальнейшие намерения Александра. Дарий отправил к нему своих послов с письмом. Те нашли Александра в городе Марафа, в Северной Финикии.

Содержание послания, во всяком случае в основных чертах, нам известно. Оно начинается с «исторического введения» в восточном канцелярском стиле, сохранившемся с незапамятных времен и известном нам уже по хеттским грамотам. Описывая в хронологической последовательности отношения между персами и македонянами, Дарий пытается обличить Александра в агрессии и обвинить его в несправедливости. Затем следуют просьба Великого царя и его предложения. Дарий просит Александра вернуть ему близких, предлагает дружбу и союз и ставит организационные вопросы. О территориальных уступках в послании почти не упоминалось; вероятно, послы должны были договориться устно на месте. По-видимому, персы предложили отдать Александру Малую Азию до Галиса, а может быть, и обещали выкуп за пленников[130].

Что же ответил Александр? До нас дошел текст его письма[131]. Чтобы оценить его значение, достаточно напомнить, что это единственный дошедший до нас подлинный документ, составленный самим Александром. Конечно, имеется множество высказываний Александра и его подправленных речей, но лишь это письмо позволяет проследить развитие его мыслей и их аргументацию. В письме мы ощущаем его волю, здесь между ним и нами нет посредников. Парменион в это время был в Дамаске, остальных приближенных царь пригласил на совет, хотя вряд ли они имели право решающего голоса. Текст письма был записан его секретарем Евменом.

«Ваши предки вторглись в Македонию и в остальную Элладу и причинили нам много зла, хотя мы не нанесли вам никакой обиды». Здесь мы с удавлением остановимся. Нет сомнения, что в этом кратком, касающемся самой сути вопроса предложении имеется в виду война 480 г. до н. э. Совершенно неожиданно для нас выступает понятие «Эллада». Оно включает в себя и Македонию, хотя македоняне, как правило, считали себя особым народом. Возможно, уже Филипп пользовался понятиями «Эллада» и «эллины» в таком, более широком понимании. Александр, вероятно, тоже объединил оба народа не потому, что они представляли одно целое: для его аргументации было выгоднее, чтобы они так расценивались. Вся политика персов, наоборот, была нацелена на разделение Эллады и Македонии. Если мы не ошибаемся, то Александр именно этому стремлению персов противопоставил расширенное толкование понятия «Греция». Поэтому для него в данный мамонт не существовало Македонского государства, а было только эллинское объединение. Какой неслыханный произвол в этом утверждении! Персия оказалась противопоставленной «единому фронту эллинов».

Тот же смысл имеет и следующее предложение письма: «Я, предводитель эллинов, желая наказать персов, вступил в Азию, вызванный на то вами». Как величественно и значительно это «я» совсем еще юного царя. Оно как бы заслоняет Филиппа, его заслуги и приоритет в вопросе о гегемонии и идее мести. Всего этого больше нет, как нет и Македонского царства. Есть лишь общеэллинское государство, от имени которого выступает Александр.

А дальше разразилась буря: «Вы помогли Перинфу, который оскорбил моего отца. Во Фракию, которой мы владели, персидский царь Ох послал войско. Когда был убит мой отец, вы похвалялись в своих письмах, что это дело ваших рук. Ты сам с помощью Багоя убил Арсеса и захватил власть несправедливо и наперекор персидским законам… Ты разослал грекам враждебные послания обо мне, чтобы подтолкнуть их на войну со мной. Ты послал деньги Спарте и другим греческим городам. Ни один город их не принял, кроме Спарты. Твои послы отвратили от меня моих друзей и постарались разрушить мир, который я водворил в Элладе. После этих твоих враждебных действий я пошел на тебя войной».

Это было «историческое введение». Оно не было — сочинено в канцелярии, как послание Дария. Оно было подобно вихрю, поднятому порывом ветра. Вдохновением Александра вспомогательное войско сатрапов в глазах повелителя превращается в «персидское войско во Фракии», а Дарий — вместо Багоя — в «убийцу Арсеса». Сомнительными кажутся и выдвинутые им против персов обвинения в заговоре против Филиппа, который не упоминается it тексте письма под собственным именем. Александр пишет «мой отец», как будто единственной заслугой Филиппа было то, что он произвел его на свет. В письме не говорится, что именно Филипп установил мир в Элладе и что все военные действия персов начиная с 338 г. до н. э. были лишь ответом на тогда уже провозглашенную «войну отмщения».. Тем не менее Александр чувствовал себя оскорбленным персами. Мало того, он считал, что они на него напали, и поэтому с сознанием собственной правоты утверждал, что вражеское нашествие произошло 150 лет назад без всякого повода, а вторжение 340 г. до н. э. во Фракию в защиту Перинфа противоречило существовавшему тогда договору о дружбе.

Александр не останавливается на этом. Он довольно бесцеремонно вмешивается в дела персов, оспаривая праве» Дария на трон. Он выступает защитником персидских законов и обычаев. Теперь мы подходим к главной части письма, а именно к ответу на предложения Дария.

Словно удар дубины, обрушивает Александр на голову противника слова: «Ныне я победил сначала твоих полководцев и сатрапов, а теперь и тебя, и твое войско и владею этой землей, потому что боги отдали ее мне». Здесь уместно вспомнить о броске копья у Геллеспонта. Тогда копье выражало согласие богов, теперь боги определили исход битвы. На этом фактическом, якобы зависящем от неземных сил превосходстве Александр и строит свои притязания. Сначала он делает это осторожно и лишь намеками: «Твои близкие, которые не пали в бою, находятся под моей защитой, я постоянно забочусь о них. Они со мною не против своей воли, а по доброму согласию». Довольно смелое утверждение. Нет ли здесь намека на то, что Александр в будущем намерен стать преемником Великого царя? Притязание на Персидское царство и в самом деле прорывается в жестком требовании Александра: «Приди ко мне как к подлинному господину всей Азии. Если же ты боишься, что с тобой обойдутся неподобающим образом, пришли сначала твоих людей, чтобы ты мог убедиться в своей безопасности. Если ты появишься передо мной, ты получишь мать, супругу, детей; все, чего ни пожелаешь, если ты у меня попросишь, будет тебе дано». В этих словах — ответ Александра. Все невозможное было для него возможным, а вот возможное оказалось, невозможным: никого не считал Александр равным себе. Его сердце было исполнено любви и благодарности; оно было закрыто для того, кто требовал, и легко открывалось тому, кто просил. Мы еще неоднократно окажемся свидетелями того, что непременной предпосылкой для личных и политических отношений с Александром было подчинение ему. В этом смысле нужно понимать и следующие строки: «В дальнейшем, если ты будешь писать мне, обращайся ко мне как к «царю Азии». Не вздумай в письмах обращаться ко мне — как к равному. Если тебе что-нибудь нужно, то обращайся ко мне как к своему господину. Если ты так не сделаешь, я накажу тебя. Если же ты хочешь оспаривать у меня царство, то стой и сражайся за него, а не беги, ибо, где бы ты ни был, я найду тебя».

Так писал Александр. Его ответ означал не просто отказ признать равноправие противника, но и отказ вести с ним переговоры как с равным. Он оставлял за Дарием лишь право вассала. Мы еще увидим, насколько Александр отошел от эллинского, македонского и вообще средиземноморского принципа умеренности и равенства. Здесь следует упомянуть, что это письмо, как считают некоторые исследователи, было обнародовано в Македонии и, конечно, в Элладе (возможно, через Каллисфена).

Мы уже много знаем о делах Александра, но плохо представляем себе двадцатитрехлетнего полководца. Он будто скрыт от нас какой-то завесой. Возможно, это был просто неразумный, романтически настроенный, бесшабашно смелый юноша. После этого письма Дарию становится ясно, что уже в битве при Иссе Александр — зрелый властитель, абсолютный самодержец, грозный, могущественный, не терпящий никаких возражений, т. е. такой, каким мы знаем его и в позднейшие годы.

Если говорить о его личности, то она развилась очень быстро. Складывается впечатление, что все черты его характера уже были заложены в Александре и, как только они понадобились для его возвышения, сразу же прорвались наружу. В каких бы трудных условиях он ни оказывался, он всегда находил выход. Поэтому в нем необычайно быстро утвердилось почти мистическое чувство уверенности в себе. Военные успехи также способствовали тому, что вера Александра в свои силы переросла в высокомерную самоуверенность. Фивы, Граник, Галикарнас, Исс, а затем Тир и Газа были не столько вехами его внутреннего развития, сколько основанием для проявления его властолюбия.

«…ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ПАРМЕНИОНОМ»

Когда пришло первое письмо Дария и Александр открыто признался в своих далеко идущих намерениях, в своих притязаниях на всю Азию, на само достоинство Великого царя, его соратники, вероятно, объяснили заносчивость Александра охватившим его чувством ожесточения, вызванным высокомерной формой и недостаточной любезностью письма перса. То, что Дарий предложил подачку в 10000 талантов и территорию до реки Галис, возмутило не одного Александра. Весь лагерь разделял его возмущение. Парменион был в Дамаске, а из приближенных Александра никто не хотел вести переговоры на основе этих предложений. Поэтому ответ Александра не вызвал ни у кого возражений.

Во время осады Тира пришло второе письмо. Как раз в это время Статира, супруга Великого царя, плененная в битве при Иссе, скончалась при родах. Александр искренне скорбел о ее смерти, хотя никогда не видел ее лица[132]. Вероятно, тревога об этой жене и о других членах семьи побудила Дария написать второе письмо. Существовало и другое соображение. Хотя ответ Александра был однозначным, перс истолковал его в духе принятого на Востоке обычая вести переговоры. Он считал, что Александр запросил много, чтобы потом умерить свои требования. То, что македоняне не стали его преследовать, повернули к Финикии и осадили Тир, задержавшись у этого города на многие месяцы, как будто подтверждало это предположение. Экстремальные требования Александра, казалось, не соответствовали его истинным намерениям. По мнению персов, ему нужен был только район Средиземного моря.

Так как Дария интересовал Восток, а не Запад, он обратился к Александру с новым, поистине грандиозным предложением. Он готов был разделить свое государство, уступив Александру средиземноморскую часть до самого Евфрата, т. е. Малую Азию, Сирию и Египет, поделить с ним свой царский трон и отдать ему в жены дочь. Взамен он рассчитывал вернуть попавших в плен близких. Таково было содержание второго письма.

Предложение Дария имело поистине мировое значение. Его продиктовали не мелкие интересы заурядной личности, а мудрый разум государственного деятеля. Земли до Евфрата входили в регион Средиземноморья, где в будущем сложились эллинистические государства. И действительно, в позднеэллинистическо-римскую эпоху область Евфрата служила границей между Средиземноморьем и Азией. Кроме того, Дарий предлагал тот максимум, который, с точки зрения Филиппа, был разумной целью завоеваний.

Легко себе представить, какое волнение вызвало предложение Дария в лагере Александра, и прежде всего в кругах македонских военачальников. Ведь персидский царь выступал как бы единомышленником Филиппа, развивая перед Александром идеи его отца. Из находящихся в македонской армии греков лишь небольшая часть была в состоянии понять значение того, что предлагал Дарий. Остальные же были одержимы жаждой мести и ставили перед собой цель полного уничтожения Персидской империи. Среди них, вероятно, был и Каллисфен.

Александр снова созвал совет, но на этот раз он был настроен иначе, чем несколько месяцев назад, в Марафе. Парменион вернулся из Дамаска. Со страхом убедился он в серьезности намерений царя. Верный приверженец идей Филиппа, он выступил в их защиту, руководствуясь своим жизненным опытом и трезво оценивая ситуацию. Это был один из самых острых моментов в жизни Александра. Седой военачальник сказал: «Если бы я был Александром, то принял бы предложение». В глазах юного царя такое решение перечеркивало результаты всей войны, все его победы, лишало его Персидского царства, которое он уже видел своим; отнимало у него мечту о мировом господстве. Здесь столкнулись сторонники двух противоположных позиций: с одной стороны, умеренность, с другой — беспредельные, разрушающие все границы устремления. Совет старца оскорблял все самое возвышенное и сокровенное в природе гения, и поэтому в ответ прозвучало: «Я поступил бы так же, если бы был Парменионом». Так впоследствии Каллисфен передал этот спор. Хотя на совещании было сказано значительно больше, эти слова, вероятно, были произнесены именно так, как их приводит греческий историк. Они предрешили судьбу греков, а также судьбы Запада и Востока на много столетий вперед.

При этом не следует забывать, что на совете никто, кроме царя, ничего не решал. Если кто-нибудь и возражал царю, тот еще более настаивал на своем. В характере Александра скрывалось нечто большее, чем простое упрямство или своеволие властителя. Царь сохранил верность самому себе, когда принял решение отклонить предложение персов. Дарий, со своей стороны, понял, что он должен готовиться к последней, решительной схватке.

В лагере македонян тоже поняли планы царя. Но даже те, кто относился к ним настороженно, считали, что Александр хочет покорить Азию и присоединить ее к своему государству, оставаясь все же македонским царем. Они не могли себе представить, что он вовсе отказался от идеи македонского господства. А так как они не знали действительных планов Александра, то еще не воспринимали его упорство за сложившееся мировоззрение. Пока еще оставалась надежда, что царь удовлетворится полным разгромом противника, а в более зрелом возрасте умерит свои притязания. Ведь в первом письме Александр все-таки не лишал Дария некоторой надежды остаться господином на Востоке — правда, в качестве вассала нового царя Азии.

Отныне в лагере македонян установилась атмосфера напряженности, еще более обострившая существовавшие противоречия. Они теперь проявились не только в различной оценке образа жизни при Филиппе и Александре, но и в расхождении жизненных установок поколений Александра и Филиппа и стратегических взглядов. Эти расхождения нашли свое отражение в полярных позициях Александра и Пармениона. Царю с самого начала не нравилось, что все командные должности в армии были заняты людьми Пармениона. Последнего тоже сердило, что в течение всего похода его систематически отстраняли от активного участия в событиях. Ему не нравилось не только то, что Александр вопреки опыту старого военачальника атаковал врага не на самых слабых, а напротив, на самых сильных участках, а также то, что он во всем поступал наперекор его советам. Уже начиная с Малой Азии царь прилагал все усилия к тому, чтобы лишить своего наставника руководящего положения, перевести его как бы на «запасные пути». Как только находился подходящий повод, царь старался отправить Пармениона подальше от себя. Александр не дал ему возможности принять участие в походе на Ликию и Памфилию, послав его из Тарса к пограничным перевалам, а из Исса в Дамаск, и лишь спустя несколько месяцев позволил ему вернуться в штаб-квартиру. Отправляя старого полководца с различными поручениями, Александр старался не давать ему в подчинение македонских воинов. Вероятно, он хотел отучить македонян от того, что ими командует Парменион. Армия, считал он, должна быть армией Александра, а не армией Пармениона. При известных обстоятельствах это могло иметь большое значение при решении государственных дел, ведь из македонской армии формировалось войсковое собрание. Если армия будет слепо поддерживать Александра, он сможет одержать победу над недовольными военачальниками, да и над кликой самого Пармениона.

Царь не только лишил Пармениона его влияния на армию, он сумел также снять окружавших его людей с ведущих постов. Брат Пармениона, Асандр, остался в Лидии, Гегелох был послан на Геллеспонт, Никанор и Филота сохранили свое положение, но их не привлекали к решению особо важных задач. Отправившись из Сидона на усмирение горных племен кабилов, Александр оставил командовать вместо себя Кратера и Пердикку, а не сыновей Пармениона. Когда он повел в бой морскую эскадру, на его левом фланге снова был Кратер. Характерно, что оба они (Пердикка и Кратер) происходили из западных горных областей Македонии. Складывается впечатление, что молодой царь вообще охотнее опирался на знать из горных районов, а не на знатные роды материковой Македонии. Наряду с этим он все чаще привлекает своих сверстников из пареа. Правда, с Гарпалом, назначенным казначеем войсковой кассы, произошла скандальная история: перед самой битвой при Иссе он сбежал в Элладу. Ответственные задания Александр стал также давать своему ближайшему другу Гефестиону, например поручил ему образовать Сидонское царство, назначил его командующим флотом во время несложного перехода из Тира в Египет. Эригию было поручено командование всадниками союзников. Укрепилось положение Лаомедона, ведавшего захваченными на Востоке военнопленными. Таким образом, повсюду наблюдаются перестановки должностных лиц, но, так как они проходили легко, без особого нажима и не сопровождались жесткими мерами, они не вызывали неудовольствия и вражды. Оттого и Парменион вел себя лояльно и корректно, несмотря на обуревавшие его внутренние сомнения. Кроме того, Александр с особой симпатией относился к сыну Пармениона, Гектору, который утонул во время кораблекрушения на Ниле[133].

Такова была обстановка, которая все более усложнялась усилением борьбы между сторонниками различных взглядов на будущий мир. Каким суждено ему быть: таким, о каком мечтал Филипп, или таким, к какому стремился Александр. Юный царь пренебрегал памятью отца.

Как уже говорилось, в первом письме к Дарию он подчеркивал собственное значение, преуменьшая роль Филиппа. Складывалось впечатление, будто бы до Александра в Македонии не было ни государства, ни военной организации. То же самое можно было сказать и о целях этой войны. Ее начали из-за греков, но, когда Александр решил захватить всю Азию, она беспредельно расширила свои границы. Приблизительно такие мысли зарождались в кругах недовольных военачальников. Но армия не спрашивала, за что она воюет. Она воевала за Александра.

Для прежних Аргеадов такого рода сомнения и упреки создали бы непреодолимые преграды. Они не были абсолютными властителями, сами подчинялись традициям и общественному мнению; Александра же не волновали традиции, а общественное мнение в лагере интересовало лишь в той мере, в какой он мог изменить его в свою пользу. Поэтому он устраивал пирушки с гетайрами и различные празднества, на которых в полной мере могло проявиться магическое действие его личности. Сначала людей восторженных, колеблющихся и даже слабых влекло к нему самому, а затем уже к его сформулированным и еще не сформулированным целям, к его пламенному романтизму в сочетании с холодным разумом.

В облике Александра стала постепенно проявляться двойственность. С одной стороны, люди видели ослепительного героя, обворожительного в кругу друзей, прекрасного предводителя армии, заботливого отца воинов, а с другой — грозного, вспыльчивого, мрачного царя, сеющего ужас вокруг себя. В первую очередь его гнев ощущали враги — наемники при Гранике, попавшие в плен защитники Фив, Тира и Газы. По отношению к ним он проявлял суровость и даже жестокость. Его сторонники также испытывали на себе гнев Александра, как это, например, было при получении им первого письма Дария или при переговорах с тирскими послами. Но царь не только вел себя несдержанно, он становился подозрительным и все больше прислушивался к доносам. Он все еще возил с собой закованного в цепи Линкестида; то здесь, то там смещал наместников и следил за настроениями Филоты[134]. В переписке с Дарием впервые в полной мере предстало перед нами самомнение царя, его самолюбование и жажда абсолютной власти. Будущее покажет, что этим качествам всегда сопутствует и рост подозрительности.

В ЕГИПТЕ

После завоевания Тира и Газы Александр уже не мог откладывать поход в Египет, все еще остававшийся персидской провинцией. Ему предстояло стать последним звеном в цепи завоеванных стран Восточного Средиземноморья. Кроме того, захватив Египет, македоняне получали возможность оказывать давление на Афины, контролируя вывоз египетского зерна. Почему же Александр не поручил этот поход какому-нибудь военачальнику, почему терял время, вместо того чтобы идти против Дария? Существует мнение, что царю хотелось навязать противнику бой. Но это предположение неверно. Мы уже говорили о том, что Александр нападал на врага там и в тот момент, где и когда враг был сильнее. Правда, после выигранного сражения он обычно преследовал убегающего врага. Но уже через день, я то и на следующий день противник переставал для него существовать. Александр давал врагу время собраться с силами, перед тем как предстать перед ним. Поэтому после победы при Иссе царь тоже не проявил никакой спешки. Пусть Дарий призовет на помощь всю Внутреннюю Азию! Александр сознательно дал ему отсрочку, чтобы затем одним ударом расправиться со всеми сразу. Итак, царь располагал временем для похода на Египет. Кроме того, его личное участие в походе должно было предотвратить опасность провозглашения власти местного фараона над новым национальным государством. Персидское господство никогда не могло полностью подавить стремление к независимости государств Ближнего Востока. Македоняне столкнулись с этим в Тире, и еще более жестокое сопротивление ждало бы их на Ниле, упусти они решающий момент. Персам никогда не удавалось на длительный срок присоединить Египет к своей империи. В течение шестидесяти лет он отстаивал свою свободу и лишь десять лет назад был с трудом покорен Артаксерксом III. Правда, большинство местных жителей составляли феллахи, но из соседней Ливии вливались новые силы, и сопротивление вспыхивало вновь. Кроме того, всегда находились греческие наемники и полководцы, готовые защищать независимость Египта.

В описываемый момент в Мемфисе пребывал персидский наместник Мазак. Переговоры с ним начались, еще когда Александр был в Финикии, и сейчас его лояльность ни у кого не вызывала сомнений. В качестве посредника удачно выступал Амминап, некогда персидский изгнанник, живший при дворе Филиппа, а ныне советник при сатрапе. Поэтому Александр мог уже заранее предпринять некоторые шаги для присоединения Египта, и он послал даже туда греческих художников для организации празднеств, которые намеревался устроить в Мемфисе.

С какими фатальными случайностями иногда приходилось сталкиваться Александру, показал эпизод с македонским перебежчиком Аминтой. Возглавив спасшихся после сражения при Иссе наемников, он попытался организовать фронт сопротивления от Спарты через Крит до самого Египта, рассчитывая, что Александр пойдет на восток. Однако в Египте для людей, настроенных враждебно к персам, он казался слишком связанным с находящимися еще здесь персами. Персидские власти тоже не признавали его командующим. Таким образом, Аминту не поддержали ни те, ни другие, и вся затея потерпела крах[135]. Тем не менее Александр не решился просто послать кого-либо из приближенных в страну со столь высоким культурным и экономическим уровнем, да еще с древними патриотическими традициями. Только он сам с его обаянием и волей мог преодолеть египетский национализм, привлечь Египет на свою сторону и поставить его в ряд зависимых государств.

Когда Александр после неожиданной задержки в Газе прибыл наконец в ноябре 332 г. до н. э. в Египет, он был торжественно принят в пограничной египетской крепости Пелузии. Оттуда часть македонян отправилась вниз по реке на кораблях, а другая — по суше к столице страны Мемфису. Навстречу Александру вышел Мазак, чтобы передать ему страну, войско и казну.

Античные авторы рассказывают, какое сильное впечатление произвел на Александра Египет. Это относилось не только к плодородию здешних земель и природным богатствам страны, но и к египетской культуре. В первую очередь, по-видимому, его поразила монументальность архитектуры. Именно она оказала влияние на его поздние планы: пирамиды послужили образцом для задуманной им гробницы Филиппа. Вообще, для Александра, как и для любого образованного грека, Египет казался родиной самой древней и интересной культуры. Египет во многом был школой для эллинов — еще одна причина, чтобы отказаться от простого завоевания и стремиться к мирному присоединению этой удивительной страны.

Настроение египтян вполне устраивало царя. В лице Александра египтяне приветствовали эллина и представителя дружеской нации. Уже четыре столетия эллинские воины помогали египтянам и спасали их от азиатского варварства. При этом им были чужды захватнические планы, а для торговли им вполне было достаточно колонии Навкратиса; сыны севера всегда питали уважение к древности и достоинствам египетской культуры. Еще один мостик для взаимного понимания создавали люди смешанных кровей — греческой и египетской, — которых в Мемфисе было немало. Но в первую очередь Греция была идеальным партнером для торговли.

Египтяне привыкли видеть со стороны эллинов понимание и терпимость и ожидали того же от Александра. Одновременно они рассчитывали на расширение рынка сбыта для египетских товаров. Поэтому египетские жрецы охотно сделали для македонского царя то, что для персидского делали только по принуждению, — объявили его фараоном. «Царь Верхнего и Нижнего Египта» Александр теперь считался «избранником Ра и возлюбленным Амона», наместником Гора. Его называли «защитой Египта» и «сильным князем, захватившим чужие страны». Александр был торжественно объявлен фараоном в храме Птаха в Мемфисе. В связи с этим интересно свидетельство Арриана, что Александр в Мемфисе «принес жертвы Апису и прочим богам и устроил гимнастические и мусические состязания»[136]. Принесение жертв священному быку Апису умышленно противопоставлялось поступку Камбиза или Артаксеркса III, кощунственно заколовших Аписа. Одновременно Александр принес царское жертвоприношение. Он не остался в долгу и перед Птахом и Амоном. Именно они, вероятно, наряду с греческими божествами и имелись в виду под «прочими богами».

Устройство состязаний свидетельствует о том, что Александр и в Египте продолжал поощрять греческую культуру. Теперь оба духовных уклада должны были сосуществовать. Скорее всего он не собирался объединять их, тем не менее попытки перекинуть мостик от греческой религии к египетским культам имели место.

Присоединение Египетского государства не имело для Александра решающего значения. Это был лишь очередной его успех. Наиболее притягательным в провозглашении его фараоном был божественный характер этой власти, что не признавалось в остальных странах. Ведь фараон был воплощением Гора — сына Ра. Для неегиптян он был не «великим», а только «благим» богом. Александру сообщили, что как сын Ра он рожден смертной матерью от солнечного божества. Таким образом, в Мемфисе подготовлялась почва для провозглашения его сыном Амона. Именно это могло послужить поводом для паломничества царя к оракулу пустыни.

В общем, Александр следовал совету, данному когда-то Исократом Филиппу: «Если сможешь, освободи местных жителей от деспотии варваров и приобщи их к эллинской культуре»[137]. Александр последовал этому совету и приказал построить новые святилища в Карнаке и Луксоре, там, где издавна были расположены храмы, возведенные Тутмосидами. Этим он угодил в первую очередь жрецам. Не приходится сомневаться в том, что царь установил с ними добрые отношения, так же как он сделал это в Эфесе с Мегабизом, жрецом Артемиды, а затем с халдеями в Вавилоне и магами в Иране. В дальнейшем мы увидим, что в административном управлении он старался также придерживаться египетской традиции.

В начале 331 г. до н э. Александр с небольшим числом своих приближенных отправился вниз по канопейскому рукаву Нила. Недалеко от его устья он основал новый город — Александрию, — в дальнейшем ставший великим. Затем вдоль побережья он направился в Ливию. Жившие в Кире-не греки решили, что он идет к ним, и выслали ему навстречу послов. Но Александр думал лишь об оазисе Амона, Видя, что Александр не стремится подчинить их, эллины из Киренаики заключили с ним договор о дружбе. В конце марта царь вернулся в Мемфис, а в апреле отправился в Сирию.

Еще до этого похода Александр занялся организацией управления страной. В отдельных вопросах он и прежде отходил от персидского образца. Теперь в Египте Александр решил попробовать ввести нечто принципиально новое — децентрализацию управления. Этим он хотел исключить для Египта, приносящего большие доходы, всякую возможность отделиться от его империи. Поэтому царь поручил управление областями Египта людям разных национальностей: грекам, египтянам и македонянам. Управление Верхним и Нижним Египтом сохранили за собой египтяне[138]. Весь аппарат подчиненных им служащих также состоял из египтян. Грекам принадлежало управление арабскими пограничными землями на востоке, а на западе — Ливийской пустыней. Войско было разделено на четыре части, которые находились в Верхнем и Нижнем Египте и в обеих пограничных крепостях — Пелузии и Мемфисе. Командовали армиями двое македонян и один грек. Флотом также, вероятно, командовал грек. Для управления военными поселенцами (катойкой), оставшимися от периода владычества персов, и принадлежавшими им землями Александр назначил коллегию греческих чиновников. Важная роль в управлении принадлежала египетскому греку, ведавшему финансами, — Клеомену из Навкратиса. В его руках были не только соседние арабские земли, но и сбор налогов со всей египетской провинции. Удивительно, как мало македонян Александр привлек на все эти должности. Не исключено, что он также не доверял своей знати, как позднее Август римским сенаторам, которым запретил даже въезд в страну.

Впрочем, предпринятая Александром попытка децентрализации не оправдала себя. Природа и традиции препятствовали этому. Превосходство Клеомена над всеми остальными правителями привело к тому, что ему постепенно стали подчиняться и правители обоих Египтов. Вскоре один из них отказался от своей должности. Второй принял на себя управление и Верхним и Нижним Египтом, являясь по существу игрушкой в руках Клеомена. А так как Клеомен к тому же создал себе армию из навербованных наемников, то в его руках оказалась вся исполнительная власть. Будучи управляющим финансами, он ничем не гнушался, стремясь собрать как можно больше денег.

Клеомен занимался спекуляциями, заключал ростовщические сделки, но все это служило интересам казны. Он широко финансировал строительство Александрии, основанной Александром. Так как все его финансовые операции имели такую грандиозную цель, как строительство Александрии, и одновременно способствовали созданию солидного финансового фундамента, Александр защищал Клеомена, несмотря на непрерывно поступавшие на него жалобы. Он примирился даже с превращением Клеомена во всемогущего сатрапа.

Таков был Египет Александра. Часть страны входила в средиземноморские земли, но при этом сохраняла свою самобытность. Царь стремился не нарушать этой двойственности, сохраняя местную культуру и управление и вместе с тем поощряя все греческое. Только время могло рассудить, в какой мере ему удалось сохранить это равновесие.

АЛЕКСАНДРИЯ

Филипп охотно основывал новые города, но Александр в начале своего правления не следовал примеру отца. Первый основанный Александром город, который стал носить его имя, был заложен на берегу залива, возле Исса. Это сегодняшняя Александретта. Правда, современные исследователи сомневаются в том, действительно ли город заложил Александр. Я тоже разделял эти сомнения, пока не узнал, что город расположен как раз в том месте, где дорога из Персии выходит к морю. Это обстоятельство вполне могло соблазнить Александра. То, что его указания о строительстве города выполнялись менее точно, чем при строительстве египетской Александрии, объясняется скорее всего потерей Александром интереса к этому городу. Торговле Азии с Европой через Исский залив не удалось приобрести такого значения, как торговле Египта, тем более, что города Берит, Сидон и Тир являлись для нового города серьезными конкурентами. Главная же причина заключалась в том, что в районе залива, где строилась Александрия, не было богатств, которыми располагала страна на Ниле, да там и не было такого организатора, как Клеомен.

Поэтому, даже если Александр первоначально и задумал сделать обе Александрии одинаковыми, ничего из этого не получилось. Город в Египте намного превзошел своего соперника и стал выдающимся созданием Александра.

Торговля Египта с Европой всегда зависела от международной обстановки: затихала во время войн и расцветала в мирное время. Прежде для ее потребностей вполне хватало торговых городов в устье Нила, таких, как Навкратис или Канопа. Теперь, когда Египет вошел в число средиземноморских стран, открыл свои богатства миру и на его территории стала развиваться новая мировая культура, старых египетских городов уже недоставало. Александр воспользовался советами хорошо знавших страну людей и выбрал для строительства нового города наиболее подходящее место: западнее крайнего протока Нила, где городу не угрожало наводнение и заливание в случае изменения русла протока. Кроме того, оно находилось вблизи дельты, и сюда по каналам могли добираться речные суда. Для кораблей были предназначены две гавани: одна — на Меотийском озере, почти примыкающем к Нилу, другая — в морской бухте, отгороженной от моря островом Фарос, служащим защитой от северных и западных волн. Ко всему этому следует учесть благоприятный климат, изобилие питьевой воды и удобное расположение на песчаной отмели между морем и внутренним озером.

Александр получил подробные сведения об острове Фаросе еще в Мемфисе; некоторое представление о нем он имел, вероятно, и прежде, читая Гомера. Не исключено, что сначала он задумал основную часть города построить именно здесь, на этом островке. Во всяком случае первым делом он направился сюда. Однако Александр скоро понял, что остров слишком мал для его грандиозных планов. Зато он сразу оценил возможности, которые предоставляла песчаная отмель, защищенная островом Фарос. Без колебаний выбрал он это прекрасное место, его охватил пагос — творческий подъем. Александр лично определил направление важнейших улиц и их пересечение под прямым углом. Прежде всего он наметил главный проспект, который должен пересекать город с востока на запад, места для рынка и ряда святилищ, а возможно, и место для строительства дамбы, соединяющей город с островом Фарос, и волнореза, закрывающего гавань.

Александрия должна была стать в первую очередь торговым городом. Александр приказал перевести сюда перевалочные пункты из городов, находящихся в устье Нила. Через Александрию пойдет теперь снабжение греков египетским зерном, и отсюда будут поступать в Египет греческие вина и оливковое масло. Папирус и слоновая кость должны были здесь обмениваться на изделия греческого художественного ремесла. Благодаря новому городу стали возможны взаимовыгодные отношения обоих торговых партнеров, прекрасно дополнявших друг друга. Кроме того, Александрия должна была стать примером греческого городского уклада с его зрелой культурой и всеми достижениями эллинской цивилизации. По мысли Александра, гражданами нового полиса станут македоняне и греки — как происходившие из египетской диаспоры, так и приехавшие из Эллады. Позднейшее расслоение городского населения началось, возможно, еще при Александре.

Наряду с европейцами в городе могли селиться и местные жители, но они не получали прав граждан города, а создавали собственные общины свободных поселенцев. В основном это были египтяне из соседних областей, а также проживавшие в Египте иудеи и сирийцы. У нас нет никаких данных о том, что Александр стремился к смешению этих столь различных этнических элементов. Однако, по-видимому, он был заинтересован в тесных дружеских связях новых поселенцев. При этом Александр рассчитывал на духовную силу эллинской культуры. Он полагал, что на Востоке она окажется не менее действенной, чем в свое время во Фракии и Македонии. В отношении великой древней культуры Египта Александр мог надеяться на взаимное духовное обогащение народов. Поэтому он сам выбрал место для храма Исиды и тем самым стал его основателем. В том, что египтяне задумали построить в Александрии свой храм Исиде, не было ничего удивительного: здесь было много переселенцев из Навкратиса, а именно они да греки из Мемфиса почитали Исиду больше других египетских богов. Но то, что царь лично выбрал для него место, указывало на особенное почитание им этой богини. При этом не имело значения объявление Александра фараоном. Мы видим, что Александр отнюдь не чурался культурных заимствований с Востока, но эти заимствования не носили еще тогда систематического характера, и царь не придавал им большого значения.

Заботу о новом городе Александр поручил своим приближенным, в первую очередь Клеомену, который должен был построить Александрию на доходы с Египта. Создание плана города и само строительство были поручены родосцу Динократу, самому знаменитому из тогдашних архитекторов. Удивительная сеть пересекающих весь город (частично под землей) водопроводов была построена Кратесом, лучшим специалистом по водоснабжению. Строительство города, несомненно, привлекло еще много талантливых греков и побудило их переселиться в новую столицу.

Александр и его Александрия оказали большое влияние на судьбу египтян. До. сих пор этот народ пребывал в изоляции. Египет еще при персидском владычестве находился как бы в коконе. Теперь оболочка кокона на севере лопнула, ибо Александрия навсегда положила конец изоляции страны на Ниле. Новая Эллада переселилась в дельту Нила и сделала Египет с его богатствами доступным остальной ойкумене. Труд феллахов должен был идти на пользу эллинам, империи, а впоследствии и остальному миру.

СЫН БОГА

Следует подробнее остановиться на паломничестве Александра к оазису Аммона, так как сам царь придал этому, по сути дела, обычному событию, можно сказать, исключительное значение, а также потому, что это паломничество раскрывает саму суть его души. Естественно, что это событие заинтересовало исследователей и вызвало больше споров, чем все другие эпизоды похода Александра[139]. Исследователи выдвигали различные причины, вызвавшие экспедицию Александра в оазис. При этом нередко забывалось, сколь разнообразные мотивы способны были воздействовать на богатую натуру царя.

Не исключено, например, что экспедиция была вызвана стремлением усмирить ливийцев, уже давно беспокоивших Египет. Этот поход — наиболее простое средство покончить с их набегами. Возможно, Александра привлекали опасности, трудности и необычность всего предприятия, т. е., иными словами, просто приключения. Александра могло побудить к этому походу также и то, что некогда здесь побывала Семирамида, сюда же с целью завоевания страны приходил Камбиз, но не довел дела до конца. Но самым важным для Александра (по словам греков из Навкратиса) было посещение оазиса Гераклом и Персеем, которые были его предками[140]. Еще в юности царь стал подражать Гераклу и сохранил свою приверженность к нему до конца жизни, так что стал считать соперничество с Гераклом своей целью.

Только подытожив все сказанное, можно выявить весь комплекс причин, который побудил Александра совершить паломничество к оракулу Аммона. Однако существовали и иные мотивы, и они были не менее важны. Для их понимания нужно хотя бы в общих чертах познакомиться со своеобразным отношением Александра к религии. Страстная и всепоглощающая религиозность царя была вместе с тем и весьма наивной. Царь верил богам с характерной для него энергией и безапелляционностью, но при этом стремился использовать их для достижения своих целей. Он не сомневался в том, что бессмертные, которых он безгранично любил, сделают для него все, о чем бы он ни попросил. Он считал, что Асклепий спас его от смертельной болезни, Афина научила искусству ведения войны, Посейдон даровал успехи на море, но прежде всего Александр считал своим покровителем Зевса. Не исключено поэтому, что паломничество к оракулу Аммона было предпринято только из религиозных соображений.

Александра волновал также вопрос, оставшийся для него неясным, но обсуждать который ему не хотелось: каковы же причины его гениальности? Вначале она выражалась в непокорности и мальчишеском упрямстве, затем в бурной страстности — как в любви, так и в ненависти. В молодости царя характеризовал потос — устремление к наивысшей аретэ. Не без внутреннего страха Александр убеждался, что он не похож на остальных людей ни по своим достоинствам, страстям и желаниям, ни по ни с чем не сравнимым возможностям. С самого начала он испытывал стремление к безграничному, отказываясь от всего, что могло ему помешать. Наблюдения над самим собой открыли молодому царю чудесные возможности его собственной души, объяснения которым он не в силах был найти.

Еще более важно для Александра было то, что, получив титул фараона, он узнал о своем божественном происхождении, мистическом рождении смертной матерью от сверкающего бога Ра, и что именно поэтому стал он «повелителем земли и народов». Конечно, эта титулатура не имеет смысла, пока не появится человек, который мог бы превратить слова в действительность. Александр полагал, что он является именно таким человеком. Ему казалось, что как египетские, так и вообще восточные формы царской власти созданы специально для него. Все же он был вынужден согласиться с тем, что признание его божественности обязательно только для египтян. Почитание фараонов не шло дальше границ Египта. Авторитет Александра с провозглашением его фараоном не вырос ни у греков, ни у македонян.

Однако в Египте бог пустыни Аммон привлек внимание Александра. Царь надеялся, что с помощью культа Аммона ему удастся перекинуть мост между восточной авторитарностью и греческой демократичностью. В древние времена существовал лишь один образ египетского Амона (Амуна), которого почитали в периоды Среднего и Нового царств и отождествляли с богом солнца Ра. Культ его распространился на Сирию[141], Эфиопию и Ливию. Хотя с падением величия Египта слава Амона поблекла, его все же продолжали чтить в тех местах, где находились оракулы этого бога, например в Фивах, эфиопской Набатее, а с начала VII в. до н. э. и в оазисе Сива. Эта область, где процветал культ египетского бога, была мало связана с долиной Нила, она соприкасалась с другой культурной средой — с греческой Киреной, примыкавшей к этому оазису с запада. Египетский Амон был принят эллинами-колонистами и вошел в число их главных богов. Его стали называть Аммоном и отождествляли с Зевсом, но в память о египетском происхождении его атрибутом остались рога овна. Больше всего греки почитали пророчества Аммона. Его культ распространился из Кирены по всей Греции. Почитание Пифии постепенно исчезало, а на смену ему пришло почитание Аммона[142].

Окажется ли бог пустыни расположен к нашему царю? В этом можно было не сомневаться, после того как в Мемфисе Александр принял титул фараона Сива и Египет так близки друг к другу, что египетский фараон не мог не получить признание Аммона. Тождественный богу Ра бог пустыни должен был приветствовать Александра как своего сына, признать его непобедимым «повелителем земли и народов». Все эти египетские титулы, дарованные Александру Аммоном, признавались греко-македонской религией и соответствовали религиозным представлениям самого царя. В этом и заключались огромные возможности, открывшиеся перед ним после похода в оазис Сива. В Сиве Александр надеялся приобрести нового отца, который обладал бы большим могуществом, чем Филипп. Это заставило бы относиться к царю с большим благоговением, освободило бы его от гнета традиций, связанных с Филиппом, даровало ему больший авторитет и избавило его от критики приближенных. Александру это было необходимо не только для самоутверждения, до и для успокоения своей совести. Царь, безусловно, страдал от измены заветам Филиппа, страдал даже больше, чем приверженцы старомакедонских традиций. Чтобы избавиться от душевной муки, он обратился к Зевсу-Аммону, в первую очередь надеясь получить прощение за неверность по отношению к отцу. Ему надо было, чтобы приближенные признали божественность его власти, но прежде всего, чтобы Аммон дал ему возможность до конца уверовать в самого себя, облегчить этим грекам и македонянам веру в его гений и заставить их безоговорочно повиноваться ему. Слепо подчиняться простому человеку — такое требование чрезмерно.

Скорее можно ждать, что люди поверят в Аммона, а вместе с ним и в его сына — Александра. Во всяком случае вольномыслящим легче признать планы и притязания Александра, если они связаны с авторитетом могущественного бога-прорицателя.

Таковы были причины, побудившие Александра совершить паломничество в оазис. Официально же, как уже упоминалось, целью похода считалось соперничество с героями — Гераклом и Персеем, а также получение предсказания оракула. Однако штаб Александра хорошо знал об истинных намерениях и надеждах царя. Хотя и неофициально, но о них информировали ионийские храмы, чтобы тамошние оракулы тоже дали соответствующие прорицания. Гонцы, которых Александр послал вперед, сообщили, конечно, не только о его приближении, но и о желаниях и надеждах царя[143].

Караван покинул недавно построенную Александрию и начал свой путь, длившийся более трех недель. Среди сопровождавших Александра, возможно, находился Птолемей и, бесспорно, Каллисфен. Сначала дорога шла по берегу моря до Паретония, оттуда через плато Мармарика на юг. Поход был полон приключений, что очень нравилось царю. Успех похода зависел от надежности местных проводников и от наличия воды в редко встречающихся колодцах. Когда паломники стали ощущать недостаток воды, Аммон «ниспослал» проливной дождь, а когда песчаная буря замела дорогу, то «божьи звери» указали ее путникам. По Каллисфену, это были вороны, а по Птолемею — священные змеи. Александр воспринял все эти «чудеса» как предзнаменование. Участники экспедиции рассказывали о них в весьма романтическом духе, поздние историки тоже сохраняли этот стиль изложения.

После перехода по простиравшейся до горизонта пустыне, мучимые днем песчаными бурями, а ночью страшным холодом, македоняне увидели наконец обширный оазис с болотами, соленым озером, густыми рощами, финиковыми пальмами, живительными источниками, живописными холмами в глубине долины, где были расположены поселения. В одном из них находилось сооружение, напоминающее акрополь, — резиденция местного князя, в святилище которого стоял трон великого Аммона[144].

Бог оказался поистине удивительным. Здесь, в Сиве, его представляли в образе барана или человека с бараньей головой и рогами. Истинной же его ипостасью был омфалоподобный фетиш[145], богато украшенный драгоценными камнями. Во время празднеств жрецы, сопровождаемые поющими женщинами, носили его в золотой ладье. «Воля» бога переходила ца несущих изображение жрецов и заставляла их идти то в одном, то в другом направлении. Она же вынуждала ладью клониться, словно это была голова человека. Движения ладьи и считались источником знаменитых прорицаний.

Наклон ладьи означал признание нового фараона. Подобный же ритуал был принят в Фивах, в святилище египетского Амона, благодаря пророчеству которого Тутмос III был возведен на престол вместо царицы Хатшепсут. Мы не знаем, наклонялась ли тогда ладья в знак признания нового фараона, но достоверно известно о том, что она останавливалась около него.

Как некогда в Фивах, так и теперь в Сиве в основе признания фараона лежало утверждение его мистического происхождения от бога Аммона, воплотившегося в образе земного отца. Об этом говорят рельефы древних фиванских храмов. Остановка или наклон ладьи означали, что бог признал сына и объявил себя его отцом.

Стоило Александру подняться к святилищу, как приветствия жреца уже решили его судьбу. Его устами бог с торжественной важностью приветствовал царя как своего сына. Естественно, что в этот момент или, возможно, после него ладья склонилась перед Александром. Ничего другого и не могло произойти, ибо Александр был уже фараоном. Однако царь всерьез воспринял приветствия Аммона и счел их признанием своей божественной сущности.

Уже как сын бога Александр вошел внутрь храма, в самую святая святых, и получил право задать вопросы оракулу. При этом, как обычно в подобных случаях, вопросы носили личный характер. Понятно, что задавать их удобнее всего было с глазу на глаз и любопытные свидетели могли только помешать. Александр задавал свои вопросы в присутствии только бога и жреца. На скромность жреца царь мог, конечно, рассчитывать, и поэтому только от него самого зависело, какие из вопросов он захочет обнародовать. О двух вопросах Александр рассказывал особенно охотно: они касались господства над миром и наказания убийц Филиппа.

Аммону не составило труда пообещать царю мировое господство. Он делал это для каждого фараона, но предшественники Александра не имели возможности осуществить эти предсказания. Для нашего же царя ответ оракула приобрел огромное значение. Именно на этом предсказании бога Александр основывал свои притязания на мировое господство. Авторитетом Аммона царь оправдывал свои собственные замыслы и сопровождавшую их жестокость по отношению к сопротивлявшимся государствам и отдельным лицам.

Обнародовав второй ответ о наказании убийц Филиппа, царь надеялся освободить Олимпиаду от подозрения в подстрекательстве. Ему хотелось также узнать о замыслах уже арестованного Линкестида. Возможно, задавая этот вопрос, Александр стремился еще раз выразить свое почтение к покойному отцу, прежде чем окончательно отказаться от своего земного отца и признать божественного.

Вот и все, что мы знаем о вопросах, заданных Александром. Конечно, были и другие вопросы, в частности о мистическом зачатии его Олимпиадой. То, что он узнал, нельзя было рассказать своим спутникам. Он написал об этом матери, намекнув, что сможет пересказать ей ответы только с глазу на глаз. Даже без специального запроса бог поведал ему то, о чем царь знал и без него: сын Аммона всегда останется непобедимым. Едва ли мы ошибемся, если представим, что при этих словах на устах Александра заиграла улыбка.

После того как царь узнал все, что он хотел, приближенным тоже была предоставлена возможность задавать вопросы оракулу. Происходило это, по всей вероятности, уже вне храма[146]. Царь был очень доволен предсказаниями. Он щедро одарил жрецов и принес жертвы милостивому богу. Затем кратчайшим путем вернулся в Мемфис, где устроил грандиозные жертвоприношения в честь Зевса-Басилевса (Зевса-царя). Конечно, они тоже были связаны с Зевсом-Аммоном, его отцом, и подтверждали божественное происхождение Александра. Однако богословские идеи, объединившие эти два культа, нам неизвестны.

Что же, спрашивается, изменилось? Очень немногое. Смена отца и верования затрагивала лишь мистические и теологические области.

Александр в дальнейшем никогда не отрицал, что он сын Филиппа[147]. Просто Филипп во время зачатия сына сам был богом, который воплотился в нем. Для Филиппа это было милостью.

Понятно, что царь не стал специальным указом объявлять себя сыном Аммона и не стремился оформить это в государственном порядке. В делах религии, как считал Александр, ничто не решается приказом или насилием. Но в дальнейшем оказалось, что Александр был склонен оценивать любовь, преданность и верность своих подчиненных в зависимости от того, насколько они признали его божественное происхождение.

Как же отнеслись приближенные Александра и весь остальной мир к прорицанию Аммона? На египтян оно не произвело никакого впечатления, ибо то, что царь узнал в Сиве, ему уже было сказано в Мемфисе. Обитатели Передней Азии не знали Аммона и не признавали божественного происхождения царей и правителей. По их понятиям, любая царская власть даруется божьей милостью. На этом основывались их верноподданнические чувства. Наибольший интерес к оракулу проявили ионийские греки, которые и раньше преклонялись перед властителями. Они сообщили, что в святилище Бранхидов[148]тотчас забил священный ключ. Еще находясь в Мемфисе, царь принял послов из Малой Азии, явившихся для того, чтобы выразить свою покорность и подтвердить его божественное происхождение от Зевса. Такое же подтверждение пришло и от Эритрейской сивиллы[149].

Малоазиатские оракулы воспользовались слухами, просочившимися из окружения Александра, и сразу отреагировали на них. Возможно, этим синхронным предсказаниям способствовал и Аристандр. Верили в божественное происхождение Александра остальные эллины или нет, нам неизвестно. Во всяком случае Каллисфен, почитавший царя как гегемона всех эллинов, сделал все возможное, чтобы подчеркнуть божественное происхождение пророчеств оракула: к сообщениям о паломничестве к оракулу Аммона и о посольстве из святилища Бранхидов он добавил еще много рассказов о различных чудесах[150]. Так же, как у Тезея и Геракла, у Александра был теперь не только земной, но и божественный отец. Это позволяло причислять его к величайшим героям.

Наиболее сдержанно отнеслись к версии о божественном происхождении Александра македоняне. Олимпиада, правда, была согласна следовать за своим сыном по этому рискованному пути и туманно намекала о мистическом зачатии Александра[151]. Воины, участвовавшие в походе, хотя и та могли понять смысла этого двойного отцовства, но молчали, не желая обидеть любимого царя. Старомакедонская знать тоже молчала из гордости и высокомерия. Однако многие офицеры, очарованные гением Александра, были готовы принять эту версию. Они признавали божественное происхождение Александра, возможно, просто понимая его трудное положение, а возможно, из почтения к царю и привычки к послушанию.

Если оценить результаты новой идеи Александра, то на первый взгляд они покажутся весьма скромными, тем более что усугубление противоречий со сторонниками старомакедонской ориентации фактически свело их на нет. Македонская знать была оскорблена провозглашением Аммона отцом Александра. Кроме того, обнаружилось, что Запад вообще не в состоянии отказаться согласно требованиям религии бога пустыни от своей привычки к критике и скепсису.

Однако эпохальное значение прорицания Аммона заключалось не в его влиянии на окружение Александра, а в воздействии на самого царя. Если до сих пор Александр еще ощущал некоторую неуверенность, то теперь он был убежден в справедливости своих дел. Сколь бы ни казались необычными поставленные им задачи, все оправдывалось его божественным происхождением от Аммона. Порывая связи со всеми традициями, он только этим укреплял свои отношения с божественным миром. Поэтому теперь он клялся Аммоном, молился этому богу, приносил ему жертвы[152], следовал его подписаниям и отправлял гонцов в Сиву, как только встречал трудности. Царь даже выразил желание быть погребенным в этом оазисе[153]. И прежде не ведавший никаких преград, непокорный сын, он обрел теперь себе «вселенского», а потому «истинного» отца.

Мы уже говорили о наивной религиозности Александра. Теперь остановимся на этом подробнее. По сути дела отношения Александра с Аммоном представляют некий порочный круг. Ведь царь в значительной степени предопределил предсказание оракула в Сиве, чтобы впоследствии воспринять слова этого предсказания как некое откровение. То, что он так твердо верил в это откровение, но было ли поистине наивным? Но нам кажется, что если это и наивность, то в ней есть и свое очарование, и величие духа, и даже попытка «штурмовать» небо. Это наивность «бога».

«ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ»

Сколь ни обращалась фантазия Александра к безграничным далям, все же его как организатора и завоевателя сковывали тогдашние пространственные представления. Происходя из Восточного Средиземноморья, царь был подвержен свойственному тамошним народам талассоцентризму[154]. Его первым побуждением было замкнуть круг земель вокруг моря, преобразовать расположенные здесь страны и лишь после этого обратиться к новым завоеваниям. По сути дела, такая же задача некогда стояла перед Филиппом. Но то, что отец представлял последним шагом, сын воспринимал лишь как первый этап своих завоеваний. Эту первую ступень созданной Александром империи В. Эренберг удачно назвал «первой империей»[155]. Конечно, сам царь никогда не пользовался этим термином и, возможно, только подспудно ощущал его значение. Однако это понятие соответствует реальным фактам, и поэтому мы им воспользуемся.

Прежде всего следует ответить на вопрос, как организовал царь свою «первую империю», перед тем как летом 331 г. до н. э. двинуться за персами в глубь Азии. Ведь наряду с завоеванием окружающих Средиземное море стран происходило и постепенное их административное подчинение. Мы точно знаем, что во время пребывания в Египте, а затем в Тире в мае 331 г. до н. э. царь пытался создать новую административную структуру. Следует хотя бы кратко остановиться на этом.

Как уже говорилось выше, родина царя — Македония — не входила в состав империи. Управление ею, царь поручил Антипатру, назначив его своим наместником. Коринфский союз тоже не входил в империю: ему была предоставлена автономия. Александр считался гегемоном Союза, обладал исполнительной властью и на время персидской войны занимал должность стратега-автократора. Царь милостиво относился ко многим членам Союза, хотя после сражения при Иссе уже не стеснял себя условностями. Он приветливо принимал послов стран — членов Союза, отпустил на родину наемников, взятых в плен при Гранике. Не очень охотно, но все-таки он утвердил власть Афин над островом Самос[156]. Только Спарта и Крит еще не входили в Союз, более того, открыто готовились к войне с Македонией. Царь считал, что Антипатр сам сможет справиться со Спартой. Ему же было поручено из Македонии следить за порядком на Пелопоннесе и всей территории Союза. Однако усмирение Крита царь взял на себя. Перед новым императорским флотом ставилась задача подчинить этот остров.

Греческие государства Малой Азии, как мы уже говорили, не были включены в Коринфский союз, однако Александр не отдал их под власть сатрапов, а предоставил им самостоятельность под управлением протектора Алкимаха. В 331 г. до н. э. его место занял Филоксен, которому одновременно было поручено заведовать вновь учрежденным управлением Малой Азии. В Ионии в протекторат были включены острова Родос и Кос, а возможно, и Хиос, если только там не восстановили прежний статус (Хиос раньше входил в Коринфский союз). Вполне вероятно, что маленькие города острова Лесбос тоже вошли в Союз.

Подобно Ионии, особое положение занимал и другой протекторат, расположенный в переднеазиатском Леванте[157]. В него вошли финикийские города и некоторые греческие порты Киликии; эти полисы, собственно говоря, никак не были связаны между собой, но, выделенные по аналогии с Ионийским протекторатом Филоксена в 331 г. до н. э. из сатрапии, они подчинялись главе нового левантийского финансового управления.

Третьим протекторатом, видимо, была Александрия. Город входил в финансовое управление Египта, во главе которого стоял неоднократно упоминавшийся нами Клеомен[158].

Кипр не только не был включен в какую-либо сатрапию, но царь не послал туда даже протектора. Князья Кипра подчинялись непосредственно самому Александру. Самыми независимыми считались Кирена и, возможно, Митилены. Здесь в виде исключения Александр заключил союз на основе равноправия, иными словами, дал этим городам тот же статус, что и Коринфскому союзу. Либеральное отношение к Кирене свидетельствует о том, что в это время у Александра еще не было планов завоевания Запада. Митиленцы же приняли это как вознаграждение за заслуги в греко-персидских войнах[159].

Только Кирена и Митилены не вошли в число вновь покоренных областей, рассматриваемых Александром как земли, «завоеванные копьем», которые он хотел организовать по типу своей империи. Кипр же и городские протектораты принадлежали к империи уже потому, что прежде входили в состав Персии. Здесь Александр не чувствовал себя ни македонским народным царем, ни гегемоном, ни союзником, ни другом, а абсолютным автократическим монархом. Александр считал себя вправе вводить или отменять денежные поборы, требовать военной помощи и определять внутриполитический курс.

В Ионийском протекторате господствовали демократы, но им было запрещено проявлять чрезмерную жестокость к лицам, сотрудничавшим с персами[160]. На Кипре и в Финикии Александр сохранил старые города-монархии. Александрия управлялась как эллинский полис, но царь разрешил в специальных кварталах селиться местным жителям, не имевшим, с точки зрения греков, права гражданства.

Все остальные земли (кроме протекторатов) — а именно они составляли основную часть завоеваний — по-прежнему управлялись как сатрапии. Их границы проходили в большинстве случаев там же, где и при персах. Но права наместников были в значительной степени сокращены. В Египте Александр разделил сатрапию на четыре части. Для централизации управления весьма существенным было уже упоминавшееся выше нововведение 331 г. до н. э. Были созданы три торгово-финансовых управления, независимых от сатрапий. В первое входили четыре египетские сатрапии и Александрия, во второе — сатрапии Сирия, Киликия и Финикийско-Киликийский прибрежный протекторат, в третье — все сатрапии Малой Азии и Ионийский протекторат. Все три финансовых правителя были в то же время и главами протекторатов. По-видимому, именно Клеомен, советник Александра в Египте, предложил ему эту замечательную организацию финансового и налогового аппарата. Прежде чем Александр продолжил свой Восточный поход, он провел еще несколько должностных перемещений, например заменил сатрапов Лидии и Сирии.

Царю так и не удалось окончательно погасить очаги сопротивления в Средиземноморье. Прежде всего здесь необходимо упомянуть Спарту, остров Крит и многие области Малой Азии. Вифиния и Исаврия еще при персах сохраняли самостоятельность. До македонского завоевания существовали трения с населением горной Киликии; они продолжались и теперь. В Пафлагонии, и главным образом в Каппадокии, после ухода войск Александра вновь вспыхнули волнения, которые поддержали персидские войска, с боями пробившиеся в Анатолию после битвы при Иссе[161]. Характерной для Малой Азии этого времени была смерть двух сатрапов — Геллеспонтской Фригии и Киликии, — погибших в боях. Северной имперской дорогой вообще нельзя было пользоваться. Только благодаря энергии Антигона, сатрапа Великой Фригии, караваны могли проходить по южной дороге. Еще одно восстание вспыхнуло в Палестинской Самарии. Там был захвачен в плен и заживо сожжен помощник наместника. Александр находился в это время неподалеку, в Египте. Во время похода в Тир он принудил самаритян выдать виновных[162]. Спорным остается вопрос: вошел ли Александр в Иерусалим? Доподлинно известно только, что не было произведено никаких изменений в положении иудейского храмового государства, входившего в сирийскую сатрапию[163]. Александр не стремился создавать себе новые трудности и повсюду поддерживал теократические государства.

Для поддержания порядка Александр оставлял во всех провинциях свои войска, главным образом греческих наемников. В большинстве случаев они были подчинены сатрапам, но в Египте командование войсками входило в компетенцию самого Александра. Особое положение занимали имперские крепости, например Сарды, Тир, Газа, Пелузий и Мемфис.

Дата добавления: 2015-12-07