|
Читайте также: |
— По делам, — туманно сказал Гарри и вышел из спальни следом за Гермионой и Роном.
Под мантией они втроём помещались уже с трудом; хорошо ещё, никто из них не был толстым, зато Рон вырос невероятно долговязым и взирал на мир вровень со Снейпом и сверху вниз на всех остальных. Ноги, возможно, и были видны, но совсем чуть-чуть. К тому же с собой у них была бесценная карта мародёров, на которой чётко высвечивались имена Филча и миссис Норрис, в данный момент торчавших где-то в слизеринских подземельях и медленно перемещавшихся по коридору.
— Alohomora, — шепнул Гарри, коснувшись замкА библиотеки кончиком палочки. Всё равно он один из всех троих держал палочку наготове из-за карты.
Дверь, недовольно скрипнув, отворилась. Гриффиндорское Трио прикрыло её за собой, заметая следы, и, с облегчением сбросив мантию, прошагало сквозь библиотеку, возглавляемое Гермионой.
Проход в архив открылся так же просто; похоже, никому не приходило в голову, что студенты могут полезть в старые чужие документы. Да кому в здравом уме они сдались? «Я уже пришёл к выводу, что я псих, — мысленно усмехнулся Гарри. — По другому поводу, правда, но какая разница?».
Горы бумаг, карточек, тетрадей, книг (личные дневники?), пожелтевших и ветхих и запах пыли и покрытых вязью чернил страниц. Темно, но в узкое (зачем старым бумагам большое?) окно падало немного лунного света. Серебристого, как глаза Малфоя… Драко… «О ЧЁМ Я ДУМАЮ??!!!».
— Lumos, — три волшебных огня вполне сносно осветили комнату на тридцать шагов вперёд.
— Так, где же они? — Гермиона сунула свою палочку Рону и опустилась на колени перед ближайшей стопкой исписанной бумаги. — Та-ак… это у нас результаты СОВ за прошлые года, резервные копии. Последний год… мм… два года назад, как раз наши! Очевидно, ближе ко входу то, что поновее. А нам надо изучить документы примерно двухвековой давности.
Гриффиндорское Трио разделилось и принялось, пройдя немного вглубь, изучать бумаги, ища на них в первую очередь даты. Гарри перебирал хрупкие листки, таращась на них невидящим взглядом. Списки отсутствовавших в спальне после отбоя сто двадцать три года назад, дневник наблюдений за скучечервями преподавательницы ухода за магическими существами Мелинды Лисс — и что в них, спрашивается, можно такого наблюдать? — чьи-то сочинения по самым разным предметам с разными оценками, выставленными опять же разными почерками, выцветшие до нечитаемого состояния рецепты алкогольных коктейлей, записанных трясущейся рукой на салфетках, и записка. Написанная твёрдо и уверенно, лишь пожелтевшая; чернилам года ничего не сделали: «Милый Дарри! Ты знаешь, я по тебе очень скучаю в последнее время. И, учитывая, что со времени того скандала с Малфоем воздух светской жизни перестал быть мне мил, я решил, что нам нужно совместить приятное с полезным. Как насчёт того, чтобы я стал одним из преподавателей Хогвартса? Ты же помнишь, все мои ТРИТОНы были лучшими из возможных. И, поверь, с тех пор я ничего не забыл, совсем напротив. Например, в Трансфигурации я практикуюсь регулярно, да ты и сам наверняка это знаешь. Проверяй хоть сейчас. Так как? Убедился, хороший мой? Жду ответа в ближайшую неделю. Всегда твой, М. П.». Рядом с подписью была нарисована небольшая улыбающаяся рожица с растрёпанными волосами, чем-то похожая на то, что Гарри видел в зеркале каждый день.
— Герми! Посмотри, это не может быть частью того, что нам нужно?
— Ну-ка… — Гермиона погрузилась в чтение. — Это оно, Гарри! Если здесь и есть ещё что-то касающееся твоего предка, оно должно быть здесь. «Дарри» — это, надо полагать, Даррен Уизли, бывший директором Хогвартса в ту пору, когда твой предок преподавал. Я читала, что их связывали романтические отношения до самой смерти Майкла Поттера. Не было доказано, но ходили слухи, что к этой смерти была причастна семья Малфоев.
— Ну правильно, чего ещё ждать от этих паршивых хорьков, — буркнул Рон.
— Р-романтические отно… шения?! — Гарри показалось, от него во все стороны распространяются волны жара.
— Ну да, — пожала плечами Гермиона. — А что такого? Даже магглы уже не обращают внимания, кто, как, с кем и чем занимается. А среди волшебников бисексуальность всегда была нормой.
— Любовь — это прекрасно, независимо от того, на человека какого пола она направлена, — меланхолично добавил Рон. — Мне это мама сказала, когда я увидел целующихся Фреда и Джорджа.
— Фред и Джордж? Они… вместе? В этом смысле?
— Ну да. Они говорят, им так комфортней и проще. И ржут, советуя попробовать сделать это перед зеркалом, чтобы понять, каково им.
Гарри невольно рассмеялся и слегка умерил красноту лица.
— Ладно, мы говорим не о деле, — строго сказала Гермиона. — Надо искать документы.
Они копались в бумагах полночи, но так и не нашли больше ничего, связанного с Майклом Поттером, если не считать пары счетов за канцелярские принадлежности и послания Майкла Поттера к тогдашнему завхозу о том, что «эти три лоботряса» заслуживают мытья всех унитазов Хогвартса, включая те, что в женских туалетах, собственными зубными щётками; речь шла о натворивших что-то шестикурсниках. Да, по-видимому, Майкл Поттер не был мягким человеком. Особенно если вспомнить про его сомнительное хобби — модернизация Круциатуса. Интересно, что это может быть за слово, которое позволит освободиться от всепоглощающей, рвущей на части, жгущей, лишающей всякого соображения боли? Хотелось бы его знать.
Глава 4.
Школа бурлила месяц. Каждый шаг Гарри, Святослава и профессора Паркера был отслежен десятками глаз и обсужден десятками голосов. Кто-то чрезвычайно «умный» сообщил об удивительном сходстве в «Ежедневный Пророк», и «ЕП», а после него и множество других колдовских средств массовой информации, весьма обстоятельно развил эту тему. Рита Скитер лично очень старалась. Строились самые глупые догадки и публиковались самые бредовые версии, начиная с высосанных из пальца описаний похождений отца Гарри в юности и заканчивая тем предположением, что Мальчика-который-выжил размножили магическим способом, неизвестным широкой публике, в целях защиты от Того-кого-нельзя-называть. Тут тоже были прения: то ли с Гарри Поттера сделали две копии, одному из этих получившихся троих изменили цвет глаз, скрыли шрам и отправили под выдуманным именем учиться, другому дали тёмные очки и отправили преподавать в Хогвартсе, и пусть, дескать, Вольдеморт гадает, который из троих настоящий. То ли копий сделали три, и все они обретаются в данный момент в школе магии и волшебства, а настоящий Поттер пребывает либо в астрале, либо в подвале у Дамблдора, где и постигает запредельные колдовские науки с целью окончательного убиения Тёмного Лорда. То ли настоящего Поттера похитил Вольдеморт, также откопировал, отправил эти копии в Хогвартс под разными именами (специально, чтобы всех запутать) и теперь зверски-злодейски и в страшном секрете пытает Золотого Мальчика, дабы либо переманить на свою сторону (как можно переманить пытками, никто особо не задумывался), либо выпить из него всю колдовскую силу и убить и уж тогда-то приняться со свежей энергией захватывать весь мир. Благо, то бишь не благо, а зло, уже некому будет ему противостоять.
Вся эта пустая трепотня сначала жутко раздражала Гарри; потом он просто перестал обращать на неё внимание. Ему и без неё было чем заняться, седьмой курс как-никак. Святослав каждый раз, свирепо сверкая своими карими глазами, уничтожал свежую газету с помощью всегда нового поджигающего заклятия, и Гарри даже удивлялся, как много их разных знает слизеринец. На профессора Паркера шумиха не действовала никак; по крайней мере, он ничем не выказывал, что вообще знает о ней, а в ответ на все лишние вопросы со стороны студентов не моргнув глазом (а может, и моргнув, Мерлин его там разберёт за этими очками) назначал лишние же футы домашнего задания, поэтому вопросы вскоре иссякли подчистую сами собой.
На Малфоя Гарри тоже старался не обращать внимания и вообще избегать; как ни странно, слизеринец вообще прекратил нападки на самого Гарри и его друзей — в благодарность, что ли? Но ведь он сказал «спасибо», и никто не ждал от него и этого, не то чтобы ещё каких-то действий.
По зрелом размышлении Гарри не был так уж против того, что ему самому могут нравиться не только девушки, но и юноши, в Хогвартсе было много симпатичных студентов, но Драко Малфой… эта альтернатива вызывала у Гарри волны здорового негодования и совсем нездорового мутного страха. Страха, что он может как-нибудь не сдержаться и провести кончиками пальцев по щеке Малфоя, чтобы выяснить, такая ли она шелковистая, какой кажется на вид, зарыться носом в гриву сияющих платиновых волос. Аргументы «Он мой злейший враг!», «Он наглый надменный хорёк!» и «Я ему в этом качестве уж точно не сдался, так что лучше подумать о ком-нибудь из девушек, или о Симусе, на худой конец» не действовали, разбиваемые соответственно контраргументами «А Вольдеморт у тебя уже в разряд друзей перешёл, что ли?», «Насчёт хорька мы уже выясняли ещё в больничном крыле, а по поводу наглости чья бы корова ни мычала, а твоя, Гарри, молчала» и «Да нууу?!! А как же ни в какие ворота не лезущий подарок на день рождения и эти странные взгляды во время трапез в Большом зале?». Гарри проявлял чудеса по укрытию на местности, замечая издали в толпе белокурую макушку Малфоя, и на совместных со Слизерином занятиях усиленно смотрел куда угодно, но только не на Серебряного Принца. Рон и Гермона единогласно решили, что Малфой был спасён от грифонов только благодаря пресловутому гриффиндорскому благородству и личному героизму Гарри и поддерживали его стремление держаться от «гнусного хорька» подальше, и брюнет не разубеждал друзей [«А что, разве они не правы?» — встряли обе сущности Гарри, гриффиндорская — с сомнением, а слизеринская — ехидно]. Масла в огонь мучений Гарри подливал тот факт, что за Малфоем, оказывается, пуская от вожделения слюни, бегает как минимум полшколы человек обоего пола, а вторая половина бегает за ним самим, Гарри, занимаясь тем же самым. Хотя поклонникам Малфоя везло больше: блондин изредка проявлял снисхождение и трахал кого-нибудь из них. Гарри же был не настолько раскрепощён, и на такие предложения просто медленно и мучительно краснел в ответ, что, по единодушному мнению окружающих, только прибавляло ему шарма.
Проклятье.
Через месяц пристальная слежка за ними тремя поуменьшилась, ибо общество не может обсуждать одну и ту же тему подряд долго в отсутствие новых сенсаций; никакого повода к сенсациям Гарри, Чижов и профессор Паркер не давали, а собственная фантазия газетчиков за месяц окончательно истощилась. Жизнь входила в привычное русло: учёба-друзья-квиддич. И Гарри отчаянно хотелось, чтобы она всё-таки в него вошла и больше никогда не выходила. Хотелось как раз потому, что гриффиндорец смутно ощущал: не будет такого уже никогда. Многосущная вещь, после долгих мучений и раздумий трансформированная в новые очки, с тонкой оправой и постепенно корректирующим зрение стеклом, очень, по мнению, Гермионы, шедшие Гарри, была оставлена в покое и успешно нервировала и так изведённого собственными эмоциями гриффиндорца всякий раз, как он касался её.
Что касается сведений о Майкле Поттере и семейных бумаг, которые он предположительно хранил, то ничего не выходило. Как минимум три раза в неделю Гарри, Рон и Гермиона пробирались в архив и перерывали его содержимое, но так ничего и не нашли. Они даже отыскали то, что, по-видимому, сохранилось в развалинах дома в Годриковой Лощине: обгорелые письма друзьям, написанные Джеймсом и Лили, много разрозненных кусков колдографий, рекламные листовки магазинов — яркие, движущиеся, и вместе с тем рваные, в копоти и мельчайших частичках цемента. Всё, что угодно, всякий хлам, дорогой только Гарри и только в силу того, что он принадлежал его родителям, но ничего об истории рода Поттеров или хотя бы, действительно, как ни возмутительно даже думать об это, внебрачных похождений Джеймса (хотя кем надо быть, чтобы хранить свидетельства измены там, где их могут найти?). Гермиона готова была пасть духом, Рон всю последнюю неделю твердил, что здесь бесполезно что-то искать, и, скорее всего, Майкл Поттер схоронил бумаги в месте, которое знал только он сам, он же не рассчитывал умереть так скоро, в возрасте шестидесяти двух лет — для волшебника это вообще не годы. Гарри не был против продолжать копаться в старых бумагах — ему было ценным каждое напоминание, каждая мелочь, принадлежавшая Лили и Джеймсу. Но он тоже не видел в этом практического смысла. Если бы всё было так просто: пришёл, нашёл и всё узнал.
Вольдеморт не спешил активизироваться; впрочем, Дамблдор всё равно говорил о необходимости практиковаться в Окклюменции. Снейп и Гарри одинаково были против, но с них всё-таки взяли слово, что после первого квиддичного матча сезона (Гриффиндор и Хаффлпафф) они начнут заниматься. Гарри приводил в качестве аргумента свою занятость именно квиддичными тренировками, каковое объяснение было внаглую шито белыми нитками: Ханна Эббот, ловец Хаффлпаффа, была хорошим человеком и практически никаким игроком в квиддич, тем более против Гарри, лучшего ловца Хогвартса за последние триста лет. Все трое — Гарри, Дамблдор и Снейп — прекрасно это всё знали, и Дамблдор дал Мальчику-который-выжил маленькую поблажку. «В конце концов, — пришло в голову Гарри, — очень может быть, что директор меня переживёт, ведь именно я — главная цель Вольдеморта. Так почему бы не сделать мне ма-аленький подарочек в виде пары месяцев, свободных от этих идиотских занятий со Снейпом?». Правда, Снейпа явно возмутило это потворство директора, хоть он и смолчал; ну да ладно, всё равно хуже относиться к нему преподаватель Зельеварения точно не станет.
Тренировки Гарри и в самом деле проводил, как капитан квиддичной команды. И иногда кидал странные выжидающие взгляды на пустые трибуны — будто хотел увидеть, как в блестящих белокурых волосах человека, который никогда не будет там сидеть во время тренировок Гриффиндора, запутываются солнечные лучи, образуя нечто вроде нимба — так уже бывало когда-то, но Гарри никогда не обращал внимания… «Ну можно ли быть таким идиотом?». Оказывается — можно. Да ещё как!
* * *
— Милый! — ласковый голосок Пэнси заставил слизеринского принца напрячься; не тренируй Драко с детства величавость и невозмутимость так, чтобы даже будучи застигнутым на унитазе без штанов он мог одним своим взглядом заставить вторгшихся ощутить себя полными идиотами, он бы подавился овсянкой. — Мама прислала мне сегодня письмо, ещё до завтрака. Она спрашивает, когда мы обменяемся кольцами и объявим о нашей помолвке.
Драко старательно жевал безвкусную овсянку, изображая, что поглощён этим процессом до глубины души. Конечно, Пэнси хорошенькая. И чистокровная. И для обеих семей этот брак будет чрезвычайно выгоден. Пэнси, кажется, даже влюблена в того, с кем обручена с колыбели. Впрочем, кто только не влюблён в недосягаемо прекрасного Драко Малфоя, в той или иной степени? «Один только Поттер, пожалуй», — невесело промелькнуло у Драко в голове.
Весь прошедший месяц зеленоглазый гриффиндорец всеми правдами и неправдами старался держаться подальше от Малфоя-младшего, словно последний был бешеным грифоном. Может, он жалеет, что спас жизнь врагу? Он же не знает, что Драко выбрал сторону Света. Ну да… «кому как, а мне твой выбор стороны вполне очевиден… я не нуждаюсь в напоминающих репликах, чтобы знать, что мы враги…». Драко до сих пор больно было вспоминать то письмо. Он сжёг его в приступе боли и злости, зато первое письмо оставил себе — чтобы смотреть на Его почерк, гладить бумагу, которой касались Его пальцы… Надо срочно сделать что-нибудь, совершить что-то гриффиндорское и неразумное, чтобы у этого недоразумения со шрамом спала пелена с его чудесных изумрудных глаз. Весь месяц Драко медленно погибал. Ему было так больно, так больно видеть, как от него отворачивается тот единственный, чьё внимание он не хотел бы потерять никогда, и так невыносимо прятать эту боль глубоко внутри, чтобы никто не заметил, даже Антон. Однажды Драко напился до положения риз и полночи прорыдал на плече у крёстного, повторяя: «Он меня не любит… он меня ненавидит… Северус, мне плохо, я умираю без него, убей меня сразу, пока я не — ик! — протрезвел!». Крёстный не стал убивать его, а уложил спать, позволил пропустить уроки первой половины дня и напоил антипохмельным зельем, когда Драко проспался. И даже ничего не сказал, только Поттеру теперь приходилось на Зельях и вовсе туго под ненавидящими взорами Снейпа. Если б не Чижов, который, несомненно, понимал в Зельях не меньше Драко (Антон рассказывал как-то об их совместном проекте, спасшем этот десяток студентов от Вольдемортовых прихвостней на достаточное время, чтобы аппарировать; именно это имел в виду Снейп на первом уроке зельеварения, расставляя пары), Поттер совсем погряз бы в отнятых у Гриффиндора баллах и неудовлетворительных оценках. Если бы только Поттер позволил, Драко с радостью объяснял бы ему всё в Зельях, чего тот не понимает или не знает… Но на эту роль, похоже, избран Чижов.
Отношение к кареглазому слизеринцу у Драко было противоречивое. С одной стороны, Святослава с Гарри связывала даже не дружба, а партнёрство, основанное не столько на желании вместе достигнуть определённых целей и взаимовыручке, сколько на этом странном сходстве и терпимости гриффиндорца. Святослав был импульсивен, мог крушить, не задумываясь, остывал медленно и тяжело. Несколько раз уже Корин и Святослав ссорились со скандалом и расставались «навеки», с руганью и пощёчинами. Потом они страстно мирились и не сводили друг с друга глаз, садились рядом на завтраке, обеде и ужине, ночами пропадали в закоулках Хогвартса, где никто не мог их застукать в самый интересный момент — зря, что ли, на Защите были скрывающие и маскирующие чары, по которым Паркер устроил поистине зверский зачёт? Драко это порой казалось жалкой пародией на то, что могло бы быть у них с Гарри. Корин похож на Драко, хотя и не особо, Святослав почти точная копия Гарри. Малфоя-младшего словно током ударяло, если он видел их со спины и не мог сразу понять, Поттер это или Чижов. Хотя, конечно, это было глупо. Иными словами, Драко ничего не имел против Чижова. Но он жгуче, страшно, по-чёрному ему завидовал — у него самого не было возможности работать с Гарри почти на половине предметов, говорить с ним, касаться изредка его рук, волос, помогать ему, учиться у него самому, а были только одинокие длинные ночи и редкая мастурбация в ванной старост с фантазиями о Гарри. Жалко, мелко, убого… больно.
При таком раскладе Драко думал обо всём, чём угодно, но не о перспективе брака с Пэнси. Тем более что теперь имелся подводный камень, на взгляд Драко, просто целый риф, о который непременно разобьётся лодка этого будущего брака: любовь к Поттеру. Драко не мог быть с кем-то другим. Это было бы бессмысленно. Это было попросту невозможно.
— Пэнси, мне кажется, нет нужды торопиться. Мы ведь даже ещё не закончили школу.
— Драко, дорогой, я же не предлагаю пожениться немедленно! — Пэнси капризно надула губки. Дура. Симпатичная, к седьмому курсу она постройнела и перекрасила волосы, но дура набитая, этого у неё не отнять. — А семнадцать лет — это просто идеальный возраст для помолвки.
«Я бы охотно, как бы это грамотно сказать, помолвился. Только не с тобой».
— Всё же, Пэнси, мне сейчас не до этого, — Драко говорил мягко, но непреклонно. — Если не случится ничего непредвиденного, мы сделаем это летом.
— Ещё так долго ждать? — разочарованно протянула Пэнси. — Да что может случиться!..
— Много чего, Пэнс, — Драко честно старался быть терпеливым, но, видит Бог, ни один святой не выдержал бы долгого серьёзного разговора с Пэнси Паркинсон. — Паркер верно говорил, идёт война. Кто-нибудь из нас может умереть, например. Или, скажем, Министерство заморозит мои счета и посадит отца в Азкабан — пожалуй, ты сразу разлюбишь бедного во всех смыслах этого слова Драко Малфоя, а?
— О, Драко, как ты можешь так говорить? — неподдельно возмутилась Пэнси. — Я не могу тебя разлюбить!
«Потому что не любишь. Я теперь знаю, что такое любить, хотя, о Мерлин, я бы с радостью этого не ведал до самой смерти».
— Всё, Пэнси, мы обо всём договорились, — Драко отодвинул тарелку с не лезшей в горло кашей и встал. — Идём. Опоздаем на Защиту — Паркер баллы снимет, да ещё и отработку назначит.
Хмурая Пэнси следовала за Драко, так же как и молчаливые Крэбб и Гойл. Свита Слизеринского Принца, чёрт бы её побрал. Зачем они все ему? Зачем вообще всё, если… Стоп, лучше сразу перестать об этом думать, иначе велика вероятность окончательно сбить себе рабочий настрой и растерять ко всем Вольдемортам навязшую в зубах самодисциплину, а такого Паркер не прощает.
— Добрый день, — кем же он всё-таки приходится Гарри, что у них так похожи голоса? Один в один. — Сегодня у нас полностью практическое занятие. Пока я объясняю, о чём конкретно речь, сдайте домашние эссе.
Меньше двух футов Паркер ещё ни разу не задавал, и порой даже Грэйнджер с трудом дотягивала до предлагаемого объёма. Кому было легко, так это Поттеру. Лучшим по Защите он был не зря и знал столько о заклятиях, что Драко подозревал иногда: никакой преподаватель гриффиндорцу не требуется.
— Мы будем практиковаться во всём, что прошли до сих пор плюс связывающее заклятие, заклятия Таранталлегра, Серпенсортиа и всевидения и то, о чём было ваше домашнее эссе.
Эссе? Он имеет в виду всевозможные ментальные щиты и атаки и их применение в зависимости от личных способностей и обстановки? Но они же ни в чём не практиковались, это было только эссе!
Судя по потрясённым физиономиям всех остальных, они тоже пришли к выводу, что так нечестно. Но преподаватель так явно не считал.
— Считайте это незапланированной контрольной и проверкой, сами ли вы выполняли домашнее задание. Справитесь за половину занятия — начнём новую теорию. Не справитесь — напишете три фута об этой теории.
Ну что ж… Малфой вытащил палочку. Они с Антоном всегда выполняли задания чётко и быстро, и то, что Крестов — эмпат, наверняка поможет с ментальными заклятиями.
— Да, и ещё одно. Сегодня вы меняете свои пары. Будете работать так, как я сейчас расставлю, и до тех пор, пока я не сделаю новую перемену. А то вы уже привыкли.
Чтоб Вам лопнуть, профессор Паркер, единодушно читалось на лицах семикурсников.
«Что ж, надеюсь, мне хотя бы не достанется Лонгботтом».
— Крестов — Финниган, Забини — Лонгботтом [«Уже легче. Бедный Блейз»], Дабор — Томас, Грэйнджер — Гойл, Патил — Крэбб, Браун — Паркинсон [«Вот злыдень. Ставлю правую руку на то, что он не случайно планомерно сталкивает Слизерин и Гриффиндор»], Чижов — Уизли, Поттер — Малфой…
«Что?»
— Все всё поняли? Приступайте. Первый названный в паре нападает, второй обороняется, когда всё, что было озвучено выше, прогоните — меняетесь. Долго не ковыряться на одном и том же, действовать динамично и с выдумкой. Сделаю вам поблажку, исключу возможность попасть в сражающихся рядом. Начали! — Паркер взмахнул рукой (без палочки, между прочим), расширяя помещение до достаточных размеров (не иначе как с четвёртым измерением работает, жаль, не научит, это тема Трансфигурации) и разделяя свежеиспечённые пары поглощающими барьерами. Сквозь эти барьеры не пробивалось ничего магического и ни одного звука или несанкционированного тела заодно. Правда, было всё видно. Кристофер Паркер был чертовски силён. Дьявольская сила в хрупком теле — как у Гарри, как у Чижова. Интересно всё-таки, почему эти трое так похожи друг на друга?
— Ну что, Потти, нападай, — Драко развернулся к гриффиндорцу: зелёные глаза расширены, тёмные бровки горестно заломлены, розовые губы горестно приоткрыты. Неужели ему настолько невыносима мысль контактировать с Драко?
— Не называй меня Потти.
— Почему бы, собственно, и нет, Потти? — Драко картинно изогнул бровь.
— Тогда я буду звать тебя Дракоша, — неожиданно ухмыльнулся Золотой мальчик, вполне так себе по-слизерински.
Драко поперхнулся.
— Не надо, Поттер. Лучше нападай.
— Как скажешь, Малфой, — где эта невинная Гриффиндорская гордость научилась таким ухмылкам? — Stupefai Maxima!
— Protego!
Поттер взломал его щит прежде, чем он успел сосредоточиться на поддержании силового контакта со своим заклинанием (и когда только успел наложить на себя Визус?). Драко отшвырнуло к барьеру.
— Малфой, ты как? — Поттер встревожено опустил палочку.
— Я в порядке, — зло бросил Драко, вставая на ватные ноги. — Ещё скажи, что не хотел! Нападай! Это урок Защиты или гриффиндорского милосердия?
Изумрудные глаза недобро прищурились.
— Защиты, ты прав. Так защищайся! Expelliarmus!
— Protego Maxima!
Узор уязвимости обведён, и Драко ценой ушибленного локтя увернулся от Экспеллиармуса. Палочка сама выпала из занемевшей от боли руки. «Определённо, ЗОТС — не моя стихия».
— Serpensortia Doublire! — Поттер прошипел что-то появившимся змеям — ну да, почему бы ему не использовать свою змееязычность? — Petrificus Totalus!
Драко дёрнулся — одна из змей ужалила его в левую ногу, зато Петрификус задел только правую руку, которая всё равно была неработоспособной из-за локтя. Он торопливо подобрал палочку левой и пробормотал заклятие рикошетирующего щита.
— Impedimenta! — ага, Великий Поттер тоже допускает ляпы.
Связывающее заклятие отлетело в Поттера, тот упруго отскочил, подставляя под удар одну из змей. Поскольку та тоже была порождена заклинанием, и Импедимента, и змея исчезли. Воспользовавшись тем, что Поттер отвлёкся, Драко наложил на себя зеркало, отражающее всё адресно тому, кто нападает, и Протего Максима.
— Expelliarmus! — складывалось впечатление, что Поттеру надоело возиться, и он решил покончить с этой игрой побыстрее.
Одним этим несчастным Экспеллиармусом гриффиндорец вскрыл все щиты Драко меньше, чем за секунду. Уже когда палочка вырывалась из руки, как живая, Малфой-младший из чистой вредности успел шепнуть:
— Tarantallegra!
Заклятие попало в Поттера, но он сказал Фините Инкантатем едва ли не раньше, чем Таранталлегра его достигла, и одновременно очень ловко поймал преданно подлетевшую к нему палочку Драко. Ну что тут скажешь, прирождённый ловец.
— Достаточно, мистер Поттер, мистер Малфой, — вклинился в паузу образовавшийся рядом Паркер. — Можете меняться, а потом займётесь ментальными чарами.
Почему бы и нет?
Драко нападал, но в голове путалось, ноги подламывались, перед глазами периодически возникала странная муть. То ли Поттеру не пошли на пользу лекции Паркера о самодисциплине и контроле над собственной силой, то ли для него это была действительно маленькая мощность, но для Драко, никогда не претендовавшего на роль сильномогучего спасителя мира, этого было многовато. Может, Чижов как-то притерпелся, а у него, Драко, почему-то не выходит…
Ни одного щита Поттера Драко не вскрыл, даже с Визус Супер Экстра. Рикошетирующий щит отразил Ступефай обратно в Драко, и тот даже не попробовал скрыться с пути заклятия, занятый чрезвычайно важной проблемой: как удержать это вольдемортово равновесие, стоя на этих вольдемортовых ватных ногах, которые стоят на странно качающемся вольдемортовом полу… Следовало сказать Паркеру или хоть Поттеру о своём состоянии, но гордость душила Драко, а он не оказывал, обессилев, никакого сопротивления.
Шмяк. К сожалению, равновесие удержать не удалось. Ну и Вольдеморт с ним… Драко с удовольствием расслабил спину, чувствуя, как прохлада пола проникает сквозь мантию.
— Малфой, ты что? Малфой, ты в порядке? — совершенное лицо замаячило над Драко.
— Я прекрасно чувствую себя, Поттер, спасибо за внимание.
«Не хочу, чтобы ты беспокоился обо мне из-за своего долбанного гриффиндорского благородства! Оно у меня уже в зубах навязло… Гарри, ах, Гарри, ну почему ты не можешь любить меня хоть немного? Я же люблю тебя, я жить без тебя не могу, я так тебя люблю, несносный ты очкарик…»
— Что, Малфой? Ты… т-так тихо говоришь, повтори, — Поттер осторожно приподнял голову блондина с жёсткого пола, придержал за безвольно обмякшие плечи.
— Не буду, — по-детски сказал Драко.
— Ну не будь, — фыркнул Поттер. И его голос раздался уже с другой стороны:
— Ennervate Maxima!
Опа. Вот это хорошая вещь. Драко моментально обрёл ясность в голове и приблизительный контроль над собственным телом. И возблагодарил небеса за то, что у него не было сил говорить громко. Как бы ещё отреагировал Мальчик-который-краснеет-при-словосочетании-«французский-поцелуй» на подобные признания… Драко сел, старательно изображая чрезмерную слабость — чтобы иметь законную причину не вылезать из сильных и чутких объятий Поттера. Как ни странно, гриффиндорец и сам не торопился его отпускать. Будто ему нравилось держать Драко…
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 69 | Нарушение авторских прав