Омская эвакуация

Петропавловск (около 300 вёрст от Омска по железной дороге) – городок маленький, похожий на деревню: кое-где плетни вместо заборов, свиньи чешут бока об изгородь, по утрам заливаются петухи. Дитерихс приказал защищать этот город во что бы то ни стало. Но 29 октября лихим внезапным налётом красные почти его захватили.

На следующий день в городе разыгралось кровопролитное сражение. Волжская группа под командованием Каппеля старалась отрезать прорвавшиеся в город части от переправ через Ишим, окружить их и уничтожить. Красные, в свою очередь, удерживая переправы и центр города, пытались захватить южную окраину и вокзал. В бою участвовали конные части и артиллерия. Некоторые городские районы несколько раз переходили из рук в руки. Во многих местах начались пожары.

В первой половине дня инициатива и успех были у белых. Но к противнику подходили резервы. Каппель же подкреплений почти не получил. Не смогла пробиться на выручку Ижевская дивизия. Другие части слишком поздно получили приказ и не успели подойти из-за дальности расстояния. Так сорвался намеченный Дитерихсом удар по Петропавловску всеми силами.

К вечеру 30 октября Каппель должен был уже думать не о том, как окружить противника, а о том, как самому не попасть в окружение. Пришлось отойти к железнодорожной станции. 31 октября была сделана ещё одна попытка овладеть городом. Удача белым не сопутствовала, и 1 ноября они оставили станцию.^[1292]

В эти же дни 2-я армия вела упорные бои западнее города Ишима, на Екатеринбургской линии железной дороги. У белых активно действовали бронепоезда, и потому красные взяли Ишим лишь 3 ноября, после трёхдневного боя.^[1293] Обе железнодорожные линии, из Петропавловска и Ишима, сходились в Омске. Белая столица оказалась под ударом с двух сторон.

В конце октября Дитерихс побывал у командующих всех трёх армий. Было очевидно, что боевой дух всюду упал. Посовещавшись с командующими, Дитерихс решил начать глубокое отступление со сдачей Омска. 1-ю армию, наиболее неблагополучную, командующий фронтом направил в тыл. План Дитерихса, скрепя сердце, одобрил и верховный правитель. Ещё ранее, 28 октября, за его подписью был издан приказ о разгрузке Омска. 30 октября он вновь подтвердил этот приказ, постановив считать все распоряжения начальника по разгрузке генерала П. А. Белова отданными от его, верховного правителя, имени.^[1294] Началась эвакуация. Главная проблема состояла в переброске в Иркутск непомерно раздутого правительственного аппарата и в вывозе складов оружия и боеприпасов. «Работать в Омске было невозможно, – вспоминал Гинс. – Он был военным лагерем. Правительство только мешало своим присутствием, а между тем тыл всё более отрывался от власти. В Иркутске была избрана социалистическая городская дума, в Благовещенске тоже… Можно было предвидеть, что правительство опоздает и с переездом, что раньше, чем оно приедет, на востоке образуется другое».^[1295]

Колчак торопил правительство с отъездом, не обращая внимания на горячие речи некоторых его членов (С. Н. Третьякова, недавно приехавшего с юга и ставшего министром торговли и промышленности) о решимости защищать город до конца и повторить Ледяной поход Л. Г. Корнилова. Но в отношении сдачи Омска в настроениях Адмирала вскоре стал происходить перелом.

26 октября Вологодский беседовал с чешским представителем майором Тайным. Речь шла о возвращении на фронт чехословацких дивизий. Учитывая ранее высказанные пожелания легионеров, председатель Совета министров обещал, что жалованье им будет выплачиваться серебром, их деньги, вложенные в сберегательные кассы, будут защищены от инфляции, а пожелавшие остаться в Сибири получат льготы в наделении землёй и занятиях торговлей и промышленностью. Майор обещал передать содержание разговора в Иркутск, Б. Павлу, политическому представителю Чехословакии, и Я. Сыровому, командиру Чехословацкого корпуса.^[1296]

Вскоре после этого Вологодский беседовал с Павлу по прямому проводу. Чехословацкий представитель попросил разрешения ознакомить солдат с предложением русских властей, но вместе с тем отметил, что речь идёт об очень ответственном шаге, который нельзя предпринимать без разрешения из Праги. Павлу добавил, что он «старался представить в Праге положение таким образом, чтобы получить положительный ответ».^[1297]

Было ясно, что чехи ожидают не только санкции из Праги. Три чехословацкие дивизии сами по себе не могли сокрушить наступающие красные армии. Поэтому чехословацкие политики в Сибири не спешили вступать в борьбу, ожидая момента неустойчивого равновесия, чтобы бросить свои дивизии на колеблющиеся чаши весов и сорвать выигрыш.

28 октября Вологодский, будучи у верховного правителя, узнал, что французскому премьеру Ж. Клемансо удалось провести через парламент решение об обращении к Японии с просьбой оказать правительству Колчака поддержку живыми силами. К этой просьбе присоединилась Англия. Американцы обещали не препятствовать продвижению японских войск на фронт. Японцы согласились перебросить на запад имеющиеся у них силы, но предварительно захотели договориться о «некоторых условиях». Выяснить их было поручено Сукину. «Таким образом, – записал в дневнике Вологодский, – опасение, что наш фронт не выдержит натиска Красной армии и что нам придётся отдать Омск… значительно понизилось…»^[1298]

Речь шла, однако, всего лишь о двух японских дивизиях, расположенных в Забайкалье. Даже в соединении с тремя чехословацкими, они не в состоянии были преградить путь красным. Не ввязываясь в бой с японцами, красные могли их обойти и продолжить наступление, как это впоследствии они и делали. Все обстоятельства говорили о том, что помощь союзников будет оказана и принесёт пользу только в том случае, если белые армии смогут без посторонней помощи остановить красных. Некоторые признаки указывали также на то, что падение Омска приведёт в движение все враждебные режиму внутренние силы в самой Сибири.

Колчак постепенно приходил к решению, что Омск надо защитить последним напряжением сил, хотя с фронта продолжали идти нерадостные вести. Когда был издан указ о перерыве работ Экономического совещания и о переводе его в Иркутск, последнее выразило желание послать своих представителей к Адмиралу.

31 октября делегация Совещания во главе с его председателем Гинсом явилась в адмиральский особняк. Адмирал находился в «штормовом» состоянии. Возможно, он ожидал, что делегаты заговорят об окончании Гражданской войны, примирении с большевиками и т. д. С лёгкой руки эсеров этот лозунг в те времена становился всё более популярным.

Колчак пригласил сначала одного Гинса. «Вы с делегацией?» – спросил он, стукнув кулаком по столу. «Да». – «Просите!» «Это было сказано таким тоном, – вспоминал Гинс, – что я ожидал возможности самой невероятной выходки». Однако А. А. Червен-Водали (член кадетской партии, недавно приехавший с юга), выступив от имени делегации, очень тактично, но твёрдо заявил, что Омск так важен политически, что его надо защищать. Адмирал сразу успокоился и оживился.^[1299]

Это решение Адмирала предопределило его конфликт с Дитерихсом. Когда был оставлен город Ишим, Колчак вызвал главнокомандующего к себе. На беду тут же подвернулся Сахаров. В своих воспоминаниях он писал, что был вызван в Омск телеграммой верховного правителя. Гинс же уточнил, что вызов был дан в ответ на его просьбу.^[1300]

Результатом состоявшихся затем бесед между Адмиралом и двумя генералами стала смена командующего фронтом. В нашем распоряжении имеются две версии этих бесед. Одна из них представлена в воспоминаниях Сахарова. Другая составлена английским майором Моринсом для нужд своей миссии и каким-то образом попала в колчаковский штаб. Моринс ссылается на неких своих «агентов», но, как видно, либо он сам, либо эти агенты записывали со слов Дитерихса: Колчак изображён карикатурно (ломал карандаши, залил чернилами стол, топал ногами), Сахаров иронически, а Дитерихс весьма достойно. Попытаемся совместить обе версии, учитывая, что у Сахарова лучше представлена последовательность бесед, а у Моринса их содержание.

5 ноября, вспоминал Сахаров, он подъезжал к особняку верховного правителя. По дороге его обогнал автомобиль Дитерихса. В приёмной Колчака Сахарова попросили подождать. Из кабинета доносились возбуждённые голоса, причём голос хозяина доходил до крика. Так продолжалось минут 40. Судя по записи Моринса, Колчак припоминал Дитерихсу его прежние обещания и грехи и отметал ссылки на численный перевес красных: «Это обычный приём самооправдания». Численный перевес, с его точки зрения, – это данность, которую надо как-то нейтрализовать, а не ссылаться на неё. Дитерихс, очевидно, говорил, что решительное сражение он даст между Омском и Новониколаевском. На это Колчак отвечал, что такие сражения уже были обещаны перед Екатеринбургом, Петропавловском и Ишимом. «Омск немыслимо сдать, – говорил Колчак. – С потерею Омска всё потеряно». Дитерихс же доказывал, что Омск не может быть спасён. Поскольку Адмирал продолжал твердить своё, то в конце концов генерал попросил об отставке. Эти слова несколько охладили Колчака. О замене Дитерихса он, как видно, не думал. Именно в этот момент он попросил в кабинет Сахарова.

«Верховный правитель и генерал Дитерихс, – вспоминал Сахаров, – сидели за столом, один против другого, с лицами, выражавшими большие переживания, причём впервые за всё время я видел в глазах адмирала такую сильную усталость, доходившую до отчаяния».

Когда верховный правитель рассказал Сахарову суть разговора и попросил высказаться, генерал произнёс цветистую речь, в коей, между прочим, заявил, что каждый должен охранять вверенный ему пост. Колчак тут же вставил с обидой: «А его превосходительство генерал Дитерихс отказывается быть главнокомандующим и просит меня уволить его в отпуск».

Они вновь заспорили: о выводе 1-й армии в тыл (Дитерихс дал этот приказ помимо Колчака) и о защите Омска. Колчак спросил мнение Сахарова. Как сообщается в рапорте Моринса, Сахаров стал развивать план обороны с рытьём окопов и устройством проволочных заграждений. Колчак сверкнул глазами в сторону Дитерихса: «Пора кончить, Михаил Константинович, с вашей теорией, пора перейти к делу, и я приказываю защищать Омск до последней возможности». Дитерихс вспылил: «Ваше превосходительство, защищать Омск равносильно полному поражению и потере всей нашей армии. Я этой задачи взять на себя не могу и не имею на то нравственного права, зная состояние армии, а кроме того, после вашего высказанного мнения я прошу вас меня уволить и передать армию более достойному, чем я». Верховный правитель объявил, что он принимает отставку. «Слушаюсь, я так устал». – Дитерихс пулей вылетел из кабинета.

В приёмной он столкнулся с английским майором Стивенсом, который передал ему приглашение на обед от Нокса. Дитерихс отвечал почти на ходу, схватившись за голову: «Ох, батюшки, дорогой мой, какие теперь обеды, я очень благодарен генералу за приглашение, но извиняюсь, я слишком устал, пусть теперь другие пообедают за меня».^[1301]

Вслед за Дитерихсом кабинет покинул и Сахаров. Но через час его позвали. Адмирал спросил, кого он советует назначить на место Дитерихса. Сахаров предложил Лебедева. Колчак сказал, что его имя очень непопулярно в обществе. Потом спросил Сахарова, не мог ли он сам занять этот пост. Сахаров, по его словам, решительно отказался. На этом разговор пока закончился.^[1302]

Есть сведения, что Колчак подумывал назначить на этот пост Войцеховского. Но генерал был ещё довольно молод (36 лет), и Колчак опасался вызвать «обиду и соперничество». Вспоминал также и о Гайде, который всё ещё находился во Владивостоке и всего лишь месяц тому назад был лишён генеральского звания за свои происки.^[1303] Возможно, думал и о Каппеле, но тот был ненамного старше Войцеховского (38 лет). Выбор был невелик, но страшно было ошибиться. Именно в тот день, 5 ноября, Колчак сказал: «Я дал бы много за то, если бы в настоящее время был бы простым генералом, но не верховным правителем».^[1304]

Вечером он вызвал Сахарова в третий раз и назначил его главнокомандующим фронтом.^[1305] Командующим 3-й армией стал Каппель. Одновременно был снят командующий 2-й армией Лохвицкий (видимо, за неудачу под Ишимом) и на его место Колчак назначил Войцеховского.^[1306]

После этого было громко заявлено, что Омск сдан не будет. По городу расклеили соответствующие объявления. 1-й армии приказано было вернуться в Омск. Были возвращены и некоторые другие части, а также структурные подразделения Военного министерства. «Всё перевернулось вверх дном», – вспоминал Гинс.^[1307] Новый главнокомандующий проявлял (или изображал) кипучую деятельность по организации обороны. Этим же занимался его ближайший помощник – Иванов-Ринов. «Адмирал весь ушёл в свои глаза, – писал Гинс. – Они смотрели мимо собеседников, большие, горящие, бездонные, и были устремлены в сторону фронта».^[1308]

На фронте продолжалось отступление, в среднем 15–20 вёрст в день. Больших сражений не было. Окопы под Омском, близ Куломзина, прикрывавшие железнодорожный мост, были вырыты ещё летом, но не в полный профиль, а «с колена». Колючую проволоку не натянули, землянок не сделали. Войскам ещё не раздали тёплую одежду, потому что они всё время меняли свои позиции, и интенданты не могли их «поймать». Не было в войсках и шанцевого инструмента для углубления окопов и рытья землянок. Так что эти окопы никто и не думал занимать.^[1309]

Военное начальство в те дни более всего беспокоило запаздывание морозов. Стояла слякотная погода, по Иртышу шла шуга (мелкий лёд). Попадались льдины и порядочных размеров. Они-то и снесли несколько понтонных мостов. Остался только железнодорожный мост, у которого скопилось огромное количество обозов и артиллерийских частей. Ожидание переправы затянулось настолько, что от бескормицы начали падать лошади. Тем временем стали подходить и воинские части. Противник мог прижать к реке и уничтожить отступающую армию.^[1310]

На другой день по вступлении в новую должность Сахаров встретил в кабинете верховного правителя генерала А. Н. Пепеляева. Высокий и широкоплечий, одетый подчёркнуто небрежно, он был явно взволнован. «Вот, генерал Пепеляев, – объяснил Колчак, – убеждает не останавливать его армию, дать ей возможность сосредоточиться на железной дороге в тылу». Оказалось, что Пепеляев приехал в Омск без армии. Сахаров отвечал, что 1-я армия ему необходима для операций на фронте. Пепеляев вдруг порывисто вскочил, перекрестился на икону и сказал сдавленным голосом, обращаясь к Адмиралу: «Вот вам крестное знамение, что это невозможно: если мои войска остановить теперь, то они взбунтуются».

Спор продолжался около двух часов. Под нажимом Пепеляева Адмирал согласился не возвращать его армию. Тогда обиделся Сахаров, утверждавший, что такое решение выводит с поля боя «не менее четверти бойцов». Не желая быть проигравшим в этом споре, он стал просить Адмирала вернуть его в 3-ю армию. Адмирал, усталый и подавленный, еле уговорил его остаться главнокомандующим.^[1311]

1-я армия (бывшая прославленная Сибирская, бравшая Екатеринбург и Пермь) к концу осени пришла в состояние такого разложения, что на фронте не могла принести никакой пользы, а в тылу была просто опасна. Этого не учёл в своё время Дитерихс, отдавая приказ рассредоточить её по гарнизонам. Видимо, контрразведка работала не очень хорошо. 1-ю армию лучше всего было бы разоружить и распустить. Но теперь, когда неудачное распоряжение Сахарова было отменено и вернулись к неудачному распоряжению Дитерихса, Сахаров получил предлог для невыполнения приказа верховного правителя об удержании Омска. Так что проигравшей стороной в споре оказался Колчак.

В своих воспоминаниях Сахаров подробно изложил тот план действий, который, по его словам, он предложил Адмиралу при вступлении на пост главнокомандующего: «Спасти общее наше положение было тогда ещё возможно; понятно, не удержанием Омска, что являлось задачей невыполнимой, да и не самой важной; все силы надо было направить к двум главнейшим целям: спасти кадры армии и удержать ими фронт примерно на линии Мариинска (за Обью. – П. 3.); в то же время сильными, действительными мерами, не считаясь ни с чем, надо было очистить тыл и привести его в порядок». Это предполагало установление фактического военного правления на всей контролируемой территории, объявление эсеров «врагами народа», принятие «правого курса политики внутри страны», а во внешней политике переориентацию в сторону стран, «действительно дружески действующих по отношению к нашему Отечеству» (видимо, имелась в виду Япония). Адмирал «просил сделать всё возможное, чтобы попытаться спасти Омск», и Сахаров давал понять, что именно это он и обещал: «сделать всё возможное», не более того.^[1312]

Вряд ли все пункты политической части изложенного плана могли быть приемлемы для Колчака. Ибо речь шла фактически об узурпации всей власти Сахаровым. Не был ещё готов Адмирал и к переориентации на Японию.

Военный же план (отступление к границам Восточной Сибири), по словам генерала М. А. Иностранцева, принадлежал Дитерихсу, который и был отставлен потому, что отстаивал этот план.^[1313] Конечно же Колчак не стал бы назначать Сахарова на место Дитерихса, если бы тот и другой предлагали одно и то же. По-видимому, обещание отстоять Омск Сахаров всё же давал, чтобы пробиться к власти. Другой вопрос: знал ли он, насколько трудно или даже невозможно это сделать? Может, и не вполне представлял. А потом, разобравшись, ухватился за неожиданно попавшийся веский предлог и стал выполнять план Дитерихса. Результатом этих игр стала приостановка эвакуации, стоившая жизни многим людям.

В архивах колчаковской Ставки имеются сравнительные данные о численности красных и белых войск на Восточном фронте к 8 ноября 1919 года. Силы красных насчитывали 68,5 тысячи штыков и 15 тысяч сабель (всего 83,5 тысячи). У белых было 47,9 тысячи штыков и 28,6 тысячи сабель (всего 76,5 тысячи). У красных, таким образом, был перевес всего в семь тысяч штыков и сабель. Но при этом надо учитывать, что белые уступали красным на 20,6 тысячи штыков и превосходили на 13,6 тысячи сабель. Конница же, даже спешенная, для оборонительных боёв мало подходит.

Все эти соотношения ещё резче обозначились на главном, Омском направлении, где 2-й и 3-й армиям (44,7 тысячи штыков и сабель) противостояли силы красных численностью в 56 тысяч штыков и сабель. Причём преимущество в числе штыков было у красных (на 21,3 тысячи), в числе же сабель – у белых (на 10 тысяч).^[1314] 21,3 тысячи штыков – это по тем временам целая армия, а 10 тысяч сабель – конная группа. Если перевести всё это на шахматный язык, то красные имели преимущество в ладью, а у белых был лишний конь. И партия уже переходила в эндшпиль, когда решающую роль приобретают тяжёлые фигуры, а лёгкие теряют значение. Надо также учитывать то, чего не бывает в шахматах, – резервы. Красное командование, в связи с сокращением протяжённости фронта, отвело в тыл довольно крупные силы, а у белых, кроме разложившейся 1-й армии, за душой ничего не было.

Белые генералы, планируя глубокий отход, надеялись выиграть время. Оно и в самом деле начинало работать не на большевиков, ибо военный коммунизм быстро себя изживал. Однако Колчак, ставший уже опытным политиком, инстинктивно чувствовал, что сдача Омска едва ли не приведёт к общему обвалу в тылу. Но армия, от генералов до рядовых, настроена была отступать. Что он мог сделать – один против всех?!

10 ноября ударил мороз. Иртыш стал. Армия могла продолжать отход на восток. К этому времени надежды на удержание Омска, наверно, угасли даже у Колчака.

В Омске спешно шла эвакуация. Золотой запас был извлечён из подвалов Государственного банка и погружен в специальный эшелон. К Колчаку явился в полном составе дипломатический корпус с предложением взять золото под международную охрану и вывезти во Владивосток. Колчак воспринял этот демарш как заламывание непомерной цены за обещанную помощь. Мгновенно вспылил: «Я вам не верю. Золото скорее оставлю большевикам, чем передам союзникам».^[1315] Можно, наверно, сказать, что эта фраза стоила ему жизни, ибо иностранные представители сразу потеряли к нему интерес.

Перед отъездом из Омска у Колчака ещё раз побывал Жанен. Они холодно распрощались. «Колчак похудел, подурнел, взгляд угрюм, и весь он, как кажется, находится в состоянии крайнего нервного напряжения, – записано в дневнике французского генерала. – Он спазматически прерывает речь. Слегка вытянув шею, откидывает голову назад и в таком положении застывает, закрыв глаза. Не справедливы ли подозрения о морфинизме?»^[1316]

Разного рода «дневники», изданные после окончания Гражданской войны в России, – это, конечно, род мемуаров. По-видимому, авторы действительно вели в своё время какие-то записи, но потом, готовя их к печати, не стеснялись делать дополнения и исправления. Приведённые строки скорее всего написаны уже после предательства, совершённого Жаненом в Иркутске. Поэтому краски на портрете Колчака несколько сгущены, а линии окарикатурены.

Что касается наркомании, то такие слухи действительно носились, – но не среди врагов Колчака, а среди его «друзей». Об этом писал, например, журналист С. А. Елачич, называвший себя другом его юности, но не пожелавший увидеться с ним в Омске. Болезнь Колчака в декабре 1918 года, доверительно сообщал он в своих мемуарах, объяснялась, по слухам, не простудой, а начавшейся «ломкой»: у Адмирала иссяк запас наркотиков, в Омске их не было, и был послан «специальный агент» на Восток.^[1317]

Если Колчак пристрастился к морфию (согласно Жанену), то этот препарат в Омске, наверно, всё же был – не надо было бы никуда посылать гонцов. А вот в иркутской тюрьме, где Колчак просидел почти месяц, никаких таких снадобий он получить не мог. Но не было и «ломки»: не пишут об этом красные тюремщики, да и из стенограммы допросов можно понять, что перед следователями сидел человек, находящийся в нормальном состоянии.

В Совете министров ещё раздавались голоса за то, чтобы оставаться в Омске. Но верховный правитель приказал ехать. Незадолго до отъезда к Колчаку явился М. И. Смирнов с просьбой ехать с ним, а не с министрами – как близкий к нему человек, он не хотел бы оставлять его в этот ответственный момент. Колчак поблагодарил Смирнова, но отклонил его предложение, сказав, что он долго не задержится и выедет вслед за ними. А кроме того, он хочет, чтобы Смирнов всё время присутствовал в правительстве. Намечалась его реорганизация, и верховный правитель, видимо, чего-то опасался. Они ещё поговорили. Колчак сказал, что считает положение очень тяжёлым – дело может кончиться полной катастрофой.^[1318] Смирнов ушёл, и больше они не виделись.

Утром 10 ноября правительство выехало в Иркутск. В Новониколаевске было получено известие, что у Деникина сорвался поход на Москву. (Ранее предполагалось, что упорное наступление большевиков на Восточном фронте объясняется их решением перебраться в Екатеринбург.)

«Мы тронулись дальше, – вспоминал Гинс. – Ехали спокойно, но чувствовали себя путешественниками, а не правительством. Всё разбилось, разорвалось на части и жило своей жизнью по инерции, не зная и не ища власти. Только начиная от Красноярска… стали выходить местные администраторы, чтобы встретить и получить инструкции. Но что мог дать им Вологодский, который в это время больше походил на путешественника, чем кто-либо!»^[1319] (В Омске, накануне отъезда, в узком кругу министров было решено заменить Вологодского на В. Н. Пепеляева.)

Правительству повезло: оно добралось до Иркутска за восемь дней. Но наблюдательный Гинс отбил в Омск телеграмму: «План движения нарушается самовольным переходом поездов, имеющих вооружённую силу, на нечётный путь. Необходимо усилить охрану на станциях».^[1320] По нечётному пути поезда шли без задержек. На чётном простаивали сутками.

Поздно вечером 12 ноября от омского вокзала отошло несколько поездов. Сопровождаемый усиленным конвоем, верховный правитель покинул Омск. Вместе с ним ехала и Анна Васильевна. Следом за адмиральским поездом шёл «золотой эшелон».

Тем временем красные оттеснили белых к Иртышу. 13 ноября красноармейская разведка попыталась переправиться на правый берег, но была отбита. И всё же в город, под видом беженцев, проникло немало красных лазутчиков, которые затаились на окраинах. На следующий день части Красной армии перешли через Иртыш по льду и подошли к северным окраинам Омска. При их приближении там вспыхнуло восстание рабочих. Начавшуюся ружейную перестрелку на какое-то время заглушил тяжёлый взрыв – белые успели взорвать железнодорожный мост. Восточная окраина удерживалась белыми до утра 15 ноября. Упорных боёв не было, но воздух время от времени сотрясался взрывами: отступающие уничтожали невывезенные запасы снарядов, патронов и пороха. Тем не менее в руках красных оказались богатые военные трофеи. Тотчас по занятии города они приступили к формированию рабоче-крестьянского полка, в который влились восставшие рабочие. (Крестьян, надо думать, представляли оставшиеся в городе 10 тысяч солдат колчаковской армии.^[1321]) Потом большевики расстреляли председателя земской управы Карпушина и городского голову Н. И. Лепко. Подверглись репрессиям и оставшиеся в городе социалисты-соглашатели.^[1322]

Не желая сдавать Омск, Колчак не зря говорил, что в данном случае политика должна стоять выше стратегии.^[1323] Если бы эвакуация прошла летом, под видом «разгрузки», без излишнего шума, оставление осенью уже покинутой всеми временной столицы не произвело бы такого впечатления. А так, после громких заявлений и объявлений на заборах, сдача города почти без боя стала свидетельством бессилия режима. В колчаковском государстве всё стало рушиться и разваливаться. И прежде всего сдача Омска ударила по авторитету верховного правителя.

Дата добавления: 2015-11-26