|
Читайте также: |
Затем Адмирал ехал в город – осматривал войска, посещал госпитали, беседовал с военными властями. Ближе к вечеру надо было присутствовать на объединённых заседаниях земского и городского самоуправлений и на даваемых в его честь обедах. На тех и других часто вставали одни и те же вопросы. Так, например, произошло в Челябинске.
Челябинское земство было по преимуществу крестьянским, и потому сразу встал вопрос об отношении правительства и самого верховного правителя к аграрно-крестьянскому вопросу.
«Возврата к старым земельным отношениям быть не может», – твёрдо заверил Колчак. Но оговорился, что правительство не может взять на себя окончательное решение земельного вопроса – «этот сложнейший вопрос должен быть решён для всей России в целом, должен быть решён будущим национальным Учредительным собранием». В текущей же работе, подчеркнул Колчак, «правительство будет базироваться на принципе желательности мелкого землевладения за счёт крупного». Челябинское земское собрание постановило напечатать речь верховного правителя и распространить её среди крестьян.
После речи верховного правителя вышел настоятель местного собора, сказал о своей глубокой вере в чудо воскресения России и благословил Адмирала, преклонившего колени, образом Спасителя. Эта сцена, как свидетельствовал Ауслендер, произвела глубокое впечатление на всех присутствующих и на самого Колчака.[1106]
А вечером, на торжественном обеде, Колчак поднял тост за русское крестьянство. В пересказе Ауслендера его речь звучала так: «Неумолимый закон чисел говорит, что крестьянство составляет главную основу Российского государства. Крестьянство давало армию, поражавшую весь мир своим беззаветным геройством, вписавшую много славных страниц в историю России. В будущем устройстве государства главная роль будет принадлежать крестьянству. Несмотря на все испытания и искушения, он верит, пламенно и твёрдо верит, что крестьянство, с его крепким, здоровым умом, сумеет выявить… свою волю к строительству государства». Отвечая на другой тост, он сказал, не скрывая волнения, что «счастливейшей минутой его жизни будет та, когда… он сможет передать власть правительству, опирающемуся на национальное Учредительное собрание, выражающее подлинную волю русского народа».[1107]
Двухдневное пребывание в Челябинске верховный правитель и его спутники посчитали очень удачным. Здесь, казалось, было достигнуто полное взаимопонимание и даже единение с общественностью. Каково же было негодование Адмирала, когда он узнал из газет, что сразу же после его отъезда военные власти за какие-то провинности арестовали и выслали из города председателей городской думы и земской управы. Колчак, конечно, тут же отменил эти распоряжения. Но оказалось, что это ещё не всё. В екатеринбургской газете «Отечественные записки» цензурой была снята передовая статья с приветствием верховному правителю по случаю его приезда. Вычеркнута была и информация о его пребывании в Челябинске вместе с речами по крестьянскому вопросу. Прапорщик, занимавший должность военного цензора, сослался на инструкцию, которая запрещала публиковать сведения о поездках начальствующих лиц на фронт с оперативными целями. В Нижнем Тагиле делегации рабочих было отказано в приёме у верховного правителя. Случайно узнав об этом, Колчак распорядился пропустить к нему рабочих.[1108]
Этих примеров было достаточно, чтобы Колчак мог воочию убедиться, насколько справедливы доходившие до него жалобы на то, что военные установили в прифронтовой полосе режим мелочной диктатуры, вмешиваясь во все дела.[1109] А эта полоса тянулась до самого Омска. К сожалению, борьба с этим злом, порождённым Гражданской войной, так и не дала значительных результатов.
С рабочими Колчак встречался не только в Нижнем Тагиле, но и в Перми и Златоусте. В Перми он посетил пушечный завод. В беседе с верховным правителем рабочие с удивлением обнаружили, что он основательно знает заводскую жизнь, условия производства, технику.[1110]
Пребывание на Урале предполагалось использовать для окончательного урегулирования отношений с чехами. Специально для этой цели в Екатеринбург приехали Богдан Павлу и Ян Сыровой. Но накануне встречи один из чешских офицеров зачем-то захотел пройти, пренебрегая всеми правилами, к поезду верховного правителя, охранявшемуся взводом сербских солдат. Окрики часовых не возымели действия, и они применили оружие. На следующий день чешский офицер умер от ран. Чехи были возмущены и, не желая входить в суть дела, потребовали наказания не только часовых, но и начальника охраны. Встреча с чехословацкими представителями не состоялась, и отчуждение осталось.[1111]
На затерянной среди Уральских гор маленькой станции, близ Уфимского фронта, Колчак вручал георгиевские кресты. Высший знак воинской доблести после Февраля демократизировался – теперь его могли получить не только офицеры, но и солдаты. Длинный их ряд, молодых, безусых, вытянулся вдоль перрона. В прозрачном горном воздухе как-то особенно проникновенно прозвучала возвышенная и печальная мелодия гимна «Коль славен наш Господь в Сионе…».
Главнокомандующий негромким, но чётким голосом поздоровался с войсками, и началась церемония награждения. Было заметно, что многие волнуются – особенно, как показалось Ауслендеру, один широкоплечий и краснощёкий парень из ижевских рабочих. Когда Адмирал повторил перед ним формулу награждения – «От имени Русской армии в воздаяние подвигов, совершённых Вами на пользу родины, награждаю Вас Георгиевским крестом», – в его глазах блеснули слёзы. Когда же к его шинели были уже приколоты крест и ленточка, стоявший рядом офицер доложил о чём-то верховному правителю. Ни слова не говоря, Колчак взял у адъютанта ещё один крест, более высокой степени, и приколол рядом с первым. И потом, переходя с левого фланга на правый, мимо строя, который расцвёл оранжево-чёрными георгиевскими лентами, верховный правитель ещё раз остановился у того парня и поправил на его груди ордена и ленточки.[1112]
Побывал Колчак и на Пермском фронте. На станцию, где остановился его поезд, приехали крестьяне и поднесли верховному правителю хлеб-соль. В поезде их напоили чаем. Состав двинулся дальше и дошёл до того места, где путь был испорчен. Тогда Гайда, Колчак и Анатолий Пепеляев с сопровождающими офицерами пересели в сани и двинулись дальше. Шальной неприятельский снаряд, разорвавшись, осыпал последние сани снегом и землёй. Колчак добрался до самой передовой позиции. Забравшись в железнодорожную будку, наблюдал бой белого и красного бронепоездов. Потом пили чай с чёрным хлебом в ближайшей деревне. Где-то рядом ухнуло ещё несколько разрывов.[1113]
Как бы подводя итог всему им сказанному и сделанному за эти дни, он сказал на обеде в Перми: «Я поднимаю бокал за нашу Родину – единую и нераздельную, за нашу Родину, свободную и независимую, за нашу Родину, живущую по вере православной, при мирном производительном труде, при наличии армии, храброй и непобедимой, при правительстве, отвечающем воле народной, – вот за эту Родину я поднимаю бокал».[1114]
Давно ли, казалось, бороздил он волны Чёрного моря, давно ли бродил по дорожкам японских парков – и все его помыслы занимала война. И она всё ещё нескончаемо длится, захватывая все его силы, всю энергию, сжигая и коверкая всё вокруг, но теперь он мечтает о мирной жизни, о мирном производительном труде.
Трудно сказать, чем такое было вызвано: то ли устал от войны, как миллионы его сограждан, то ли возвысился над прежним своим пониманием проблем войны и мира. Скорее всего – и то и другое.
Но… как ни важен мир, гораздо важнее победить большевизм. Иначе не будет той России, мирной, процветающей, сильной, свободной, какой она ему представлялась. В Омске Виктор Пепеляев посоветовал ему совершить такую же поездку по всей Сибири – до Владивостока. Колчак спросил: «Мне скоро предстоит ехать на фронт снова, а туда когда же?» Пепеляев продолжал настаивать: надо принять «героическое решение», надо показаться Сибири. Верховный правитель согласился,[1115] но так и не выбрал время до тех пор, когда ехать в глубь Сибири было уже нельзя. Тогда за допущенную ранее ошибку пришлось дорого заплатить.
* * *
В начале 1919 года верховное командование Советской республики главное внимание уделяло Украинскому фронту, где начали операции войска Франции и Греции. Северный, Восточный и Южный фронты считались второстепенными.[1116]
Восточный фронт красных имел сильные фланги и слабый центр. На северном его участке около 50 тысяч штыков и сабель двух армий противостояли 53-тысячной Сибирской армии генерала Гайды. На юге три красные армии (1-я, 4-я и Туркестанская – в общем около 36 тысяч штыков и сабель) загнали далеко в степь армию атамана Дутова (около 14 тысяч). В дальнейшем красное командование предполагало повернуть эти армии на север и через Троицк и Челябинск зайти в тыл Сибирской и Западной армиям белых, отрезав их от Омска.
В центре Восточного фронта было иное соотношение. Здесь 5-я армия под командованием Ж. К. Блюмберга (11 тысяч штыков и сабель) имела своим противником Западную армию генерала Ханжина, численность коей за зиму была доведена до 40 тысяч человек.[1117] Ударное соединение Западной армии под командованием генерала В. В. Голицына сосредоточилось севернее Самаро-Златоустовской железной дороги. В его состав входили 7-я Уральская дивизия горных стрелков, Ижевская бригада (из рабочих-повстанцев) и 3-я Оренбургская казачья бригада – наиболее боеспособные части Западной армии. В центре Восточного фронта превосходство белых в живой силе было почти четырёхкратным, а по направлению главного удара – вообще трудноопределимым, ибо это был слабо контролируемый стык между 5-й и 2-й армиями. Перед Колчаком и его командованием открывался уникальный шанс нанести удар в глубь Советской республики. В конце февраля ударные части выдвинулись на линию фронта.[1118]
Красные войска, стоявшие под Уфой, были измотаны непрерывными боями местного значения. Сосредоточение ударной группы белых красная разведка обнаружила лишь в конце февраля. Сразу же был составлен план: захватить станцию Аша Балашовская (ныне город Аша), занять горные проходы, а затем по руслу реки Уфы зайти в тыл обнаруженной группировки и обрушить на неё удар.[1119] По-видимому, Блюмберг слабо себе представлял численность этой группы. 4 марта 26-я дивизия красных перешла в наступление вдоль железной дороги и в течение последующих дней, с трудом преодолевая сопротивление противника, заняла несколько деревень и хуторов и почти дошла до Аши Балашовской, когда выяснилось, что дальнейшее наступление для неё гибельно.
4 марта перешли в наступление и белые – в направлении на город Стерлитамак. Сразу же было занято несколько деревень.[1120] Это было отвлекающим ударом, что для красных стало очевидным далеко не сразу.
6 марта Сибирская армия перешла в наступление на Вятском направлении и натолкнулась на жёсткое сопротивление. Перешедшие в тот же день в наступление части ударной группировки Западной армии в направлении на Бирск сначала тоже продвигались с трудом.
Первый громкий успех пришёл не к Западной армии, а к армии Гайды, которая уже 7 марта овладела уездным городом Оханском, а на следующий день – городом Осой. Но в дальнейшем продвижение Сибирской армии замедлилось. В нём уже не было того порыва, которым она была одушевлена в декабре. К 12 марта, за шесть дней наступления, армия Гайды продвинулась на разных участках на 40–50 вёрст.[1121]
Армия же Ханжина, прорвав фронт, вышла на оперативный простор. Ехали на санях, делая по 30–35 вёрст в день.[1122] 8 марта с налёта взяли Бирск – живописно расположенный город на реке Белой, к северу от Уфы. После этого наступающие части повернули на юг, в направлении на станцию Чишмы, охватывая Уфу с запада. В течение нескольких дней они шли по тыловым учреждениям 5-й армии, сея панику в её рядах. РВС армии во главе с Блюмбергом 11 марта спешно выехал из Уфы, и в течение трёх дней, до 14 марта, армия фактически была в неуправляемом состоянии. Да и потом, когда армейский штаб остановился на станции Белебей-Аксаково, не сразу удалось разыскать штабы дивизий и установить с ними связь.[1123] 13 марта белые заняли Уфу. Красные бежали столь поспешно, что, как сообщалось в оперативной сводке Ставки, иногда бросали шинели и даже сапоги.[1124]
14 марта в руки белых перешла станция Чишмы. Но полного окружения оказавшихся в мешке частей Красной армии осуществить не удалось – не был своевременно перекрыт тракт Уфа – Стерлитамак.[1125] Тем не менее некоторым частям выход был закрыт. Так, в одной из сводок сообщалось о сдаче в плен в полном составе 239-го советского полка, в других говорилось о вылавливании разбежавшихся красноармейцев.[1126] Несмотря на неудачу полного окружения 5-й армии, Уфимская операция белых была хорошо задумана и успешно осуществлена.
Белое командование решило повторить попытку поймать красных в мешок. Но маневр не удался, наступающие части перепутались, и потребовалось несколько дней, чтобы привести их в порядок. За это время красные успели устроиться на новом месте, к ним подошли подкрепления из 1-й армии (шесть полков).[1127] В районе Стерлитамака возникла сильная группировка противника, которая начала наступление на Уфу. Оно с трудом сдерживалось противостоящими частями. Борьба приобрела затяжной характер, некоторые деревни несколько раз переходили из рук в руки. Всё это время фронт висел на волоске, ибо бои шли верстах в 35–40 южнее Уфы. Сильно помог белым, но не переломил обстановку переход на их сторону в полном составе Башкирского кавалерийского полка.[1128]
Дело решило возвращение на фронт, после короткого отдыха, Ижевской бригады. 2 апреля противник был здесь решительно обращен вспять, а 5 апреля был взят город Стерлитамак.[1129]
Белое командование сильно рисковало, продолжая всё это время наступление в юго-западном, западном и северозападном направлениях (на Белебей, Бугульму и Мензелинск). Здесь красным не помогли ни фронтовые резервы, ни присланные главным командованием.[1130] Наименьшим за это время было продвижение на Белебеевском направлении, наибольшим – на Мензелинском. 22 марта был взят город Мензелинск. Хотя вскоре он был оставлен, но части Западной армии удержались на рубеже реки Ик – там, где, согласно директиве командования, они должны были быть к 1 апреля.[1131]
На фронте Сибирской армии в это время шли затяжные бои южнее Пермской железной дороги, у сёл Клёновское и Петропавловское, и борьба приобретала позиционный характер. Лишь на крайнем северном фланге Сибирской армии произошло знаменательное событие – её войска, действовавшие в районе реки Печоры, 25 марта соединились с частями Архангельского правительства.[1132] В дальнейшем они стали проводить совместные операции против красных.
С конца марта отступление 5-й армии приобрело хаотический характер. Она несла большие потери, главным образом пленными и разбежавшимися. В свою очередь белое командование, совсем потеряв осторожность, вело наступление сразу по пяти расходящимся направлениям – Оренбургскому, Бузулукскому, Белебеевскому, Бугульминскому и Мензелинскому. Если раньше удар наносился сжатым кулаком, то теперь – растопыренной пятернёй. Северный вариант наступления был, похоже, совсем оставлен. Западная армия, выйдя на реку Ик, не стала ждать, когда Гайда возьмёт Вятку.
Овладев Стерлитамаком, войска Адмирала частью повернули на юго-запад, на Бузулук, а основной колонной продолжили движение на юг – на Оренбург. В этом направлении к 22 апреля они вышли на реку Салмыш и начали переправу, намереваясь в дальнейшем перерезать железную дорогу, связывающую Оренбург с Москвой. 25 апреля белые были уже в 20 верстах северо-восточнее и восточнее Оренбурга.[1133]
Части, повернувшие к Бузулуку, в середине апреля с большим трудом переправились через разлившуюся реку Дёму и в этом районе надолго задержались.[1134]
7 апреля части Западной армии взяли Белебей, город и станцию на Самаро-Златоустовской железной дороге. В сводке за 14 апреля сообщалось, что «ведётся бой за город Бугуруслан». Следующая сводка в архивном деле отсутствует, а через три дня сообщалось уже о боях в 30–35 верстах западнее Бугуруслана.[1135] По-видимому, этот уездный город Самарской губернии, в 167 верстах от Самары, был взят 15 апреля.
Двумя днями ранее был взят город Бугульма.[1136] После этого Бугульминское направление в сводках стало называться Симбирским.
5 апреля Западная армия вернула себе Мензелинск, а 21-го прорвалась к Каме в районе села Бережные (Набережные) Челны, где было захвачено 18 пароходов и 47 барж.[1137]
После этого возникла угроза Чистополю, уездному городу Казанской губернии, в 143 верстах от Казани, а от устья Камы – примерно вдвое ближе. Опасаясь скорого выхода войск Колчака на Волгу, Ленин 26 апреля телеграфировал члену РВС Восточного фронта, своему давнему сподвижнику С. И. Гусеву (Я. Д. Драбкину): «Надо принять экстренные меры помощи Чистополю. Достаточно ли внимательно отнеслись Вы к этому? Все ли возможности исчерпали? Телеграфируйте».[1138] Именно в этот день белые взяли Чистополь.[1139]
К середине апреля стало очевидно, что на центральном участке фронта, занимаемом Западной армией, от Камы до оренбургских степей, решается исход борьбы на всём Восточном фронте, а может, и в целом по стране. Красное командование начало стягивать свои силы с флангов Восточного фронта к центру. Теперь 40-тысячной Западной армии противостояла уже 24-тысячная 5-я армия, а отчасти – и 1-я. Зато Сибирская армия получила более весомое преимущество перед 2-й и 3-й армиями.[1140]
С начала апреля наступление Сибирской армии стало энергичнее, хотя на Вятском направлении сдвиги по-прежнему были небольшие. Сибирская армия наступала преимущественно в Прикамье – и тоже по направлению к Волге. 8 апреля был взят Боткинский завод, 11 апреля – город Сарапул Вятской губернии, причём в плен, согласно сводке, попало 2,5 тысячи красноармейцев. 13 апреля был освобождён Ижевский завод.[1141] Затем боевые действия сместились в сторону прикамских городов Елабуги и Мамадыша.
На южном участке Восточного фронта перешли в наступление армии оренбургских и уральских казаков. Первая из них 10 апреля вновь овладела Орском. Уральские казаки 17 апреля взяли город Лбищенск,[1142] затем осадили свою столицу, город Уральск, и стали совершать рейды в Самарскую и Саратовскую губернии.
Положение красных осложнялось недружелюбным отношением к ним местного населения и восстаниями в тылу. В начале марта вспыхнуло восстание в Сенгилейском уезде Симбирской губернии, перекинувшееся в Сызранский уезд той же губернии и Ставропольский Самарской. Ставрополь (ныне город Тольятти) несколько дней был в руках восставших. Крестьянские отряды, многолюдные, но плохо вооружённые (300 человек при одном пулемёте или шесть винтовок на 200 человек), терпели жестокие поражения в стычках с карателями. По данным ВЧК, в ходе подавления Сенгилеевско-Сызранского восстания были убиты в боях и расстреляны свыше одной тысячи повстанцев. По сведениям же разведки белых – до пяти тысяч.
Остатки повстанческих отрядов просачивались в другие уезды, и там тоже начинались восстания. Стратегически важная станция Кинель, близ Самары, несколько дней в марте находилась в руках повстанцев, вследствие чего было прервано сообщение с Оренбургом и Туркестаном. В некоторых местах начинались чисто партизанские действия (разбор пути, порча телеграфа). Вслед за повстанцами на левый берег Волги перебирались карательные отряды ВЧК. Один из них 31 марта был захвачен белыми на реке Ик.[1143]
10 апреля в Симбирске состоялось совещание высшего командного состава Советской республики и Восточного фронта с участием председателя РВСР Троцкого. Здесь было принято нелёгкое решение об отказе, ввиду изменившейся обстановки, от плана выхода Южной группы войск (1-я, 4-я и Туркестанская армии под командованием М. В. Фрунзе) в глубокий тыл белых в районе Челябинска. Было решено передвинуть Южную группу на запад, к Оренбургу, для флангового удара по наступающим на Самару частям Западной армии.[1144] Одновременно на пост командующего 5-й армией вместо Блюмберга был назначен М. Н. Тухачевский.
Зима 1918/19 года была снежной, а весна 1919 года – дружной. С середины апреля стали вскрываться и разливаться реки. Даже незаметные летом ручьи превращались в труднопреодолимые препятствия, а дороги – в грязное и непролазное месиво. Интендантство, как водится, запоздало с поставкой сапог. Солдаты и офицеры срочно сбрасывали размокшие валенки и переобувались в лапти и опорки. Обозы и артиллерия увязали в грязи, не поспевая за наступавшими частями. Пополнения блуждали по степи в поисках места своего назначения, потому что между штабами нарушилась всякая связь, кроме телеграфной, а телеграф имелся только на железнодорожных станциях. Наступление сильно замедлилось, а кое-где и вовсе прекратилось.[1145]
Красные находились не в лучшем положении. Но всё же для них это была долгожданная передышка. А кроме того, на юге, в оренбургских степях, половодье началось раньше и быстрее закончилось. Жаркое степное солнце высушило дороги. Это позволило довольно быстро выполнить тот маневр, который был намечен на совещании 10 апреля.
* * *
Стремительное наступление колчаковских войск произвело сильное впечатление на современников. Прежде всего – в белом лагере.
В мае к атаману Семёнову явилась представительная казачья делегация. Провела с ним переговоры, и дело вроде было улажено. Иванов-Ринов сообщал, что атаман «выражает готовность безусловно подчиниться правительству, возглавляемому адмиралом Колчаком, твёрдо веря, что позорное пятно государственной измены будет с него снято».[1146]
Тогда, в апреле-мае 1919 года, перед Колчаком многие склонялись и расшаркивались. Атаман был прощён. Но от отправки на фронт уклонился. А потом, когда настали иные времена, потихоньку взялся за старое. В сентябре 1919 года, беседуя с китайским генералом Чжан Цзолинем, Семёнов сказал, что «официально он признаёт омское правительство, но фактически не подчиняется Омску».[1147]
30 мая 1919 года главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России генерал А. И. Деникин издал приказ № 145, в коем говорилось: «…Спасение нашей Родины заключается в единой Верховной власти и нераздельном с нею едином Верховном командовании. Исходя из этого глубокого убеждения, отдавая свою жизнь служению горячо любимой Родине и ставя превыше всего её счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку как Верховному правителю Русского государства и Верховному главнокомандующему русских армий. Да благословит Господь его крестный путь и да дарует спасение России».[1148]
По неясным причинам в Омске об этом приказе узнали только 20 июня, когда пришла телеграмма от Деникина, причём в ней выставлялись условия такого подчинения: «…восстановление единой неделимой России, не предрешая будущей окончательной формы правления; борьба против революционной организации большевиков до полного уничтожения; военные действия сибирских армий согласуются с общими планами кампании и главного командования Добровольческой армии».
Колчак ответил на телеграмму Деникина: «Признание Вами Верховной власти, выросшей на Востоке России, знаменует собой великий шаг к национальному объединению, для достижения которого мы положим все наши силы. Основные начала политической и военной программ Добровольческой армии, изложенные в Вашей телеграмме, совершенно разделяются мной и правительством. Общность цели и глубокое внутреннее единение между нами обеспечат успех взаимодействия. Ваше сообщение укрепляет во мне веру в скорое возрождение единой России».[1149]
Указом верховного правителя от 24 июня 1919 года Деникин был назначен заместителем верховного главнокомандующего «с оставлением в должности главнокомандующего Вооружёнными Силами на Юге России». Ещё ранее, указом от 10 июня, генерал-губернатор Северной области генерал-лейтенант Е. К. Миллер и командующий антибольшевистскими силами на Северо-Западном фронте генерал Н. Н. Юденич, признавшие власть Колчака, были назначены соответственно главнокомандующими Северным и Северо-Западным фронтами.[1150]
В письме донскому атаману генералу А. П. Богаевскому Колчак, сообщая о назначении Деникина на пост заместителя верховного главнокомандующего, отмечал при этом: «Таким образом устанавливается преемственность Верховного командования, и с этой стороны я могу быть спокойным. Более сложным представляется вопрос о преемственности власти Верховного правителя, и я не решаю его пока ввиду огромной политической сложности этого дела».[1151]
Так на территории России возникло и просуществовало около полугода несколько странное, «лоскутное» государственное образование, состоявшее из трёх разрозненных частей (только Омское и Архангельское правительства на некоторое время соединили свои территории, да и то в глухой, труднодоступной местности). Законы, принимавшиеся в Омске, были обязательны для всех территорий. Омское правительство оказывало финансовую помощь Югу. В Северном районе ощущался острый недостаток хлеба, и представители правительства Миллера делали закупки в Сибири (но, как говорится, не факт, что закупленный хлеб удалось переправить в Архангельск). Но самого главного – тесной координации военных действий – достичь так и не удалось.
Колчак, выдвинувшийся на руководящую роль в российской контрреволюции, стал излюбленной мишенью советской разоблачительной пропаганды. На одном из плакатов был напечатан не очень грамотный стишок:
Богатей с попом брюхатым
И с помещиком богатым
Из-за гор издалека
Тащут дружно Колчака.
И здесь же были карикатурно обрисованы все эти персонажи, включая и Адмирала. На другом было написано, что «старая обезьяна» Колчак (в действительности – на четыре года моложе Ленина) хочет «отобрать землю у крестьян и отдать её помещикам», «вернуть фабрики и заводы капиталистам-хозяевам», «банки отдать обратно банкирам».
Конечно же так изображали того, кого боялись. «Победы Колчака на Восточном фронте, – писал Ленин, – создают чрезвычайно грозную опасность для Советской республики. Необходимо самое крайнее напряжение сил, чтобы разбить Колчака».[1152] В такое чудо, видимо, не вполне верилось, а потому изыскивались другие средства, помимо военных, чтобы приостановить наступление колчаковских армий.
В воспоминаниях американского дипломата У. Буллита рассказывается о том, что в начале апреля 1919 года президент В. Вильсон получил от советского правительства предложение заключить перемирие на всех фронтах в России на условии признания де-факто всех существующих правительств, каковых в этом документе насчитывалось 16, не считая Центрального района с Поволжьем, где предполагалось сохранить власть большевиков (в частности, территория Омского правительства разделялась на Урал и Сибирь, хотя Уральского правительства давно уже не было). Комментируя этот документ, Буллит писал: «…Ленин, естественно, рассчитывал расширить область большевистского правления, как только он сможет безопасно это сделать, невзирая ни на какие обещания, которые он вынужден будет дать. Однако… Ленин предлагал Западу уникальную возможность предотвратить насильственное завоевание коммунистами прилегающих областей». Вильсон, занимавшийся в это время проблемой послевоенного устройства Германии, не проявил интереса к этому документу, передал его помощникам, и предложение не было принято.[1153]
Этот эпизод, если он правильно изложен Буллитом, интересен в двух своих моментах. Во-первых, Ленин действительно считал положение советского правительства отчаянным. Во-вторых, он готов был разделить территорию России на 17 частей, лишь бы сохранить власть большевиков в одной из них.
В Москве, Петрограде, во всей коренной России многие ждали Колчака. Сторонников там у него было не меньше, если не больше, чем у большевиков. Однако, запуганные, затерроризированные, они в большинстве своём мало что делали, чтобы он пришёл. М. А. Кузмин, когда-то приветствовавший Февральскую революцию, а затем Октябрьскую, писал в 1919 году:
Неужели навсегда далека ты,
Былая, золотая свобода?
Неужели якорь песком засосало,
И вечно будем сидеть в пустом Петрограде,
Читать каждый день новые декреты,
Ждать, как старые девы
(Бедные узники!),
Когда придут то белогвардейцы, то союзники,
То Сибирский адмирал Колчак.
Неужели так?[1154]
Весеннее наступление заставило «подобреть» тех иностранных представителей в Омске, которые прежде относились к Колчаку недоброжелательно. На Пасху 20 апреля генерал Жанен, в сопровождении большой свиты, в парадном мундире, при орденах, благоухающий одеколоном «Шипр» (это сейчас «Шипр» – принадлежность пенсионеров и пьяниц, а тогда он имел успех у самых изысканных кавалеров) явился в особняк на берегу Иртыша, христосовался по-православному с адмиралом, а потом они выпили по рюмке старой смирновки, чистой и прозрачной как слеза.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 72 | Нарушение авторских прав