Почему я не стала баронессой

Он пришел в редакцию «Ленинградской правды» и скромно представился – Николай Шлиппенбах, но тут же торопливо добавил: «А мой псевдоним Николай Нижний». Мы были удивлены – выпускник университета хочет работать в нашем отделе нештатно, да еще ничего не написав, уже имеет псевдоним.

– Понимаете, моя подлинная фамилия не устраивает некоторых работников обкома. Я им объясняю, что я совсем не еврей, они говорят: «У нас работают в солидных редакциях люди с русскими фамилиями, а вы какой-то Шлиппенбах».

– Так какая же у вас национальность?

– Я русский, но корни у меня шведские.

Этот долговязый со своими «корнями» ничего еще делать не умел, как, собственно, и многие выпускники факультета журналистики, потому, что голову им забивали совсем не тем, что требуется для работы в отделах информации. Однако Николай был старателен. Он бегал по городу в поисках тем, долго что-то писал, переписывал, но мы, редакционные, не очень им интересовались.

Потом он исчез. Подвизался в других газетах, в ТАССе, завел дружбу с безработным журналистом Сергеем Довлатовым. Они пытались снять небольшой фильм о Петре Великом. Довлатов достал где-то такой же камзол, который носил император, Николай вооружился дешевенькой кинокамерой и стал его снимать.

Об этом эпизоде Сергей Довлатов написал рассказ, будучи в Америке, но чуточку в нем приврал, как говорил Николай.

Писатель очень весело рассказывал о своей дружбе с ним и написал, будто бы он носил при себе книжку с поэмой Пушкина «Полтава», где конфетная бумажка была закладкой на странице со словами «... Сдается пылкий Шлиппенбах».

Фильм, конечно, не получился. Впрочем, завсегдатаи знаменитой рюмочной на Моховой улице говорили о том, что Серега Довлатов был очень похож на Петра Великого.

В году 1995-м к Николаю явились телевизионщики, выпросили у него старую кинопленку и смастерили что-то документальное о его дружбе с писателем. Этот фильм был показан даже по телевидению. Николай пригласил меня посмотреть эту небольшую ленту.

Вообще-то, он не утвердился в большой журналистике. Работал в глубинке Ленинградской области, то ли в Лодейном поле, или в Подпорожье. Однако последние десять лет был главным редактором «Курортной здравницы».

Мы встретились. Он был так же стеснителен, не прибавил ни грамма, здорово поседел, все так же несколько растянутой была его речь, будто Николай подбирал слова. И вдруг я увидела в нем некую аристократичность. Он поцеловал мне руку, очень внимательно меня слушал и пригласил в Мариинку на «Хованщину». Извинился, что у него не билет, а контрамарка. Николай ведь до того как окончил университет, работал в этом театре осветителем, придумал много разных штучек и до сих пор его здесь кое-кто помнит. Говорил он только о театре, о журналистике молчал. Я спросила, а как же газета? – Ты знаешь, ничего интересного, что-то дублируем из большой печати, о чем-то несущественном пишем. Работаю как-то безвкусно.

Я узнала, что он написал поэму в стихах о Куликовской битве. Это был его долгий труд, но, увы, поэму не напечатали. Я читала ее и удивлялась, как все исторически выверено, сколько Николай переворошил всяких документов о том далеком времени.

Жизнь у него была не всегда веселая. В блокаду умерла мать, мальчишкой его вывезли в Ташкент. Потом подростком, еще до окончания войны, он добирался в Ленинград, как тот пацан из книги Неверова «Ташкент – город хлебный», которую я читала в детстве, обливаясь слезами. Добрался, а квартира занята, никому он не нужен. И тогда вспомнил Николай о друге их семьи – дяде Володе – Владимире Ивановиче Вернадском. Это был выдающийся ученый, геохимик и минералог, академик. Тот помог Николаю выбить у властей маленькую комнатку, устроил на работу, поддерживал материально и много рассказывал о семье Шлиппенбахов, о том, какие замечательные люди у них собирались. Мама ведь была из рода Бакуниных. Ее дед Михаил Александрович, дворянин, был ярым идеологом анархизма, отрицал марксизм. Об этом в семье говорили шепотом, хотя все это было, как говорится, дела давно минувших дней.

Вырос, выучился Николай Шлиппенбах, женился, родилась дочь. Семейная жизнь была доброй и теплой, но супруга его вдруг неожиданно скончалась от тяжелой болезни. Остался Николай с дочерью и внуками: стареющий, одинокий мужчина. Я снова встретила его уже в перестроечное время. Он торопился ехать в австрийское посольство, хлопотать о визе. Жизнь его, оказывается, круто изменилась. Николая разыскали австрийские родственники, прислали ему его родословную, звали в гости. Выяснилось, что Барон фон Шлиппенбах отлично воевал с русскими войсками под Полтавой, и многие крупные полководцы были прощены Петром Великим. Шлиппенбах еще служил в России и владел землями в Лифляндии.

Николай почти три года разъезжал по разным странам. Был в Австрии, Италии, Германии, Англии, где жили его родственники. Но вот, что интересно – о своем баронстве Николай говорил очень смущенно. В Петербурге его пригласили в дворянское собрание, выбрали даже заместителем председателя. С князем Голицыным он ездил зачем-то в Москву. Дочь его – Оля – ведала шведским приходом в нашем городе, учила язык, часто выезжала с детьми в Швецию.

А мы были с ним в большой дружбе, и даже Николай часто намекал, что, мол, пора нам на что-то решиться. Я отшучивалась, смеялась. Потом его поездки по разным странам прекратились. Родственники постарели, жили своей жизнью, он уже им был неинтересен.

Однажды мой приятель сообщил, что он стал рыцарем Мальтийского Ордена. «Вот уж не ждал – не гадал, – объяснял мне Николай, – зачем мне их крест?» Но экскурсию для этих рыцарей, прибывших в Петербург, организовал. Мальтийцы величали его бароном фон Шлиппенбахом. Он при этих словах очень веселился. Говорил, что все это полная ерунда. А я называла его рыцарем без страха и упрека.

Мои подруги уже видели меня «баронессой» и очень интересовались нашими отношениями. Но мне что-то мешало окончательно с ним сблизиться. Друзья – да и только! Но однажды темной, слякотной осенью я вдруг решила кончать со своей холостяцкой жизнью. На этом настаивал и мой сын, который знал Николая как человека благородного, порядочного.

Как всегда, Николай пришел в гости, и я напрямик ему сказала: «Давай поженимся».

Была долгая пауза, и мой старый друг честно признался:

– Знаешь, уже поздно. Ты три с половиной года морочила мне голову. Останемся друзьями, у меня уже есть милая, добрая женщина.

– Что ж, друзьями – так друзьями, – сказала я, едва сдерживая обиду и стыд.

Мы все-таки спокойно расстались.

Теперь иногда обмениваемся телефонными звонками. Обдумывая все предыдущее, я поняла – Николаю нужно было нечто большее, чем дружба, ему нужна была любовь, но я не могла ему этого дать. Вот почему я и не стала «баронессой».

Дата добавления: 2015-12-07