Судьбина русская

Мне говорят, что следует описать и подробно то, как я прожил последнюю четверть своей жизни и дотянул до почтенных 75-ти… Благодаря чему это произошло.

Начну с того, что жил и живу не благодаря, а вопреки условиям, обстоятельствам и т.п. До 50-ти лет я жил в гармонии с окружавшим меня обществом, точнее отдельным его сегментом, но сегментом огромным, в который входит подавляющее большинство населения родной страны. Но законы гегелевской диалектики реальны – они отражают движение индивидов, планетарных сил, могучих законов жизни, иначе выражаясь.

В недрах и по рубежам сплоченного и казалось бы благополучного (пусть небогатого, пусть совкового) социума успешно развивались враждебные привычному порядку мощности разного плана – экономического, культурного, политического… Я был свидетелем, хуже того, бессильным наблюдателем, времени, когда над мирными ландшафтами Отчизны собирались грозные тучи ненависти и уничтожения.

Начнем с хозяйственных проблем: на моих глазах вырос и окреп так называемый теневой сектор экономики. Я лично был знаком с руководителем армянских дорожных бригад – лысым голубоглазым высоким субъектом, едва достигшим сорока лет, который носил, как я думаю, маскировочную фамилию Карагёзов. Это был человек, обладавший острым умом и незаурядной деловой активностью. Он был в числе тех кавказцев, нашли вариант быстро заработать хорошую «деньгу» - русское бездорожье. Рабочую силу составляли армянские (или преимущественно армянские) подростки из глухих селений кавказской горной системы, как правило, плохо знавшие, или не знавшие совсем, русский язык. В бедных селениях с массовой безработицей предложение ехать в Россию получать «живые» рубли в немалом количестве, а также одежду и пищу вызывало немалый энтузиазм молодежи. Вербовщикам не составляло большого труда найти не просто согласных, а жаждущих получить такую работу.

Армянские бригады, приезжавшие в Горьковскую область, были очень замкнутыми производственными организмами. Даже общаться с ними было трудно, хотя бы потому, что основная их часть крайне плохо знала русский язык. Они подписывали любые документы, которые им подсовывали руководители. Впрочем, надо отдать должное Карагёзову и его помощникам, они держали слово и выполняли устные договоренности: что было условлено с каждым из парнишек, тот получал в конце сезона с надежностью – денежную сумму или одежду, в которой мог появиться с гордостью в родном селении.

Всплывает большой и сложный вопрос: кто и как финансировал строительство дорог и обеспечивал зарплатой рабочих? Естественно, финансировали их хозяйственные и административные структуры, преимущественно местные, тогдашней Горьковской области. Механизмы были разные, но строилось все на завышенных ставках, метраже и т.п. Кроме того, Карагёзов использовал, как правило, щебень, асфальт и другие материалы «левого происхождения», т.е. более дешевый, чем в государственных учреждениях. Действовал принцип «отката», т.е. почерпнутые из различных государственных источников средства распределялись в определенных пропорциях между Карагёзовым и теми хозяйственными руководителями, которые давали его бригадам работу. Благодаря этой системе из госбюджета уводились значительные суммы, которые стимулировали развитие так называемой «теневой экономики».

Отмечу лишь некоторые факты. Например, к Карагёзову просились многие мои великовозрастные студенты, но им всегда отказывали. Им говорили: «зачем тебе работать руками, если у тебя есть голова? Достань мне баржу щебенки (организуй машину, асфальт и т.п.), и получишь деньги, а уж дороги пусть мальчики кладут…» Карагёзов, не стесняясь говорил, что его безбедное существования на территории приволжской столицы (номер-люкс гостиницы, несколько машин, в том числе спортивная, ежедневные банкеты с дорогими напитками…) охранялось крупными взятками представителям правоохранительных а также партийных и советских органов. Речь шла об очень крупных суммах. Когда я обратился во второй отдел (спецчасть) университета с вопросом, можно ли иметь с ним дело, то мне было отвечено, что Карагёзов очень уважаемый в городе человек и против контактов с ним «органы» ничего не имеют…

Впрочем, Володя Карагёзов умер на рубеже 1970-80-х гг. от цирроза печени. Его поминки продолжались несколько дней в одном из лучших горьковских ресторанов, а тело было отправлено для захоронения на родину в Тбилиси.

Армянские бригады в Горьковской области – это, конечно, частный исторический эпизод, но демонстрирует общие принципы советской экономики эпохи «застоя». Нужно разобраться, как сложилось подобное направление в жизни советского общества. В 1940-е гг., в период расцвета сталинского режима никакой теневой экономики, сколь-нибудь значительной, просто не могло существовать, так как финансовые органы прослеживали движение едва ли не каждого рубля в экономическом пространстве СССР. Действовал принцип министра финансов Зверева, о котором уже упоминалось на этих страницах: количество выплат населению со стороны государственных органов должно соответствовать количеству платежей со стороны населения за те товары и услуги, которые предоставлялись со стороны государственных или кооперативных производителей. Проще выражаясь, все то, что вы получали в качестве зарплаты, вы должны были отнести и истратить в продмаге, железнодорожной кассе, на рынке и т.д.

Иначе говоря сталинское финансовое ведомство считало, что количество денег у населения должно соответствовать суммарной цене товаров и услуг, которые могли быть предоставлены населению не особенно развитой в этом отношении советской экономикой.

Это соответствие было нарушено, когда руководство страной перешло к «дорогому Н.С. Хрущеву». Его финансовые советники сформулировали другой принцип: «деньги ищут товар», т.е. населению нужно платить больше, дабы деньги, полученные в качестве зарплат и иных платежей, стимулировали развитие производства. «Мудрый расчет» оказался неверным в одном: те люди, которые получили большие суммы денег стали стремиться покупать хорошего качества заграничные товары, пренебрегая отечественными. Состоятельные граждане активно искали немецкую косметику, чешское стекло, польские сапоги и т.д. Поэтому стимулов для развития отечественной промышленности оставалось немного. Имеется в виду, конечно, производство товаров массового потребления, а не военно-промышленный комплекс, который недостатка в средствах не испытывал.

Однако, отечественные производители использовали квазирыночную конъюнктуру и стали повышать цены на свои товары, действуя в соответствии с правилом «продукт стоит ровно столько, сколько покупатель в состоянии за него заплатить». Я, как и все мои знакомые, испытали воздействие этой, еще весьма скромной по масштабам инфляции на рубеже 1950-1960-х гг. Дабы остановить инфляцию, правительство Хрущева спровоцировало решение сормовских рабочих отложить погашение государственных займов на 20 лет. Кроме того, в 1961 г. была проведена деноминация, при которой население тоже потеряло некоторое количество денег.

Таким образом, в советскую экономику и в жизнь больших масс населения вернулись некоторые элементы давно забытых рыночных отношений. На партийных собраниях часто поднимался вопрос: нужна ли нам рыночная экономика, и если нужна, то в каком масштабе. Будучи молодым коммунистом, в 1960-е гг. я наблюдал эти дискуссии – между «рыночниками» и их противниками. Правда, сводились они в основном к жонглированию цитатами из Маркса, Энгельса и, отчасти, Ленина. Государство постепенно уступало «рыночникам», что выражалось в том, что стали в «плановом» порядке повышаться цены на предметы роскоши, на товары долгосрочного пользования (телевизоры, холодильники, автомобили…). При этом жестко фиксировались цены на пищевые продукты (хлеб, молоко…), детскую одежду и т.п.

Следующий этап в социально-экономическом развитии страны связан с приходом к власти новых политиков – Л.И. Брежнева, А.Н. Косыгина и других. Речь должна идти прежде всего о «косыгинской реформе», благодаря которой рыночные отношения в стране приобрели господствующее положение, а сфера регулируемого распределения оказалась крайне ограниченной. Косыгин разрешил руководителям предприятий по своему усмотрению распределять значительные суммы денег, так называемую «прибыль», которая оставалась в кассе предприятий после того, как все платежные обязательства перед финансовыми институтами государства были выполнены. Решение, безусловно, правильное, ибо каждый руководитель предприятия стремился теперь сделать его рентабельным, получить прибыль, которую можно было использовать на нужды трудящихся.

Однако, у этой реформы была и другая сторона: директора предприятий, председатели колхозов и другие руководители хозяйств получили возможность сосредоточить в своих руках значительные денежные средства. Приведу один пример. Мой знакомый руководитель, человек смелый и довольно жадный, получал за счет прибыли ежемесячную надбавку к зарплате, квартальную премию в размере месячной зарплаты, полугодовую премию еще большего размера, а по окончании года – тринадцатую зарплату, которая была практически была равна сумме двенадцати его обычных зарплат. Премии, конечно, получали и рабочие, но для них была только тринадцатая зарплата, редко превышавшая месячный заработок. Следующие десять лет после реформы Косыгина (1965-1975 гг.) и следует, вероятно, считать первым этапом процесса первоначального накопления капитала в Советском Союзе.

Естественно, что деньги, концентрировавшиеся в руках разнообразных хозяйственных, административных и партийных руководителей искали себе соответствующего применения, которое выливалось в деятельность армянских бригад и подобных им формирований «теневой экономики». К середине 1970-х гг. Л.И. Брежнев осознал грозившую социалистическому строю опасность со стороны прослойки «новых богачей», формировавшейся при реализации косыгинской реформы. Как говорят злые языки, по инициативе «тупого» М.А. Суслова, ЦК партии регламентировал размеры премий, сократив доходы руководителей в несколько раз. Однако, выпустив джинна из бутылки, его очень трудно загнать обратно. Премиальные регламенты, как правило, нарушались, изобретались иные источники пополнения собственных кошельков, как то: «больничные» деньги, премии смежникам – руководителям и коллективам тружеников этих предприятий.

Но самое худшее, на мой взгляд, состояло в том, что партийные органы высшего и среднего уровня (райкомы, горкомы, обкомы) заставили хозяйственников с ними делиться, используя различные механизмы. В конце 1970-х гг. по Горькому упорно циркулировали слухи о том, что руководители даже самых крупных предприятий не должны получать годовых доходов больше, чем обкомовские секретари. Таким образом, намечалось сращивание экономических потенциалов партийной верхушки и хозяйственной элиты страны. В разных партийных и советских структурах подвизались «наши» и «ваши», а также «конвертники», то есть начинавшие вникать в твое дело только после получения «конверта».

Самым известным из «конвертников» был, если верить людям со Ставрополья, М.С. Горбачев, в бытность его секретарем крайкома. Про него так и говорили «Миша-конвертик». Не чурался сомнительных операций с уральскими золотыми самородками и первый секретарь Свердловского обкома партии Б.Н. Ельцин. Это становилось общей практикой руководителей регионов, если судить, например, по известному «делу Вадима Туманова». После смерти Андропова именно эти люди и стали определять политические приоритеты КПСС. В 1985 г. М.С. Горбачев взял курс на экономические реформы, которые должны были ликвидировать социализм.

Данные процессы, происходившие в советском обществе, не могли не отражаться на жизни разнообразных структур, в том числе Горьковского университета и его историко-филологического факультета. Конечно, ни преподаватели, ни студенты единственного гуманитарного факультета Горьковского университета не были воротилами экономики, тем более теневой, но происходящее в стране отразилось особым образом на жизни коллектива. Речь идет о смещении, а затем и замене нравственных критериев в отношении к людям. На место, может, немного искусственному, но принятому как императив, как долг коллективизму стали приходить эгоистические устремления. Индивидуализм постепенно разрушал те формы социалистического коллективистского сознания, которые существовали в предшествующие годы. Оговорюсь, что данные устремления были присущи, конечно, не только историкам и филологам. Они практически завоевали сердца и умы большей части интеллигентского сообщества нашей страны. Декларативные попытки остановить процесс распространения принципов «разумного эгоизма» не могли быть успешными, так как они противоречили объективной реальности динамического развития окружающей жизни.

Я очень хорошо помню, как на различных общественных факультетах системы партпросвещения, где мне приходилось преподавать по вечерам слушатели вместо лояльности к окружающим партийно-советским порядкам все более громко подавали критические высказывания. Разумеется, они касались частностей, но эти суждения свидетельствовали о происходившем повороте в массовом сознании. Приведу такой пример: вопреки всем учебным планам возникали дискуссии – в чем причина кризиса советского общества? Значит люди уже не считали, что они живут в обстановке социального благополучия. Очень часто повторялась такая мысль: развитие социалистической экономики не привело автоматически к развитию социалистического сознания, и разрыв между институтами, основанными на социалистической собственности и индивидуальными интересами членов общества все более нарастает. Это угрожало гибелью социалистическому строю в стране.

Конечно, эти процессы в массовом сознании еще можно было остановить. Достаточно вспомнить аналогичный опыт Китая. Но для этого партийные, советские и хозяйственные руководители должны были меньше думать о своих частных интересах, а больше – о том, что им следует сделать для блага широкого круга людей. Этого, к сожалению, не случилось. Наоборот, в руководящих, элитарных слоях советского общества ширились настроения прямо противоположные насущным народным чаяниям Еще раз повторюсь, именно эгоизм, желание как можно больше расширить свои возможности, как можно более туго набить свои кошельки, увеличить собственные блага (заслуженные и незаслуженные) – и стали причиной фатального кризиса советских общественных и политических порядков.

С болью вспоминаю ноябрь 1987 г. Группа лекторов-нижегородцев, в число которых входил доктор юридических наук отставной генерал Смирнов и я, прибыли на север нашей области, в райцентр Шахунью, чтобы выступить перед населением в связи со славной датой 70-летия «Великого Октября». Ни один из партийных или советских руководителей не удостоил нас тогда даже пятиминутной беседы. А когда мы появились в аудиториях производственных коллективов района, то обнаружилось, что население не имеет ни достаточного количества продуктов питания, ни обеспечения теплом и электричеством. Люди говорили нам: «Что это за праздник Великого Октября, если на наших глазах начальники воруют все, что плохо лежит?». Шахунские обыватели с горечью повествовали нам, что единственной столовой, где как-то можно питаться, является привокзальная, находящаяся в ведении управления железной дороги. Меня это тем более поразило, что я несколько раз в 1960-е – 1970-е гг. бывал в Шахунье, и всегда общался с ее доброжелательными и благополучными жителями. Мы ехали в Горький буквально в траурном настроении. Будущее страны рисовалось нам в самых мрачных красках. А ведь с начала горбачевских реформ не прошло и трех лет…

Особенностью революционного процесса 1980-х – начала 1990-х гг. был моральный коллапс элитарных слоев общества, грубое предательство интересов многомиллионных масс простых российских людей. Сейчас становится понятно, что руководящие лица нашей страны думали лишь об одном: как эффективнее легализовать накопленные материальные средства, и как быстро эти богатства преумножить. Перед их алчными взорами лежала огромная страна с казалось бы неисчислимыми ресурсами…

Вероятно, вышесказанные слова кажутся слишком пафосными, поэтому попробуем приземлить ход наших рассуждений и сказать просто: для господствующей группы нашего общества с середины 1980-х гг. главным стало утверждение собственной частной собственности, закрепление приобретенного за своим потомством. Легче всего это было сделать путем максимального расширения рыночных отношений. Молодежь в своем большинстве положительно откликалась на открывавшиеся перспективы, а тех, кто пытался становиться поперек происходящих процессов, подвергали преследованиям. В числе этих «поперечников» оказался и я.

Этим обстоятельством определяется моя собственная судьба в 1980-1990-е гг. Конечно, все, что происходило тогда, не совершалось автоматически – за всем стояла воля людей со своими интересами, потребностями, эмоциями… Наверное, читатель ожидает, что сейчас появится перечень имен люди, которые сначала мешали моей работе, а потом открыто выступили против моей политики на факультете, да и в исторической науке тоже. Однако, этого я делать не буду. Думаю, что у каждого из этих людей, которых я мог бы назвать, должны быть свои оценки, свое восприятие происшедшего. В конце концов, есть такое понятие как совесть. Скажу главное: все их попытки нанести мне существенный ущерб не привели к желаемому результату.

Как, вероятно, многим известно, я в феврале 1984 г. вынужден был перейти из ведущего университета СССР в рядовой, можно сказать заурядный ВУЗ, тогда называвшийся Горьковским пединститутом (ныне Нижегородский педуниверситет) на должность заведующего кафедрой, которая вскоре, одна из первых в нашей стране, стала называться кафедрой истории России. Вместе со мной с исторического отделения истфила университета ушло в пединститут 12 из 38-ми штатных преподавателей. Среди них – вскоре ставшие докторами наук Ю.А. Перчиков, В.М. Строгецкий, а также заведующий кафедрой всеобщей истории В.М. Марченко, заместитель декана Б.И. Гудков, молодые перспективные преподаватели В.В. Сарычев, Г.В. Воронкова и др.

Отмечу среди присоединившихся ко мне в пединституте особо В.А. Филиппова – единственного в нашем городе специалиста по истории искусства, получившего кандидатскую степень на профильной кафедре МГУ им. М.В. Ломоносова. Благодаря приливу свежих сил истфак нижегородского педуниверситета пережил полосу бурного роста, оказавшуюся, увы, недолговечной. Следует сказать, что большую роль в этом процессе сыграл вернувшийся после успешной защиты кандидатской диссертации из аспирантуры Московского государственного пединститута Е.П. Титков.

Усиление кадрового состава позволило провести некоторые структурные улучшения. Во-первых, историческое отделение истфила стало самостоятельным факультетом[36]. Во-вторых, были образованы кафедры: отечественной истории XX века (заведующий – доктор наук Ю.А. Перчиков), культуры и искусства (заведующий – кандидат наук В.М. Марченко[37]), историографии, источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин (заведующий – кандидат наук Б.И. Гудкова[38]). На факультете активизировалась издательская деятельность как по отечественной, так и по всеобщей истории. Одно из наиболее интересных исследований этого времени – работа В.В. Сарычева о распространении и деятельности так называемых западных сект на территории России в конце XIX – начале XX вв. (баптисты, евангельские христиане, адвентисты[39]).

Логику развития исторического образования в педуниверситете прервала «ельцинская перестройка» 1991-го и последующих годов. Мне, как и многим другим патриотом России, действия власти этого периода казались преступными, и, как могли, мы противодействовали проводившейся ими политике. В частности, особо остро осуждалось нами политика правительства в отношения ВУЗов, которая была направлена на подрыв веками сложившихся образовательных методов и ценностей. Мы выступали против многоуровневой системы образования, при которой на начальной ступени студент практически ничего не получал по сравнению со средней школой. Излишней представлялась нам степень бакалавра, никогда не существовавшая в России и, в сущности, никому не нужная. В те годы речь шла о том, что бесплатным оставался баклавриат, а за степень магистра нужно было платить. Иначе говоря, новая власть с первых шагов стремилась обрушить систему бесплатного образования, существовавшую до этого. Приведу лишь один, но достаточный аргумент: тогдашний бакалавр не имел права преподавания в школе. Его уделом должна была стать профессия гувернанта и домашнего учителя в семьях складывавшегося буржуазного класса.

Кроме того, тогда появлялись, хотя и слабые, но довольно-таки решительно настроенные патриотические организации. Мне довелось участвовать в работе Славянского собора, вести переговоры с абхазами, белорусами, а также выезжать в Киев. Целью всей этой деятельности было уменьшение трагических последствий Беловежских договоренностей 1991 г. Следует упомянуть, что одно из заседаний Славянского собора прошло в Нижним Новгороде, как это ни странно сейчас звучит, в Кремле, а также в помещениях педуниверситета. На этот собор съехалось несколько сот человек с разных концов России. Но в ходе работы тогда же стало ясно, что патриотов в нашей стране немало, а вот денег для деятельности не хватает. Источники финансирования были весьма скудны, а потом и совсем иссякли. Это предопределило поражение патриотического движения в конце 1993-1994 гг.

Мои патриотические «шалости» раздражали высокое руководство. Летом 1995 года я был вынужден покинуть стены педуниверситета… Но меня поддержали работавшие в Арзамасе бывшие выпускники истфака ГГУ: ректор Арзамасского пединститута имени А.П. Гайдара Г.В. Борисов, первый проректор Г.Ш. Сагателян, проректор по учебной работе Е.П. Титков. С этого времени и до настоящего момента местом моей работы (подчеркну – моей любимой работы!) стал Арзамасский пединститут, где мне удалось найти хороший контакт и с преподавательским коллективом, и со студенческой аудиторией.

Думается, что моя работа в Арзамасе оказалась небесполезной. Я благодарен моим арзамасским коллегам за их отношение ко мне, за их в высшей степени дружелюбную поддержку в дни моих юбилейных дат: 70-летия, а затем 75-летия. Опираясь на их поддержку, я рискую начать новый 50-й по счету учебный год в почетном положении ВУЗовского профессора: формально я стал преподавателем Горьковского университета 1 сентября 1958 года… С некоторым трепетом хочу высказать надежду, что мне удастся принести пользу арзамасским студентам и в этот, не самый легкий для меня, период.

Особенностью преподавания этого времени (1996-2007 гг.) стала работа с молодыми людьми, стремившимися написать кандидатские диссертации. Работа велась на базе двух ВУЗовских структур: юридического факультета ННГУ и исторического факультета АГПИ – соответственно по истории государства и права в первом случае и по всемирной и отечественной истории в последнем. Дело пошло и в Нижнем, и в Арзамасе. Вот некоторые результаты.

История политических и правовых учений реализована в рамках работ Э. Курзенина (по истории жизни и творчества Самуэля Пуфендорфа) (1997 – 1998 гг.); З. Зариповой по правовым реформам Екатерины II (1998 г.); Р. Смирнова по правовому статусу английского парламента в конце XIII-XIV вв. (1998 – 1999 гг.). Взглядов Дж. Локка и его предшественников касается тема диссертации Е. Верховодова (1999-2000 гг.); Н. Остроумов изучал политические воззрения американских федералистов, а его брат С. Остроумов – творчество Дж. Ст. Милля. В 2004 г. велась работа на базе ЮФ ННГУ с арзамассцем Ершовым над российским законодательством XIX в. и по проблемам еврейской диаспоры. Текст был представлен на профильную кафедру, но до сих пор не был опробирован соискателем среди своих коллег. К юридическим работам близко примыкает диссертация И. Никулина (Москва) о творчестве в области политики и просвещения нижегородского епископа Дамаскина (Дмитрия Семенова-Руднева) (1997-1998 гг.).

В Арзамасе три первые аспирантки, принятые на учебу в 1996-1997 гг., - Т. Меркулова, Н. Щелокова и О. Губанова – получили весь необходимый пакет публикаций, источников и литературы в форме публикаций, а также некоторое количество неизданных текстов (исследования трактатов Дж. Виклифа, история социальной борьбы в Лондоне 1370-1380 гг. и т.д.). Это обеспечило их успешные защиты в «штатные» сроки. Несколько позднее удалось поставить диссертационную работу по творчеству Т. Карлейля, которую выполнил С. Зотов (защита – 2002 г. в ННГУ). Теперь С. Зотову предстоит подготовить научную биографию великих англичан XIX в. – Томаса Карлейля и его оппонента Джона Стюарта Милля.

Позднее были поставлены работы по славянской тематике – о Сербии (А. Белохвостов, 2004 г.) и по мифологическим источникам (Р. Шиженский, 2005 г.). Надеюсь, что А. Белохвостов станет признанным специалистом по древним славянским миграциям на Балканах, которые привели к созданию Сербского государства, а усилия Р. Шиженского в области изучения славянской, скандинавской и финно-угорской мифологии приведут существенным научным достижениям.

Параллельно на факультете международных отношений ННГУ С. Волков работал над историко-правовым наследием знаменитого Гуго Гроция (защита – 2005 г.). В перспективе ему предстоит расширить область исследований и создать обобщающий труд по естественно-правовой доктрине периода раннего нового времени. Попутно по поручению руководства Арзамасского педвуза консультировал диссертацию Горохова (Москва) об игумене Софронии (эпоха XIX – начала XX вв., защита – 2005 г.).

Кроме того, удалось помочь в ряде докторских работ в Арзамасе и Нижнем. Результат на этом, более высоком, уровне не был столь успешен. Тем не менее, стоит отметить защиту Е.П. Титкова (1999 г.) по истории политики Екатерины II в области просвещения. Остальные исследователи находятся на пути к искомому результату. Таким образом, набирается 19 диссертационных текстов за десять лет, из которых 16 защищены – не такой уж слабый результат для провинциального профессора пенсионного возраста.

Заключительный этап моей жизни – подчеркну лишний раз – теснейшим образом связан с Арзамасским пединститутом. Люди, выгнавшие меня из нижегородских ВУЗов радовались этому обстоятельству. Как ни странно, радовался и я. Почему? Хочу ответить словами моего старшего двоюродного брата Валерия: там воздух и люди чище… Это так: буржуазная мораль, разъедающая вот уже двадцать лет ВУЗы российских мегаполисов, еще не сгубила далеких от высот современной цивилизации арзамассцев. Или, точнее, затронула их в сравнительно малой степени.

Может быть, следует уточнить и другое обстоятельство: Арзамас на сто с лишним верст ближе к родине моего отца – несуществующей ныне деревеньке Зверево, что близ села Конново Дивеевского района, где значительная часть жителей является моими однофамильцами. А неподалеку находится село Глухово, где в начале XX века в местной волостной конторе вступил на трудовой путь осиротевший маленький мальчик Вася[40]. Генеалогическая память существует и влияет на самочувствие и работоспособность.

Сейчас по прошествии двенадцати лет с того дня, как перешел в Арзамас, внимательно всматриваясь в прошедшие «лета» и ушедшие семестры, должен со всей ответственностью написать, что Арзамасский период был самым удачным в моей жизни и карьере. Чтобы обосновать эту мысль, можно сослаться на количество публикаций, осуществленных на деньги Арзамасского педвуза, естественно, благодаря ректору АГПИ Е.П. Титкову, в которых я выступал в качестве автора или редактора. Наши научные успехи были отмечены профильным министерством, рядом общественных организаций. Думаю, что мое звание «Заслуженный работник высшей школы РФ» является частью этого признания.

Однако, пожалуй, главное не в формальных достижениях. Именно в Арзамасе судьба свела меня с неравнодушными молодыми людьми, творческие способности которых нельзя не уважать и которые, я надеюсь, будут продолжать те научные изыскания, которые мы начали совместно в этот отрезок времени. Думаю, что взращенные мною молодые кандидаты исторических наук Сергей Зотов, Андрей Белохвостов, Сергей Волков, Роман Шиженский станут заметными специалистами в тех областях, которые они для себя избрали.

Хотелось бы верить, что рядом с ними встанут труды по истории Англии Татьяны Минеевой – единственной из среды моих учеников, работающей на юридическом факультете ННГУ. Свои надежды я связываю и с Владимиром Сомовым, одним из немногих честных исследователей событий Великой Отечественной войны.

То, что эти люди работали рядом со мной, придает мне сил, духовной бодрости на самом трудном участке моего жизненного пути.

По склону жизни…

Дата добавления: 2015-12-07