Пока не будут сделаны эффективные изменения в национальной политике, жители больших городов могут работать на более локальном уровне, собирая сведения о происходящем в окружающей их сельской местности и проявляя вполне возможный интерес к наличию подопытных животных в университетах и комерческих лабораториях в зонах их собственного проживания. Студенты могут отказываться проводить эксперименты на животных, требуя ознакомления с полной программой проведения опыта. Студенческие организации и организации по защите благополучия животных должны изучать академические журналы, выявляя случаи проведения болевых экспериментов на животных. Они должны затем организовывать акции протеста против тех факультетов и отделений университетов, где имеет место практика жестокого отношения к животным. Должно также оказываться давление на университеты в части ограничения или прекращения действия денежных фондов, используемых для подобных экспериментов, если университеты продолжают скрывать такую работу от общественности. В тех случаях, когда университеты зависят от общественного одобрения в получении таких фондов или иной финансовой поддержки, такие методы борьбы могут быть особенно эффективными.
Без сомнения, должны быть организованы «крики возмущения» с требованиями пересмотра понятия о «свободе научного исследования», так как если столько заботы проявляется для ограничения предсмертных мучений у людей, в том числе пострадавших при научных исследованиях, то почему такой свободы в своих стремлениях не должны иметь те, кто хочет спасти от боли животных? Это важно особенно в случаях, когда в исследования вовлекаются общественные фонды, то будет вполне правомерным обладать свободой на использование этих фондов в целях ограничения болевых экспериментов.
Можно применять также иную политическую тактику. Во времена американской войны во Вьетнаме, противники войны прибегали к задержке выплаты части налогов, целевым назначением направлявшихся на ведение войны, широко провозглашая при этом свой протест против войны. Правда, такая тактика может быть использована лишь в экстремальных ситуациях. Разумеется, в экспериментах на животных используется лишь крошечная часть от размеров фондов, уходящих на войну во Вьетнаме, хотя мы так и не имеем доступной картины, как протекают эксперименты на животных. Маркировочные коды и данные по расходам скрыты от глаз общественности. По слухам, в общем на подобную исследовательскую работу расходуется до 1% от собранных налогов.
В целом реформ в этой сфере можно добиться путем организации широких акций — показ общественности того, что происходит за закрытыми дверями лабораторий, и протесты против этого, направление писем своим представителям в законодательных органах, влияющих на выделение фондов, публикации о кандидатах в выборные органы накануне их избирательной кампании и ряд других акций. Но все-таки эта проблема — лишь часть большой проблемы относительно спесиецизма (внутреннего ощущения превосходства человека над всем живущим на земле) и маловероятно, что удастся устранить спесиецизм, пока он сам себя не изживет. Конечно, наступит такое время, когда дети наших детей, читая о том, что творилось в научных лабораториях ХХ столетия, будут ощущать то же самое чувство ужаса и даже недоверия к написанному, как и мы сегодня чувствуем это, когда узнаем о зверствах на римских гладиаторских аренах или читаем о рабском труде в ХVIII—ХIХ столетиях.
3 Ад животноводческих ферм или что происходило
с вашим обедом,
когда он был еще животным
У большинства людей, особенно жителей современных городов и пригородных районов, основные формы контактов с животными нечеловеческой природы происходят в часы приема пищи и они, эти контакты, очень просты — мы их поедаем. В этом простом факте находится ключ к объяснению нашей позиции по отношению к животным и также ключ, с помощью которого каждый из нас может вносить изменения в эти позиции. Использование выращенных нами животных и жестокое обращение с ними выходит далеко за пределы только их пищевого использования; это и стрижка шерсти и десятки других видов использования, сопровождаемого, как правило, недопустимо плохим обращением с ними. Сотни миллионов голов крупного рогатого скота, свиней и овец ежегодно разводятся и идут под нож только в одних Соединенных Штатах, а с учетом домашней птицы эти цифры достигают ошеломляющих значений в 3 миллиарда (это означает, что почти 5000 особей птицы — преимущественно цыплят, будет зарезано за время, нужное, чтобы прочесть эту страницу). Здесь, на нашем обеденном столе и в соседнем супермаркете или в лавке мясника, мы становимся участниками самой безудержной эксплуатации других видов, какая только может существовать.
В большинстве случаев мы не хотим ничего знать ни о каких жестокостях по отношению к живым творениям природы, если они находятся позади нашего непосредственного интереса к пище, которую мы едим. Наша закупка продовольствия — это, по сути, лишь кульминация длительного процесса, в котором нам предлагается лишь конечный, искусно оформленный продукт, а все предшествующее ему деликатно скрывается от наших глаз. Мы, собственно говоря, покупаем себе мясо и битую птицу в аккуратных, чистых пластиковых пакетах. Если наши покупки и кровоточат, то едва-едва. Такой ярко оформленный охлажденный пакет не дает никаких причин для ассоциации с живущими, дышащими, ходящими, страдающими животными. Какими только словесными ухищрениями мы не пользуемся, чтобы замаскировать ужас того, что мы делаем. В самом деле, ведь мы едим говядину, а не быков, кастрированных телят или коров, едим свинину, а не свиней, хотя нам иногда кажется бывает легче взглянуть правде в лицо и откровенно назвать наше блюдо «бараньей ногой». Собственно говоря, выражение «мясо» само по себе способно вводить в заблуждение. В своем первоначальном значении оно означает твердую пищу не обязательно из тканей тела животного. Примеры этой давней привычки еще остались в таких выражениях, как «мясо орехов», «мясистые плоды» и др., которые, на первый взгляд, подразумевают заменителей «животного мяса», но практически с таким же успехом имеют право именовать «мясом» множество других продуктов. Просто широко используя понятие «мясо», мы избегает честно признать факт, что едим мягкие мышечные ткани тел животных.
Но эти словесные различия — только видимая часть более глубокого игнорирования истоков происхождения нашей пищи. Давайте рассмотрим представления, возникающие в нашем сознании при слове «ферма». Конечно мы мысленно видим дом с конюшней и коровником, стаей кур под надзором крикливых петухов, бодро сражающихся вокруг скотного двора, видим стадо коров, мерно шагающих с пастбища на дойку, еще возможно есть свинья, роющаяся вокруг плодового сада с выводком визжащих поросят, возбужденно резвящихся вокруг своей мамаши.
Очень мало ферм отвечает такой идиллистической картине и описанным нами сценам в традиционных представлениях, в которые нам так хочется поверить. И все таки мы еще считаем ферму приятным местом со сравнительно мало нарушенной природой, далеко удаленным от нашей собственной жизни в промышленном центре, постоянно проходящем в суетной погоне за заработком. Среди тех немногих, кто так думает о жизни животных на животноводческой ферме, мало знающих современные методы выращивания животных. Ряд людей будет удивлен, что животных режут не лишенным боли способом, а те, кому доводилось следовать на автомобиле за платформой с животными, должен знать, что транспортируют животных в очень стесненных и тяжелых условиях. Есть и не сомневающиеся в том, что животных забивают более, чем быстро, как и транспортируют в приемлемых условиях. А в рассуждениях теоретиков справедливости власти человека над всем живым можно прочесть, что беззаботная жизнь на животноводческом комплексе — без трудностей и невзгод, которые приходится терпеть их собратьям, обитающим в дикой природе, где они вынуждены вести непрерывную борьбу за существование — это просто благо.
Такие удобные для восприятия проявления комфорта и идиллистического счастья — картины, уходящие разве что ко временам 200—300-летней давности, сегодня лишь в небольшой мере можно распространить на отношения, существующие на предприятиях современного животноводческого производства. Прежде всего отметим, что нынешнее сельскохозяйственное производство давно уже не контролируется простым сельским населением. Современная интенсивная животноводческая ферма — это объект бизнеса. И большого бизнеса. В последние 30 лет вхождение крупных корпораций в мирную тишину природы деревенского ландшафта и объединение методов производства сельской продукции с современными техническими достижениями преобразовали размеренное сельскохозяйственное производство в понятие «агробизнес». Этот процесс начался, когда крупные компании в погоне за прибылями захватили в свои руки контроль над производством мяса битой птицы, что раньше было уделом рук каждой жены фермера. Сегодня 20 крупных корпораций контролируют всю номенклатуру по продукции из битой птицы в Соединенных Штатах Америки. В сфере производства товарного яйца работают такие птицефабрики, каждая из которых содержит миллион или более кур-несушек. Остающиеся более мелкие производители вынуждены или перенимать методы работы гигантов, или уходить прочь из бизнеса. Компании, пришедшие в агробизнес из других сфер, стремятся овладеть сельскохозяйственным производством, причем в крупных масштабах, чтобы легче справляться с налоговым прессом и для того, чтобы разнообразить формы прибыли. Например, на производстве мяса индеек сейчас специализируется кампания «Wreyhound Corporation», а ветчина, которую вы могли недавно есть, поступила от фирмы «ITT», а ваше жаркое от «Gonn Hancock Mutral», а дюжина компаний по масличному производству, что вложили средства в откормочный бизнес крупного рогатого скота, строят промышленные загоны для откорма, содержащие каждый по 100000 и более голов крупного рогатого скота.
Для крупных корпораций или для тех, кто стоит перед выбором, или конкурировать с ними, или оставить эту сферу, нет места для сентиментальности или поиска гармонии между растениями, животными и природой. Современное сельскохозяйственное промышленное животноводство — это жестокое состязание методов и приемов, которые придумали те, кто стремится уменьшить издержки и увеличить прибыли. Поэтому былые сельскохозяйственные предприятия превратились сейчас в сельскохозяйственные фабрики и животным в них отведена роль машинных агрегатов по превращению малоценных кормов в высокоценное мясо и любые нововведения здесь имеют своей целью удешевление «коэффициента воспроизводства», подверженного колебаниям в ту или иную сторону. Большинство из разделов и параграфов моей книги — просто описание этих методов и того, что они означают для животных, к которым они применяются. Я покажу, что подвергаясь таким методам, большинство животных влачит несчастное существование от дня своего рождения и до дня гибели от забоя на мясо. И снова же хочу заявить, что не стою на той точке зрения, что люди (работники этой индустрии), осуществляющие эти мучительные вещи с животными, это обязательно жестокие и свирепые люди. В позициях потребителей и производителей нет фундаментальной разницы. Методы промышленного разведения животных, которые я описываю, это просто продление логической линии и практическое применение позиций и предрассудков, которые обсуждаются повсюду в этой книге. И если уж мы отводим место нечеловеческим животным как вещам для удовлетворения наших потребностей и наших желаний, то результат такого подхода нетрудно предсказать.
Существуют три различные пути, по которым сельскохозяйственным животным могут быть причинены страдания, а именно, при забое, при перевозках и вообще в процессе выращивания. Хотя мы рассматриваем все три из них, чтобы получить законченную картину, что же происходило с нашим обедом, когда он был еще животным, я сосредоточусь на процессе выращивания по тем причинам, что страдания, причиняемые современными методами разведения животных, являются самыми продолжительными для животных и в то же время, это именно тот аспект промышленного животноводства, о котором среднему потребителю мало что известно.
Как следует из предыдущих частей этой книги, для того, чтобы сделать мое описание объективным настолько, насколько это возможно, я не должен базировать его ни на выводах моих собственных наблюдений, относительно условий на фермах, ни доверять и полагаться на другие источники, особенно симпатизирующие благополучию животных. Смогу ли я сделать это — значит я смогу взять на себя ответственность за выборочное описание условий, основываясь на посещении нескольких не самых плохих ферм. Но чтобы избежать даже такого субъективизма, я буду брать материалы из источников, которые, как можно это ожидать, пользуются уважением в животноводческой индустрии, а именно из журналов и профессиональных сборников самой сельскохозяйственной индустрии.
Естественно, что статьи, имеющие критическое направление и обличающие страдания животных, в подобных журналах найти невозможно, и фактически такие журналы сами по себе для проблемы страданий животных интереса не представляют. Однако фермеры (хотя бы косвенно) на эту сферу выходят, избегая бессмысленной жестокости по соображениям возможной потери прибыли из-за снижения веса, иммунности, общего состояния товарного стада и т.д. Все это побуждает фермеров проявлять осторожность и подвергать их животных меньшим нагрузкам, когда их ведут на бойню; к тому же синяки и кровоподтеки на туше снижают прибыль. Но идея о том, что мы должны избегать содержания животных в неудобных условиях просто потому, что это плохо само по себе, не рассматривалась. Рут Гаррисон — автор разоблачительного труда об интенсивных методах животноводства в Британии, озаглавленного «Животные-машины» приходит к выводу, что «жестокость приходит туда, где прибыли падают».
Первым животным, которому суждено было переселиться из относительно близких к природе условий традиционных патриархальных ферм и в полной мере познать стрессовый удар современного интенсивного птицеводства был цыпленок. Беды цыплят и кур начались оттого, что человек использовал их по двум направлениям — из-за мяса и из-за яиц. Сегодня имеется стандартный набор технического оборудования для получения обоих этих продуктов.
Энтузиасты агробизнеса рассматривают подъем птицеводческой индустрии как один из величайших успехов во всей истории сельскохозяйственного производства. Еще после Второй мировой войны куры к столу были относительно редким блюдом. Они пришли главным образом из маленьких независимых фермерских хозяйств, или как лишняя продукция мужского пола (петушки) из хозяйств, специализирующихся на курах-несушках. Сегодня «бройлеры», или столовые мясные цыплята, как их зовут сейчас, производятся буквально миллионами на высокоавтоматизированных заводах — птицеводческих фабриках, причем, крупные корпорации владеют или контролируют 98% всего производства бройлеров в США. Дюжина таких корпораций ведет около 40% всего сельскохозяйственного производства, производя более трех миллиардов птиц, которые ежегодно выращиваются и забиваются. Некоторые из таких компаний по производству кормов поначалу продавали корма на фермы, а потом постепенно и последовательно в несколько этапов полновластно вошли в сельскохозяйственный бизнес. Другие, такие как «Textron» и ряд других ей подобных в общем весьма далеки от сельского хозяйства и производят самую разнообразную продукцию — от карандашей до вертолетов и в животноводство пришли исключительно как в объект бизнеса, просто усмотрев здесь выгодное вложение средств.
Решительным шагом в деле перемещения масс кур из просторного фермерского птичьего двора к промышленным конвейерам производства цыплят стал метод выращивания их в полностью закрытом помещении. Сегодня ежедневно от 10000 до 50000 и даже более только что вылупившихся цыплят доставляется из инкубаторов и помещается непосредственно в длинные, лишенные окон ангары — «шеды», обычно прямо на полу, хотя некоторые производители используют для этого ярусы, огражденные сеткой, чтобы получить больший выход птицы с единицы площади. Внутри шеда каждый аспект жизненной среды птиц контролируется таким образом, чтобы достичь как можно более быстрого роста цыплят при меньшей затрате корма. Пища и вода подаются автоматически из бункеров, размещенных сверху. Освещение ангарного помещения приспособлено к среде обитания цыплят в соответствии с рекомендациями научных консультантов. Например, свет в первые 1—2 недели жизни цыплят подается по 24 часа в сутки, чтобы способствовать их быстрому росту. Затем освещение постепенно ослабляется и сводится к подаче его через каждые два часа, чередуя тьму со светом, создавая цыплятам «искусственную ночь», что стимулирует их интерес к питанию после наступления следующих друг за другом «рассветов». Так проходит шесть недель жизни цыплят, к этому возрасту они вырастают настолько, что им становится невыносимо тесно на площади, расчитанной под максимальный выход товарного мяса. Освещение в этот период подается очень ослабленно в течение всех суток. Цель этого — уменьшить активность птиц и ощущение невероятной тесноты.
К исходу 8-ой или 9-ой недели жизни бройлеров на каждого из них уже может приходится меньше, чем половина квадратного фута жизненного пространства или, иначе говоря, это площадь сложенного вчетверо листка бумаги, на котором стоит птица весом в три с половиной фунта. Пребывание в таких условиях со стрессом от тесноты и отсутствие удовлетворения потребности какой-либо прогулки способствует возникновению у птиц энергетического потенциала и его выбросу в виде драк между ними и расклева друг друга вплоть до смертельного исхода и поедания друг друга. Слабое освещение снижает до некоторой степени моторику и активность бройлеров, а последние дни своей жизни они практически доживают почти в полной темноте.
Заклевывание друг друга и каннибализм на языке предпринимателей, занимающихся выращиванием бройлеров называется «vices» пороком. Однако, этот порок не естественный, а результат стрессов и тесноты, которым современные бройлермены подвергают своих птиц. Надо также отметить, что куры вообще принадлежат к числу животных с высокоразвитым социальным восприятием, и на птичьем дворе они развиваются и живут в удивительно четком иерархическом порядке, иногда называемом «порядком удара клювом». Каждая птица во внешне однородной массе придерживается и соблюдает (возле кормушки или где бы то ни было) определенную линию поведения, отражающую превосходство одних птиц над другими, стоящими ниже. При этом поначалу в общности особей создается ряд конфликтных ситуаций, пока складывается твердо установленный порядок. Как правило, решающим фактором здесь выступает сила чаще, чем телесные контакты, достаточная, чтобы расставить особей по своим местам. Прославленный Конрад Лоренц — знаменитая фигура в области изучения манеры поведения животных, писал о тех днях, когда кур на птичьих дворах было меньше, чем сегодня: «Как животные могут узнавать друг друга среди множества других? А они, безусловно, способны делать это. Каждый фермер, имеющий дело с птицей, знает, что существует весьма четко определенный порядок, по которому каждая птица боится и подчиняется той, которая по рангу находится выше первой. После нескольких споров и противостояний, при которых птицам не обязательно вступать в драку, каждая птица уже знает, какую из других птиц она должна побаиваться и наоборот, какие из них должны оказывать ей знаки уважения. Не только физическая сила, но также и личное бесстрашие, энергия и даже личная самоуверенность каждой отдельной птицы имеют решающее значение в установлении и сохранении «порядка клюва».
Другие исследования показывают, что в стаде цыплят, достигающем 90 особей, может создаваться и стойко поддерживаться стабильное социальное устройство, при котором каждая птица знает свое место. Но когда 10000 птиц битком набиты вплотную одна к другой и теснятся в одном единственном шеде, это совсем другое дело. Птицы не в состоянии установить социальный порядок и как результат, они часто вступают в драку одна с другой. Совершенно отдельно от неспособности каждой птицы определиться со множеством стискивающих ее птиц, находится факт, что экстремальная теснота и сжатие, возможно, способствуют безудержному росту раздражительности и возбудимости у кур также, как это бывает у людей и других животных. Осведомлены об этом даже животноводческие журналы и они честно предостерегают от такого явления своих читателей: «Взаимное расклевывание цыплятами друг друга и каннибализм легко становятся серьезным пороком среди птиц, содержащихся в условиях интенсивного выращивания, при этом имеет место более низкая продуктивность и последующая потеря прибыли. Птицы все глубже расклевывают гребни рядом стоящих птиц. Установлено, что этим процессам способствует вынужденная сдавленность, страшная духота, непроветриваемость производственных помещений и их перегрев в летнее время».
В последние годы взаиморасклев и каннибализм возрастали до вызывающих опасение размеров и в последующем, без сомнения, эта тенденция сохранится. Для снижения отрицательного влияния этого явления требуются решительные шаги в изменении организации производственного процесса, как по курам-несушкам, так и по получению столовой битой птицы. Самые общие недостатки в организации, которые могут приводить к порокам указанного плана, — это сверхтеснота помещений, плохая вентиляция, недостаток пространства для кормления и нехватка воды, а также сильная инвазия болезнетворных насекомых.
Животные лежат на спинах в перевернутом положении вследствие прободения грыжи, разрывов суставных сочленений, а часто и переломов ног, неистово изгибаясь от боли и ужаса так, что это вызывает судорги и сжатие шеи. Это приводит к забивке ноздрей и задыханию, что лишает резчика кур возможности зарезать животное одним ударом, как это предписывают законы религии. Трудно представить себе более яркий пример, когда массовые ранения животных приводят к извращению духа и буквы религиозного закона.
Те, кто следует законам иудейской или мусульманской религий, могут позволить себе представить, что животные, мясо которых они покупают, не были забиты описанными варварскими методами. Но если они живут в местах с массовым иудейским населением, их отношение может не иметь оснований для такого доверия. Для того, чтобы мясо было признано ортодоксальными раввинами как «кошерное», необходимо иметь уверенность, что животное было забито, пока оно находилось в сознании и чтобы главные кровеносные сосуды были перерезаны. Ряд религиозных ритуалов предлагает перерезку таких сосудов в задней части туши. Однако условия птицефабрик в США с напряженным бизнесом и высокой стоимостью ручного труда приводят к перерезке сосудов в передней части, что технически проще и где они намного крупнее. Тем не менее, некоторые супермаркеты пытаются продать такое мясо, как кошерное, хотя раскладывают его в конце рядов торгового зала без каких-либо указаний на его происхождение. Это означает, что значительное большинство животных было зарезано без предварительного оглушения, что требовалось для получения данного сорта мяса. Так было подсчитано, что только 90% животных, зарезанных в Нью Джерси, чьи резальные дома снабжают Нью-Йорк Сити также, как и свой собственный штат, — режут с соблюдением ритуальных методов. Только часть этого мяса получает ярлык «кошерного», при этом в продаже находится много некошерного мяса, как в Нью-Йорк Сити, так и Нью-Джерси. Немало мяса крупных животных поступает в продажу от животных, перенесших безумный испуг и страшные стрессовые мучения перед смертью. Так, например, коровам надевают на ноги кандалы, а затем поднимают за задние ноги в воздух лебедкой в полном сознании перед тем, как им перерезать горло.
Лозунг о «религиозной свободе» и кампания нападок на тех, кто, якобы, атакует ритуальный забой животных по иудейским принципам, довольно широко практикуется в США, и в Британии, и во многих других странах. На самом же деле ясно и очевидно для любого сострадательного человека, что не надо быть обязательно антисемитски настроенным человеком, чтобы протестовать против того, что делается сегодня с животными от имени ортодоксального иудаизма. И, к счастью, надо отметить, что раздается немало откликов самих евреев, поднимающих свой голос против такой практики. Никакие заявления официальных лиц о религиозной свободе не могут простираться так далеко, чтобы оправдывать причинение боли животным соблюдением религиозных традиций.
4 Становимся вегетарианцами
или как уменьшить
одновременно страдания
животных и голодание
человечества
Теперь, когда мы уже поняли природу спесиецизма и увидели, чем грозят его последствия животным, настало время, чтобы задаться вопросом, что же нам теперь делать? Конечно, имеется множество вещей, которые мы можем и должны делать в связи с этим и простым, и сложным явлением, к осознаванию которого шли мы несколько тысячелетий. Мы должны, например, писать нашим политическим представителям о дискуссии, развернувшейся в этой книге, мы должны проинформировать об этом наших друзей, мы должны привить детям сознание обязанности заботиться обо всех живых существах, и мы должны публично протестовать и оказывать животным помощь везде, где только создается возможность для этого.
Пока мы будем заниматься этими перечисленными вещами, всегда будет оставаться одна вещь исключительной, высшей важности, поддержка и развитие которой определяет значение и содержание всей нашей деятельности в интересах животных. Эта одна вещь есть ни что иное, как то, что мы должны прекратить есть мясо. Многие люди, возражающие против жестокости к животным, разделяют мысль о том, чтобы перейти к вегетарианской диете. Другие с трудом представляют себе исключение из диеты мясных блюд. Наличие такой ситуации привело к тому, что Оливер Гольдшмидт, выдающийся эссеист XIX столетия писал о своеобразной трагедии людей, потерявшихся в своем выборе: «Они жалеют и они поедают объекты своей жалости».
Если уж строго следовать логике, то возможно, что и нет противоречия в обоих наших интересах к животным, — это сочувствие и сострадание к мучительной судьбе и моменты гастрономические. Допустим, что некто возражает против причинения страданий животным, но не протестует против безболезненного их убийства, следовательно, он может питаться теми животными, что были лишены страданий, привольно жили на свободе, и забиты были безболезненным способом. Однако, и практически, и физиологически это невозможно — быть в благородном порыве непричинения страданий живому объекту создания и в то же время продолжать готовить из него обеды. Если уж мы морально готовы отнять жизнь у другого существа просто, чтобы удовлетворить вкусовые ощущения необычном сортом пищи, тогда это существо не более, чем объект, предназначенный для нашего использования. Возможно со временем мы придем к тому, чтобы рассматривать свиней, коров и цыплят, как вещи для наших нужд, независимо от того, каким сильным наше сострадание может быть, если мы находим целесообразным получать некую поддержку от тел этих животных. Тогда возможно ценой, которую мы будем в состоянии заплатить, будет необходимость хоть немного изменить их жизненные условия и тогда маловероятно, что мы будем относиться к этим изменениям слишком критически. Кстати и современные животноводческие фермы — это тоже не что иное, как осуществление в технологическом плане того, что животные предназначены для нашего использования. Оказывается, что привычки нашего питания слишком дороги для нас и их не так легко изменить. А пока что многие из нас испытывают сильный интерес в том, чтобы убедить себя, что наше изменение отношения к другим животным (учитывая, что и мы животные) не потребует от нас прекратить использование их в пищу. Из привычки к мясному питанию еще не следует, что никто не будет задумываться над вопросом о создании таких условий для животных, где страдания при их выращивании были бы исключены. Пока что в практическом понимании этого вопроса представляется невероятным культивирование животных в больших масштабах без причинения им страданий. Даже если не пользоваться столь ужасающими методами интенсивного животноводства, то все равно и традиционное фермерское патриархальное разведение животных включает в себя такие тяжелые моменты как кастрация, отделение матери от приплода, ломка стада у стадных видов, клеймение раскаленным металлом, транспортировка на бойню и, наконец, сам забой. Поэтому трудно представить возможность разведения животных для производства продуктов питания даже на каком-либо из перечисленных нами этапов этой отрасли. Возможно это можно сделать в маломасштабном разведении животных, но тогда мы никогда не сможем накормить мясом современное гигантское городское население, занимаясь неким камерным животноводством. И если это может быть сделано вообще, то мясо животных, и так весьма недешевый продукт, может стать еще дороже, чем сегодня. В целом это показывает, что получение пищевого протеина путем преобразования и накопления его через организмы животных — это дорогостоящий и неэффективный путь. Поэтому мясо животных, выращенное и забитое для его получения без причинения страданий, превратится в изысканный деликатес, доступный только богатым людям. Все это говорит о том, что немедленную постановку вопроса об этичности нашей ежедневной диеты в любом случае пока нельзя считать своевременной. Даже если в теоретическом плане допустить возможность культивирования животных на мясо без причинения им страданий, факт заключается в том, что мясо, доступное для потребителя через мясные лавки и супермаркеты, поступает от животных, которые в процессе своего выращивания испытывали страдания. Поэтому вопрос, который мы себе должны задать, звучит не так: имеем ли мы всегда право есть мясо? А так: вправе ли мы есть именно это мясо? И я думаю, что и те, кто возражает против всякой потребности в убийстве животных, и те, кто возражает только против причинения животным мук и страданий, должны объединиться и дать таким образом на это отрицательный ответ.
Переход к вегетарианству — это не просто символический жест. И это не попытка изолироваться от отвратительных реалий и безобразий мира, спрятавшись под колпак чистоты и праведности, и таким образом снять с себя ответственность за жестокость и кровавую резню, царящие вокруг. Переход к вегетарианству — это, скорее, практический и эффективный шаг, который делают, чтобы покончить как с убийством созданий родственных нам видов, так и с причинением им мучительных пыток. Представим на минуту, что существует только одно из этих ужасных явлений — страдание, которое мы не одобряем, то и тогда вегетарианство заслуживает глубокой благодарности ему. Да и как без вегетарианства мы сможем остановить использование интенсивных методов выращивания животных, которые были описаны в предыдущей главе? До тех пор, пока люди изъявляют готовность покупать продукты интенсивного животноводства, обычные формы протеста и политических акций никогда не приведут к осуществлению коренных реформ. Даже в Британии, отличающейся довольно щадящим отношением к животным, несмотря на широкую полемику, вызванную публикацией Рут Гаррисон «Животные-машины», заставившую правительство назначить группу независимых экспертов (комитет Брэмбелла) по расследованию вопроса и выработке рекомендаций — дело замерло на стадии полумер. И когда комитетский доклад был подан, правительство отказалось от практического использования его рекомендаций. Хотя эти сдержанные рекомендации, как всегда, имели компромиссный характер между позициями комитета по рассмотрению необходимости гарантировать благополучие животных на фермах и подходами в этой связи парламентского комитета. Если уж такова печальная судьба движения за реформы в Британии, то ни на что лучшее нельзя надеяться в Соединенных Штатах, где сильное лобби агробизнеса хозяйничает еще более самовластно.
Тесная связь между представителями агробизнеса и сугубо государственным органом — Министерством сельского хозяйства США просто пугает. Приведем хотя бы два из множества имеющихся примеров: когда Клиффорд Гардин — министр сельского хозяйства США, ушел в отставку в 1970 году, он направился прямиком в одну из крупнейших корпораций агробизнеса, где занял высокий пост, а его правопреемник Ирл Батц до того, как стать министром, был директором в той же корпорации. В результате в США пока что отсутствуют сколь-нибудь угрожающие факторы интересам агробизнеса, в том числе и интересам животноводства, разве что возникнет какая-нибудь бесправная инспекция мяса на доброкачественность. В целом же сегодняшнее сельскохозяйственное лобби в США способно блокировать или отложить самые эффективные законодательные акты, и если даже такой документ пройдет, он не сможет быть эффективно использованным.
Нельзя не сказать в этой связи о малой применимости обычных каналов для протеста и политических акций, которые, как видится, должны быть оставлены. Хотя с другой стороны, они являются необходимой частью всеобщей борьбы за эффективное изменение данной ситуации, в частности, в Британии, где протестующие организации, особенно мелкие, выполняют неоценимую работу, поддерживая остроту данной проблемы. Но сами по себе такие методы явно недостаточны.
Люди, для которых выгода и прибыль заключаются в эксплуатации большого количества животных, не нуждаются в нашем одобрении. Они нуждаются в наших деньгах. Покупая трупы животных, выращенных ними, мы только поддерживаем фабрики-фермы запросом на их продукцию от общества. Предприниматели агробизнеса будут использовать интенсивные методы настолько долго, насколько они будут получать нашу денежную поддержку. При этом они будут иметь необходимые ресурсы для борьбы против политики реформ и будут в состоянии защитить себя от критики, снова разыгрывая карту, что они только обеспечивают общество тем, чего оно хочет.
Следовательно, для каждого из нас необходимо прекратить покупки продукции современных животноводческих ферм, даже если мы не убеждены в том, что аморально есть аккуратно разделанные трупы животных и даже в том случае, если они прожили приятную жизнь, полную удовольствия и умерли без боли легкой смертью.
Как видим, вегетарианство — это одна из форм бойкота. Для большинства вегетарианцев бойкот имеет непрерывный характер. С тех пор, как они порвали с привычкой есть мясо, они не смогут далее одобрять забой животных, чтобы тривиально удовлетворить свои пищевые желания. Надо помнить, что до тех пор, пока мы не бойкотируем мясо, каждый из нас способствует существованию, процветанию и росту животноводческих фабрик и всех других жестокостей, имеющих место при культивировании животных для пищевого использования.
Таким образом, последствия спесиецизма вторгаются направленно в нашу жизнь и все, что мы могли сделать в случае несогласия с ним, это остановиться на персональном словесном выражении сочувствия животным. Теперь мы имеем возможность все-таки СДЕЛАТЬ что-то вместо обычных разговоров и пожеланий политиканов, как это бывает иногда. Конечно, это легче — занять позицию где-то рядом, в стороне от реальных дел, но дело заключается в том, что спесиецисты, подобно расистам, разоблачают свою истиную природу, когда проблема приходит к ним в дом и касается их непосредственно. Конечно, можно и нужно протестовать против боя быков в Испании или избиения детенышей тюленей в Канаде и в то же самое время с чувством выполненного долга продолжать поедать цыплят, которые провели свою жизнь, стиснутые бок о бок в клетках, или телят, еще младенцами отобранных у своих матерей, а вся свобода животных заключается в свободе лежать на стеллажах с вытянутыми и несгибаемыми ногами. Все это подобно тому, как если бы считать, что вся вина апартеида в ЮАР, — это когда ваших соседей просят не продавать их дома чернокожим.
Чтобы сделать бойкот, исходя из аспектов вегетарианства, более эффективным, мы не должны быть чересчур осторожными в нашем отказе питаться мясом. В нашем всеядном и всепоглащающем обществе вегетарианцу всегда может быть задан вопрос о причинах его странной диеты. Это может раздражать и даже привести в стеснительное состояние, но зато это всегда обеспечивает возможность рассказать людям о жестокостях, о которых они никогда не слышали и не подозревали. (Кстати, я сам впервые узнал о существовании ужасающих животноводческих фабрик от вегетарианца, который успел объяснить мне, почему он не ест мяса). Мы должны способствовать присоединению к бойкоту мяса новых людей в возможно больших количествах. А эффективность его мы можем обеспечить только тогда, если сами будем служить примером в этом. Люди иногда пытаются оправдать мясное питание, говоря, что животное уже всегда бывает мертвым, когда они покупают его. Слабость такого аргумента, который я слышал совершенно серьезно много раз, должна быть очевидной, если мы рассматриваем вегетарианство, как одну из форм бойкота. Например, не охваченные профсоюзом рабочие виноградных плантаций и паковальщики на складах в течение виноградного бойкота, инспирированного усилиями Цезаря Чавеса, получили улучшение в зарплате и в условиях труда на виноградниках. Но в этих двух бойкотах есть большая разница. Если работодатель может поднять зарплату низкооплачиваемым рабочим, обрабатывающим землю мотыгой, то никто уже не сможет взять бифштекс или даже кусок сырого мяса и опять сделать его живым животным. В то же время в обоих случаях цель бойкота заключается не в том, чтобы переделать прошлое, а в том, чтобы предотвратить продолжение тех условий, против которых мы возражаем.
Я заострял внимание на элементах бойкота, связанного с вегетарианством так усиленно, чтобы читатель мог спросить, если отказ покупать мясо заведомо не станет всеобщим и эффективность его в многотысячелетнем обществе поедания мяса будет относительной, то есть ли хоть что-нибудь, что может быть доведено до конца и в чем может быть достигнут победный успех в результате перехода к вегетарианству? Отвечая на этот вопрос, надо сказать, что тем, кто сегодня хочет добиться реального успеха, надо чаще идти на смелые и рискованные предприятия, хотя это и не должно быть аргументом против мирного и незлобливого вегетарианства, если кто-то хочет упрекнуть его в этом. Лояльность и овечье миролюбие вегетарианства быстро улетучатся, как только мясные корпорации понесут первые крупные убытки и если среди аболиционистов есть такие, кто хочет войны, им ее предоставят акулы агробизнеса. А пока что наше оружие — убежденность в правоте. Еще не было ни одного большого движения против угнетения и несправедливости, которое существовало бы и было жизнеспособным, когда бы его лидеры не были уверены в успехе и не прилагали к этому усилий. Поэтому и в случае с вегетарианством я верю, что мы сможем достичь многого, по крайней мере, в наших индивидуальных действиях, даже если организация бойкота в больших масштабах не будет иметь успеха. Джордж Бернард Шоу однажды сказал, что его должны были бы провожать в последний путь к могиле многочисленные овцы, коровы, свиньи, цыплята и целые косяки рыб, высказывая тем самым свою благодарность за то, что он уберег их от забоя благодаря своей вегетарианской диете. Хотя мы не можем идентифицировать каких-либо конкретных животных, каким мы принесли благо, перейдя на вегетарианство, мы можем быть уверены, что наша диета оказала сильное влияние на судьбу множества животных, которых выращивали на фабриках-фермах и забивали для пищевого использования. И эта уверенность вполне обоснована, потому что множество животных выращивалось и забивалось в зависимости от прибыльности этого процесса, а, следовательно, от спроса покупателей на этот продукт. Уменьшение спроса снижает цену и снижает прибыль. Снижение прибыли означает меньшее число животных, которые будут выращиваться и будут забиты. Это элементарная экономика и это может быть легко прослежено в сводках животноводческих журналов. Пример этому — прямая зависимость между ценой на битую птицу и количеством занятых цыплятами мест на бройлерных шедах, где птицы буквально под пытками влачат свое жалкое существование. Таким образом, именно вегетарианство — это реальное и весьма мощное основание по сравнению с большинством бойкотов и протестов. Люди, бойкотирующие южно-африканскую продукцию, чтобы ослабить апартеид, не добились бы ничего, если бы бойкот не сопровождался белыми южно-африканцами, дополняющими эту борьбу политическими акциями (хотя эти усилия имело бы смысл сделать при любом их результате). Но вегетарианец знает, что он делает и своими действиями вносит вклад в уменьшение страданий и убийства животных. Так ли это для всех или нет, но он живет видя, как его усилия зажигают искру будущего массового бойкота мяса и конец жестокости на фермах.
В добавление ко всему этому, переход к вегетарианству имеет еще и специальное значение, потому что вегетарианство — это практическое совместное действие, жизнь, посвященная отказу сообща от доверия к абсолютно ложным положениям, защищающим методы работы фабрик-ферм. Иногда говорят, что эти методы необходимы, чтобы прокормить мировой взлет народонаселения. Для того, чтобы привести здесь истинные факты, показать неотразимо убедительные причины в пользу вегетарианства, хотя они существуют независимо от вопроса о благополучии животных, я уделяю им особенное внимание в этой книге. Вот и сейчас я ненадолго отклонюсь от нашей главной темы, обратившись к обсуждению основ мирового производства продовольствия.
В эти минуты миллионы людей во многих частях мира не имеют достаточного количества пищи. Другие миллионы и более людей удовлетворены пищей в количественном отношении, но они не применяют правильную систему питания и большей частью не получают достаточного количества протеина. Поэтому вопрос можно сформулировать так: способно ли увеличение производства продовольствия, получаемого по методам, практикуемым в высокоразвитых странах, помочь решению проблемы голода? Ясно, что каждое животное должно питаться, чтобы достичь размеров и веса, при которых оно рассматривается пригодным для поедания его человеком. Если, например, теленок пасется на бедном неокультуренном пастбище, где растет только одна трава, и не может получать дополнительно кормовые добавки в виде кукурузы или других сельскохозяйственных культур, пригодных для обеспечения съедобной пищей и людей, то здесь теленок обеспечивает ход процесса извлечения из травы пищевых веществ, которые мы не можем экстрагировать экономически выгодным способом. Но если мы возьмем того же самого теленка и поместим его на откорм в стойло или какую-нибудь иную ограниченную систему, картина совершенно изменится. Теленок теперь будет интенсивно откармливаться. Не имеет решающего значения, на пространстве какого размера он и его собратья будут теперь на откормочной диете, но земля, где он пасся, перестанет быть скудным пастбищем, а станет культурным полем с посевами кукурузы, проса, соевых бобов или еще чего-то, чем питается теленок. Большинство потребленной теленком пищи будет использовано для обеспечения прохождения у теленка обычных физиологических процессов для каждодневного поддержания жизни. В ходе откорма пища также потреблялась для построения несъедобных частей тела теленка, например, костей. Только пищевые продукты, оставшиеся после удовлетворения всех этих потребностей, могли быть использованы на создание мясных тканей, которые в конечном итоге будут съедены людьми.
Теперь позволительно спросить, какое же количество протеина в кормах теленка было им использовано и какое количество доступного для человека протеина будет им получено после забоя теленка? Ответ будет достоин удивления. На 21 фунт растительного протеина, потребленного теленком с пищей, будет произведен только один фунт животного протеина, используемого далее людьми. То есть мы возвращаем назад менее 5% того, что вложили в корм скота. Поэтому неудивительно, что Франц Моор Лаппе назвал такую форму ведения хозяйства «фабрикой протеина обратного направления».
Однако, имеется возможность направить процесс иным путем. Предположим, что у нас есть один акр плодородной земли. Мы можем использовать этот акр для выращивания высоко-белковых пищевых растений, таких, как фасоль или бобы, и получения соответствующих пищевых продуктов. Если мы сделаем это, то получим от 300 до 500 фунтов протеина с одного акра. В альтернативном плане мы можем использовать наш акр для выращивания урожая, которым выкормим животных, а затем забьем и съедим их. В таком случае в итоге добьемся получения от 40 до 45 фунтов протеина с нашего акра. Весьма интересно, что хотя многие животные превращают растительный белок в животный более эффективно, чем крупный рогатый скот; свинья, например, нуждается только в восьми фунтах растительного протеина, чтобы произвести один его фунт для людей, это преимущество будет почти потеряно, когда мы рассмотрим, сколько реально протеина мы могли бы получить с акра, потому что крупный рогатый скот может использовать для производства белка такие источники корма, которые являются неудобоваримыми для свиней. Таким образом, более точным подсчетом и оценкой мы приходим к заключению, что растительные продукты питания, полученные с одного акра, почти в 10 раз превосходят мясные с той же площади по содержанию протеина, хотя подсчет и пропорция могут меняться и достигать иногда даже соотношения 20 к 1.
Если вместо забоя животных и поедания мяса мы используем их для обеспечения нас молоком или яйцами, мы значительно улучшим наш результат. Кроме того, животное еще должно потреблять белок для своих собственных потребностей, и фермы производства яиц и молока содержат не более четверти от того протеина, который мог бы быть получен с акра при использовании его под растительные пищевые продукты. Если изображенную нами картину применить к мировой продовольственной ситуации, то она будет выборочно и периодически меняться. В конце 1974 года, когда начала развиваться ситуация голода в Индии и Бангладеш, Лестер Браун из Overseas Development Council подсчитал, что если бы американцы снизили свое потребление мяса только на 10% в течение одного года, это освободило бы по крайней мере 12 млн. тонн зерна для питания им людей, т.е. достаточное количество для пропитания 60 млн. человек. И это было бы более, чем достаточно, чтобы спасти жизни голодающим в Индии и Бангладеш. А фактически, если бы американцы остановили тогда потребление мяса, полученного от зерновых кормов вообще, то сэкономленного зерна было бы достаточно, чтобы прокормить все 600-миллионное население Индии. По другим источникам в 1968 году в США на откорм скота (включая молочных коров) было истрачено 20 млн.тонн протеина, полученного из сырьевых источников, которые могли быть потреблены людьми. А скот, откормленный таким образом, смог обеспечить поступление только 2 млн.тонн протеина. То есть ни много, ни мало, 18 млн.тонн протеина было утрачено в результате этого процесса, что равнозначно 90% ежегодного мирового дефицита протеина. Если мы добавим к этой цифре подобные же убытки в других развитых странах, то получим цифру, значительно превышающую показатели (официальные) сокращения производства протеина в мире. Рассматривая все виды продовольствия, а не только один протеин, Дон Паарлберг, бывший помощник министра сельского хозяйства США, сказал, что простое снижение популяции сельскохозяйственных животных в США наполовину обеспечило бы поступление количества пищи, достаточного, чтобы покрыть калорийный дефицит всех несоциалистических слаборазвитых стран в четыре раза. Сопоставляя эти факты вместе, мы найдем, что пищевые потери от выращивания сельскохозяйственных животных в развитых странах, при их надлежащем распределении и использовании, были бы достаточными, чтобы покончить с голодом и недоеданием в масштабах всего мира. То есть простым ответом на наш вопрос будет вывод, что выращивание животных для питания людей методами, используемыми индустриальными странами, не способствует решению мировой продовольственной проблемы. Наоборот, это еще более усугубляет ее, доводя до огромных размеров. Откорм скота на мясо — это гигантские опустошения в пищевых ресурсах планеты, которые могли быть использованы на борьбу с голодом во всем мире. Когда в 1973 и 1974 годах запасы зерна и соевых бобов были относительно невелики, а цены на них были так высоки, что Индия, Бангладеш, государства присахарской Африки даже под угрозой голода не могли позволить себе покупать их, то это происходило потому, что мы в развитых странах скармливали ценную пищу скоту, сокращая тем самым ее запасы.
Конечно, это не означает, что все, что мы должны сделать, чтобы покончить с голодом во всем мире — это прекратить есть мясо. Мы должны видеть, что зерно реально сэкономленное, действительно дошло до людей, нуждавшихся в нем. А тут еще будет возникать немало проблем, хотя бы та, что расходы по погрузке кораблей для доставки зерна в другие страны, неадекватны системам транспортировки и несправедливы к социальным структурам стран, нуждающихся в оказании помощи. Но эти проблемы не могут быть непреодолимыми. И хотя пока организованная правительствами помощь не достигает тех, кому она предназначалась, успешно работает ряд мелких негосударственных благотворительных организаций, причем в таком упущенном нами аспекте, как помощь пособиями рабочим по выращиванию и забою животных, теряющих, разумеется, в результате нашей деятельности, источник к существованию.
В настоящее время после откорма скота мы не имеем достаточных излишков зерна, чтобы кормить голодающее население, хотя организовать адекватную систему распределения его вполне возможно. Иные пути решения продовольственной проблемы весьма сомнительны. Например, попытки вырастить общий мировой урожай такими путями, как, например, «зеленая революция», тут же блокируются высокими ценами на нефть и минудобрения. Поэтому предлагаемый нами курс на более производительное использование уже выращенного зерна — это первый и настоятельный шаг к решению мировой продовольственной проблемы.
Имеется и другая концепция относительно данного вопроса, она гласит, что путь потери белков в мире, как это ни парадоксально, ведет из слаборазвитых стран в индустриальные и происходит это путем импорта белковосодержащей продукции в развитые страны из регионов, страдающих от белкового дефицита. Как говорил Н.У. Пири, авторитет по мировой протеиновой ситуации: будущие беды мира в части белкового снабжения будут проистекать из вопиющей ситуации, когда масличные семена вывозятся из белково-дефицитных стран, таких как Индия и Нигерия, в страны развитые — Британия, и здесь, будучи скормленными животным, обеспечивают большую часть протеиновой пищи — производство свинины, яиц, цыплят-бройлеров. В целом возможно, что в следующие пять лет смертность от голода на планете будет исчисляться в сотнях миллионов жизней.
И все-таки существует нравственный вопрос, которым должны и которым необходимо задаться всем, живущим в развитых странах. Средний американец сейчас потребляет около тонны зерна в год, 93% из которого превращается по цепочке кормов в мясо, молоко и яйца. Средний индус потребляет около 400 зерна ежегодно и 85% его главным образом в растительной форме. Между 1950 и 1972 годами потребление мяса в Америке было почти удвоено, хотя в 1950 году большинство американцев не очень широко потребляли мясную пищу. Если бы американцы смогли снизить их уровень потребления мяса до уровня 1950 года, то это бы означало, что каждый американец, который сделал это, сэкономил количество зерна, достаточное для питания одного, а может быть и двух людей, которым в противном случае пришлось бы голодать. И теперь вопрос стоит так: готовы ли мы, чтобы сделать это? Или мы продолжим есть наше жаркое, гамбургеры и свиные окорока, а затем, обернувшись назад, наблюдать на наших телеэкранах, как миллионы людей умирают голодной смертью. Возможно, подобную картину представлял себе Ч.П. Сноу, когда пророчески отмечал окончание какой-либо морали в человеческом обществе. Будет ли это в действительности так или нет, это уж решать не правительствам. Это будет решаться каждым из нас.
Таким образом причины для перехода к вегетарианству базируются на освобождении животных, мощно поддержаными фактами о ситуации с продовольствием в мире. Интересы человеческих существ относительно выбора спасительного направления таковы же, как и интересы всех других животных.
Вот почему имеет место двойная трагедия в том, что политические интересы в США, направляемые силами правительства, содействуют тому, что дается громадная финансовая помощь производителям мяса, влияющим на экономические возможности США, оплот которых и доверие партнеров зиждется на мясе, в частности, на говядине, которую называют «единственно крупнейшим недостатком в мировой пищевой схеме». Например в 1976 году, когда голод уже вырисовывался во многих частях мира, Конгресс выделил 32 млрд. долларов взаймы под гарантии программы по производству говядины. В добавление к этому в США профсоюзные структуры были явно предназначены способствовать потреблению мяса, в том числе в Западной Европе и Японии, чтобы обеспечить рынок для экспорта зерна из США. Страны, подобные Индии, которые нуждались в зерне для питания населения, а не для скармливания крупному рогатому скоту, не могли купить зерно из-за высокой цены на него, какая была тогда в большинстве развитых стран.
Дата добавления: 2015-11-28; просмотров: 48 | Нарушение авторских прав