|
Читайте также: |
— Это Лили и Розалин, — сказала она. — Они у нас гостят.
— Откуда ты? — спросил он меня. Этот вопрос жители Южной Каролины задают друг другу чаще всего. Мы хотим удостовериться, что ты один из нас, что твой кузен знает нашего кузена, что твоя младшая сестра ходила в школу с нашим старшим братом, что ты посещаешь ту же баптистскую церковь, что и наш прежний начальник.
Мы ищем, где наши пути могли пересечься. Однако же было редкостью, чтобы негр спрашивал белого, откуда он, поскольку пользы от этого было немного. Их пути едва ли могли пересечься.
— Округ Спартанбург, — сказала я, едва вспомнив, о чем рассказывала раньше.
— А вы? — спросил он Розалин.
Она глядела на медные формочки для желе, висящие по обеим сторонам окна над раковиной.
— Оттуда же, откуда и Лили.
— Что это горит? — спросила Июна.
От сковородки шел дым. Блин в форме буквы «Л» превратился в уголек. Июна выхватила лопаточку у меня из руки, соскребла со сковородки то, что на ней осталось, и выбросила в ведро.
— И сколько вы собираетесь здесь пробыть? — спросил Нейл.
Июна смотрела на меня, плотно сжав губы. Она ждала.
— Еще некоторое время, — ответила я, глядя в мусорное ведро. «Л» для Лили.
Я чувствовала, что вопросы еще не кончились. Но мне нечего было на них ответить.
— Я не голодна, — сказала я и вышла через заднюю дверь.
Спускаясь с крыльца, я услышала, как Розалин спросила:
— Вы зарегистрировались для выборов?
* * *
Я думала, что в воскресенье они пойдут в церковь, но нет — в розовом доме служили особую службу, и люди сами туда приходили. Это была группа под названием «Дочери Марии», которую организовала Августа.
Дочери Марии начали собираться в гостиной еще до десяти утра. Первой пришла пожилая женщина по имени Куини со своей взрослой дочерью Виолеттой. Они были одеты в похожие ярко-желтые юбки и белые блузки, но на них были разные шляпки. Затем пришли Люнель, Мабель и Кресси, на которых были самые причудливые шляпы, какие мне доводилось видеть.
Выяснилось, что Люнель была шляпных дел мастером и не страдала от чрезмерной скромности. Она носила пурпурную фетровую шляпу, размером с сомбреро, с искусственными фруктами на затылке.
На голове у Мабель красовалось сооружение из тигрового меха в золотом обрамлении, но победу одержала Кресси, продемонстрировав малиновую дымовую трубу с черной вуалью и страусовыми перьями.
Словно всего этого было недостаточно, у них в ушах болтались клипсы с разноцветными фальшивыми брильянтами, а на коричневых щеках были румянами нарисованы круги. Эти дамы казались мне страшно красивыми.
В дополнение ко всем этим Дочерям, выяснилось, что у Марии помимо Иисуса был и еще один сын, человек по имени Отис Хилл, с крепкими зубами, в мешковатом голубом костюме. Так что, строго говоря, эту группу следовало бы назвать «Дочери и Сын Марии». Он пришел с женой, которую все называли Сахарок. На ней было белое платье, бирюзовые нитяные перчатки и изумрудный тюрбан.
Августа и Июна, без шляп, перчаток и клипсов, выглядели рядом с ними бедными родственницами, но Мая, старая добрая Мая, вышла в ярко-голубой шляпе с полями, загнутыми вниз с одной стороны и наверх — с другой.
Августа принесла стулья и расставила их полукругом перед деревянной скульптурой Марии. Когда все уселись, она зажгла свечку, и Июна заиграла на виолончели. Мы вместе произнесли «Радуйся, Мария». Куини и Виолетта перебирали деревянные четки.
Августа поднялась и сказала, что рада тому, что мы с Розалин с ними вместе; затем она открыла Библию и стала читать: «И сказала Мария… Ибо отныне будут ублажать меня все роды… Что сотворил Мне величие Сильный… Рассеял надменных… Низложил сильных с престолов и вознес смиренных. Алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем».
Положив Библию на стол, она сказала:
— Уже довольно давно мы не рассказывали историю о Нашей Леди в Оковах, а поскольку у нас здесь гости, которые никогда не слышали историю этой статуи, я подумала, что будет неплохо рассказать ее снова.
Я начинала понимать, что Августа обожает рассказывать истории.
— Правда, всем нам пойдет на пользу, если мы послушаем историю еще раз, — сказала она. — Истории должны рассказываться, а иначе они умирают. И когда они умирают, мы не можем вспомнить, кто мы такие и зачем мы здесь.
Кресси кивнула, отчего страусовые перья на ее шляпе взметнулись в воздух, создав впечатление, что в комнату залетела настоящая птица.
— Правильно. Расскажи нам, — сказала она. Августа пододвинула свой стул поближе к статуе Черной Марии и села к нам лицом. Когда она заговорила, было совсем не похоже, что говорит Августа. Было похоже, что кто-то говорит через нее, кто-то — из другого места и из другого времени. Она неотрывно смотрела в окно, словно бы видела, как на небе разыгрывается эта драма.
— Итак, — сказала она, — давным-давно, во времена рабства, когда наши люди были собственностью белых, они ежедневно и еженощно молились о своем освобождении… На островах близ Чарлстона они приходили в храм, пели там и молились, и всякий раз кто-нибудь из них просил Господа ниспослать им спасение. Ниспослать утешение. Ниспослать им свободу.
Было видно, что она повторяла эти вводные строчки тысячи раз за свою жизнь, что она произносила их точно так, как слышала из уст некой старой женщины, которая слышала их из уст еще более старой женщины, — как песню, ритм которой раскачивал нас, пока мы не покидали свои тела и сами не оказывались на Чарлстонских островах, ища спасения.
— Однажды, — сказала Августа, — раб по имени Обадия грузил кирпичи на корабль, который плавал по реке Эшли, и вдруг заметил нечто, прибитое к берегу. Подойдя ближе, он увидел, что это деревянная фигура женщины. Ее тело словно бы вырастало из деревянной колоды — черная женщина с поднятой рукой, сжатой в кулак.
На этом месте Августа поднялась и встала в такую же позу. Она постояла так несколько секунд, а мы сидели, завороженные этим зрелищем.
— Обадия вытащил женщину из воды, — продолжала она, — и с большим трудом поставил ее вертикально. Затем он вспомнил, как они просили Господа ниспослать им спасение. Ниспослать утешение. Ниспослать им свободу. Обадия понял, что Господь послал им эту фигуру, но он не знал, кто она такая. Он опустился на колени прямо в илистую грязь подле нее и услышал голос, говорящий в его сердце ясно как день. Голос сказал: «Все в порядке. Я здесь. Теперь я позабочусь о вас».
Эта история была в десять раз лучше, чем про монашку Беатрис. Августа плавно шагала по комнате, продолжая свой рассказ:
— Обадия пытался поднять отяжелевшую от воды женщину, которую Бог послал, чтобы она позаботилась о них, но та была слишком тяжела, и тогда он сходил за еще двумя рабами, и втроем они перенесли ее в храм и поставили на пьедестал.
— К наступлению воскресенья уже каждый знал о фигуре, принесенной рекой, и о том, что она говорила Обадии. Храм был полон людьми, а те, кому не хватило места, толпились у дверей и сидели на карнизах. Обадия сказал им, что знает — это Господь Бог послал ее, но не знает, кто она.
— Он не знает, кто она! — воскликнула Сахарок. И тут все Дочери Марии принялись в один голос повторять, снова и снова: «И никто из них не знал».
Я посмотрела на Розалин, которую я просто не узнавала, — как она сидела, подавшись вперед на стуле, повторяя вместе со всеми: «И никто из них не знал».
Когда вновь воцарилось молчание. Августа продолжила:
— Старейшей среди рабов была женщина по имени Перл. Она ходила с палкой, а когда говорила, то все ее слушали. Она поднялась на ноги и сказала: «Та, что перед вами — мать Иисуса».
— Каждый знал, что мать Иисуса зовут Мария и что она повидала в своей жизни немало горя. Что она сильная и преданная и у нее материнское сердце. И вот она перед ними, присланная им по тем же водам, по каким их везли сюда в оковах. Они поняли, что она знает обо всех их страданиях.
Я смотрела на статую и чувствовала, как что-то раскалывается в моем сердце.
— И вот, — сказала Августа, — люди принялись плакать, танцевать и хлопать в ладоши. Они подходили по одному и дотрагивались до ее груди, желая получить утешение прямо из ее сердца.
— Они проделывали это в храме каждое воскресенье, танцуя и касаясь ее груди, и наконец они нарисовали на ней красное сердце, чтобы у людей было сердце, к которому можно прикоснуться.
— Наша Леди наполняла их сердца бесстрашием и нашептывала планы бегства. Самые отважные из них убегали, держа путь на север, а оставшиеся жили с поднятым кулаком в своем сердце. И если оно ослабевало, человеку было достаточно вновь прикоснуться к сердцу Марии.
— Она стала такой знаменитой, что о ней узнал хозяин. Однажды он погрузил ее на повозку, увез и приковал в амбаре. И тогда, без какой-либо помощи со стороны людей, она ночью исчезла оттуда и вернулась обратно в храм. Хозяин заковывал ее в амбаре пятьдесят раз, и пятьдесят раз она освобождалась из оков и возвращалась домой. Наконец он сдался и позволил ей остаться в храме.
Августа с минуту помолчала, чтобы каждый мог прочувствовать сказанное. Когда она вновь заговорила, то вытянула руки перед собой.
— Люди назвали ее Наша Леди в Оковах. Они назвали ее так не потому, что на ней были оковы…
— Не потому, что на ней были оковы, — хором пропели Дочери.
— Ее назвали Наша Леди в Оковах, потому что она их сломала.
Июна зажала виолончель между ног и заиграла «Бескрайнюю Благодать», а Дочери Марии поднялись на ноги и принялись раскачиваться, словно разноцветные водоросли на дне океана.
Я уже подумала, что это будет торжественным завершением, но нет — Июна пересела за пианино и что есть мочи заиграла джазовую версию «Пойди на Гору и расскажи». И тогда Августа начала танец конга. Она подтанцевала к Люнель, которая схватила ее за талию. Кресси прицепилась к Люнель, за ней пристроилась Мабель, и они гуськом пошли вокруг комнаты, отчего Кресси пришлось схватиться за свою малиновую шляпу. На обратном пути к ним присоединились Куини и Виолетта, а затем и Сахарок. Мне тоже хотелось быть среди них, но я лишь смотрела, равно как Розалин и Отис.
Июна, похоже, играла все быстрей и быстрей. Я обмахивала лицо и чувствовала духоту и головокружение.
Когда танец окончился, Дочери, тяжело дыша, встали полукругом перед Нашей Леди в Оковах, и от того, что за этим последовало, у меня перехватило дыхание. Они стали по одной подходить и дотрагиваться до вытертого красного сердца фигуры.
Куини подошла вместе со своей дочкой, и они потерлись ладонями о дерево. Люнель прижала пальцы к сердцу Марии, а затем поцеловала каждый из них, медленно и методично, отчего у меня на глазах навернулись слезы.
Отис прижался лбом к ее сердцу и стоял там дольше всех, головой к сердцу, словно бы заправлял пустой бензобак.
Они подходили, а Июна продолжала играть, пока не остались только мы с Розалин. Мая кивнула Июне, чтобы та не прерывала игру, и, взяв Розалин за руку, подвела к Нашей Леди в Оковах, чтобы Розалин тоже могла коснуться сердца Марии.
Мне тоже хотелось дотронуться до ее сердца — может быть, больше всего на свете. Когда я поднялась со стула, моя голова все еще немного плыла. Я приближалась к Черной Марии, подняв руку. Но вдруг, когда я уже почти коснулась ее сердца, Июна прекратила играть. Она прервалась прямо посреди песни, и я осталась с протянутой рукой в полной тишине.
Опустив руку, я огляделась, и было похоже, что я смотрю через толстое вагонное стекло. Перед глазами все словно бы расплывалось, и я видела набегающие разноцветные волны. Я не одна из вас, подумала я.
Мои члены онемели. Я подумала, как было бы здорово все уменьшаться и уменьшаться, пока от меня не останется лишь крохотная точка.
Я услышала резкий окрик Августы: «Июна, ты что?» — но ее голос был так далеко.
Я воззвала к Леди в Оковах, но, возможно, я вовсе не произносила ее имени вслух, а слышала лишь свой внутренний голос. Это последнее, что я помню: ее имя, эхом отдающееся в пустом пространстве.
Очнувшись, я обнаружила себя лежащей на кровати Августы, на лбу у меня была ледяная тряпка, а Августа и Розалин смотрели на меня сверху вниз. Розалин обмахивала меня своей юбкой, демонстрируя большую часть своих ног.
— С каких это пор ты падаешь в обморок? — спросила она, присаживаясь на край кровати, отчего я тут же покатилась в ее сторону. Она обняла меня. По неясной причине это наполнило мою грудь такой грустью, которую я не могла терпеть, и я высвободилась, заявив, что мне нужно попить.
— Возможно, это из-за жары, — сказала Августа. — Нужно было включить вентиляторы. Там, наверное, было градусов девяносто по Фаренгейту.
— Все в порядке, — сказала я, но, по правде сказать, я была совершенно сбита с толку.
Я чувствовала, что наткнулась на невероятную тайну — можно было закрыть глаза и покинуть мир, и при этом вовсе не умирать. Нужно просто упасть в обморок. Только вот я не знала, как сделать так, чтобы это произошло, как вынуть предохранитель, чтобы можно было отключаться, когда это необходимо.
Мой обморок разрушил настрой Дочерей Марии и заставил Маю отправиться к стене плача. Июна поднялась в свою комнату и там заперлась, а остальные Дочери собрались на кухне.
Мы отнесли это на счет жары. Жара, сказали мы. Жара заставляет людей проделывать странные вещи.
* * *
Нужно было видеть, как Августа и Розалин нянчились со мной остаток этого вечера. Хочешь кваску. Лили? А как насчет пуховой подушки? Вот, скушай ложечку меда.
Мы сидели в телевизионной каморке, и я ела ужин с подноса, что само по себе было привилегией. Июна все еще находилась в своей комнате, не отвечая на призывы Августы, а Мая, которой не позволяли смотреть телевизор из-за того, что она сегодня уже провела достаточно времени у стены, вырезала на кухне рецепты из журнала.
По телевизору показывали мистера Кронкайта, который сказал, что скоро на Луну отправят космический корабль. «Двадцать восьмого июля Соединенные Штаты Америки запустят „Рейнджер-7“ с мыса Кеннеди, Флорида», — сказал он. Корабль должен будет пролететь 253 665 миль, прежде чем разбиться о Луну. Задача заключалась в том, чтобы сфотографировать ее поверхность и отослать картинки на Землю.
— Малютка Иисус, — сказала Розалин. — Ракета на Луну.
Августа покачала головой.
— Скоро они начнут там разгуливать как у себя дома.
Мы все думали, что у президента Кеннеди едет крыша, когда он заявил, что мы отправим на Луну человека. Силванская газета назвала это «предвидением лунатика». Я принесла статью в школу, чтобы повесить ее на доску, информирующую о текущих событиях. Все сказали: «Человек на Луне. Однако».
Но нельзя недооценивать силу беспощадного соперничества. Мы хотели побить русских, и это заставляло мир вращаться. Теперь было похоже, что у нас все получится.
Августа выключила телевизор.
— Нужно выйти на воздух.
Мы пошли вместе: Розалин и Августа поддерживали меня под локти, на случай, если я опять надумаю свалиться.
Природа находилась в пограничном состоянии, когда день уже ушел, а ночь еще не спустилась. Я никогда не любила это время дня, из-за печали, повисающей вокруг в эти тягучие минуты. Августа смотрела на небо, в котором восходила луна, огромная и призрачно-серебристая.
— Вглядись в нее хорошенько, Лили, — сказала она, — потому что сейчас мы видим то, что уже подходит к концу.
— Да?
— Да, потому что с тех пор, как на Земле живут люди. Луна была для нас тайной. Подумай об этом. Она так сильна, что может двигать океаны, а когда она умирает, то всякий раз возвращается. Моя мама всегда говорила, что Наша Леди живет на Луне и что я должна танцевать, когда лицо Луны источает свет, и выжидать, когда ее лицо затемнено.
Августа бросила на небо прощальный взгляд и, повернувшись к дому, сказала:
— Теперь так уже никогда не будет — никогда, после того как они там высадятся и будут по ней ходить. Теперь она станет просто еще одним научным проектом.
Я вспомнила свой сон, который я видела в ту ночь, когда мы с Розалин спали возле реки, — как луна раскололась на куски.
Августа исчезла в доме, а Розалин направилась к медовому домику, чтобы лечь спать, но я осталась, продолжая смотреть в небо и представляя себе «Рейнджер-7», несущийся к Луне.
Я знала, что однажды пройду в гостиную, когда там никого не будет, и прикоснусь к сердцу Леди. И тогда я покажу Августе картинку моей матери и увижу, сорвется ли луна с неба и разобьется ли на мелкие кусочки.
Дата добавления: 2015-11-28; просмотров: 47 | Нарушение авторских прав