Где райком, там и порядок

Люди с фамилиями Мажукин, Фильковский, Черный и Тарасов, которых собиралась уничтожить шпионка Ирина, стали для меня реальными людьми. Я узнал, что Черный — второй секретарь райкома, Мажукин — председа­тель райисполкома, а Тарасов — его секретарь. С ними же находился отец Саши Карзыкина.

Был там и кадровый военный — батальонный комиссар Иван Васильевич Гуторов.

Я решил, что настал момент действовать. Все средства исчерпаны. Рысаков своего обещания не сдержал, и я был вправе через его голову связаться с партийной организа­цией. Тем более, что выполнял теперь обязанности на­чальника штаба.

Я написал Ивану Васильевичу записку: «Коллега! Из­вините за беспокойство. Мы незнакомы, но принадлежим одинаково одной армии. Есть крайняя необходимость встретиться. Уговорите секретарей райкома выехать к Ры­сакову. Это решительно необходимо».

Записку я передал через отца Саши Карзыкина, кото­рый приходил в Уручье навестить семью.

Но и до этого атмосфера в отряде улучшилась. Рыса­ков бывал недоволен, когда я в качестве начальника штаба вторгался, как ему казалось, в его командирские функции, но все же теперь иногда советовался. В отряде образовалось ядро из партийных товарищей. Оно вре­менно заменяло нам, до официального оформления, пар­тийную организацию.

Группа оказывала сильное влияние на Рысакова. Ока­зывали на Рысакова влияние и некоторые формальные «новшества» в нашей жизни. Я завел систему, при кото­рой приказы отдавались в письменной форме. А если нужно было отдать приказание в отсутствие Рысакова, я писал: «Командир отряда тов. Рысаков приказал...» и т. д. Это ему нравилось.

Добились мы от Рысакова и того, что он согласился принимать в отряд честных советских людей.

Частые, а по нашим силам и смелые налеты на гар­низоны не могли не встревожить врага. В течение двух­-трех недель после лопушской операции мы разгромили десять волостных управ и полицейских участков, уничто­жили много предателей и немецких ставленников. Власть оккупантов прекращалась в районе, где действовали наши силы. На заготовительные пункты переставали поступать сельскохозяйственные продукты, а заготовленные ранее шли на нашу базу и возвращались крестьянам. Бежавшие из волости старшины и бургомистры подняли вой и по­требовали от немецких вооруженных сил помощи. Выгоничский бургомистр писал коменданту Брянска: «Парти­заны настолько обнаглели, что являются в села среди белого дня. Старосты и старшины управ почти все за­хвачены партизанами, новых назначить невозможно, все отказываются служить, боясь партизан. Крестьяне вы­возят в лес продукты и прячут скот, а потом заявляют, что все забрали партизаны. Если ваши вооруженные силы не помогут водворить порядок, я затрудняюсь гарантировать выполнение военных поставок».

И немцы решили очистить от партизан все побережье Десны, предприняв крупную карательную экспедицию. Этой экспедиции удалось напасть на след райкома партии и группы выгоничского райпартактива. Группа приняла бой. Двадцать пять человек оборонялись против батальона немцев. Оборона была организована в лесу, снег был глу­бокий, и это очень помогло партизанам. Продержавшись до наступления темноты, группа райпартактива и секре­тари подпольного райкома отошли в наш лагерь, потеряв одного из лучших своих коммунистов и боевых товари­щей — уполномоченного районного отдела НКВД Емелья­нова.

Зато немцам экспедиция обошлась дорого. В бою про­тив группы партизан они потеряли до сорока убитых и много раненых. Убит был и командир немецкого батальо­на, руководивший операцией. Все это произошло 7 января 1942 года. Своих агентов, засланных в нашу группу, Ирину и Цыбульского, фашисты потеряли и, видимо, уже не получали нужных данных о нас. Возможно, это обстоя­тельство помогло нам сохранить нашу базу. В Лихой Ель­ник немцы не пошли, но с этого времени обе группы Вы­гоничского района — наша и райкомовская — слились в одну; из них составился отряд, названный нами именем Шорса. До этих пор наша группа не имела названия.

Теперь с нами был райком партии, и это коренным об­разом повлияло на порядки в отряде. Хорошо помню оживившегося вдруг Ивана Федотовича Симонова (перед этим он сильно недомогал).

— Ты что это вдруг повеселел? — спросил я.

— Посвежел, как после сильной грозы, — оживленно откликнулся Симонов. — Пока гром гремит, на душе будто кошки скребут — и не боишься, а жутко. Солнце показа­лось, воздух свежее, а от этого и на душе легче!.. С Фильковским еще не говорил?

— Вызывает.

Фильковекий и Черный, Мажукин и Тарасов исподволь знакомились с бытом отряда, изучали его порядки, вхо­дили в кровные интересы людей. После разговора с чле­нами бюро райкома Рысаков заметно приуныл. Что-то беспокойное проявилось в нем.

— Хоть бы ты, Василий Андреевич, доложил обо мне членам бюро, как то и подобает, напрямки по-партий­ному, — сказал он, улучив минуту.

Просительный тон Рысакова удивил меня.

— Что-нибудь случилось? — спросил я.

— Да, понимаешь, что-то лихо хвалят. Герой, говорят, молодец...

— А ты не согласен?

Но Рысакову было не до шуток,

— Мягко стелют, да жестко спать, — продолжал он. — От народа, говорят, оторвался, еще немного и на бандита буду похож. Вот тебе и герой! Предчувствую, на бюро будут полоскать. Им верят, а я, выходит, вовсе и не ком­мунист.

Что изменилось? Вывод напрашивался сам собой: по­явилась партийная организация. До нее Рысаков был единственным хозяином в отряде. А теперь, хочешь не хочешь, отчитывайся в своих поступках. Рысаков почув­ствовал на себе груз ответственности.

— Где райком, так и порядок, — сказал я Рысакову, напоминая прошлый с ним разговор. — Райкома бояться тебе нечего. Для тебя хуже, когда райкома нет.

— Я не из тех, что робеют. Но ведь стыдно, чорт возьми. Что скажут бойцы? Обидно...

На следующий день я встретился с тремя членами бюро райкома — Фильковским, Мажукиным и Черным. Штабная избушка мало располагала к беседе, и мы по­шли в лес. День выдался солнечный, тихий, безветреный. По обе стороны просеки поднимались вековые сосны, пирамидальные ели, могучие дубы, покрытые снегом.

— В детстве, помню, приезжал сюда с отцом, — ска­зал Мажукин, разглядывая деревья. — Он, так сказать, экспроприировал помещичий лес, а я со страхом смотрел на дикие заросли. Дело было летнее. Змей смертельно боялся, а здесь самое змеиное место...

Иван Сергеевич Мажукин с первой встречи произвел на меня впечатление вдумчивого и серьезного человека, немногословного и спокойного. Позднее я убедился, что он предприимчивый и решительный командир. Он родился в Уручье и хорошо знал леса Выгоничского района.

Фильковский выглядел сильно измученным. Бросались в глаза его болезненно желтое лицо и измученный вид.

— Удивляетесь моему виду? — спросил Фильковский, бросив на меня быстрый взгляд. — Хворобы донимают.

Я знал об этом. Я видел, что он страшным усилием воли превозмогает свою болезнь. Человек в отряде новый, он пристально приглядывался к людям, и из тех бесед с ними, которых я был свидетелем, можно было сразу за­ключить, что он работник опытный и волевой.

В отряде к нему, как к секретарю райкома и комиссару, относились с уважением. По возрасту он был одних лет со мной. В прошлом рабочий пошивочной фабрики в Брянске, Фильковский пробыл затем на партийной ра­боте в общей сложности около десяти лет. Фильковский хорошо знал и город и деревню, несколько лет руководил партийной организацией в сельской местности. По словам товарищей, в мирной обстановке он работал превосходно.

Иван Сергеевич Мажукин, бывший председатель рай­исполкома рассказал мне о трагедии Фпльковского. Еще в начале войны Фильковский эвакуировал свою семью: жену, трех девочек — старшей было семь лет, младшей три года — и родственницу. Они отъехали на восток всего на двести километров. Жить в чужом месте было нелегко: не было квартиры, начали болеть дети. В это время Крас­ная Армия задержала продвижение немцев на реке Судости. В Выгоничах решили, что дальше немцы не прой­дут и можно вернуть семьи. Пятого октября жена и дети вернулись в Выгоничи, а шестого район был оккупирован немцами. За Фильковским и его семьей стали охотиться гитлеровцы. Вначале он скрывался в Колодном, а потом обстоятельства вынудили его уйти в лес; семью Фильковский переправил в деревню Павловку. Там немцы и на­стигли его родных и зверски с ними расправились — жену, детей и родственницу они растерзали, а изуродованные трупы бросили у больницы в Утах.

После того, как я узнал его историю, я понял, что сто­ило Фильковскому пережить эту трагедию. Фильковский очень страдал, но личное горе не угасило в нем чувства ответственности, не сломило его воли. Относились люди к Фильковскому, как я заметил, с большим уважением.

Здесь на просеке товарищи рассказали мне о неудач­ном начале подпольной борьбы, о разгроме баз. Не было опыта. Одна за другой проваливались явки. Люди, оста­вленные для связи, вынуждены были скрываться. Многих потеряли. Члены бюро райкома решили остаться на месте и заново начинать дело. Вскоре они встретились с Ни­колаем Даниловичем Тарасовым. Стремясь выйти из окру­жения, он плутал в лесу. В глухой лесной чаще они по­строили землянку, опять наладили базы и стали собирать людей.

Райком партии и райисполком обратились к гражданам района с боевым воззванием, в котором говорилось, что со­ветские руководители и партийная организация находятся на оккупированной территории и продолжают жесточай­шую борьбу с захватчиками и их пособниками. Они призы­вали не верить фашистской лжи и присоединяться к борьбе.

Незаметно мы подошли к заставе. Старшим на заставе был Тарас Бульба. Оглядывая теперь его могучую ладную фигуру, когда он четко рапортовал Фильковскому, я вспомнил, каким изможденным пришел он в отряд, ка­ким робким был вначале. «Вот и выковали настоящего бойца для больших дел», — подумал я.

Мы уселись с Фильковским на поваленные деревья и продолжали разговор. Я рассказал о моей работе с Рысаковым. Как и следовало ожидать, члены бюро видели бое­вые достоинства Рысакова, но сам он не вызвал в них восхищения. Его ошибки затмевали ту самоотверженную страстность, которую он вносил в работу.

— Ошибки эти называются массобоязнью, — сказал Александр Кузьмич Черный, второй секретарь райкома. Он говорил медленно с паузами. Держа в руках хвойную ветку, он стегал ею пушистый снег. Мне запомнился его голос — грудной и зычный, запомнилась его манера разго­варивать: ясная, точно лекцию читает.

— Массобоязнь — опасная вещь, — продолжал Чер­ный, — и людям, заболевшим ею, товарищ Сталин давно дал соответствующую оценку. И в мирное время она вредна, а на войне губительна.

Фильковский слушал и молча покачивал головой.

— Понимаете, в чем его ошибка? В разности поня­тий — народ и люди. За народ он воюет, народ — это что-то монолитное, верное, а люди, отдельные люди, по его по­нятиям, ненадежны. Нашлись один-два негодяя — он перепугался и озлобился.

— И в отношении военных, — сказал Черный. — Умные и опытные командиры нам как никогда нужны... А он... Кончать надо с этим, и поскорее!

Мы возвращались в лагерь. На заставе Фильковский заговорил с Тарасом Бульбой.

— Как Рысаков? Считаешь, дельный командир? Или никуда не годный?

— Поругаться бы надо с ним, да ничего не поделаешь. Нельзя — дисциплина, — ответил партизан.

Дисциплина, как считали люди, и держала их около Рысакова. И сам Рысаков постоянно ссылался на дисци­плину. Только он ее воспринимал односторонне, считая, что дисциплину олицетворяет он, его командирский авто­ритет, опирающийся на неограниченную власть.

Люди понимали ее по-своему, как долг перед Родиной, как ненависть к врагу.

— Ну что бы меня держало около Рысакова, если б не дисциплина, скажите, товарищи? — спрашивал нас Матвеенко. — Ничего... Человек я не здешний, нет у меня ни семьи, ни дома. А долго ли тут собраться? Подпоясался, палку взял и — Митькой звали. А вот не могу уйти, не могу — и только. Дисциплина, она тут вот, — и Тарас стучал себя в грудь. — Разве я для этого искал партизан, чтобы обидеться на одного и уйти? Хватит, вдоволь нахо­дился, некогда, фашистов бить надо, гнать этих бешеных собак ко всем чертям, пока они не перекусали всего народа.

— По-твоему, значит, Рысаков хлопец плохой?— пере­бил Фильковский Тараса.

— В том-то и дело, что нет!— ответил Тарас Бульба.— Хлопец он хороший, боевой, в бою лучшего и найдешь редко, да политики у него как-то нехватает. И норов укро­тить бы надо...

Что же делать с Рысаковым? Оставлять его команди­ром теперь уже объединенного отряда или сместить? Рай­ком решил оставить его командиром. Председатель рай­исполкома Мажукин по своим партийным и человеческим данным куда лучше подходил к этой должности, но у Ры­сакова был большой опыт партизанской борьбы.

Вечером на закрытом заседании бюро Рысакову об­стоятельно рассказали, почему оставляют его на преж­нем посту.

Комиссаром бюро назначило Фильковского. Парти­заны приняли это решение одобрительно. Доволен был и Рысаков. Но, как показали ближайшие события, значе­ние его до конца он не понял.

Дата добавления: 2015-11-28