Гельсингфорс, 5 июня 1913 г. ПСС 158

Мои милые друзья!

Когда мы собирались здесь в прошлом году, в сердцах тех, кто уже тогда собирался вместе с нашими русскими друзьями, жило, правда, еще в состоянии бутона, распускавшегося однако до нынеш­него года, сознание, которое должно все больше пронизывать ваши сердца, сознание, что теософия или, как мы ее называем также, ант­ропософия не является чем-то, что человек получает как всякое дру­гое знание или другое вероисповедание, но является тем, что долж­но в определенном отношении охватывать всю душу каждого чело­века, должно охватить душу всего человечества в настоящем временном цикле. Это сознание должно постепенно развиться, и отнюдь не следовало бы думать, отнюдь не следовало бы предаваться иллюзии, будто легко достигнуть полного значения и полной силы этого сознания. Ибо только понемногу, медленно и постепенно мы можем достигнуть в переживании сознания значения теософского импульса.

Такая истина выглядит внешне достаточно тривиально, но как раз здесь нам надлежит с глубочайшей серьезностью принимать то, что выглядит достаточно тривиально. Ибо возьмите из всего богат­ства этого сознания отдельный факт, возьмите то, что вот уже по­чти две тысячи лет, как Христов Импульс перешел из духовных ми­ров в земную жизнь, возьмите тот факт, что Евангелие принадле­жит к числу наиболее распространенных книг в мире, что милли­оны человеческих душ столетиями считали, что находятся в правиль­ном отношении ко Христу, и поставьте рядом со всем этим тот факт, что, поистине, честная душа, которая не станет нескромно припи­сывать себе понимание, которого у нее нет, должна мучиться в наше время вопросом, что же, собственно, такое этот Импульс Христа,— и что эта душа может только надеяться получить действительное понимание Импульса Христа от новых откровений из духовного мира!

Возьмите другие факты. В прошлом году вместе с несколькими друзьями я посетил пасхальную службу в русской церкви. Непос­редственно после этого я попытался высказать тогда то, что, как я полагал, наведет вас на размышления. Служба проистекала из со­знания только того, что Христос умер. Но для блага человечества в наше время и в будущем должна звучать весть о продолжающем жить Христе. И еще другой образ представился мне в виде фона этого богослужения, от которого надо было мысленно отделить все то, что совершали недоросшие до этого культа лица. В виде фона вста­вала картина древних святых мистерий, развившихся все-таки до того, что живет внешне в формах этого культа, что хотя и чувству­ется многими сердцами, но что менее всего понимается как раз теми, кто должен был бы быть или кто считает себя в наше время его наи­более осведомленными толкователями.

Пользуясь такими указаниями, как только что высказанные, по­старайтесь поглубже погрузить в ваши души мысль о том, что тео­софия исходит из каждого сердца в отдельности, что путем теосо­фии или антропософии в развитие человечества должно влиться не­что совершенно новое. Постарайтесь запечатлеть в ваших сердцах ту истину, что знамения времени таковы, что мы никогда — даже в самих наших душах, в самих наших сердцах, порой даже совсем тихо и интимно действительно никогда не смеем заключать компромис­са с тем, что нас окружает. Из одного растения новое растение так просто не возникает, новое растение может возникнуть из старого, но только если старое растение отомрет и как бы из одного един­ственного пункта, из семени образуется новое растение. Так и тео­софия, мои милые друзья, есть на самом деле то, что подобно совер­шенно новому ростку должно развиваться в наших душах, в наших сердцах, что из всего того, что имело старое растение человечества, должно сохранить лишь одно,— но оно универсально,— это то, что мы видим, взирая на Мистерию Голгофы. Листья, ствол древней культуры человечества должны будут отпасть; но ее цвет, Мистерия Голгофы, должен будет остаться, как бы напоминая о том ростке, которому надлежит развиваться в теософии. Этот росток, мои ми­лые друзья, должен будет нести в себе памятование о том, чтобы все время по-новому все больше и больше вести к полному раскрытию этот цветок. Тогда Импульс Христа будет в многообразных формах жить в эволюции человечества, оставаясь несмотря на это тем же самым импульсом, подобно тому, как каждый новый цветок несет в себе силу и красоту старого. Но он будет одновременно тем, к чему он стремится в самой глубине,— вновь и вновь возрождающимся, добивающимся все нового и нового понимания того, что было по­добно новому началу дано человеческому развитию, когда текла кровь из ран Того, Кто принял человеческий облик, чтобы пережить смерть среди людей.

Мои милые друзья! Все миры, какие мы проходим, от физичес­кого мира и до все более высоких миров, имеют всегда нечто общее. В самом деле, когда мы попадаем в более высокий мир, мы хоть и встречаем все новые и новые вещи, тем не менее там будет всегда что-то общее с предшествующим миром. Однако, познавая высшие миры, мы не найдем в них одного, что может существовать только в качестве физического явления. Боги высших миров могут испыты­вать разнообразные вещи, но они никогда не могут испытать одно­го, смерти. Ибо смерти не существует в сверхчувственных мирах. В сверхчувственных мирах существа претерпевают превращения, они переходят из одной формы в другую; умереть в сверхчувственном мире нельзя. Смерть как физическое явление есть то, что может су­ществовать только как физическое явление. И единственным из всех богов и духов, кто для того, чтобы иметь общее с человечеством, спустился в мир человечества, был Христос, который своей смер­тью, а не только жизнью, сочетался с человечеством. Но Он соче­тался с ним смертью, от которой произошли новые жизненные силы. Созерцание смерти на Голгофе должно становиться для человече­ства исходным пунктом все новых жизненных сил, ибо с этой смер­тью в одной единственной точке развития человечества сконцент­рировалось то, что с бесконечной жертвенностью мог захотеть осу­ществить для человечества только Бог. Надо постараться продумать эту мысль, постараться сделать эту мысль живой медитацией. И тог­да будет видно, что для каждой человеческой души от этой мысли могут исходить мощнейшие жизненные силы. И нет более возвы­шенного образа, от этой мысли могут исходить чем Крест, воздвиг­нутый на Голгофе.

Мои милые друзья! Такой имагинацией, воздвигнутой для все­го человечества, как Крест на Голгофе, такой имагинацией челове­честву дано нечто бесконечное. Этот символ, который был в то же время реальной действительностью, был установлен почти два ты­сячелетия тому назад, а мы все еще должны учиться больше пони­мать его в ходе эволюции человечества. Это простые, примитивные мысли, но они приводятся здесь не для того, чтобы они приняли в нас метафизический характер, а для того, чтобы мы могли усвоить чувства, которые сделают нас способными правильным образом включиться во все развитие человечества.

Вы знаете, мои милые друзья, что развитие человечества прохо­дило дифференцированно; оно проходило в отдельных нациях, от­дельных народах. Каждый народ имеет совершенно особый основ­ной характер, проистекающий из того, что каждый народ имеет сво­им вождем одного из тех духов, которых мы причисляем к Иерар­хии Архангелов. Архангелы —это высшие предстоятели отдельных народов. То, что будучи отдельной душой человеческая душа будет приобретать в будущем все более тесную связь с ведущей народной душой из ряда Архангелов,— вот то, что должно принести нам спи- ритуальное мировоззрение. И только в том случае, если мы понесем понимание навстречу тому, чего хочет от нас эта народная душа, когда ей необходимо развивать воление в направлении будущего, мы сможем надлежащим образом сотрудничать в работе над спиритуальной эволюцией человечества. В этом отношении мы должны проводить большое различие между западноевропейскими народ­ными душами и восточноевропейской, русской народной душой.

Я не говорю теперь о внешней русской культуре, о том, что су­ществует на внешнем, физическом плане в качестве русской народ­ной культуры. Я говорю о вашей народной душе, действительно существующей в духовном мире. Она находится в ожидании своей задачи в будущем, она полна ожидания, полна надежды, полна уве­ренности. Если эту народную душу сравнить с западноевропейски­ми народными душами, то получишь, с одной стороны, впечатле­ние чего-то юного, устремленного вперед, и старого, старческого, с другой. Среднеевропейская культура втиснута между Западной и Восточной Европой как культура-посредница, которая, в сущнос­ти, понимается неверно, когда ее приравнивают к другим культу­рам. Эта среднеевропейская культура имеет совершенно своеобраз­ную задачу действовать наподобие герольда древних времен для позднейших. Вспомните только, мои милые друзья, как образовы­валась вся европейская культура, культура западного мира вообще. В то время существовали передовые посты восточных народов, вос­ходящие до древней Индии, и эти народы развивали великую и впе­чатляющую культуру, какая идет нам навстречу из культуры древ­ней Индии, из эпохи Бхагавад Гиты. Эти народы были выдвинуты на юг Азии. В то время как у них учили такие мудрые учителя, как риши и Заратустра, на обширной территории европейских стран, также и в вашей стране, существовали отсталые народы, пребывав­шие по мудрости мировой эволюции в примитивных состояниях. В то время как в Азии цвели всеобъемлющие мысли философии Сан- кья и Веданты, у этих европейских народов была простая, прими­тивная культура. Почему? Потому что культуры должны продви­гаться вперед так, чтобы все то, что должно как импульс прийти позднее, воспринималось примитивными людьми. Поднявшиеся до известной высоты интеллектуального развития народы Востока никогда бы не смогли, например, понять Импульс Христа. Импульс Христа находился для них за пределами понимания.

Народы западной культуры еще не продвинулись тогда в своем развитии настолько далеко, чтобы головой воспринимать духовное; та сила, которая живет, поднимаясь от сердца к голове, у них еще не достигла головы. В Индии все было культурой головы, у европейс­ких же народов все тогда еще с первичной силой сосредоточивалось в виде примитивных ощущений в сердце. Только такие народы, ко­торые еще не вышли за пределы сердечной душевности, могли мало- помалу ввести в ткань своего ощущения Мистерию Голгофы. Та­ким образом европейская культура, находившаяся благодаря своей отсталости в состоянии первичной свежей силы,— а первичная све­жая сила состоит в более близком родстве с божественным,— была готова принять Импульс Христа. Таким образом в западном мире слились два течения, четко различимые для каждого, кто обладает чутьем к этим вещам. Кто бы не смог различить своеобразный ос­новной тон Фихте, среднеевропейского философа, и своеобразный основной тон Спинозы, который ведь тоже был европейским фило­софом? Даже в эволюции человечества бывает так, что то, что при­надлежит всеобщей культуре, может быть несомо одной и той же индивидуальностью. Ибо ведь Спиноза и Фихте — одна и та же ин­дивидуальность, как может быть знают уже некоторые из наших друзей. Однако Фихте как личность XVIII — XIX столетия — это ум, который мог проникнуться всей силой Импульса Христа; Спи­ноза же, та же самая, стало быть, индивидуальность, находится в другом течении и не имеет ничего от первого.

Однако многого еще не хватает из того, что должно прийти в европейскую культуру. То, что в некотором смысле состарилось, дол­жно взаимодействовать с тем, что молодо и полно надежд. Русская народная душа, существо из ряда Архангелов, молода и полна на­дежд, ее задача еще впереди. И задача русских теософов будет со­стоять в том, чтобы перекинуть мост от отдельной души к народной душе, научиться понимать, чего хочет от них народная душа. Вы увидите, мои милые друзья, что при определенных условиях именно вашим душам будет легко, черпая из ваших сердец, оживить Хрис­тов Импульс тем, что живет в вашей душе. Вам придется узнать, с другой стороны, что именно потому, что вы с известной внутренней легкостью можете оживлять Импульс Христа, перед вами, с другой стороны, опять-таки вырастают великие трудности. Вы должны бу­дете узнать, что как раз в отношении вас в высшей степени справед­лива та глубокая истина, что вы должны будете опираться на свою собственную душу, что вы должны будете оживить теософию в ва­ших душах. Ибо, мои милые друзья, теософия как благовестие на­шей эпохи не хочет заключать компромисса с другими мировоззре­ниями. Она обращается к другим мировоззрениям со строгими сло­вами. Она обращается к другим мировоззрениям со словами, которые уже раздавались в ходе развития. Для тех, кто хочет найти теософию в существующих доныне внешних, материалистических культурах, а таковы или, по меньшей мере, приближаются к этому, все культуры нашего времени,— для всех, кто будет искать компро­миссов, все время будут со всей строгостью звучать слова, однажды произнесенные Христом Иисусом: «Предоставьте мертвым хоронить своих мертвецов! Вы же следуйте за мной!». Мертвые — это отдель­ные культуры, склоняющиеся к материализму. Они уже несут в себе способность довести себя до могилы. «Предоставьте мертвым хоро­нить своих мертвецов!» Души же должны следовать за тем, что дает понимание спиритуального импульса, что как Импульс Христа ца­рит в мире. Поэтому, мои милые друзья, вопрошая о том, что могут дать вам старые традиции, что может дать вам старый обычай, вы не найдете того, что приведет вас к теософии. Эти старые традиции хорошо отыскивать, чтобы показать, как в них живет божествен­ное, но к теософии ныне человек приходит, неся в себе именно ту душу, в которой живет не старое, старческое, а душа, какую вы несе­те,— свежие в своей непосредственности, незатронутые влиянием какой-либо традиции души, какие вы несете навстречу теософии. Силы жизни, а не одной только силы познания требует теософский импульс, требует от ваших душ.

Мои милые друзья! Многие из вас, может быть большинство, может быть даже все чувствуют в себе, хотя быть может определя­ют это и иначе, боль, страдание от разлуки с народной душой, вре­менной разлуки с вашей народной душой. Многие из вас чувству­ют, если даже и думают об этом иначе, может быть большинство, может быть все,— чувствуют в себе, до какой степени они нужда­ются в новом стимулировании воли и силы. Мои милые друзья, начните смотреть на страдание, которое вы часто испытываете от недостатка воли и недостатка силы, начните, решитесь смотреть на него как на нетронутость вашей воли, решитесь смотреть на это как на волю, оставшуюся нетронутой и ожидающую стимулирова­ния со стороны теософского импульса. Дайте теософскому импуль­су стать в вас волей! Попытайтесь превратить страдание в силу, слабую волю — в волящую в вас теософию. Благодаря этому вы сможете действительно войти в теософскую жизнь! Попытайтесь истолковать в ином смысле то, в чем вы еще слабы, что еще не це­ликом здесь! Тогда вы сможете стать лучшими носителями теосо­фии! Ибо подумайте о том, что души, которые находятся теперь в ваших телах, не предназначены быть воплощенными вновь в сле­дующей инкарнации только в Восточной Европе. Они предназна­чены распределиться в следующих инкарнациях по всей Земле. И перед вами между смертью и новым рождением встанет нечто, оно будет обращаться к вам, когда вы будете идти в новую инкарна­цию. Одному оно скажет: «Ты исполнил свою задачу, ты можешь нести в мир то, что воспринял на Земле, что могло быть восприня­то только на почве Восточной Европы».— Другому оно скажет: «Ты этого не можешь!».

Мои милые друзья, рассматривайте ваши чувства по отноше­нию к теософии в качестве инстинктивного ощущения только что высказанного, в качестве неопределенного чувства этой вашей за­дачи. Если вы посмотрите на это так, что из «Я» это сможет давать силу вашему мышлению, чувствованию и волению, а отсюда эта сила потечет в жизнь, а из нее — в кровь, то тогда вы правильно истолку­ете это инстинктивное влечение, которое заставляет вас теперь спе­шить к теософии.

Вы собирались внешним образом. Вы находили возможность беспрепятственно собираться вместе при тех огромных трудностях, которые существуют в вашей стране. Употребите эту возможность для возможно более сильного внутреннего сплочения, чтобы пере­бросить — от каждого из вас — мост к народной душе. В мою зада­чу, мои милые друзья, не входит говорить подробно о том, какую службу надо сослужить этой народной душе. Но я вправе сказать вам нечто иное, относительно чего я хотел бы, чтобы оно, хоть и будет высказано словесно, превратилось бы в вас в чувство. Вы на­ходитесь в своеобразном положении, мои милые друзья. Вы на­ходитесь до некоторой степени в обратном положении в сравнении с народом, который в определенном отношении также в восходя­щем порядке населяет Землю для временного блеска. Вы находитесь в положении, обратном положению северо-американского народа. Вспомните, мои милые друзья, что этот северо-американский народ, вам полярно противоположный, начал постепенно наступать с За­пада на Восток с того времени, когда в Европе началась эпоха мате­риализма, и развивал этот материализм дальше. Вспомните, что в американских корнях заложен материализм. Вспомните о том, что люди, взрастившие Америку, делали это, имея понятия культурно­го европейца тех столетий, которые еще не столь далеко отошли в прошлое. Что же сделали эти люди? Имея материалистические пред­ставления современных парламентов, представления современного естествознания, современного общественного строя, эти люди дела­ли то, что обыкновенно делают необразованные люди, выкорчевы­вая девственные леса, отвоевывая шаг за шагом землю под пашню, подготавливая землю для культуры. Все это вытекало из материа­лизма. И глядя сегодня на человека, признанного американцами их крупнейшим писателем, избранного ими также в руководители, гля­дя на Вудро Вильсона, который для современных условий действи­тельно является значительным писателем, достигшим в глазах об­щественности блестящих успехов на писательском поприще, глядя на него, на его понятия и идеи, на все, что он выражает как предста­витель американского народа,... — что это все? Карточный домик. Карточный домик, который разрушится от одного дуновения, если бы оно повеяло из духовных миров. Вся эта культура опрокинулась бы тогда. Все в отдельности, из чего проистекает американская куль­тура, можно проследить по внешним историческим трудам, по куль­турной истории прошлых столетий. Тут все лежит на виду, все — дело рук человеческих, отсюда проистекло все.

А теперь справьтесь, откуда взялась ваша народность, откуда происходит ваша духовная жизнь, справьтесь, откуда берется то лучшее, что вы можете питать в ваших душах. Вы не найдете этого на земле! Этого не найти подобным образом, оно коренится в са­мом духовном мире. Это организм, живое существо, а не карточный домик! Такие вещи мы никогда не посмеем считать поводом для высокомерия, это повод для смирения, для нашей скромности, по­тому что извлечь из них мы должны не самоуверенное чувство соб­ственного достоинства, а чувство ответственности.

Мои милые друзья! Вчера я говорил о свободе. Много воды ев­ропейских рек должно будет истечь, прежде чем какое-то число лю­дей полностью поймет, что следует понимать под этой свободой, что подразумевается под этой свободой. Что такое свобода? Пой­дем с Запада на Восток. Что такое свобода для американца? Это то, что устраивает ему наиболее удобную жизнь. Он называет свобо­дой то, что должно быть введено в социальный строй, чтобы каж­дый наилучшим образом преуспевал во внешнем мире. «Мы иначе понимаем свободу,— говорит Вудро Вильсон,— нежели европейцы, мы понимаем свободу в практическом смысле». — Так говорит сам американец. Нож берут, чтобы резать, вилку — чтобы есть, потому что они имеют практическое назначение. Американец пользуется свободой, потому что она имеет практическое значение для того, что ему нужно, потому что с ее помощью он может установить тот порядок, который ему приятен. Свобода для американца — продукт полезности, она приносит пользу. Мои милые друзья! Свобода для западноевропейца была чем-то иным, свобода была для него воз­вышенным идеалом, чем-то, на что он смотрел снизу вверх. О сво­боде можно было говорить почти стихами. Для европейца она — «величественная богиня», для американца — полезная дойная ко­рова, снабжающая его молоком и маслом. Это говорю не я, а тот, кто отвечает в ближайшие годы за руководство Американскими Со­единенными Штатами. Это вообще не моя задача ныне — излагать мои мнения, моя задача — в интерпретации того, что живет в духов­ном мире. Американская свобода сама охарактеризовала себя в лице видного американца. А если мы возьмем все то, что сделали в Евро­пе герои духа, чтобы изобразить эту божественную Свободу как величественную богиню, то по большей части об этом надо сказать: весь наш энтузиазм, все наше воодушевление, все наши ощущения, мысли и чувства, все они обращены к тому, что парит перед евро­пейцами как высочайший идеал свободы.

Поймите, мои милые друзья, что для приверженцев спиритуального миропонимания свобода должна стать еще чем-то совсем иным. Вы плохо поймете все это, если у вас не будет сознания, что все дол­жно быть устроено заново. Мы стоим перед требованием, чтобы свобода становилась чем-то еще совсем иным, нежели то, что до сих пор чувствовали, понимали как высокий идеал даже лучшие из лю­дей. Ибо мы знаем, что в ближайшее время мы, люди, сможем от­правиться к божественному истоку, сможем испить воды Духа, и эта вода Духа будет жить в наших душах, и ею мы должны будем оду­шевить свободу, как с помощью нашего тела воплощаем душу. Для одного свобода практична с точки зрения внешней жизни, для дру­гого она высокий величественный духовный идеал, для третьего свобода должна быть тем, что он может одушевить и что выше души настолько, насколько сама душа выше тела. Мы должны суметь оду­шевлять свободу. Многому мы должны учиться, чтобы одушевлять свободу. Тогда мы будем идти вперед так, как этого хотели для эво­люции человечества вечные духовные силы, давая втекать теософии в ваши души.

Итак, мои милые друзья, давайте просто примем высказанные слова, обращенные не к вашему разумению, а к вашему сердцу, при­мем эти слова в этот час, когда вы нашли возможным также и во внешнем отношении, организационно отдаться теософии в вашей стране. Пусть в это мгновение это будет для нас поводом осознать высокую задачу, которая выпадает нам благодаря спиритуальному постижению мира.

Мои милые друзья! Сознание этого, если мы будем жить в нем, будет помогать излучению из тихой работы в теософских ветвях того, что будет во благо всей стране, ибо понимать спиритуальную жизнь начинает только тот, кто знает, что распространению теософии спо­собствует в действительности не только то, что мы можем делать для этого внешним образом, нет,— но и то, что если мы работаем, хорошо, как только можем, вместе, чтобы приобрести понимание теософии, то и тогда тоже излучается незримое воздействие наших духовных стремлений. И как город, в котором имеется теософская ложа,— даже если бы теософски там действовало немного людей,— является, как мы знаем, по прошествии тридцати лет чем-то совер­шенно иным, нежели город, в котором нет теософской ложи, так и ваша страна станет совсем иной, если вы с внутренним пониманием ощутите то, что может дать вам теософия. Я говорю с вами не как западноевропеец, не как человек, принадлежащий к той или иной нации. Я знаю, что это не так. Но может быть именно поэтому я вправе сказать вам: есть спасение для России, есть спасение; однако этого спасения непозволительно искать на ложном пути. И я гово­рю это не потому, что я люблю теософию, а потому, что все разви­тие человечества может научить нас этой истине. Есть спасение для России, и имя ему — теософия. Для других областей Земли теософия будет чем-то значительным, чем-то, что продвигает людей. Для Рос­сии теософия будет единственным спасением, тем, что должно суще­ствовать, чтобы русский народ установил связь со своей народной душой, дабы эта народная душа не была призвана в мире к иной задаче, нежели та, что предназначена ей.

Этими словами я хотел бы освятить ваши новооснованные вет­ви, ибо я знаю, как восходит в ваших сердцах святое значение этих слов. В ваших душах сможет действовать тогда та связь, которая необходима для спасения вашей страны,— связь Мистерии Голго­фы с человеческим пониманием этой Мистерии. В ваших сердцах будет править тогда тот Дух, который должен стать возродителем нашей страны; из ваших собраний будет излучаться тогда то, в чем нуждается ваша область Земли. В сознании этого, молитвенно и бла- I оговейно обращаясь взглядом к ведущим Властям эволюции человечества, я говорю, что хотел бы призвать все благословение на вашу работу, хотел бы призвать сойти в силу ваших сердец благословение тех Властей, что дают сегодня Тайне Голгофы вливать­ся в сердца людей, чтобы это благословение расходилось далее от ваших душ, источаясь от вашей работы, по вашей стране. Я знаю, это благословение будет существовать всегда, пока мы будем его достойны. Так пусть теперь, когда мы в известном смысле находим­ся у исходного пункта нашей работы, перед нами предстанет образ нашего сознания, сознания нового импульса, спиритуального им­пульса, который должен излиться в развитие человечества, созна­ния того, что духовные руководители этого импульса, помогая нам, осеняют нашу работу, которую мы хотим исполнить со всей искрен­ностью. Тогда из этого образа проистечет сознание, что мы делаем то, что должно делаться, для более узкой области и тем самым и для всей обширной области развития человечества, тогда из этого об­раза проистечет и наш долг. Пусть в этом смысле осенит вашу рабо­ту благословение мудрых руководителей мира и человечества, пусть это благословение в силе взойдет в ваших душах, станет светом ва­ших душ, тогда этот свет сможет источаться из вас и вы сможете сделать много такого, что чрезвычайно важно для спасения, для движения вперед, для подлинного развития человечества.

Дата добавления: 2015-11-26