|
Читайте также: |
КОАЛИЦИОННАЯ СТРАТЕГИЯ: КТО «ЗА» И КТО «ПРОТИВ»
Еще летом 1941 г. Ф. Рузвельт неоднократно заверял американцев, что Соединенные Штаты «не приблизились к войне», хотя он и поставил вместе с Черчиллем с.вою подпись под Атлантической хартией. В Лондоне на эти заявления реагировали исключительно болезненно. В одной из полученных от Черчилля телеграмм премьер-министр сообщал, что в случае сохранения Соединенными Штатами и дальше положения невоюющей державы он не может поручиться за то, будет ли Англия продолжать войну в 1942 г. Гопкинсу это показалось более чем достаточным, чтобы поставить перед Рузвельтом вопрос о том, как долго будут США вне войны, не рискуя остаться один на один с Гитлером.
«Я сказал президенту, - писал он в меморандуме «для самого себя», - что не только Черчилль, но и все члены его кабинета и все англичане, с которыми я говорил (речь шла о пребывании Гопкинса в Лондоне в июле 1941 г. - В. М.), уверены, что в конце концов мы вступим в войну, но что стоит им убедиться в обратном, как настанет самый критический момент войны, чем могут воспользоваться английские умиротворители для усиления давления на Черчилля» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 308. Hopkins' Memorandum. September 2, 1941). Никто не знает, что ответил на это взволнованное предупреждение своего главного советника президент, но 11 сентября, воспользовавшись инцидентом в Северо-Западной Атлантике (в нем участвовали германская подводная лодка и американский эсминец «Гриер»), Рузвельт выступил по радио с заявлением об изменении политики США «в водах, которые мы (США. - В. М.) рассматриваем как исключительно важные для нашей обороны». Американские корабли и самолеты получили приказ без предупреждения атаковать германские и итальянские суда, главное же - им разрешалось конвоировать суда других стран. Фактически военно-морской флот получил приказ о начале необъявленной войны против Германии в Атлантике.
«Изоляционисты» в конгрессе потребовали немедленного проведения расследования инцидента с «Гриером», и, хотя во всей этой истории было много неясного, никто в стране не настаивал на изменении объявленной Рузвельтом политики. В Белом доме смогли убедиться, как резко в положительную сторону изменилось отношение самых различных кругов американской общественности к военному сотрудничеству с Советским Союзом. Так, в проведенном в октябре 1941 г. по запросу Белого дома специальном исследовании отмечалось: «Политика администрации в отношении транспортировки морем военных материалов России получила поддержку значительного большинства газет по всей стране. Хотя существуют различия в подходе к этому вопросу, тем не менее нет ни единого географического региона в стране, где бы мнение газет в главном и основном расходилось - все они озабочены преимущественно тем, как оказать содействие русскому сопротивлению, и настойчиво добиваются увеличения американского вклада в это сопротивление. Оппозиция помощи России ограничена в основном очень небольшим меньшинством крайне изоляционистски настроенных газет, которые возражают и против помощи Англии, а также прессой, близкой к церковным кругам» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. 305. Alan Barth to O. Cox. October 29, 1941). Как само собой разумеющееся были восприняты распространение Закона о ленд-лизе на СССР и «модификация» Закона о нейтралитете, фактически означавшая его отмену.
Перемены в настроениях ощущались повсеместно и во всех слоях американского общества, снизу доверху. Митинги солидарности с воюющими против нацистской Германии Советским Союзом и Англией собирали десятки тысяч людей. 28 октября 1941 г. временный поверенный в делах СССР в США А. А. Громыко сообщал в НКИД СССР: «Митинг, созванный вчера в Нью-Йорке комитетом медицинской помощи Красной Армии «Рашен уор рилиф», прошел с очень большим подъемом. Самый большой в Нью-Йорке зал, вмещающий до 25 тыс. человек, был переполнен. Много желающих не смогли попасть на митинг ввиду отсутствия мест. Список ораторов и содержание речей переданы ТАСС. С замечательной речью выступил Джозеф Дэвис (бывший американский посол в Москве). Довольно серым и не привлекавшим внимания было выступление Уолтера Дюранти.
К концу митинга выступил лорд Галифакс (посол Англии в США. - В. М.). Ему досталось немало. Со всех углов неслись крики: «Почему не открываете второй фронт?» и «Почему не открываете новый фронт?»» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 194Ы945. Т. 1. С. 133)
Рабочее движение в США первым откликнулось на призыв левых сил оказать всю необходимую помощь странам, воюющим против фашизма. С оговорками вроде того, что Советский Союз не является желательным союзником «свободного мира» и что военное сотрудничество с ним продиктовано только «исторической целесообразностью», это сделал в октябре съезд АФТ. Собравшийся вслед за тем в ноябре съезд КПП открыто и искренне заявил о своей солидарности с народами Англии, Советского Союза и Китая, не уснащая свою резолюцию ханжескими стенаниями, лицемерными ссылками на превосходство «американской системы» и неуместными поучениями в адрес других стран (См.: История рабочего движения в США в новейшее время: В 2 т. 1918-1965. Т. 2. 1939-1965. М., 1971. С. 64; История США. Т. 3. С. 337).
Огромную роль в антифашистской мобилизации рабочего класса и в деле поддержки лозунга коалиционной войны играла Коммунистическая партия США. В конце июня 1941 г. на своем чрезвычайном пленуме Национальный комитет КП США указал на изменение в характере войны и на необходимость пересмотреть отношение партии к ней. Лозунг «удержать Америку от вступления в войну» был признан устаревшим. Добиваться поражения Гитлера любыми путями - так формулировала партия задачу рабочего движения США в возникшей обстановке. Пока США оставались вне войны, вклад американских трудящихся в борьбу против фашизма принимал формы сбора средств в фонд помощи СССР, Англии и Китаю, поддержки кампании за отмену Закона о нейтралитете и распространении Закона о ленд-лизе на СССР, проявлялся в развертывании движения за повышение производительности труда в военном производстве, в активной поддержке внешней политики Рузвельта.
В дни грозной опасности летом и осенью 1941 г. большая часть передовых общественных сил США заявила о своей солидарности с народами, ставшими жертвами агрессии стран «оси». Сенатор-демократ Мэр-рей, совершив поездку по стране, убедился, что широкие массы населения, в том числе рабочие и фермеры, поддерживали политику оказания всей возможной по мощи Англии, Советскому Союзу и Китаю. «Американцы, - писал он, - все более решительно отказываются от поддержки изоляционистов... Народ высказывается за проведение самой энергичной антинацистской политики» (История рабочего движения в США в новейшее время. Т. 2. С. 66). «От имени союза художников Америки, - писал Рокузлл Кент 13 августа 1941 г. в БОКС СССР, - я шлю вам сердечные приветствия и заверения, что мы Делаем все от нас зависящее с тем, чтобы расширить все виды помощи Советскому Союзу в это кризисное время» (ЦГАОР СССР, ф. 5283, оп. 14, ед. хр. 84, л. 7).
7 декабря 1941 г, после внезапного нападения японской авиации на американскую военно-морскую базу в Пёрл-Харбор на Гавайях США из нейтральной страны превратились в воюющую, причем в считанные дни число их врагов утроилось: 11 декабря 1941 г. войну Соединенным Штатам объявили Германия и Италия. Попытка Вашингтона оттянуть неизбежную войну с Японией путем урегулирования разногласий, в том числе и за счет интересов третьих стран, ничего не дала. «Умиротворение» агрессора и здесь, в Южной Азии и на Тихом океане, увенчалось трагическим фиаско.
Эти события, а также разгром немецко-фашистских войск под Москвой сразу же поставили вопрос о коалиционной стратегии (и в узком и в широком смысле) в центр общественной полемики. Подписание в Вашингтоне 1 января 1942 г. Декларации Объединенных Наций, закрепившей в международно-правовом порядке военно-политический союз антифашистских государств, придало этой полемике особый смысл и значение. По сути столкнулись две линии, два подхода. Сторонники первого исходили из необходимости и возможности при максимальном напряжении сил достижения относительно скорой победы. Разгром гитлеровцев под Москвой показал, что в таком подходе не было ничего утопического. Сторонники другого предпочитали так называемую «стратегию малых дел», сориентированную на затягивание войны и не предусматривавшую тесную координацию военных усилий между США и Англией, с одной стороны, и Советским Союзом - с другой. Едва ли требуется специально доказывать, что последние руководствовались не столько военными, сколько главным образом политическими соображениями (См.: Поздеева Л. В. Англо-американские отношения в годы второй мировой войны 1941-1945. С. 117-132).
После вступления США в войну водораздел между этими двумя подходами обнаруживал себя подчас в острой форме, и, чем дальше, тем больше его конфигурация и глубина определялись дебатами об открытии второго фронта в Европе. Сошлемся в этой связи на письмо А. А. Громыко в НКИД СССР от 14 августа 1942 г. «Вопрос о втором фронте в Европе, - говорилось в нем, - безусловно, волнует миллионы людей США. Обсуждение этого вопроса не сходит со страниц американской печати. Рабочие крупных городов США собираются на митинги, на которых выражают свое отношение к данному вопросу, выносят резолюции, призывающие правительство Рузвельта ускорить открытие второго фронта. Широкие массы населения видят и не могут не видеть, что открытие второго наземного фронта в Западной Европе означало бы ускорение разгрома гитлеровских армий и ускорение победы союзных государств» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 224).
Эти чувства и настроения далеко не всегда находили отражение в американской печати, которая чаще всего стремилась приглушить мотивы солидарности с Советской страной, приуменьшить их значение или даже выдать за некую аномалию. «Говоря в целом, - писал в июле 1942 г. Рокуэлл Кент, - наша пресса представляет интересы тех, кто боится движения в сторону совершенствования демократии. На фоне роста дружеских чувств к Советскому Союзу и чувства благодарности к Красной Армии и народу Советского Союза за все, что они, проявляя подлинный героизм, сделали для нас и людей всего света, американская печать показывает себя не лучшим образом. Она неохотно плетется позади общественных настроений, уступая под их натиском, но только в таких размерах, которые соответствуют ее собственным интересам» (ЦГАОР СССР, ф. 5283, оп. 14, ед. хр. 84, л. 37 б).
Такой обобщенный образ американской буржуазной печати сложился в первый период войны у выдающегося художника Америки в результате ежедневного общения с продукцией индустрии новостей. Но как бы то ни было, просто невозможно было замолчать то широкое движение антифашистской солидарности с Советским Союзом, которое объединило в Америке все патриотически настроенные элементы. Чарли Чаплин, звезда мирового кинематографа, выступая на одном из собраний организации «Деятели искусств - России» 3 декабря 1942 г. в Нью-Йорке, говорил, что это движение включает и представителей банкирских домов, и руководителей прогрессивных профсоюзов КПП (Там же, ед. хр. 88, л. 118). И действительно, стремление в кратчайший срок нанести поражение Гитлеру, оказав реальную помощь Советскому Союзу, фактически ведущему борьбу с военной машиной нацизма один на один, объединяло простых тружеников: горняков, текстильщиков, рабочих-металлургов, автомобилестроителей, муниципальных служащих с лучшими представителями университетской общественности, корифеями мировой науки и трезвомыслящими лидерами делового мира, ведущими политиками в обеих буржуазных партиях. Признание решающего вклада советского народа и его армии в отражение гитлеровской агрессии стало характерной чертой того нового понимания союзнического долга, которое становилось важным общественным явлением, оказывая прямое и опосредованное влияние на внешнюю политику Рузвельта.
Президент местного отделения № 65 Объединенного союза сталелитейщиков Америки (КПП) в Чикаго писал в адрес посольства СССР в Вашингтоне 25 февраля 1943 г.:
«Сегодня 25-я годовщина со дня организации русской Красной Армии. По этому случаю мы считаем своим долгом выразить нашу сердечную благодарность и наше глубокое восхищение солдатам России, которые сейчас несут на своих плечах главную ношу в борьбе за выживание мировой цивилизации. В последние пять месяцев мир стал свидетелем беспримерного мужества Красной Армии, которая сломила осады Сталинграда и Ленинграда и сейчас ведет наступление против германских фашистов. Это значит, что есть возможность довершить разгром Гитлера в 1943 г. путем немедленного открытия вооруженными силами США и Англии второго фронта в Европе... В преддверии военных действий в Европе... мы, члены местного отделения № 65, представляющего 15 тыс. сталелитейщиков Южного завода Карнеги-Иллинойс, выражаем свое стремление поддерживать высокий уровень производства с тем, чтобы обеспечить всем необходимым вторжение в Европе, которое мы все с нетерпением ждем» (Там же, ед. хр. 185, л. 100).
В связи с приближением той же знаменательной даты в Москву во Всесоюзное общество культурных связей с зарубежными странами поступила телеграмма от Альберта Эйнштейна. Он писал:
«Исполненный высочайшего уважения и восхищения, я шлю мои искренние поздравления по случаю 25-й годовщины Красной Армии и Военно-Морского Флота, которые так эффективно обеспечили защиту выдающихся достижений советской культуры и индустрии и которые устранили смертельную опасность для будущего развития человеческого прогресса» (Там же, ед. хр. 185, л. 1).
Была своя парадоксальная логика в том, что Рузвельт с согласия Советского правительства командировал в Москву в сентябре 1942 г. лидера республиканцев У. Уилки. Цель поездки Уилки (в беседе с И. В. Сталиным 23 сентября 1942 г. он сказал, что, выполняя поручение президента, хочет «услышать от руководителей Советского правительства искреннее и откровенное мнение о том, в чем США еще недостаточно помогают СССР и что они должны еще сделать в этом направлении») (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 233) для Рузвельта не ограничивалась теми задачами, которые они оба определили на встрече в Белом доме. Напутствуя своего бывшего соперника на выборах 1940 г. перед отъездом в Советский Союз, Рузвельт втайне надеялся, что, сделав его своим представителем, он сумеет таким образом сдержать лидера республиканцев, выступавшего с требованием решительных военных действий, и не тревожить, по крайней мере временно, до очередных промежуточных выборов в конгресс в ноябре 1942 г., острую тему о втором фронте. В определении коалиционной стратегии Рузвельт колебался, испытывая давление с разных сторон. Особенно решительно в пользу затягивания открытия второго фронта в Европе выступали Черчилль и его кабинет, а также большая часть командного состава армии и флота США.
Иллюстрацией этого является следующий факт. Едва отгремела битва под Москвой, как заместителем начальника штаба сухопутных сил генералом Раймондом Ли для военных верхов был подготовлен специальный меморандум о Советских Вооруженных Силах, содержащий как общие оценки, так и всякого рода рекомендации, предположения и т. д. Главная мысль была видна невооруженным глазом: Советский Союз - «ненадежный» союзник, не исключена возможность его выхода из войны, потенциал Советских Вооруженных Сил невысок. И рядом с этим хвалебные оды в адрес вермахта, германской техники. Общий вывод: взаимодействие с СССР в рамках коалиционной войны наталкивается на столь большие препятствия, что практически является неосуществимым. Тут же характерное признание в настороженности, которую порой проявляют в Москве к американским представителям. «С начала русско-германской войны американская печать опубликовала много материалов, которые призваны подкрепить точку зрения, что некоторая часть американского общественного мнения надеется, что война закончится взаимным обескровливанием воюющих сторон (т. е. Германии и СССР. - В. М.). Понятно в связи с этим вполне логичное для русских руководителей предположение, что капиталистические государства, случайно ставшие партнерами Советского Союза в войне против Германии, будут оказывать Советскому Союзу лишь ограниченную помощь с тем, чтобы как можно дольше удерживать его в войне в качестве противника рейха» (FDRL. Harry L. Hopkins Papers. Records of President's Soviet Protocol Committee, 1942-1945. Box 18. Memorandum for the Chief of Staff. February 12, 1942).
В самой администрации по всем этим вопросам также не было единодушия. Наиболее последовательную позицию по вопросу об открытии второго фронта и координации военных усилий США, Англии и СССР занимал Г. Гопкинс. Державший в своих руках все приведенные в действие рычаги программы ленд-лиза, он решительно отклонял доводы тех в политических кругах США, кто считал, что этот вклад Америки в коалиционную войну избавляет ее от всего остального. Поставки в СССР в рамках ленд-лиза, налаженные только в начале 1942 г., не покрывали и малой доли тех безмерных затрат человеческих и материальных ресурсов, которые ежедневно и ежечасно приносил в жертву советский народ во имя общей победы над фашизмом. Гопкинс находил смешным и вредным утверждения некоторых вчерашних противников ленд-лиза о том, что «Гитлера можно поколотить» одним лишь превосходством в военной технике и наращиванием производства (FDRL. Harry L. Hopkins Papers. Box 308. Hopkins to James Norman Hall. November 12, 1941)
Рузвельт соглашался со своим помощником, но делал это порой нехотя, тут же поворачивая разговор в другое русло. Однако ранней весной 1942 г. под влиянием нараставших требований американской общественности активизации военных усилий США и Англии на европейском театре военных действий и сообщений о сложившемся трудном положении на советско-германском фронте он начал склоняться к идее форсирования открытия второго фронта. Свидетельством серьезного обдумывания Рузвельтом этого вопроса явилась поездка Гопкинса и генерала Маршалла, наиболее решительных сторонников скорейшего открытия второго фронта в американском руководстве, в Англию в начале апреля 1942 г. В послании И. В. Сталину от 12 апреля 1942 г., информируя советское руководство о миссии Гопкинса, Рузвельт писал, что речь идет об использовании американских «вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на Вашем Западном фронте» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 160).
Прилетев в Лондон 8 апреля 1942 г. для ведения переговоров с Черчиллем по поводу выработки совместной военной стратегии, Гопкинс уже при первой же рабочей встрече с премьер-министром подчеркнул «желание Соединенных Штатов взять на себя большой риск с целью облегчить давление на Россию». Согласно записи Гопкинса, Черчилль «исключительно серьезно» отнесся к этому заявлению, не преминув, однако, заметить, что прежде он не принимал «всерьез наши предложения» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 308. Hopkins' Memorandum. April 9, 1942). Это был многозначительный намек и одновременно предостережение посланцам Вашингтона: в Лондоне знают о разногласиях в американском правительстве по вопросу об открытии второго фронта в Европе, о колеблющейся позиции самого президента и не собираются уступать без серьезных дипломатических сражений.
Гопкинс искал контршансы в этой игре, но не был слишком настойчив. Более того, он проявил несвойственную ему уступчивость во время решающей встречи 14 апреля на заседании английского военного кабинета, а в кратком (и единственном) выступлении сделал оговорки, которые были только на руку Черчиллю, пылко развивавшему идею о преждевременности выработки конкретного плана вторжения на Европейский континент. Заявив о готовности США «внести самый большой вклад» в создание второго фронта в 1942 г., Гопкинс вместе с тем высказался в том смысле, что решающее слово принадлежит Англии (Ibid. War Cabinet. Defence Committee. Minutes of Meeting held 14th April 1942 (London)). Между тем все сидевшие в зале заседаний на Даунинг-стрит, 10 понимали, что согласия Англии не будет, хотя будут разговоры о согласии (См.: Севастьянов Г. Н. Дипломатическая история войны на Тихом океане. М., 1969. С. 220). Гопкинс смолчал и тогда, когда Идеи потребовал держать в тайне содержание американо-английских переговоров в Лондоне от русских, несмотря на «давление» Майского (FDRL. Papers of H. L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 308. War Cabinet. Defence Committee. Minutes of Meeting held 14th April, 1942 (London)).
В Лондоне Гопкинс, Маршалл и адмирал Кинг еще вели переговоры, когда 11 апреля, направив специальное послание И. В. Сталину, Рузвельт пригласил советскую делегацию во главе с В. М. Молотовым для ведения переговоров об открытии второго фронта в Европе (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 159-160). Зная со слов Гопкинса об отказе Лондона дать свое согласие на открытие второго фронта в 1942 г., президент неизменно в беседах с В. М. Молотовым заверял, что будет сделано все возможное для создания такого фронта. В опубликованном 12 июня 1942 г. совместном советско-американском коммюнике говорилось: «При переговорах была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.». Во время обсуждения текста коммюнике генерал Маршалл настаивал на том, чтобы опустить упоминание о 1942 г. Рузвельт отказался это сделать (Dallek R. Franklin Roosevelt and American Foreign Policy. P. 344). А в разговорах с В. М. Молотовым президент просил Советское правительство согласиться на уменьшение почти вдвое поставок по ленд-лизу с тем, чтобы сконцентрировать все силы на подготовке вторжения во второй половине 1942 г. (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 191)
Несмотря на то что согласовывались формулировки коммюнике, давались заверения, обговаривались важные детали подготовки операции «Раундап» (высадка в Северной Франции), все это было всего-навсего миражем, по крайней мере в части, касающейся самого главного - открытия второго фронта в 1942 г. Как оказалось, ничего, решительно ничего, кроме желания «приободрить», «обнадежить» союзника, за всем этим не подразумевалось. Многие историки после войны ломали голову, пытаясь объяснить, что бы все это значило? Г. Файс предложил такое объяснение: Рузвельт пошел на эту мистификацию с приглашением В. М. Молотова якобы ради того, чтобы соблазном скорой военной помощи увести Советский Союз от обсуждения поставленного им вопроса о границах после победы. Но с этим нельзя согласиться. Мог ли Рузвельт рассчитывать таким примитивным способом заставить советское руководство поступиться интересами безопасности страны?
Ниже мы еще вернемся к выяснению мотивов двойственности и нерешительности, проявленной Рузвельтом в ключевом вопросе межсоюзнических отношений. Сейчас же отметим, что к августу 1942 г. было уже довольно много признаков того, что общая договоренность о подготовке вторжения в Европе в 1942 г., достигнутая в июне, останется не больше чем добрым пожеланием. И в Лондоне, и в Вашингтоне приложили немало сил, чтобы от согласованной стратегии остались одни только руины. Неудивительно, что оптимизм, который еще в отдельных случаях продолжал высказывать Гопкинс, был сдобрен изрядной дозой скепсиса. Мог ли он не знать, с каким упорством сторонники доктрины «англосаксы должны управлять миром» в правительстве, в военных и финансово-промышленных кругах добиваются своего, считая курс Рузвельта в отношении Советского Союза недостаточно жестким и излишне благородным?
Информация о разногласиях среди главных участников антигитлеровской коалиции «просочилась» в прессу, вызывая прилив радости у тех, кто был против боевого сотрудничества США и Советского Союза в борьбе с фашизмом. Все это наносило ущерб улучшению советско-американских отношений, в чем кровно были заинтересованы народы обеих стран. Сознавая опасность распространения ядовитых спор в общественной атмосфере страны, Рузвельт решил не отдавать инициативу силам, враждебно настроенным к Советскому Союзу. Секретные опросы общественного мнения показывали, что накануне выборов в конгресс осенью 1942 г. утрата такой инициативы могла бы сильно подорвать позиции администрации. Вот почему, когда в середине июня 1942 г. Гопкинс получил приглашение от устроителей большого митинга в Нью-Йорке выступить на встрече, посвященной второй годовщине со дня начала Великой Отечественной войны советского народа, президент отнесся к этому одобрительно.
Это было единственное в своем роде большое публичное выступление Гопкинса за все время войны. Тысячи людей, торжественная и волнующая обстановка, свет направленных на трибуну юпитеров... Гопкинс давно избегал появления на подобных многолюдных собраниях. Но президент и его помощник решили, что этот случай нельзя было упустить (New York Times. 1942.23.VI. Ни одну речь Гопкинс не отрабатывал с такой тщательностью, как эту. Придавая ей особое значение, Гопкинс подготовил пять вариантов этого выступления, пока не остановился на последнем. Каждое его слово было согласовано с Ф. Рузвельтом (см.: Cotham Р. С. Harry L. Hopkins. Spokesman for Franklin D. Roosevelt in Depression and War. Dissertation. Wayne State University, 1970. P. 186)). Речь Гопкинса, эмоциональная и яркая, оказала большую услугу движению солидарности с народами Советского Союза. Джозеф Дэвис в восторженном письме Гопкинсу 23 июня назвал ее «превосходной». «Каждый ее параграф, - писал он, - был начинен динамитом и проникнут духом борьбы с нацизмом. Это обстоятельство обеспечит ей горячий прием и в России, и в США» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Box 137. Joseph E. Davies to Hopkins. June 23, 1942). «Я в самом деле очень рад был узнать,- ответил ему Гопкинс, - что Вы нашли мою речь полезной во всех отношениях» (Ibid. Hopkins to Joseph E. Davies. June 25, 1942). Однако вопрос о втором фронте в речи Гопкинса был преподнесен в чисто декларативной форме. Дальнейшие события показали, чем это было вызвано.
17 июля 1942 г. Гопкинс вновь в Англии в связи с началом нового раунда переговоров о совместной военной стратегии на 1943 г. Оставляя Вашингтон, Гопкинс знал, чем они кончатся. Позиция Черчилля была ясна, в свою очередь детальные инструкции президента не оставляли никакой свободы для маневра. (В случае отказа англичан от высадки в Европе Гопкинсу, Маршаллу и Кингу надлежало согласовать план совместной операции в Северной Африке (Ундасынов И. Н. Рузвельт, Черчилль и второй фронт. М., 1965. С. 65-66).) На этот раз и Джордж Маршалл был настроен куда более примирительно к доводам английского командования. В довершение всего 24 июля 1942 г. Рузвельт прислал на имя Гопкинса, Маршалла и Кинга телеграмму, в которой уведомлял их о своем решении окончательно отказаться от подготовки вторжения в Европу в 1943 г. и о необходимости выбирать между «Джимнаст» (Северная Африка) и усилиями на Ближнем Востоке (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Sherwood Collection. Box 308. Franklin D. Roosevelt to H. Hopkins, G. Marschall and E. King. July 24, 1942). В тот же день Гопкинс телеграфировал президенту, что стороны согласились на «Джимнаст». Задерживаться в Лондоне не имело смысла, и Гопкинс заторопился домой.
Результаты лондонских переговоров означали, что правительства Англии и США не только пересмотрели свое решение подготовить открытие второго фронта в 1942 г., но и вообще отодвигали высадку во Франции через Ла-Манш на неопределенный срок. «Политика западных держав, выступивших за отсрочку вторжения во Францию, объяснялась их стремлением уклониться от столкновения с решающими силами противника и предоставить Советскому Союзу одному нести основное бремя войны. В то же время военные действия на севере Африки были выгодны Англии и США, так как были направлены на укрепление их позиций на Ближнем Востоке и Средиземноморье, в зонах интересов монополий этих стран» (Международная жизнь. 1974. № 4. С. 112).
27 июля 1942 г. Рузвельт сообщил Черчиллю в каблограмме, что он «очень счастлив» результатом лондонской встречи и полагает, что она знаменует «поворотный пункт» в воине (Adams H. H. Op. cit. P. 287). По поводу того, насколько искренен был президент, можно только строить предположения. Что же касается Гопкинса, то его настроения были далеки от состояния приподнятости. Он сознавал обоснованность Тревоги, которую испытывала прогрессивная американская общественность в связи с новыми уклонениями правительств США и Англии от выполнения взятого ими обязательства открыть второй фронт в Европе в 1942 г. (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Box 220. Upton Sinclair to Hopkins. July 29, 1942; Hopkins to Upton Sinclair. August 13, 1942)Все большее беспокойство он испытывал и по поводу попыток Черчилля ограничиться чисто символическими жестами вместо реального военного сотрудничества с Советским Союзом в критический момент, которому действительно суждено было стать поворотным пунктом в истории второй мировой войны. Шла великая Сталинградская битва, и то, что предлагалось англичанами в качестве мер военного взаимодействия с союзником на Востоке, Гопкинсу представлялось «абсолютно недостаточным». Трезво оценивая обстановку и состояние советско-американских отношений, Гопкинс в сентябре 1942 г. в телеграмме Рузвельту, находившемуся в инспекционной поездке по стране, высказывается в пользу неукоснительного выполнения обязательств по «плану Болеро», с тем чтобы быть готовыми «драться» с немцами большими силами уже весной 1943 г. «... Я считаю, - заключал он, - что только это даст эффект...» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Russia-Russian Convoys. Box 217. Hopkins to Franklin D. Roosevelt. September 22, 1942)
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав