Читайте также:
|
Веселый утренний свет заливает спальню. Через высокое окно на одной из стен видны верхушки деревьев и кусок голубого неба. Дверь, ведущая в зал, распахнута, и сквозь проем сюда проникает ослепительно-яркая узкая полоска — она словно зажигает все, чего касается: и крошечные частички пыли, парящие в воздухе, и плиты, покрывающие пол, и грубые одеяла на кроватях — их серый цвет благодаря пылающему солнечному лучу словно разбивается на пятна, которые переливаются пестрыми бликами. Тишина. Слышно только птичье чириканье и далекий шум реки — это совершенно естественные звуки, они несут в себе ощущение утреннего покоя, как и свежий воздух или густая голубизна небес.
При солнечном свете становится очевидной убогость окружающей обстановки: хорошо видны голые, местами облупившиеся стены грязно-белого цвета, уродливые металлические кровати. Но разлившаяся повсюду тишина и покой придают спальне вид аскетический и непритязательный, а всей атмосфере — особый духовный смысл, заставляющий вспомнить прежнее предназначение этого здания. Большинство кроватей пусты, и там матрасы накрыты скромными одинаковыми одеялами. Однако на нескольких лежат сумки, несессер, одежда, свернутый спальный мешок в чехле — все чистое и аккуратно размещено. Только на двух кроватях царит беспорядок: на одной валяется расстегнутый спальный мешок, и складки его словно продолжают складки одеяла, на другой — мешок пронзительно-синего цвета, он кажется застегнутым и как будто надутым изнутри; возможно, в нем кто-то спит.
В комнате не заметно ни малейшего движения и не раздается ни звука. Между тем солнечный луч неуловимо для человеческого глаза ползет по помещению и расширяется — пока не достигает этой последней кровати и не упирается в неподвижный спальник. Тут мешок начинает шевелиться — уже не остается сомнений, что там лежит человек. Он приподнимается и озирается по сторонам — обычно так ведет себя тот, кто хочет еще поспать, не желая смириться с наступлением нового дня.
Затем мешок опять обретает неподвижность. Кажется, человек внутри, кто бы это ни был, просыпаться не намерен. Но тут он снова шевелится, и теперь движения его становятся более резкими и энергичными. Потом он на какое-то время опять застывает, потом судорожно дергается и при этом как-то даже злобно фыркает. Вряд ли кто способен снова погрузиться в сон после подобного пробуждения. И человек в спальнике тоже не способен. Он быстро садится на кровати, двумя руками стягивая с плеч мешок. Это Уго. На его лице — опухшем и помятом со сна — темнеет щетина, а залысины еще более заметны. Он козырьком подносит обе руки ко лбу и, прищурившись, смотрит в ту сторону, откуда бьет слепящий свет, потом с усталым вздохом снова падает на кровать.
— Сволочи! — бормочет он своим мягким голосом. — Не могли дверь как следует закрыть!
На самом деле обе двери — и та, что ведет в зал, и та, что ведет наружу, — распахнуты настежь, благодаря чему столб света теперь падает прямо на кровать, где спал Уго.
Уго еще какое-то время продолжает лежать, словно собираясь с силами для очень важного дела. Затем он неуклюже вылезает из спального мешка, проявляя больше решительности, чем сноровки, и, ослепленный ярким солнцем, мигая, бежит к входной двери. На нем летняя пижама — шорты с футболкой. Левой рукой он продолжает прикрывать глаза, а правой остервенело чешет бедро.
— Ну сейчас я им всем покажу! — говорит он наконец, шаря в поисках дверной ручки.
— А ты не торопись показывать, — раздается голос из соседнего помещения, — дверь-то нарочно оставили открытой.
Уго по голосу узнает Ибаньеса, теперь его фигура резко вычерчивается против света в дверном проеме.
— Нарочно? — переспрашивает Уго, с трудом ворочая языком и протирая глаза, чтобы взглянуть в лицо Ибаньесу. — Который… который сейчас час? Где все?
Пока Ибаньес медлит с ответом — всего три-четыре секунды, не больше, — между ними повисает в воздухе полная тишина, словно и на самом деле вокруг, на расстоянии многих и многих километров, нет ни одной живой души.
— Дверь открыли, чтобы ты наконец проснулся, — поясняет Ибаньес. — Все… где-то там… А про время мы ничего не знаем.
— Как? Как это не знаете? Перестань ерундить!.. — Уго разом приходит в себя. — Значит… часы… мобильники… И мы все еще?..
— Ничего не работает.
Уго с усталым вздохом садится на ближайшую койку, двумя руками растирая себе лоб.
— А почему вы мне ничего не сказали? — спрашивает он, на миг оставляя свой лоб в покое. — Бросили тут одного…
— Знаешь, мы было попробовали… — говорит Ибаньес, переступая порог спальни и останавливаясь перед Уго. — Мы пытались тебя разбудить, да где там! Все равно что разбудить медведя, никак не легче… И так же опасно.
— А где Кова?
— С нашими девушками. Они пошли вниз, к реке, все вместе, впятером.
— К реке?
— Да, решили посмотреть, нет ли там этих… скалолазов, а заодно…
— Подожди, подожди… Каких еще скалолазов? — спрашивает Уго, вытаращив глаза на Ибаньеса.
— Ну тех скалолазов… Ты что, не помнишь? Мы вчера о них говорили, когда выяснилось, что их машины нет…
— Нет, не помню.
— Интересно, чем ты занимался или в какие думы погрузился, когда мы все это обсуждали. Ладно, не важно. Просто вчера, еще до вашего приезда, я видел здесь ребят — ну из тех, что вечно таскают с собой полное снаряжение, они еще были одеты в такие специальные обтягивающие костюмы. Уже темнело, и они сказали, что хотят разбить лагерь на берегу.
— И для чего они теперь вам понадобились?
— Пошевели мозгами… Мы попали в такое положение… что было бы отнюдь не лишним встретить хоть одно человеческое существо. А то видели здесь только собак. И косулю.
— Косулю?!
— Да, знаешь, немного похожа на оленя, она забрела прямо в зал… наверно, искала еду.
Уго на какое-то время задумался и примолк. После сна под глазами у него появились сероватые дряблые мешки.
— А они там, у реки, не заблудятся?
— Да что ты! Ньевес и Ампаро хорошо знают эти места. И Марибель тоже. Путь туда самый простой — никаких хитростей. Кроме того, им ведь нужно…
— А машины? — спрашивает Уго, внезапно оживляясь. — Если попытаться снова… Вдруг сейчас что-нибудь получится?
— Уже пробовали. Хинес очень настаивал, хотя я и предлагал дождаться, пока ты…
— Ну и что? Не завелись?
— Все как вчера. У машины Хинеса даже дверцы не открываются; про двигатель и говорить нечего. Мы и твою попробовали… то есть твоей жены. Стали толкать под горку и… как тебе поделикатнее сказать…
— Что? Что случилось?
— С машиной ничего, она в порядке… но мы чуть сами не угробились. Вернее, Хинес, который сел за руль. Машина довольно старая, хотя мы и не думали, что до такой степени. Тормоза почти не действуют, руль очень тугой. Если мотор не заводится, то и это все работает кое-как.
— Мать твою!.. И чего?
— Да ничего. В конце концов как-то обошлось. Хинес свернул на боковую дорожку и там сумел затормозить. Ну чуть повихляла туда-сюда, в траву ее занесло, но закончилось все счастливо — даже ни одной царапины не осталось. Мы ее там кое-как припарковали.
— А что, Рафа про тормоза не знал? Как он вам позволил?..
— Дело в том, что Рафы с нами не было.
— Как это? Не было? Все еще сердится, что ли?
— Думаю, что да. Ночью он ушел, никого не предупредив.
— Ушел?.. В самом деле?..
— В самом деле.
— Но… а Марибель?
— Он ушел один.
— Так просто взял и ушел? И никого…
Уго обрывает фразу и смотрит на кровать, на которой лежит пустой спальный мешок. Там же рядом, на полу, осталась сумка — довольно большая спортивная сумка с расстегнутой молнией.
— Да, это его койка, его, — кивает Ибаньес. — Марибель не захотела ни к чему прикасаться. Она как пришибленная, бедняжка.
— Но… гляди, он оставил все свои вещи…
— Ушел в чем был. Даже ветровку не взял — было, правда, довольно тепло… Ага, и мобильник тут бросил. Хотя, если рассудить, какой от него теперь толк…
Уго о чем-то размышляет, словно забыв про своего собеседника.
— Эта история с Рафой… она очень странная, — произносит он наконец. — Уйти вот так, пешком…
— Наверно, думал, сумеет завести машину. Ключи-то он не забыл прихватить.
— Скажи, а его машина стояла на прежнем месте? Ну когда вы там были.
— На прежнем! Надо полагать, он с ней повозился-повозился, но ни на сантиметр не сумел сдвинуть.
— Не знаю, не знаю, что-то здесь не… Никогда бы не поверил, что Рафа может вот так поступить! Он очень привязан к Марибель.
— Да я тоже так сперва думал, но выходит… Похоже, в последнее время что-то у них разладилось. Марибель страшно расстроена, поэтому девушки и повели ее на прогулку.
— А что ты имел в виду, говоря, будто что-то у них разладилось?
— Ну, вчера они ссорились, когда пошли укладываться спать. Рафа твердил, что хочет отсюда поскорее уехать, она же пыталась его уговорить остаться. И аргумент у нее, замечу, был весьма убедительный: куда двигаться ночью? Думается, Рафе казалось, что на него все ополчились, особенно после этого спора с Ньевес и всего прочего, и он решил, что Марибель приняла нашу сторону.
— Нет, и все равно у меня это никак не укладывается в голове.
— Зато у Марибель очень даже укладывается. Я же тебе говорю: у них… это сразу видно… что-то между ними не так.
— А ты знаешь хоть одну пару, у которой после двадцати лет совместной жизни все идет хорошо? У каждой свое. Но чтобы уйти так… по-свински… Понимаешь, именно со временем, с годами, человек учится быть терпеливее, учится понимать, что нельзя выкидывать подобные номера.
— Не исключено, что он вернется.
— Сборище психов, — говорит Уго, словно припечатывая, и тотчас плюхается поперек кровати, на которой сидел.
— Нет, не надо! — в панике кричит Ибаньес, увидев, что Уго вновь принял горизонтальное положение. — Одевайся-ка и побыстрее выходи. Девушки наши вот-вот вернутся, и если они не принесут нам хороших вестей — а я лично просто уверен, что не принесут, — надо будет обсудить, как быть дальше…
— Хороших вестей? — переспрашивает Уго, отрывая голову от матраса. — А какие, скажи, хорошие вести они могут принести?
— Ну, допустим, что у скалолазов есть работающий телефон или их машина заводится.
— Ах да, конечно, ты ведь уже объяснял про этих скалолазов.
Уго приподнимается и снова садится на койку, но, по всей очевидности, вставать не собирается. Он застывает, устремив взгляд неизвестно куда и отдавшись своим мыслям.
— Давай пошевеливайся, — торопит его Ибаньес, — уже утру скоро конец, а нам, не исключено, придется топать несколько километров.
Уго смотрит Ибаньесу прямо в глаза, но взгляд у него при этом отсутствующий, рассеянный — взгляд человека, который слушает, но не слышит, что ему говорят.
— Иди, Кова оставила тебе немного кофе… чтобы ты потом не жаловался.
— А… кофе… отлично… отлично.
— Ну ты даешь! Я думал, ты обрадуешься. Кова сказала нам, что ты, проснувшись, будешь орать, требуя чашку кофе: A coffee! My kingdom for a coffee! [9] как сказал бы небезызвестный человек из Стратфорда. Впрочем, как желаешь, — добавляет Ибаньес, увидев, что Уго по-прежнему погружен в себя. — Все равно кофе давно остыл. Он вчерашний, из термоса…
— Слушай, мы могли бы, — говорит Уго, наконец облекая свои мысли в словесную форму, — могли бы подняться в поселок. Он ведь близко. А вдруг найдем кого в одном из домов.
— Отлично! Голова у тебя вроде бы начинает варить. Конечно, ничего оригинального ты не предложил, но главное — начать. Давай приводи себя в порядок, мы ждем тебя на воздухе. На самом деле утро замечательное — приятно будет пройтись. Жаль только, что зря потеряли самые прохладные часы… Скоро жара наступит.
Уго встает и потягивается. И вдруг резко сгибается пополам — его сотрясают приступы кашля, они не прекращаются все то время, пока он идет к своей кровати и роется в вещах, отыскивая пачку сигарет. Потом он опять что-то долго ищет, продолжая надсадно кашлять. И вот сигарета зажата у него во рту, а рука победно лезет в карман и вытаскивает оттуда зажигалку. Уго жмет на кнопку, предвкушая наслаждение от первой затяжки, еще раз нажимает, еще и еще — каждый раз все с большей злостью. Вдруг он замирает, уставившись в пустоту, в мозгу его вспыхивает неприятное воспоминание, он алчно оглядывается кругом, шарит глазами по кроватям, как потерпевший кораблекрушение, который мечтает увидеть доску среди волн.
— Единственная работающая зажигалка находится в надежном месте, — весело сообщает Ибаньес, опять заглядывая в дверь. — И вообще в здании запрещено курить.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 61 | Нарушение авторских прав