|
Читайте также: |
Во дворе экономии и около калитки, ведущей к панской веранде, толпился народ. Тихо переговариваясь меж собой и цыкая на малых ребят, стояли солдатки. В старых, вылинявших от солнца герсетах, с темными бабьими очипками на волосах, они робко жались друг к другу; их изможденные лица с выплаканными глазами были обращены к веранде, за которой скрылась Динка.
Все, кто стоял в списке Ефима, собрались тут со своими детьми и стариками; только вместо покалеченной Прыськи пришла ее старшая дочка, десятилетняя Ульянка, в длинном, не по росту, безрукавном сарафане, в фартуке, по краю вышитом крестом. Ульянка, сморщив обсыпанный веснушками нос, не спускала глаз с панского крыльца. В этой же кучке солдаток стоял высокий, прямой и строгий Ефим. Скручивая козью ножку из махорки, он тоже нетерпеливо ждал Динку и, стараясь не показать своего волнения, шутил с пристававшей к нему Федоркой.
— Ой боже мой! Дядечка Ефим, хочь бы вы с Динкой пошли. Чего она так долго у пана?
— А я знаю, чего? Може, кофей пьет!
— Э, ни! Не до кофею ей. Просыть вона, наша голубка, пана, а он уперся, да и ни в какую… — покачана головой старуха и, вытерев двумя пальцами рот, обернулась к солдаткам: — Мабуть, понапрасну ждем? Нема счастья солдатской доле!
На руках у солдатки заплакал ребенок.
— Цыц ты! Уймить его, тетю, бо, може, зараз сам пан выйдет и с хуторской панночкой! — испуганно сказала Ульянка.
— Не выйдет он, доню, для пана наши слезы как тот дождь: чим больше нападает, тем больше родит панская земля!
По другой стороне палисадника, около флигеля с высоким крылечком, стояли двое братьев Матюшкиных и юркий, сморщенный старичишка — первый богач на деревне Иван Заходько; рядом с ними, похаживая около крыльца, беседовали мужики победнее, рассчитывая и себе прихватить у пана за наличный расчет породистую корову, а то и две, если дозволят местные богатеи.
Матюшкины и окружавшие их мужики держались с достоинством; добротно одетые, несмотря на жаркий летний полдень, а синие суконные жупаны, в начищенных сапогах и в фуражках на смазанных маслом волосах, они, видимо, ждали Павлуху и о чем-то деловито сговаривались между собой. Но Павлуха, раздраженный неожиданным появлением Динки с прошением к пану, решительно пошагал к коровнику, с силой сдвинул тяжелые створки дверей и, повесив на них большой замок, показал солдаткам толстый кукиш.
— Хочь до ночи стойте, хочь землю грызите, а не видать вам панских коров! Я тут один надо всем распоряжаюсь, я панское добро стерегу, як пес!
— А это нам давно известно, что ты пес! — с усмешкой сказал Ефим, сплевывая изо рта цигарку. — Только ты и пану своему не верный пес!
— А тебе что тут надо? Привел голытьбу, да еще и барышню хуторскую с бумагой послал. Толчешься здесь с самого утра! Так зараз и выйдет до тебя пан, ожидай!
— Коровы симменталки[4] ему снадобились!
— Эй, бабы! Тут вам не церква, милостыню не подают!
— Кажна букашка свое место знае… А вы до пана лезете, всю экономию провоняли! Я б вас всех поганой метлой отсюдова вымел! — сплюнул Федор Матюшкин.
— И чего ты дывышься, Павлуха? Пошла барышня до пана, ну, это ихнее дело! Тут не об коровах речь… — тоненько хихикнул Заходько, прикрывая ладонью беззубый рот.
— А тебе, Иван Заходько, в домовину пора, дак ты уж хоть напоследок не страмись перед людьми! — презрительно сказал Ефим.
— Ох ты проклятая галота! Ну гляди, Ефим, не заплакать бы тебе колысь!
— Ты б, старый черт, не заплакал, а моих слез тебе не видать!
— Гляди, Ефим… Много ты воли берешь, во все суешься. Гляди, не об слезах речь, кровью б не захлебнулся, — угрожающе бросил Павлуха и, взмахнув кулаком на плачущих солдаток, истошно заорал: — Очищай экономию! Нима чего тут комедию перед паном представлять! Не дам я коров на выплат, и кончено дело! А ну геть отсюда! Геть! Геть!..
— Да что ты, Павло? Есть у тебя совесть? Обожди, хоть барышню дождемся!
— Не гони, Павло! Что мы тебе делаем!.. — заплакали солдатки.
— Ось, барышня наша выйшла! — закричала вдруг Ульянка. — Барышня! Барышня!..
С крыльца поспешно сбежала Динка, волоча за собой платок и размахивая над головой бумагой, но лицо у нее было озабоченное. Солдатки двинулись вперед, налегли грудью на палисадник.
— С бумагой вышла!
— Только смутная чего-сь…
— Невже услышал господь наши слезы…
Богатеи молча, с нескрываемым ехидством смотрели на Динку.
— Барышня! — кинулась к ней Ульянка. — Чи дал, чи не дал пан?
— Он дал, дал! — запыхавшись и хлопая за собой калиткой, сказала Динка. Только не так, как надо… Он дал на выплату до осени… и по выбору, но только не сейчас, а когда выплатите… — залпом сообщила она окружившим ее солдаткам.
— Ну, а як же, як же, доню моя! Задаром же коров никто не даст!
— За это и говорить нечего!
— Дай тебе бог, Диночка!
— Постаралась ты за нас, голубка! — радуясь и утирая слезы, благодарили Динку солдатки.
Федорка тоже пробивалась к подружке, но Павлуха, раскидав всех вокруг и нагнув, как бык, голову, очутился вдруг перед Динкой.
— А ну дайте бумагу, барышня! — хрипло крикнул он, протягивая руку, но Динка поспешно спрятала бумагу за спину и почти упала на руки Ефима.
— Не тебе эта бумага, Павло! — хмуро сказал Ефим, пряча бумагу на грудь. Ходим, Диночка, и вы, бабы, ходим, там почитаем!
— Десять коров дал! Всем по корове, на выбор… Только заплатить надо… начала опять Динка, но Павло с глухой руганью промчался мимо нее к веранде и, вскочив на крыльцо, скрылся за дверью.
— Пойдем, пойдем… — заторопился Ефим.
— Ох, уговорит он пана! Отнимет пан коров!.. Дядько Ефим, держи бумагу крепче! Ох господи!.. Куда же он побег, проклятый! — с тревогой заголосили солдатки.
Перед Ефимом выросли вдруг братья Матюшкины. Рыжие усы их обвисли, в глазах, как зеленые змейки, свертывалась кольцами ненависть.
— Обожди-ка, Ефим… Не спеши с панской бумагою. Хоть ты по батькови и Бессмертным прозываешься, да на все божья воля… — зашипел Семен Матюшкин, загораживая дорогу. Рядом с братом, широко расставив ноги, стоял Федор.
— Ой боже, матенько моя… — охнула Федорка, но Динка, возбужденная общим волнением, ощутила вдруг необычайную храбрость. Елаза ее загорелись злобой и жаждой мести.
— Все село закупили вы, братья Матюшкины! И поля ваши, и леса ваши, сказала она, со злобой отчеканивая каждое слово. — А в лесах по ночам и музыка для вас играет! Так то скрипка мертвеца заливается…
Лица братьев позеленели, в толпе тихо охнули бабы, но в наступившей тишине вдруг со звоном посыпались стекла веранды, и Павло, споткнувшись на ступеньках крыльца, выбежал на дорожку.
— Вон! Вон отсюда! Всех вон!.. — гремел за его спиной голос пана.
Ефим поспешно схватил Динку за руку, солдатки, перекрестившись, бросились за ним.
Павло, окруженный со всех сторон встревоженными богатеями, медленно пошел к своему дому. Багрово-красные щеки его тряслись, губы прыгали.
— Ну, Ефим… — прошипел он, злобно сжимая кулаки. — Погоди…
— Сосчитаемся… сосчитаемся… — завертел головой Заходько.
— Обоих треба… Хуторска барышня тоже не об двух головах… — выдавил со злобой Федор Матюшкин. — Стаковались, гады, на хуторе…
— Ефима ко мне! Ефима Бессмертного! — снова появляясь на крыльце, крикнул пан. — Эй, кто там есть? Ефима ко мне послать!..
У забора мелькнула стриженая голова младшего подпаска. Он, опасливо оглянувшись, подтянул штаны и бросился вдогонку за Ефимом.
* * *
Но Ефиму было не до пана. Отойдя подальше от экономии и остановившись за хатой Федорки, окруженный взволнованными солдатками, еще не разобравшими хорошенько, что содержит в себе драгоценная бумага с подписью самого пана, Ефим медленно и торжественно, словно разбирая по складам, перечел им же написанные фамилии, с подробным описанием сирот, которые голодуют и просят милостыню, и только уж потом, подняв вверх бумагу перед заплаканными глазами вдовиц, показал пальцем на небрежную подпись пана и особо выделил слова: «Коров дать только по выплате, рассрочку до осени…»
— Но вы раньше возьмете! Мы придумаем как! — волнуясь говорила Динка, обращаясь то к бабам, то к Ефиму. — Может, сначала собрать все гроши, у кого какие есть, и выплатить хоть одну корову, пока не накопятся деньги на вторую. Да еще за работу вам, за жнива засчитается…
— Як-то вона каже, Ефим? — обступили Ефима заинтересованные бабы.
Но он вдруг, весело подмигнув, поднял вверх палец.
— Стойте, бабы! Она дело говорит. Ну, мы там сами порешим. Ходимте в мою хату да побалакаем!
Соседки с детьми и старухи с клюками двинулись за Ефимом. Федорка, прижимаясь к плечу Динки, шла с ней рядом.
— Ну, коровы — то особь статья, за коров мы зараз як-нибудь договоримся. А вот чого Павлуха от пана як пуля вылетел, га?
Солдатки зашумели, засмеялись и, опасливо оглядываясь на экономию, шепотом делились предположениями.
— Такого ще сроду не було, чтоб пан своего Павлуху выгнал!
— Видно, яка-то муха пана укусила!
Ефим внимательно посмотрел на Динку. Взгляд его встретился с ее торжествующим взглядом. Ефим поднял брови, усмехнулся.
— Пан просил тебя прийти к нему, — вспомнила Динка.
Ефим снова усмехнулся.
— Я ходил к нему, когда совесть мне приказала, а теперь уж, видно, пан сам придет ко мне!
— Ты думаешь, он придет? — быстро спросила Динка.
— А это уж как его панская совесть подскажет… Може, теперь и придет, бо соромно ему перед людьми… Я так понимаю, что за Маринку разговор промеж вас был? — тихо спросил Ефим.
Динка молча кивнула головой.
— Ну-ну… Разбередила ты панское сердце… Мала пчела, а жалит крепко!
За экономней взволнованно прохаживался Леня. Увидев шумную процессию женщин с детьми и шедшую впереди рядом с Ефимом Динку, он бросился к ним навстречу.
— Ну как?
Динка посмотрела на Ефима.
— Молодец твоя Динка! Со всех сторон молодец! И коров схлопотала, и за правду постояла! — ответил Лене Ефим. — Теперь уж, мабуть, и Павлухе несдобровать.
— А противный он какой, этот пан! — идя с Леней домой, жаловалась Динка. Одну минуту он так обозлился, что даже скулы на щеках заходили… и куда весь его панский лоск делся. Ой, Лень… Я еле выдержала… Кажется, если б не коровы, то отвела бы душу… наговорила б ему такого, что он два дня не очухался бы!
— Так я и думал, — хмуро сказал Леня. — Пан есть пан! Все они одним лыком шиты! И дело тут не в злости или доброте, а в этой помещичьей жилке собственничества и равнодушия к людям. И рассрочка эта на какой-нибудь один месяц, только для видимости… Ну сколько коров они выкупят даже всей артелью? Две, от силы три… Ведь солдатки…
И, заметив, что Динка очень огорчилась, Леня ласково улыбнулся:
— Но ты сделала все, что могла. Не мучайся.
— Двести коров у него… — с ненавистью произнесла Динка.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 85 | Нарушение авторских прав