История алины брамс

НАЕДИНЕ С БУЛИМИЕЙ.

ОБРЕТАЯ СЕБЯ.

Посвящается моему доктору и другу –

Осиповой М.М.

Предисловие

Сегодня о булимии написано уже очень много, так как эта тема перестала быть закрытой. О булимии больше ничего не скрывают и говорят вслух. Многие авторы рассказывают о том, как вылечиться: девушка пишет, а ее доктор - комментирует. И, скорее всего, многие заинтересуются как раз практическими советами.

Я же не хотела кого-либо учить или противопоставлять себе, а просто написала о своих мыслях, чувствах и наблюдениях. Этот стиль я назвала бы «психологическим романом»: романом о молодой женщине, о людях и о болезни, которая несет в себе гораздо больше, чем просто «волчий голод».

Часть I.

Глава 1.

Красивый бумажный нарцисс смотрит на меня своими сморщенными желтыми листками из гофрированной бумаги. Я тщательно скручиваю стебелек и уже представляю, как подарю это творение маме. Мне даже кажется, что он пахнет, и я тщательно принюхиваюсь, но чувствую только запах клея и бумаги. «Ку-у-ша-а-ть. К сто-о-лу-у», - раздается крик мамы, я суетливо хватаю цветок и бегу на кухню.

За столом уже сидят папа и Слава. Папа смотрит на меня поверх газеты и снова опускает глаза вниз.

– Мама, это тебе! Смотри, это нарцисс. Какой красивый.

– Молодец. Положи его пока на стол, потом я решу, куда его поставить. А теперь давай ешь, - мама ставит на стол тарелку, на которой лежит картошка, квашеная капуста и отвратительно пахнущая жареная рыба.

Я терпеть не могу жареную рыбу, и все это знают. Что можно есть в рыбе? Наверное, только корочку, и то, если она хорошо поджаренная и хрустящая. Мама вытирает руки о передник, и, замечая мое еще не высказанное вслух недовольство, сурово повторяет:

– Ешь без разговоров.

– Мамочка, я не хочу. Я хочу гулять, – я вопрошающе смотрю на маму, и искоса – на папу, сидящего рядом и читающего газету. Я знаю, как смотреть умоляюще, и я смотрю на маму именно так, потому что действительно не смогу есть эту рыбу.

Эта прожаренная, когда-то скользкая и плавающая, рыбешка противная и невкусная. В ней много крохотных косточек, которые надо аккуратно выковыривать вилкой или руками, чтобы они не попали случайно в горло. С рыбой на тарелке весь обед начинает казаться долгой и нудной игрой под названием «вынь все косточки и съешь это жуткое белое не-понятно-что».

Папа откладывает газету в сторону и смотрит на меня исподлобья. Я также знаю, как надо смотреть на папу, чтобы он не сердился, но, похоже, сегодня это не сработает. Низким, повелительным голосом отец не просит, а заставляет:

– Ешь, давай, вкусная рыба. Видишь, мы все едим. Рыба – очень ценная и полезная еда, в ней содержится много всего необходимого для такой маленькой девочки, как ты. Хочешь вырасти большой и умной, или так и останешься пятилетней девочкой?

Все это он произносит жутким тоном воспитателя, сидя на своем любимом месте у окна, на стуле. Напротив него на табуретке – мама, а мы с братом занимаем боковую часть стола, сидя на своих небольших стульчиках. Папа отламывает кусок хлеба и рявкает, делая замечание брату. – Хватит чавкать, как свинья, Вячеслав. Жуй с закрытым ртом.

Мы все подавленно молчим несколько секунд, затем мама натянуто смеется и пытается рассказать какую-то забавную историю про тетю Машу, нашу соседку. Отец обрывает ее на полуслове сердитым взглядом. Он читает, неужели никто не видит? Сидите и молчите, как рыбы, которые у вас на тарелках.

Я разминаю картошку по всей тарелке, почти полностью съедаю квашеную капусту. Затем подковыриваю вилкой кожицу у рыбы и стаскиваю ее в сторону. Нет, невозможно это есть! Ни за что! Как люди едят рыбу? Вздыхая, я решительно отодвигаю тарелку и опять вопрошающе смотрю на маму:

– Мам, я все. Я больше не могу, – Искоса смотрю на отца, который вынимает рыбные косточки изо рта и кладет их на блюдечко. Тихо, но твердо, добавляю. – И не буду. Я пойду гулять, можно?

– Ты никуда не пойдешь, пока не доешь! – Отец с яростью хлопает газетой по столу, а я вдавливаюсь в табуретку и волчонком смотрю в свою тарелку.

Славик понуро жует, и видно, как ему страшно сделать что-то не так. Я начинаю ковырять листики у своего нарцисса и глубоко вздыхаю, набираясь решимости сказать вслух то, что собираюсь. Папа хватает мой цветок, комкает и резким броском выкидывает в мусорку. Невысказанные слова застревают у меня в горле, и в глазах появляются слезы.

– Иди. – Мама растерянно смотрит на меня и заискивающе – на отца, затем устало вздыхает, аккуратно забирает мою тарелку и начинает смиренно доедать то, что на ней осталось: всю рыбу и несколько кусочков жареной картошки.

– Спасибо, мам… – Шепчу я и с облегчением выбегаю из-за стола.

Точнее, вылетаю пулей, так как сидеть за одним столом с папой, мамой и Славиком в полном сборе мне совсем не нравится. Папа все время недоволен, как мы себя ведем, как, причмокивая и чавкая, едим, как разговариваем с набитым ртом. Мама все время уговаривает съесть еще кусочек, и еще немного, и еще чуть-чуть.

Каждый раз мы со Славиком перемигиваемся или напряженно смотрим вниз, на тарелки, шмыгая носом и переживая. Исключая праздники, когда за столом собираются гости, совместные семейные трапезы для меня – это сущее наказание.

* * *

Солнце медленно катилось за горизонт. Соленый воздух, пропитанный невыносимой дневной жарой, весь словно трепетал в предвкушении отдыха от неугомонных туристов, активных в своем заработке турков, ярких жгучих красок и голосов, произносящих фразы на различных языках. Наступило мое любимое время суток, когда еще не стало прохладно, но ночь деликатно давала понять дню, что теперь ее черед, а ему пора уходить. Словно светская хозяйка, знающая все нюансы этикета она лишь тонкими, полупрозрачными намеками давала понять, что вечеринка уже на исходе, и гости, будучи уверенными, что дошли до этого не сами, начинали думать, что засиделись, что пора бы и честь знать, «ах, до свидания, до свидания, дорогая, все было просто чудесно».

Сумерки на море – это всегда нечто волшебное. Краски смягчаются, пейзажи приобретают пастельную тональность, шум моря становится мягче, но в то же время настойчивее. Ветерок обвевает загоревшие ноги, и жизнь хочется остановить вот на этом самом месте…

– Дорогая, ты будешь вино? – голос мужа вернул меня к реальности. Он сидел напротив меня за столиком, расположенным недалеко от моря, на территории отеля, где мы остановились. Такой загорелый, красивый, выспавшийся и счастливый. Я хотела бы запомнить его именно таким. Красивые, блестящие черные волосы, прядками спадающие на лоб, черные глаза с озорным огоньком. А губы? – Я порой завидовала, что у меня не такие красиво очерченные, пухлые, озорные губы, за которыми приоткрывался ряд белых, ровных зубов. «Какой красивый у меня муж!» - мелькнуло в голове.

– Да. Налей мне немного, пожалуйста, совсем капельку. Я тебя люблю, - я улыбнулась и огляделась вокруг.

Столько людей, и все приехали сюда отдохнуть, но каждый немного по-своему: кто-то приехал общаться, кто-то плавать и загорать, кто-то посмотреть достопримечательности, кто-то элементарно выспаться, поесть и поспать вволю, а кто-то всего понемногу. А я приехала сюда подумать. Даже смешно - ведь подумать можно где угодно, зачем ради этого тащиться за тысячу километров от дома? Хотя дома именно привычная обстановка, быт и реальность происходящего мешают окунуться в собственный мир иллюзий. Я оглянулась и добавила:

– Зай, давай подождем, пока толпа разойдется немного. Набежали, как будто не ели целый год. Что за народ?

– Я тебя тоже люблю. Ты сиди, а я тебе все принесу. Что ты будешь? – Артур посмотрел в сторону, где дымились горячие блюда и толпились, задевая друг друга задами и локтями потные, толстые, голодные люди. – А хочешь, всего понемногу принесу, и сразу на трех тарелках? Хочешь?

– Нет, не надо на трех тарелках. Принеси что-нибудь на свое усмотрение, – вздохнула я и отвернулась к морю. Его уже почти не было видно из-за резко наступившей темноты, только шум своим шепотом пытался успокоить и напомнить, что на самом деле жизнь удивительна.

Я боялась идти к столам с едой. Я уже давно боялась еды. Муж принес мне две тарелки: на одной лежали салаты, а на другой горячее: картофель и рыба. Все выглядело очень аппетитно и издавало соответствующий вкусный аромат.

– Вот, рыбку тебе принес. Все хотят ее попробовать, так что еле ухватил, - Артур довольно засмеялся, вытирая бумажной салфеткой испачканный в каком-то соусе локоть. – Народ какой-то сегодня голодный. Чересчур даже. Или приготовили мало, не рассчитали. Ну да, собственно, на туристов всегда сложно рассчитать, метут все, как туземцы с диких островов. Боже мой, и куда только столько еды в них влезает? Посмотри, на эту корову в розовых панталонах - ей бы траву на лужайке жевать да молоко давать два раза в сутки. А ты кушай, зайчик, рыбка безумно вкусная. И полезная.

– Спасибо, кот. Я поем обязательно. – Я посмотрела в тарелку, словно там притаился враг. Рыба. Жареная. Вкусная. И полезная. Это хорошо, очень хорошо, ведь мне «не хватает многих веществ в организме, поэтому я такая нервная и болезненная». Надо обязательно съесть эту рыбу, всю целиком. Главное, чтобы от нее что-нибудь во мне осталось…

* * *

Мы снова сидим на кухне, мамы нет: она уехала по каким-то делам на четыре дня. Убрала в доме, помыла посуду, сварила огромную кастрюлю супа, налепила пельменей – и уехала. Мы остались на попечении папы.

В принципе, я люблю оставаться с папой, хоть он и бывает часто злым и резким. С ним очень весело, он рассказывает всякие интересности, катает на себе, разрешает неограниченно смотреть телевизор и долго гулять на улице. Единственное, чего папа терпеть не может - наших с братом слез. Когда кто-то из нас шмыгает носом или ревет, отца начинает трясти от ярости и раздражительности, он грубо обрывает и орет: «Прекрати ныть!», и, чаще всего, слезы как-то сами сворачиваются и прячутся где-то в глубине. Плакать вдоволь можно только с мамой.

И еще он очень не любит нас кормить. Со слезами мы можем подождать до маминого приезда, а вот кормить нас надо три раза в сутки. Хотя однажды Слава пытался не есть целый день, но под вечер был пойман отцом с поличным и обруган за собственную глупость.

Сегодня на завтрак была очень вкусный омлет с помидорами и петрушкой, а на обед папа сварил пельмени. Много пельменей, целых тридцать штук. Пятнадцать - папе, десять – брату, пять – мне. Я с восторгом наблюдаю, как Славик, сидя на мамином месте, расправляется со своими пельменями: поддевает вилкой, окунает в мисочку со сметаной и направляет в рот. И очень тщательно, аппетитно, со знанием дела пережевывает. Одна, вторая, тре-етья… На шестой он искоса смотрит на папу, вздыхает, дожевывает и поддевает вилкой седьмую. Съедает ее, затем опять вздыхает и говорит:

– Пап, я все. Я наелся. – Слава чешет затылок. Правой рукой он гоняет оставшиеся три пельмени по тарелке.

– Слав, во-первых, не балуйся с едой, - папа вытирает рот кухонным полотенцем, потом ложкой накладывает себе в тарелку немного сметаны, - а во-вторых, там всего три штучки осталось. Давай доедай, не капризничай. Мама старалась, делала. Давай-давай, очень вкусно, потом ведь кушать захочешь, а до ужина еще долго.

– Пап, но я не хочу больше, - брат возражает, почти плача, и делает попытку отодвинуть тарелку от себя. Папа смотрит на него исподлобья:

– Я сказал – давай, доедай!

Я ковыряю одну пельменину за другой, сначала откусываю с одного бока, вываливаю начинку на тарелку, кромсаю на множество маленьких кусочков, затем доедаю потихоньку тесто. У меня всего пять пельмешек, и я их с легкостью осилю, тем более они действительно вкусные. Меня обычно мало трогают пререкания папы и брата, но на этот раз я пристально смотрю на брата и наблюдаю, как он, переступая через себя, засовывает себе в рот оставшееся. Без удовольствия, без аппетита, лишь с отвращением: он делает это, потому что мама старалась, потому что до ужина далеко и потому что папа сердится.

Лицо брата искажается, и в следующую секунду я подсознательно понимаю, что сейчас произойдет что-то непоправимое и ужасное. Рот Славика кривится, он инстинктивно пытается прикрыть его ладошкой, но ничего не получается. Его рвет, рвет прямо на стол, в тарелку, на голубую скатерть, на вилку, на себя… Папа вскакивает, хватает брата на руки, бегом бежит в ванную. Я еще долго слышу рыдания и всхлипывания брата, бульканье текущей из крана воды и папин успокаивающий полушепот: «Ничего, Славочка, все хорошо, мой мальчик. Все хорошо. Тебе лучше? Пойдем, полежишь, а папа тебе книжку почитает».

Я сижу одна за столом и круглыми глазами смотрю перед собой. Папа испуганно заходит на кухню, прибирает, гладит меня по голове и убегает к Славику. Я все так же сижу на табуретке, у меня в руках вилка и тарелка, и я нехотя ковыряю такие вкусные буквально десять минут назад оставшиеся пельмени. Не в силах что-то опять съесть, я отодвигаю тарелку подальше от себя. В горле, в животе, где-то еще – комок булькающей грязи. Мне плохо, неуютно, противно и страшно. Поскорее бы приехала мама.

* * *

– Зайка, ты совсем ничего не ешь, - Артур пристально посмотрел на меня и на содержимое моей тарелки, - Ты так совсем оголодаешь. Тебе нужно кушать, чтобы были силы и энергия. Посмотри, ну что ты съела?

– Артурчик, я наелась. Серьезно, я больше не хочу, - я положила ножик и вилку на тарелку, стоящий неподалеку официант проворно подскочил и унес ее со стола, - Я наелась и больше ничего не хочу.

– Мила, дорогая, тебе нужно есть. Тем более, посмотри, сколько здесь всего разнообразного и очень вкусного, так много всего. Смотри, и рыба, и мясо, и какие-то безумные закуски, салаты. Это тебе не пельмени какие-нибудь.

Я подняла на него глаза и поняла, что это была последняя капля. Сегодня мне с Ней не справиться. Голос внутри зашептал: «Ну, давай, посмотрим, что ты там мне плела в прошлый раз? Ты сильная, ты справишься? Нет, ты не сильная! Запомни это раз и навсегда. Ты слабая! Слабая-слабая-слабая… и ранимая. Не думай сейчас об этом, только не сейчас…» В эту минуту я ненавидела Ее всей душой. Зачем Она появилась в моей жизни, что Она нашла во мне? Почему именно я?

Я поднялась со своего места и, улыбаясь через силу, пошла по направлению к источникам кухонных ароматов. Вернувшись через десять минут с тремя тарелками разноцветной и душистой еды, я поставила их на стол возле себя и на изумленный и обрадованный взгляд Артура кратко ответила:

– Вот, поддалась на твои уговоры. Аппетит появился, ты так все вкусно расхваливал. Растолстею, как поросенок с такого питания – пеняй на себя.

– Не растолстеешь, - развеселился муж, - Ты посмотри на себя, худосочная. И в кого пошла такая, вроде у вас в семье никого худых нет?

Да, точно - худых у нас никого не было. Папа был худым до сорока лет, но сейчас очень даже хорошо упитан и нарастил себе пивное брюшко. Мама всегда была полненькой, с формами. Я же всегда была ни худой, ни полной, а, как говорила бабушка, «крепенькой такой, спортивной». Да, спортивной и крепкой, чтобы быть выносливой, как ишак.

Оставив размышления и угрызения совести, я принялась за еду. «За папу, за маму, за бабушку, за брата», - каждый кусочек направлялся в рот быстрым размеренным движением. Мне не хотелось есть, совсем не хотелось. Мне необходимо было прогнать Ее, избавиться хотя бы на время, чтобы побыть наедине с собой. Съесть все, что на тарелках, было единственным способом это сделать. Каждый кусок падал тяжелым грузом внутри, я не чувствовала вкуса, не ощущала запаха, текстуры, лишь четко и размеренно клала все в рот и запивала водой. «Поскорее бы все закончилось», - крутилось в голове с бешеной скоростью, и эти мысли подгоняли. Я торопилась, стараясь ускорить процесс, насколько возможно. Только бы Она ушла, а Она сидела рядом, молчала, изредка усмехалась и наблюдала за мной со стороны.

– Извини, мне нужно отойти на минутку. Недолго, дорогой, скоро приду, - я вылезла из-за стола. - Закажи мне, пожалуйста, воды.

Да, вода будет мне необходима, как воздух. Я позаботилась об этом, заранее зная свое состояние через десять минут.

– Хорошо, малышка. Тебе газированной или обычной? – Артур томно потянулся, отодвинул от себя тарелку с недоеденным гарниром и куском мяса и вопросительно посмотрел. - Мила, так тебе с газом или нет? Может, еще что-нибудь взять? Вина заказать?

– Газированную. Нет, вино больше не буду. У меня в бокале еще осталось. – «Какая предусмотрительность!» - съязвила Она в сторону. Я не обратила внимания и, стараясь не перейти на бег, нарочито не торопясь, пошла в сторону дамской комнаты.

Войдя, я удостоверилась, что никого больше нет, выбрала дальнюю кабинку и закрыла за собой дверь. Все, больше не могу, мне плохо. Я наклонилась, и меня начало тошнить. Еда фонтаном вырывалась на стенки белоснежного унитаза, заполняя собой все пространство этого не приспособленного под еду устройства. Желудок рефлекторно выбрасывал из себя плохо пережеванные кусочки еще даже не начавшей перевариваться пищи. Отвратительно, мерзко, гадко. Меня скрутило в последний раз, все тело охватило ощущение слабости и легкости, живот словно всосало обратно, а желудок заныл от боли. «Я ненавижу Ее! Ненавижу за то, что Она заставляет меня делать Это!» - мне хотелось плакать навзрыд, скулы сдавило подавленными слезами, я смыла за собой и вышла из кабинки. В туалете до сих пор никого не было. Я внимательно осмотрела себя в зеркало: все в порядке, лишь слегка припухли губы и покраснели скулы, но это скоро пройдет. Я помыла руки, вытерла салфеткой и выкинула ее в урну. Все, можно идти, Она ушла.

Возвращаясь, я с удивлением смотрела на жующих людей. Стадо слонов, которые проводят свои дни в поисках и поглощении свежей травы, вызывало у меня более приятные чувства, чем все это собрание жадных, неуемных, жующих человеческих особей. И зачем они приехали к морю, в этот отель с прекрасным видом?

Артур ждал меня с бутылкой прохладной газированной воды. Меня начало знобить, жуткая слабость и усталость овладели моими руками и ногами: сахар резко упал в крови, началась гипогликемия. Я знала, что нужно было срочно выпить воды и немного вина, чтобы не упасть в обморок. И не курить ближайшие полчаса.

Мне было плохо, но я была очень рада, что осталась, наконец, наедине с собой и своим мужем – без Нее. Когда я говорила ему последний раз о том, что люблю? Полчаса назад?

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже. Пойдем, прогуляемся? Такой замечательный вечер. И еще мне сказали, что тут есть один веселый ночной клуб с развлекательной программой на всю ночь.

– Давай посидим немножко, а потом пойдем, хорошо? – я улыбнулась ему в ответ. Он у меня такой заботливый, такой хороший. Я очень хотела бы сразу пойти куда-нибудь, развеяться, но руки и ноги не слушались, голова гудела. Да, Она ушла, а мне теперь требовалось постепенно восстанавливать свои силы, чтобы не свалиться где-нибудь по дороге без чувств.

Через двадцать минут я поняла, что могу более или менее безбоязненно идти. Все это время Артур развлекал меня разговорами, покуривая тонкую дамскую сигарету, которую ему одолжила молодая женщина за соседним столиком. Мне жутко хотелось курить, но я сдержалась, так как знала, что сейчас нельзя.

Мы стали говорить о море: о том, какое оно изменчивое и бесконечное, задумаешься о нем, и уже не в силах остановиться. Я встала, обняла Артура за плечи и прошептала на ухо:

– Я тебя очень сильно люблю. Ну что, пойдем?

Глава 2.

Отпуск пролетел сказочно быстро и ярко. Солнце оставило свой бронзовый теплый след на моих ногах и руках, а аэропорт – свой запах на нашей одежде и дорожных вещах. Артур нежно обнимал меня и заботливо осматривал мои начинающие облезать плечи. Его теплые руки возвращали меня в ласковые волны моря, а губы – напоминали соленую воду и ночные пьянящие коктейли в полутемном баре. После такого отдыха каждая клеточка моего тела расслабилась и, казалось, подготовилась к какой-то безумной новой жизни.

В аэропорту нас встретил Рома, наш общий друг, и через двадцать минут я откинулась на мягкое кожаное сиденье машины.

– Что будем слушать? – Рома посмотрел на меня, затем на Артура. – Если все равно, то поставлю Стинга.

– Отлично, Ромик. Нам действительно без разницы, только бы ехать. – Артур засмеялся и шумно втянул воздух. – Родные пенаты! Ну что, домой?..

Я всегда обожала дорогу. Любое комфортное движение доставляло мне безумное удовольствие. Перемещение из точки А в точку Б на машине или на автобусе, на самолете или на поезде, особенно под музыку, неизменно ввергало меня в состояние транса. Мир в дороге всегда начинает казаться дружелюбным и ирреальным, а пролетающие облака напоминают о том, насколько коротка и многообразна человеческая жизнь, и как много путей для себя можно выбрать.

Когда-то папа сказал мне, что философия – основная наука, от которой произошли все остальные науки. «Однажды человек задумался, зачем он живет – и с этого момента все изменилось», - сказал он и добавил, – «Задумался, конечно, только один из племени, а остальные так и остались в приятном неведении».

Удивительно, как много людей живет вокруг меня, и как мало из них серьезно задумываются о смысле и назначении своей жизни. Хотя, возможно, они и задумываются – иногда, когда случается что-то неординарное – но мысли эти слишком странные, слишком обязывающие и пугающие. Зачем же я живу? Какой была моя первая мысль? Какой будет моя последняя мысль? Каково это – не быть?

Просто и удобно жить слепым, если все вокруг слепые. Больно – открыть глаза в царстве слепых и увидеть то, чего не видят другие. Легко верить, что ты не отличаешься от других, и тяжело осознать, что ты – другой и делаешь что-то ненормальное. Высунешься из своей норы – увидишь солнце, щуришься и кусаешь себя за лапу, чтобы забыть об этом солнечном свете, вернуться в темноту и продолжать жить со стаей. Одному – страшно, невозможно, глупо. А солнце снова тянет – и снова ссадины от собственных зубов на лапах, и так бесконечно долго, пока душа не иссохнет от боли, глаза не ослепнут от яркого солнца и слез…

– Милочка, смотри, какая красота! – Артур показал мне на сине-голубой клубок облаков. Его ровные белые зубы искрились в счастливой улыбке. Я смотрела на него и радовалась этой способности жить мгновением, жить счастливым ощущением «здесь и сейчас», не растрачиваясь на постоянные сомнения и воображаемые ощущения. Как здорово замечать облака и восхищаться их красотой - я его боготворила в эту минуту! Любила настолько, что хотела стать им самим и раствориться им.

Однажды я сказала об этом Артуру. Он выслушал меня внимательно, с легкой усмешкой на губах, потом притянул к себе и прошептал:

– Я тоже люблю тебя, зайчонок. Но это неправильно – хотеть раствориться в ком-то другом, хотеть стать кем-то другим. Каждый человек, человечище или человечек – это, прежде всего, целая вселенная. У каждого – своя жизнь, свое сердце и своя душа. Когда мы с тобой вместе – мы крепкий союз, но стоит тебе раствориться во мне, стать мной – и вот уже я – это просто я, оттененный твоей любовью. Я люблю тебя вместе с твоей взбалмошностью, непосредственностью, независимостью и непредсказуемостью. Тебя – красивую, родную, милую, такую счастливую и несчастную. Чего тебе не хватает? Я дам тебе все, я сделаю для тебя все…

«Чего мне не хватает?» - это единственный вопрос, на который я никогда не могла дать точный ответ. Я всегда жила в полном комфорте и материальном достатке. Я не испытывала недостатка внимания ни со стороны семьи, друзей, школьных учителей и одноклассников, а позже – однокурсников, ни со стороны представителей сильной половины. Я была довольна собой, своим телом и внешностью, ни один из критериев неблагополучия не подходил ко мне. Так почему я всегда чувствовала себя такой потерянной?

* * *

– Мам, научи меня печь блины? – я увлеченно смотрю, как мама замешивает тесто для блинов. Два яйца, соль, сахар, молоко. Взбивает вилкой. Добавляет муку. Опять взбивает. Получается сметанообразная смесь цвета сгущенки. Хочется попробовать ее пальцем, что я и делаю. На вкус – остро-кисло-сладко.

– Чего их учиться делать? Смотри и запоминай, как я делаю. Потом вырастешь, тоже будешь делать.

– А когда я вырасту? Завтра уже вырасту?

– Нет, завтра еще нет, - мама улыбается. – Завтра ты еще будешь маленькой, как сегодня. Тебе семь лет, а в семь лет девочки еще не пекут блины, они могут обжечься.

Мама подхватывает глубокой ложкой блинное тесто и выливает его на раскаленную сковородку, ловко вертит ей в разные стороны так, что тесто ровно разливается и превращается в яркий солнечный круг. Через какое-то время мама поднимает краешек блина вилкой, поддевает лопаточкой – и переворачивает на другую сторону. Я сижу на своей любимой табуретке и заворожено наблюдаю, как мама скидывает блины один за другим на огромную тарелку с зеленой каемкой. Блины такие красивые, ровные, золотистые, с небольшими лопнувшими пузырьками.

Рядом стоит вазочка с клубничным вареньем и стакан со сметаной. Сегодня праздник – масленица. Все кругом пахнет праздником: квартира, подъезд, улица.

Так уютно сидеть около окна возле теплой батареи, наблюдать краем глаза за мамой и смотреть в слегка запотевшее окно. Яркое зимне-весеннее солнце освещает пушистые сугробы. Собака носится по снегу и пытается догнать мальчика, одетого в голубую куртку и синюю шапку. Какая-то бабуля медленно идет по тропинке, в руке у нее бидон – видимо, ходила в магазин за молоком.

– Мамочка, а когда у Славика день рождения? Скоро?

– Через две недели, золотце. А что, ты хочешь ему сделать что-то в подарок?

– Да, я ему нарисую красивую картинку или сошью кошелек. Мамочка, а какой торт ты будешь печь? «Медовик»? Или «Наполеон»? А можно еще сделать леденцы на палочке? У нас все приносят в школу на день рождения леденцы на палочке.

Мама скидывает последний блин со сковородки, выключает газовую плиту и садится рядом со мной. Она обнимает меня за плечи, и мы вместе смотрим в окно. Мама несколько раз нежно целует меня в щеку и тихонько говорит:

– Я испеку «Медовик», сделаю леденцы на палочке и хрустящие вафли с заварным кремом. Папа обещал приготовить газировку, а бабушка – земляничный морс. Мы пригласим в гости дядю Сашу и тетю Иру вместе с Илюшей и Наташей, и они останутся у нас ночевать. Будет очень весело!

– Мамочка, все это так здорово! Я тебя так люблю. – Я нежно трусь щекой о мамино плечо и замираю от восторга.

Мы вместе смотрим в окно. Собака прыгает вокруг мальчика, который лежит в снегу и смеется. Они вместе кувыркаются, мальчик кидает в нее снежки. Бабуля уже прошла, вместо нее по тропинке идут две молодые женщины и девочка в кроличьей шубке и полосатой вязаной шапке. Яркое солнце и волшебное бирюзовое небо полностью заполняют весь мой мир. У меня есть все – и я абсолютно счастлива.

* * *

Акклиматизация дала о себе знать. Через два дня после возвращения я серьезно заболела. К концу рабочего дня я тихо сползала под стол. Голова гудела, компьютерный экран бессмысленно мелькал, телефон голосом начальницы что-то требовал – а я уже не понимала, кто я и где нахожусь. Артур заехал за мной на работу, а когда я села в машину, потрогал мой лоб и медленно произнес: «На работу ближайшую неделю точно не выйдешь».

У меня началась ангина. Последний раз, когда я могла позволить себе поболеть, было сто лет назад, еще в пятом классе. С тех пор прошло много времени, и я не могла понять, почему ребенком мне так нравилось болеть, хотя болела я, к своей великой досаде, крайне редко.

Градусник показал «тридцать девять и три». Артур вызвал врача. Врач приехал достаточно быстро, так же быстро осмотрел меня, выписал названия необходимых лекарств на бумажку и удалился. Артур вышел и через пятнадцать минут вернулся с целым мешком продуктов и лекарств.

– Котенок, я принес тут кое-чего, чтобы тебе нескучно было болеть.

– Спасибо, любимый. Я, правда, не хочу есть. Полежи со мной?

Артур принес лекарства, подождал, пока я все выпью, убрал пустую кружку и прилег рядом. Мы долго лежали, обнявшись, и смотрели какой-то веселый старый фильм. Мысли мои унеслись далеко, я растворилась в ощущении себя и своей болезни. Физическая боль порой доставляла мне удовольствие, потому что она отвлекала меня от той внутренней боли, убивающей медленно и наповал.

«Интересно, что физическая болезнь всегда воспринимается окружающими как страдание, а душевная – как нарушение психики, нечто ненормальное и вызывающее подсознательный страх и брезгливость. Сломанная рука или нога – это травма, а «поломки в голове» – твоя собственная вина…», - думала я, пока жаропонижающее средство не отправило меня в царство Морфея.

Утро встретило меня жуткой головной болью и жаром. Ноги и руки скручивало, глаза болели от света, горло саднило – я ощутила все прелести болезни. После приема таблеток температура снова снизилась, и жизнь приобрела более осмысленные очертания.

Артур уехал на работу, а я осталась лежать на диванчике, укрытая пушистым пледом и вяло щелкающая каналы телевизора с помощью пульта. Бесконечные шоу, бессмысленные сериалы, нудные рассказы о жизни животных – в конце концов, остановилась на детском канале со старым фильмом про Красную шапочку. Стало уютно как-то по-детски хорошо. Я принесла стакан теплого молока, несколько жевательных конфеток и вазочку с печеньем. Плед снова принял меня в свои нежные пушистые объятья.

* * *

– У нее температура. - Сколько? - Тридцать девять и три. Вот градусник. - Ты что-то ей давала уже? – Все как обычно в таких случаях. – Да, хорошо.

Я смутно слышу голоса мамы, папы и бабушки. Голова гудит, глаза не открыть из-за свинцовой тяжести. Я погружаюсь в зыбкий мир снов больного ребенка.

Через какое-то время я приоткрываю глаза. Бабушка тихонько сидит рядом и шьет. Рука ловко опускается вверх-вниз, почти неслышно журчит радио. Форточка немного приоткрыта, и за окном чирикает воробей. Подушка и одеяло пахнут чем-то сладким и нежным: молоком, корицей, фиалками и свежим хлебом. Часы на стене мерно тикают вслед за уходящими минутами, бабушка медленно поднимается и идет на кухню, откуда возвращается с большой кружкой молока и тарелкой плюшек.

– Миленок, я знаю, что ты не спишь, доченька. Давай попьем молочка и покушаем. Смотри, я тут чего напекла.

Я аккуратно приподнимаюсь на локтях. Голова немного кружится, но мне очень хорошо и радостно. Я голодна – и это состояние здорового голода у ребенка, который достаточно долго болел, а теперь поправился. Бабушка заботливо поправляет одеяло и подтыкает его края под подушку.

– Ну что, Миленок мой, вот ты и поправилась, доча, вот и все хорошо. Бабушка за тобой глядела, все злые напасти прогоняла. Вот, выпей молочка теплого, свежего. Только-только тетя Валя принесла.

– Это от Зорьки?

– От Зорьки, от Зорьки. У нее только одна корова пока.

Я мелкими глотками начинаю пить молоко. У него какой-то привкус, похоже на сливочное масло и мед, что-то очень сладкое и жирное. Очень вкусно. Откусываю кусочек плюшки, такой мягкой и душистой - утренней. Три тоненьких лепестка, переплетенные в корзинку, сверху посыпанные сахаром и смазанные растительным маслом. Я знаю, так как сама все время помогаю бабушке печь такие плюшки. В животе теперь полно и хорошо. Бабушка гладит меня по голове и рукам, что-то нашептывает и улыбается. Достает у меня из подмышки градусник – как он там очутился? – смотрит на свет, удовлетворенно кивает головой, - все просто отлично, Миленок, все замечательно. Вот еще, чуть не забыла, смотри, что я тебе принесла. – Бабуля шарит руками по карманам платья, затем качает головой, что-то говорит сама себе и вытаскивает из левого кармана передника две квадратные ириски.

Какое счастье! Я обожаю ириски. Одну я кладу под подушку, вторую разворачиваю и засовываю под язык. «Как хорошо болеть!» - думаю я. Минуты через две я снова слышу голоса бабушки и папы, но мне уже снится что-то очень интересное, и я не в силах открыть глаза.

* * *

Я смяла фантик от третьей ириски и кинула его в вазочку с печеньем. Чай остыл. Телефонная трубка лежит на кухне. Пойти, может, заварить свежий чай, и заодно забрать телефон?

– Ку-ку! Ну что, обжора, снова валяешься и что-то жуешь?!…

– О, нет! Нет, снова ты. Когда же это закончится? Когда ты оставишь меня в покое?

– Да ладно тебе, дорогая. Ну что ты сразу так меня пугаешься? Я не желаю тебе зла, я, наоборот, хочу тебе помочь - найти себя. Ведь я – это тоже ты. Расслабься, ничего еще не случилось. И не случится. Пойдем, заварим вместе чай, возьмем еще печенья, ирисок и посидим, поболтаем.

– Нам с тобой не о чем говорить! Я вычеркнула тебя из своей жизни. Тебя больше нет!

– Ну, знаешь ли. Это, во-первых, очень грубо с твоей стороны – так разговаривать со старыми друзьями. А во-вторых, то, что ты кричишь мне, что меня нет, еще не означает, что меня и в самом деле нет. – Она засмеялась высоким истеричным смехом, а потом внезапно остановилась, наклонилась ко мне так, что почти коснулась моих плеч своими шелковыми волосами, и прошипела:

– А теперь – быстро! Встала и пошла на кухню. Некогда мне тут с тобой разговоры разговаривать.

– Тварь! – закричала я. – Я тебя ненавижу. Убирайся! Я тебя вырву из своей жизни, вырву и сожгу!

– Душенька, ты хоть понимаешь, что кричишь это самой себе? Или ты уже окончательно сошла с ума? Для того чтобы меня «вырвать и сжечь», тебе нужно будет вырвать и сжечь саму себя, а это невозможно, придется придумать что-то лучшее. – Она снова захохотала, и начала дико плясать и подпрыгивать вокруг меня. Ее поведение совершенно не увязывалось с ее красивым лицом, тонкими запястьями и изящными золотыми украшениями. – Да ладно тебе, ну давай, последний раз, а потом я уйду, хочешь? Нам с тобой ни к чему ссориться. Ты же не хочешь, чтобы я к тебе зашла, когда дома будет твой славный муженек? А может мне явиться и как-то намекнуть ему о своем существовании?

Это стало последней каплей. Я решительно встала с дивана, злобно схватила вазочку, чашку с недопитым остывшим чаем и пошла на кухню. Где там был этот огромный пакет с печеньем?

– Боюсь, что этого крошечного пакетика будет маловато, – язвила Она за моей спиной, - не забудь сделать еще пару бутербродов, йогурт захвати, шоколадку и – ой, мои любимые, ах, как это сладко, - ириски. И, знаешь что, - она больно схватила меня за руку, - не вздумай пытаться меня обмануть. Я отсюда не уйду, пока ты не набьешь свой живот до боли, до крика. Пока ты не свалишься без сил, пока не заплачешь. И я буду с тобой еще долго, поэтому будь со мной ласковой, иначе я превращу твою жизнь в ад.

– Да отстань ты! Я тебя не боюсь, - я отпихнула Ее в сторону, взяла пакет с печеньем и чашку свежего чая и села рядом с телевизором, включив его погромче, чтобы не слышать Ее комментариев. Через десять минут пакет с печеньем был съеден, на дне чашки оставался один глоток чая. Я встала, стряхнула крошки с коленей и отправилась в туалет. Я была спокойна и уверенна в себе, словно шла чистить зубы перед сном или принимать душ. Тридцать секунд – и те, кто делают печенье, снова обеспечены работой, а мне есть, куда потратить деньги.

– Довольна?

– Нет, не довольна. Этого мало, и ты сама прекрасно это знаешь.

– Все, я больше не буду это делать. – Однако я говорила сама с собой, так как Она уже ушла.

Я была рада, что отделалась легким испугом, и, довольная, снова уселась под пледом на диване. Фильм про Красную шапочку уже закончился, я снова стала щелкать по каналам. Минут через десять в животе заурчало, а голова закружилась.

«Надо что-то съесть, а то упаду в обморок», - решила я и снова направилась на кухню. Холодильник был забит едой. Артур покупал все самое качественное, свежее и дорогое: мясо, фрукты, овощи, сыры, йогурты, сладости к чаю, молоко, кефир. В нашем холодильнике было все. Эти продукты я ела только, когда знала, что еда останется во мне. Сейчас мне нужно было что-то легкое и мягкое, так как я поцарапала горло печеньем. Я выбрала фруктовый йогурт.

Следующий час я пролежала на диване, разговаривая по телефону с мужем. Артур позвонил узнать, как мои дела, и никак не мог закончить разговор. «Он такой хороший, такой заботливый», - постоянно вертелось у меня в голове. – «За что он меня любит? За что меня можно любить? Почему и за что вообще люди любят других людей?» Я задала эти вопросы Артуру, он засмеялся:

– Тут все просто. Ты меня любишь?

– Да.

– А за что?

– Не знаю, просто люблю, и все.

– Вот и я тебя. Просто за то, что ты – это ты. Если бы это была не ты, то я бы тебя не полюбил. Это не значит, что я не вижу твои хорошие и плохие стороны, просто я люблю тебя, как невероятно сложное сочетание всех этих качеств в одном человеке. Помнишь, что я тебе говорил? Каждый человек – это целый мир, планета, вселенная. Главное об этом не забывать, и не становиться обычным метеоритом или мертвой планетой. Важно – жить и понимать, что ты жив. И принимать себя такой, как есть, со всеми достоинствами и недостатками. Недостатки, конечно, нужно пытаться исправить. – Артур засмеялся. – Например, порядок в доме все-таки нужно поддерживать, и готовить еду тоже постепенно нужно научиться. Я шучу, Миленок, я тебя люблю и без всего этого!

– И я тебя люблю.

Я положила трубку. «Да, нужно что-то приготовить. Но я ничего не умею, я боюсь плиты, как огня».

– Еще бы ты не боялась плиты. Для того чтобы научиться готовить, моя дорогая, надо готовить ради приготовления еды, а ты еду ненавидишь, и готовишь только для чьей-то похвалы.

– Отстань.

– Чтобы научиться чему угодно, нужно тренироваться, и не бояться ошибаться, - а ты панически боишься, что у тебя не получится.

– Я сказала – отстань.

– Почему тебе обязательно готовить для кого-то? Почему тебе не приготовить для себя? Или для меня?

– Оставь. Меня. В покое.

Я передумала готовить, так как знала, что ничего хорошего из этой затеи все равно не выйдет. К тому же у меня опять начала подниматься температура. Я просто лежала и ждала, когда вернется Артур, чтобы избавить меня от всего этого кошмара.

Через полчаса снова засосало в желудке от голода. Я терпеливо лежала и терпела еще минут двадцать. В итоге мне все же пришлось встать и протопать на кухню. Молоко, яйца, соль, сахар, мука – тесто для блинов готово. Сковородка быстро прогрелась. Пш-ш-ш-ш – вот и первый ровный блин. Второй, третий, десятый. На столе появилась огромная стопка румяных блинов. Я открыла форточку нараспашку, помыла миску, ложки, сковородку и устало облокотилась о подоконник. На улице мела метель, и белый снег, соприкасаясь с землей, моментально превращался в грязную серую жижу. Людей практически не было, а редкие пешеходы кутались в одежду и старались идти как можно быстрее. Я закрыла жалюзи, включила свет и заварила зеленый чай.

Сидеть дома, когда на улице плохая погода, всегда казалось мне очень уютным. Кажется, что весь мир концентрируется в теплом домашнем уголке, а все, что за окном – лишь неприятный сон. Горячий вкусный чай, нежное сладкое варенье или мед, на ногах теплые, уютные, пушистые носки. Словно чьи-то нежные руки берегут от ненастий.

На столе стояла тарелка с огромной стопкой блинов, вазочка с сушками и небольшой стаканчик с земляничным вареньем. «От одного блина ничего не случится», - решила я, зажгла свечку и поставила на стол красивую яркую тарелку с десертной изогнутой вилочкой, - «Какая красота!»

Блин оказался очень вкусным, он таял во рту, смешиваясь с ароматом лесной земляники. Я вспомнила, как бабушка пекла земляничные и черничные пироги из тех ягод, что мы собирали в лесу со Славой. Как было сладко проснуться послед дневного сна и, растирая комариные укусы бабушкиным кремом, пить теплое молоко и жевать свежеиспеченную булочку с земляникой.

– Ку-ку! Где первый, там и второй, правда?

Внезапно глубокая черная дыра образовалась во мне. Она тянула вниз и оглушала громким эхом пустоты. Было так больно, так плохо, что единственным желанием стало заглушить, забить эту пустоту чем-то живым, теплым, настоящим.

Три блина, варенье, батон с маслом, сушки, чай – от огромного количества глюкозы я словно опьянела. Невозможно было держать это все в себе, мой организм протестовал.

После похода в туалет, умывания и чистки зубов, я обессиленная свалилась на диван, еще так недавно казавшийся уютным. Слезы душили меня, дыхание перехватывало от обиды.

Весь день снова пошел насмарку. У меня нет силы воли, нет терпения, нет целеустремленности. Я позволяю себе издеваться над своим телом, над самой собой, и этому нет конца. Мне стало невероятно жалко себя, свой мир, свою жизнь. И от этой жалости слезы заструились из глаз еще сильнее.

«Артур, где же ты? Когда ты вернешься? Я умираю» - шептала я в подушку. Мир потускнел, поблек и рычал на меня со злым оскалом. Я не хотела быть собой в данный момент и находиться там, где я находилась. Захотелось заснуть глубоким сном и не просыпаться лет десять.

Глава 3.

– Артурчик, котик, пора вставать! – я пыталась добудиться своего великолепного мужа, вальяжно раскинувшегося на подушках и досматривавшего сладкие утренние сны, - Я уже ухожу, завтрак на столе.

Я села, завела машину и включила радио. Солнце едва проглядывало над горизонтом, а мне уже хотелось, чтобы день закончился. Не было никаких сил что-то делать, куда-то ехать, работать, общаться с людьми. Единственное, на что меня хватало последние дни – это проснуться. И то - каждое новое утро это давалось все сложнее.

«Синдром хронической усталости. Точно, это он», - эта мысль уже набила мне оскомину, но ничего менее банального я придумать не могла, - «Синдром хронической усталости сразу после шикарного отдыха. Нет, не подумайте, Мария Ивановна, это не какое-то воспаление хитрости, это серьезное заболевание, вызванное постоянными стрессами, утомлением, бессонницей, издевательством над организмом и непомерной нагрузкой». – «Ах, что Вы, что Вы, я Вас так понимаю. Ну, вот Вам еще десяток заданий, как сделаете, можете пять минут прогуляться до выхода из офиса и обратно». – Я усмехнулась. Воображаемый разговор с начальницей развеселил меня. – «А как же жили наши деды? Вы когда-нибудь задумывались об этом? Им некогда было даже задуматься об усталости, не то что болеть этим, как его, синдромом». – «Так в том-то и дело, Мария Ивановна, им было некогда и не до этого. У них была цель – выжить самим и помочь выжить своей семье. Эти инстинкты заглушали все остальное, все мысли, желания, призвание. Вся эта суета, которая изматывает тысячи тысяч людей сейчас, была им непонятна и недоступна». – «По-моему, я забыла дать Вам еще парочку заданий. Вот, возьмите, чтобы мыслей поменьше было».

«Нет, ну это уже слишком!» – я возмутилась своим собственным фантазиям и выехала из двора.

* * *

Будильник для меня всегда звенит неожиданно и пугающе. Я протираю глаза и пытаюсь понять, кто я и где нахожусь. Через минуту-другую понимаю, что я – это я, и мне пора быстро собираться и бежать в школу, так как на первом уроке будет контрольная. Каждая мышца моего тела ноет от недостатка сна, глаза отказываются видеть в обиде на мое пренебрежение к нуждам собственного тела. Тем не менее, я встаю на «раз, два, три», вылезаю из теплой кровати и резко окунаюсь в прохладу моей вечно непрогретой комнаты.

«Когда же это все закончится? Когда я смогу спать, сколько захочу, и идти туда, куда захочу?» - спрашиваю я саму себя. - «Когда я смогу перестать беспокоиться из-за каких-то контрольных работ и просиживать часами за учебниками, впихивая в свою голову знания, множество из которых для меня неинтересны?»

Когда, когда, когда? – Видимо, когда я вырасту. Когда я закончу школ, закончу институт. Когда я начну работать. Вот когда. А для того, чтобы все это получилось именно так, мне нужно сейчас вставать рано, ложиться поздно и успеть сделать множество всего.

Дома не все гладко, и я бегу из дома. Я убегаю от самой себя в учебу, погружаюсь в ученые дебри с головой, чтобы не думать ни о чем другом. У меня есть цель – закончить с отличием школу, поступить в определенный вуз в большом городе и уехать из дома, от родителей, в большую жизнь с большими возможностями. Я устала жить тем, что мне навязывают эти два взрослых человека, я не хочу больше ни от кого зависеть. Все переживания по поводу отношений своих родителей я списываю на собственный переходный возраст.

У меня есть четкий план каждого дня: все расписано буквально по минутам, я не даю себе ни единой поблажки. Четкий подъем, утренняя зарядка, скромный завтрак, школа, дополнительные занятия, музыкальная школа, библиотека, дорога домой, домашние задания, вечерняя зарядка, сон.

Я живу так уже не первый месяц, не щадя себя, свои мысли, свою душу и свой организм. Мне некогда болеть, мне некогда понежиться в кровати, мне некогда пообщаться с родителями (и, слава Богу, - думаю я все время). У меня есть цель, и я должна любым путем ее достичь. Когда цель будет достигнута, я буду жить, как захочу. Пока же я должна действовать по своему четкому плану, не отступая ни на шаг.

* * *

Начальница моя была дамой очень строгих правил, напористого нрава и обладала жесткой манерой обращения с людьми. Однако мы с ней нашли общий язык - я ее удовлетворила своей организованностью, исполнительностью, дружелюбием. Она сама мне об этом как-то сказала.

Это была моя первая серьезная работа, и она мне нравилась. Мне нравилось, что от меня зависит ход определенных важных дел, что моя деятельность для кого-то важна и нужна, что я сама кому-то нужна – и что мне за все это дают тот маленький кусочек финансовой независимости, на который можно жить.

За всю информацию, которую я создавала и обрабатывала, я систематически получала другой крохотный кусочек информации – сумму рублей на дебетовом счете в банке. Эта мысль меня всегда сильно грела и радовала, и если бы не ежедневные слова мужа о том, что мне можно вообще не работать, я была бы почти довольна.

Почти – потому что я давно уже разучилась быть полностью довольна. Всегда находилось что-то внутри меня, глубоко внутри, что не давало мне полностью расслабиться и быть довольной. Разные тревожные мысли, постоянно шевелящиеся в мерзком комке, опутывающие, съедающие меня, словно червяки гнилое мясо, были со мной последние десять лет. Они были со мной с момента, когда я захотела уехать от родителей. С того момента, когда я поняла, что мое счастье более никак от них не зависит.

С тех пор появились эти червяки – мои мысли. О чем они были? Обо всем и ни о чем одновременно.

Я просыпалась – и тут же начинала волноваться. Когда училась в университете – волновалась об учебе, когда была на каникулах – волновалась о несделанных бытовых делах, когда начала работать – о работе. И никогда не волновалась о самой себе, о своем организме, о своей душе. Я делала зарядку – и волновалась, пережевывала все эти переживания, думала об одном, тут же цеплялась мыслью за другое, перескакивала и там находила третий повод для переживаний. Доходило до того, что под конец моей утренней гимнастики меня начинало колотить от всех этих негативных эмоций и страха не сделать чего-то, пропустить что-то. В итоге, уровень этого напряжения, достигнув своей высшей точки, был способен парализовать так, что я не могла сделать ни одно из дел, которые крутились в моей голове. Я постоянно боялась, но сделать ничего не могла, а, может, и не хотела.

Страх, боль, усталость, тревога – вот были мои спутники. Они же были моими друзьями, без которых я разучилась жить. И Она. Она всегда была рядом, и в горестях, и в радости. Мне было плохо, мне было хорошо, я волновалась, я ликовала, я плакала, я смеялась – мое тело, мой организм уже не мог жить самостоятельной жизнью, ему нужен был постоянный допинг, постоянный наркоз и обезболивающее, наркотик. Я ненавидела себя, я ненавидела Ее, но не могла и не хотела отпустить все это и просто жить.

«Мила, подойди», - повелевающий голос начальницы ворвался в трубку телефона. Я устало вздохнула и вышла в длиннющий офисный коридор. Задания, бумажки, отчеты, визы, коммерческие предложения, переговоры, письма, служебные записки, и люди, в основном сильно пожилые, изможденные этой жизнью, делами, службой, семьями. Зачем?..

«Мила, ты молодец! Мне только что звонили из партнерской компании и очень тебя хвалили. Все, ты можешь идти, я просто хотела тебя поблагодарить за хорошую работу».

Эти слова ворвались, как брызги шампанского в мой серый день, забрызгав меня с головы до ног. Я не могла поверить своим ушам. Меня похвалила моя начальница? Это невозможно, потому что она никогда никого не хвалит. Но это так!

Я села и тупо уставилась на экран. Недавно налитый чай уже почти остыл, я сделала глоток. Мне хотелось с кем-то поделиться, сказать кому-то, похвастаться. Я инстинктивно набрала телефон Артура: было занято, а я не могла ждать. Меня распирало от волнения. Приятного возбуждения.

«Ну, это дело нужно отметить. У меня где-то был кусочек шоколадки», - я нашарила рукой шоколадку в ящике своего стола. Там же я выудила пакет с печеньем и бутерброд. Я начала жевать и поняла, что не смогу остановиться, иначе собственные мысли взорвут мне голову.

– Я же поклялась никогда не делать этого на работе. Неужели Ты этого не понимаешь?

– Почему же не понимаю? Я все понимаю! Я также понимаю, что ты сейчас свихнешься от нахлынувших эмоций, если я тебе не помогу. Неужели ты хочешь дать своей голове потерять последнюю опору разумности? Давай без лишних слов, делай это – и станет легче. Ты, как больной после инфаркта, – тебе нельзя волноваться ни по какому поводу – неважно хорошему или плохому. Ешь, я тебе помогу.

Сладкий чай, домашний бутерброд, пара конфет, сушки, шоколадка, печенье – все это тайком от коллег, чтобы никто не заметил.

В туалет я почти бежала. В одной из кабинок кто-то был, и мне пришлось, скрючившись от боли, ждать, пока я останусь совсем одна. Раз-два – и вот мой желудок каким-то своим особым движением, сжатием мышцы, вытолкнул всю еду обратно. Печенье, шоколад, конфета, бутерброд – все, все, все…

И мысли ушли вместе с едой. В голове стало так же свободно, как и в желудке. Лишь на душе скребли кошки. Я опять, я снова сделала это. И у меня совсем нет сил, чтобы все это прекратить.

* * *

Я с ног валюсь от усталости, но уперто продолжаю свои занятия. У меня есть цель, и эту цель я достигну.

Я достаю из портфеля небольшую записную книжку, в которой по часам расписаны мои занятия, пальцем провожу по строчкам и отмечаю ручкой те, что уже закончились. Мысли мои сконцентрированы и лаконичны, голова свежа, тело легко на подъем. Моя жизнь только начинается, и, несмотря на усталость от постоянной гонки, я получаю от нее безумное удовольствие.

Я стараюсь абстрагироваться от постоянных ссор отца и матери, прихожу домой только переночевать. Вся моя жизнь идет по четкому сценарию, и каждое отклонение воспринимается в штыки. Мне нельзя оступаться, мне нужно двигаться вперед, прямо по курсу.

Странно, но я получаю удовольствие от самобичевания и лишения себя каких-то удовольствий. Словно некий бес сидит внутри меня и командует моей жизнью. Бывает, что я говорю себе: «Ты мой раб, а рабы слушаются беспрекословно. Встань и иди». Звучит жутковато даже для меня самой, но это так.

– Мила, ложись спать! – папа в своем полосатом халате, взлохмаченный и сонный заглядывает ко мне в комнату. – Ложись спать немедленно! Уже три часа ночи.

– Пап, сейчас доделаю кое-что из домашнего задания и лягу. Обещаю.

Папу явно подослала мать, так как прекрасно понимает, что ей я даже не отвечу. Мне все равно, что они говорят – я должна сделать то, что запланировала. Лучше не выспаться, чем провиниться перед самой собой.

Утром вставать очень тяжело, но я встаю. Я делаю утреннюю зарядку, принимаю душ – все четко по минутам. Голова светлая, свежая, мысли бегут ровно и спокойно. Завтрак четко продуман – чашка чая, яблоко и крошечный, десертный йогурт. С собой беру четыре сухарика с маком: два для себя, другие два – для подружки; и два яблока, также с расчетом на подругу. И все это – на целый день.

Я смотрю на часы, резко встаю, одеваюсь и кидаю с порога «Пока!» родителям. Возможно, я их вообще не увижу больше сегодня, но меня это ничуть не расстраивает. Слава Богу, что у меня есть школа.

* * *

Меня завалили работой, столько всего нужно было сделать. Я буквально разрывалась на части, не знала, с чего начать. Несделанные дела молотками стучали в моем мозгу, издавая невыносимую какофонию мыслей-звуков. Начальница постоянно звонила, требовала то одно, то другое. Я хваталась за разные дела поочередно и в конце рабочего была готова разрыдаться. Подобное повторялось ежедневно.

Артур каждый раз предлагал съездить развлечься, но мне было скучно развлекаться. Мне вообще все было скучно. Все равно я соглашалась, чтобы перестать думать хотя бы на время. Мой бедный муж развлекал меня, как мог: походы в гости, друзья, рестораны, магазины, кино, боулинг, бильярд, театры, конные и пешие прогулки. Больше всего меня пугали и привлекали одновременно супермаркеты и рестораны. Мое сознание мутнело от присутствия около еды в каком бы то ни было виде.

В ресторанах я смотрела с удивлением, а порой и с отвращением, на жующих людей. Как они могли есть и оставлять столько еды единовременно в себе? Что чувствовали все эти с виду довольные люди, чем они жили, почему выглядели такими довольными?

Каким-то шестым чувством я моментально делила людей на условные категории. Одни из них приходили отпраздновать какое-то событие – в основном, именно они были самыми довольными среди всех посетителей. Другая часть людей приходила от скуки, как мы, словно выполняя обязательную часть программы.

Еще часть – приходила с банальной целью утолить голод, и эти люди мне импонировали больше всего. Они привычным жестом подзывали официантов, уверенно изучали меню, заказывали еду, съедали ее и затем непринужденно расплачивались. Еда доставляла им удовольствие ровно настолько, чтобы притупить чувство голода и при этом удовлетворить вкусовые рецепторы, не перегружая их.

Последние годы я чувствовала себя некомфортно в ресторанах. В них обязательно надо было что-то заказывать, есть и потом стараться улыбаться и вести себя непринужденно. Процесс еды всегда был для меня интимным, и поход в ресторан приравнивался к походу в публичный дом, где все разевают рты и заталкивают только что купленную пищу в свои глотки.

Супермаркеты ошеломляли забитыми продуктами огромными тележками, толпами снующих людей, жадно хватающих бесчисленные коробки, банки, пакеты, упаковки с едой. В кассы выстраивались желающие поменять свою проведенную на работе жизнь в денежном эквиваленте на горы еды. Они никогда не хотели, не могли, боялись познакомиться со своим настоящим Я, и, словно грудные младенцы, познавали мир через рот, выражали себя в этом мире путем его поглощения. Еда заглушала для них нечто настоящее, чувственное, разумное, указывая самый легкий путь движения от жизни к смерти.

В этот вечер мы поехали в ресторан. Я нервно перелистывала страницы меню, потом заказала самый дешевый легкий салат и воду. Артур, словно молодой виляющий хвостом пес, весело улыбался, что-то рассказывал о своей работе и друзьях. Я оглянулась: в ресторане было непривычно много посетителей. Мысли начали вращаться с невероятной скоростью, словно смазанные шестеренки у идеально работающего механизма:

«Боже мой, люди столько едят! Они едят повсюду, беспрерывно, съедают все на своем пути и не представляют своей жизни без еды. Толстые и тонкие, маленькие и большие – все они постоянно едят. Работают, спят, делают детей, ездят на отдых, рождаются и умирают - и все время едят. Я хотела бы жить без еды, не зависеть от еды, но это, к сожалению, невозможно. Если у человека зависимость от алкоголя, то он может постараться и не пить совсем. Если он курильщик или наркоман – то можно стараться убежать от сигарет или наркотиков. Но как отказаться от еды? Как убежать от голода? Как выжить, если не есть совсем?»

Да, мой организм сыграл со мной жестокую шутку. Она знала, как привязать меня к себе насовсем…

– Что, моя дорогая, и обо мне вспомнила? – Ее сексуальный низкий голос раздался над ухом. – Сидишь тут в ресторанчике, и меня не пригласила?

– Уйди. Мы с тобой договорились, что в ресторанах ты не появляешься. Только дома.

– Да я знаю, знаю. Я сейчас уйду, но зайди, пожалуйста, в магазин, купи чего-нибудь вкусного.

– Хорошо. Только сейчас меня не трогай. Ты же знаешь, как дорого стоит еда в ресторанах.

– Ушла. Печенье купи, не забудь.

Артур удивленно посмотрел на меня:

– Мила, у тебя все в порядке? Ты иногда меня пугаешь.

– Да, дорогой. А почему ты спрашиваешь?

– Ты как-то забавно шевелишь губами, словно говоришь с кем-то.

Он засмеялся.

– В фильмах обычно такими показывают сумасшедших. Знаешь, сначала человек начинает шевелить губами и говорить сам с собой, потом - совершать неадекватные непредсказуемые поступки, еще через полчаса фильма – убивать себя или кого-то другого.

– Спасибо, кот, я всегда знала, что ты обо мне высокого мнения.

– А ведь он прав! – Она ухмыльнулась. – Твой муженек-то не такой идиот, как мне иногда кажется.

Я сжала губы, чтобы не отвечать. Мне захотелось уйти отсюда, как можно быстрее. От этих столов, свечей, тарелок, официантов. От улыбки Артура, от Нее. Сердце заколотилось с бешеной скоростью, живот в области солнечного сплетения судорожно сжался и заныл. Чтобы унять дрожь в пальцах, я начала крутить льняную салфетку и смотреть на горящую свечу.

– Дорогая, мы зачем в ресторан пришли? Ты опять ничего не ешь.

– Я хочу домой. Пойдем?

– Ты что, с ума сошла? Мы только что пришли!

От удивления я выронила салфетку. Это был первый раз, когда мой муж поднял на меня голос. Перед глазами закружилось, и волна гнева готова была выплеснуться наружу. Я подавила в себе ярость и прошипела:

– Я. Хочу. Уйти. Домой. Надеюсь, что я достаточно понятно выразилась?

– Истеричка. – Артур раздраженно кинул столовые приборы на скатерть. – Знаешь, Мила, я очень сильно устал от твоих нескончаемых перепадов настроения, от непредсказуемости поведения, нервозности, тревожности, забывчивости. От всего этого. Ты не можешь упрекнуть меня в нетерпении, я всегда молчал и был рядом. Но сейчас это переходит все границы. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Скажи мне, что поможет сделать тебя счастливой, и я постараюсь это сделать.

Я молчала. Я не хотела, не желала отвечать. Что я могла ему сказать? Что у меня невротическое заболевание, булимия? Что я в течение последних лет не могу есть, как все люди, и любое событие в жизни заставляет меня «переваривать» свои эмоции в прямом смысле этого слова? Что я не могу спокойно засыпать и просыпаться, что я не получаю никакой радости в жизни? Что я боюсь разреветься в неподходящее время и в неподходящем месте? Что я чрезвычайно легко обижаюсь и хочу спрятаться от людей? Что я хочу домой, чтобы справиться с Ней, прогнать ее, удовлетворить Ее прихоть?

Как бы мне хотелось ему обо всем этом рассказать, но я знала, что Артур никогда меня не поймет. Для него, как и для любого нормального человека, это будет открытием, дикостью, прихотью.

После ресторана мы заехали в супермаркет. Бесчисленное количество продуктов: фрукты, овощи, кисломолочное, мясо, хлеб, сдоба. Я затравленно озиралась по сторонам, потом в голове что-то щелкнуло:

– Ну, что будем брать? - Ну, что будем брать? – Ее голос и голос Артура слились в один.

– Всего понемногу! - Я начала кидать в тележку различные сладости, выпечку, печенье. Все по принципу «много и недорого». – Это к чаю. Я так люблю сладкое, жить без него не могу. – Я словно оправдывалась перед Артуром. – И еще молоко.

Из нормальной еды я тщательно выбрала дорогие яблоки, йогурты, сыр и цельнозерновой хлеб с изюмом.

– О, да ты гурманка! – Она загоготала. – Любишь есть всего понемногу.

– Иди к черту.

– Можешь не скрывать от меня. Я единственная, кому не нужно объяснять, насколько ты ненавидишь еду.

– Отвали. Я тебя ненавижу.

– Знаю. Мне жаль, что я вызываю у тебя такие чувства. Я тебя люблю. Все, что я делаю, - ради тебя. Когда-нибудь, когда меня не будет, ты это поймешь.

– Я мечтаю о том дне, когда ты исчезнешь из моей жизни – на-всег-да!

Она устало вздохнула, поправила свои красивые волосы, улыбнулась и произнесла фразу, которую я не сразу поняла:

– Мила, когда-то ты поймешь, что я – это ты, и что я единственное, ради чего тебе стоит жить. Я веду тебя туда, где всегда свет, где ты будешь жить с открытыми глазами. Ты поймешь, что часто то, что мы ненавидим, является путеводной нитью в мире вечного сна. Без меня ты бы навсегда осталась слепым котенком, жаждущим теплого угла и свежего молока.

– Ты бредишь. – Я оглянулась, чтобы посмотреть Ей в глаза, но Она уже скрылась за чьей-то спиной.

Квартира встретила нас привычным теплым запахом цветов и свежей бумаги. В детстве я четко ощущала, что каждая квартира впитывала запах и жизнь своих обитателей. Любое жилище ассоциировалось у меня с определенным букетом запахов: любви, ненависти, страха, скуки, веселья, детей, стариков, дерева, пластмассы, ковров, линолеума, паркета.

Бывало, я ходила к кому-то в гости только из-за того, что мне нравился запах их квартиры. Детская интуиция с помощью обоняния моментально, за долю секунды доносила до мозга мельчайшие подробности жизни людей, впитанные стенами эмоции, мечты и разрушенные иллюзии.

Я переоделась и начала раскладывать продукты. У каждого пакетика было свое определенное место. Печенье и прочие сладости я затолкала как можно глубже в буфет, хотя понимала, что пролежат они там недолго.

Артур обиженно сопел. Он не хотел со мной разговаривать, и делал это сквозь зубы весь вечер. Скинув небрежно ботинки, помыв руки, он направился к себе в кабинет и захлопнул за собой дверь.

Мне захотелось разрыдаться во весь голос. Подступившие слезы душили меня. Я бы с удовольствием поплакала, но почему-то не получалось. Слезы застревали в глазах, рыдания – в горле. Мне хотелось, чтобы меня обняли, пожалели, погладили по голове.

– Бедная моя, тебе так тяжело. – Она была рядом и, как обычно, единственной, кто знал меня досконально. – Я знаю, что ты боишься кому-то рассказать про меня. Про себя. Тебе тяжело скрывать мое существование, как жениху – нежеланную для родственников невесту.

Я молчала, зная, что единственный выход – там, и мне не хотелось это делать. Я устало склонила голову на руки. Мир моего существования в данную минуту сузился до одного квадратного метра вокруг меня. Цвета потеряли насыщенность, звуки стали гулкими и пугающими. Тоска, боль, море слез, безнадежность… Острое ощущение одиночества и пустоты. Живот наполнился резкой болью от бьющихся бабочек, сердце стучало от волнения.

Я попыталась глубоко вздохнуть, но железный обруч тревоги стиснул меня еще глубже. Все мое существо восстало против меня самой и требовало одного. «Дай мне, дай то, что я хочу. Быстрее, скорее, наполни меня, дай мне почувствовать, что я живу, что принадлежу этому миру». Эта знакомая песня пелась на сотни различных голосов, раздававшихся в моей голове, заполнявших пустоту кухни и меня.

Дата добавления: 2015-10-28