The patient of “contemporary” times

ПАЦИЕНТ «НАШЕГО» ВРЕМЕНИ

Тамара Штайнер-Попович

THE PATIENT OF “CONTEMPORARY” TIMES

Tamara Štajner- Popović

Перефразируя Knight: во времена Фрейда пациент был невротиком, пограничным и нарциссическим является в наше время.

В статье рассматриваются некоторые аспекты нашей современной культуры, механизмы влияния на упомянутую выше патологию.

Это не «клиническая» статья, психоаналитические идеи используются как попытка внести минимальный вклад в наше “Weltanschauung”*(мировоззрение – нем.), мировоззрение и взгляд на мир.

Сегодня чаще всего слово «культура» используется в одном из трех следующих значений:

1. Как общий процесс интеллектуального, духовного и эстетического развития;

или

2. Как определенный стиль жизни, приписываемый или людям, периодам времени, или группам вообще;

или, и наиболее часто,

3. Как особые способы осуществления различных видов художественной деятельности.

Для Фрейда различия между культурой и цивилизацией были неважны, их не существовало. Следовательно, человеческая цивилизация относилась к тем аспектам человеческой жизни, которые возвышали ее над животным состоянием.

Решающее суждение относительно использования термина «культура» берет свое начало у Гердера (Herder). Указав на культуры различных наций и исторических периодов и подчеркнув некоторые особые переменные параметры культуры, например, социальные и экономические группы внутри нации, Гердер ввел понятие культуры как слова, употребляемого во множественном числе.

Еще один часто цитируемый автор – Марио Бунге (Mario Bunge). Он рассматривает культуру как особую подсистему общества, отличную от других подсистем, таких как экономика или политика, но, тем не менее, находящуюся в определенных отношениях с ними. Данный подход дает возможность понимать культуру общества, фокусируя внимание на определенных областях отдельной подсистемы.

Более тесно связаны с нашей темой характеристики современной культуры, часто противопоставляемые и обсуждаемые в их отношении к так называемой гуманистической культуре.

Согласно Кернбергу (1966), система ценностей гуманистической культуры касается развития и созревания отдельных людей, тогда как само по себе исследование и субъективность сегодня становятся подозрительными под влиянием «культурной тенденции немедленной адаптации и социальной эффективности».

В своем описании того, что он называл «новыми временами», Ван дер Лейв (Van der Leeuw) предложил следующие пять характеристик:

1. Перегруженность информацией, обязательность количественных показателей, которая приводит к поверхностности, блокирует самостоятельное суждение, из которого вытекает, так сказать, эгалитаризм и, как следствие, под удар ставятся тишина и частная жизнь.

2. Изменения роли семьи как основы общества вместе с пренебрежением к материнству.

3. Господствующая роль соблазняющей рекламы, которая создает иллюзии, что полное удовлетворение возможно, и поддерживает направленность на немедленное удовлетворение.

4. Усугубившиеся поиски возбуждения, стимуляции, кратковременных вспышек эмоций и стремительной разрядки вместо удовольствия переживать теплые и нежные чувства, особенно по отношению к детям.

5. Как положительный результат – нарушение общественных стандартов, которые долгое время были статичными.

Современную культуру часто называют культурой нарциссизма. Этот термин предложил Кристофер Лэш (Christopher Lasch), понимая ее как следствие ослабления семьи, которая традиционно была нравственно направляющей системой. Эта культура нарциссизма характеризуется избеганием конфликтов посредством компромиссов и удовлетворения инстинктов. Поскольку основным положением Леша является то, что капитализм стал причиной опустошения, как культурного, так и психологического, нанося ущерб нашей способности к самопомощи и самодисциплине, его работу можно рассматривать как компиляцию на основе Маркса и Фрейда.

Культура нарциссизма, или, согласно другому термину со сходным значением, так называемая «быстрорастворимая» культура прозака, говорит о влиянии виртуальной реальности, разрушении системы семьи, о социальном давлении, которое стало помехой развитию и сделало затруднительным процесс обретения зрелости, таким образом, приводя в результате к слабому Эго и к патологическому развитию Супер-Эго.

Развитие человека в современном мире находится во власти представлений, которые часто оставляют неверный отпечаток на непрочном Эго. В подобном мире сложно проводить различия между реальностью и фантазией, между тем, кем мы являемся на самом деле, и продуктами, которые мы потребляем.

В литературе (Кернберг, Аумада/Kernberg, Ahumada) часто говорится о природе привлекательности массовой культуры, особенно масс-медиа. Кернберг, например, делает акцент на бросающемся в глаза соответствии между нормами массовой культуры и психологическими особенностями латентного периода.

Сегодня мы являемся свидетелями кризиса самой возможности размышлять о самих себе и об обществе в глобальном масштабе. Психотпатология немедленного удовлетворения характеризуется защитами от инсайтов, защитами, которые представляют собой самую суть психологического выживания. В культуре виртуальной реальности существует тенденция к разрушению рефлексии в угоду эффективной рекламе. К выражениям «нарциссическая культура» и «культура прозака» мы теперь можем добавить понятие «культура потребителей».

Регрессивные влияния групповых процессов на реципиентов массовой культуры создают иллюзию у членов группы по отношению к центральной фигуре. Именно эта фигура диктует, что важно, а что нет, о чем можно думать, а о чем думать нельзя. Массовая культура и ее центральная фигура (фигуры) создают пространство, которое представляет собой отрицание сложности, господство общепринятых допущений взамен индивидуализированного размышления. Клише чрезмерно упрощенной морали, применяемые к сложным социальным и политическим вопросам, часто имеющим форму просто подозрений и осуждений (индивидуальности) поддерживают нарциссический и параноидный аспекты функционирования.

Большинство людей подчиняются законам массовой культуры лишь отчасти, и, если принять во внимание опасность регрессии больших групп, условность может быть просто ценой социального равновесия. Тем не менее, для некоторых это извечная тюрьма. Требования условности являются проблемами нашей культуры.

Современная нормальность отмечена неопределенностью, поэтому альтернативные стили жизни становятся социальными идеалами. Еще одной значительной характеристикой является соответствие неопределенности социальной и культурной реальности самой идее психопатологии, особенно сексуальной психопатологии.

Независимо от разночтений термина «постмодерн», означает ли он следствие, развитие или отрицание модерна, он является основным предметом в любой дискуссии, касающейся современной культуры («Постмодернистская ситуация», согласно Лиотару/Lyotard).

Общества модерна основывали свои дискуссии на великих исторических и научных метанарративах справедливости-истины. Современный кризис представляет собой как раз кризис этих дебатов. Даже если пост-модерн понимается скорее как программа, а не как реальность современного общества и культуры, необходимо рассмотреть его чувствительность.

Лейв говорит о том, что современное общество нуждается в обновлении общественных идеалов.

Ардити (Arditi) предлагает несколько четких постулатов, которые характеризуют постмодернистскую чувствительность.

1. В противоположность модерну, ситуация пост-модерна отмечена скептицизмом, вызовом основным предпосылкам просвещения; трое великих мастеров – Маркс, Ницше, Фрейд;

2. Осознание сложности мира ослабляет понятия, подобно развитию или поглощению старого новым;

3. Право быть другим и разрешение на альтернативные стили жизни, которые вызвали политизацию сексуальности, экологии, прав человека, повседневной городской жизни и т. д.;

4. Распространение социальных запросов на партиципацию вместе с открытым требованием гражданских прав, прав женщин, пацифистов, гомосексуалистов и других меньшинств;

В целом, можно распознать кризис модерна, в котором новые времена, включая такие значимые идеи, как правило разумного подхода (rule of reason), всеобщая история в непрерывной революции, позитивизм, открыто подвергаются сомнению в рамках философии и науки.

В то же время можно отметить невероятное развитие в области коммуникаций и новых технологий, которое приводит к демократизации информации и более широкому распределению знаний, с одной стороны, и к возможности полного уничтожения мира, с другой.

Таким образом, мы очевидно подошли к теме влечения к смерти в современном обществе.

We are the hollow men We are the stuffed men Leaning together Headpiece filled with straws. Allas! Our dried voices, when We whisper together Are quiet and meaningless As wind in dry grass Or rats’ feet over broken glass In our dry cellar T.S. Eliot “Hollow Men”

Мы полые люди,Мы чучела, а не людиСклоняемся вместе -Труха в голове,Бормочем вместеТихо и сухо,Без чувства и сути,Как ветер в сухой травеИли крысы в грудеСтекла и жести Т. С. Элиот «Полые люди» Перевод А. Сергеева

Т. С. Элиот озвучивает пустое и бессмысленное человеческое существование постмодерна. Переполненное репрезентациями, переживаниями смертоносности, эмоционально увядающее, что современные психоаналитики считают основой нарциссических, шизоидных и пограничных нарушений.

Корни подобных психопатологических нарушений с недавнего времени стали рассматриваться как отсутствие способности к субъективности. Такая механическая жизнь описывается «современными» пациентами как чувства смятения, отсутствие ориентации в бессмысленном мире, как существование в виде вещи в мире вещей, жизнь без какого-либо смысла в безнадежном поиске смысла существования.

Спорно, существует ли основание для какой бы то ни было дилеммы изменять цель терапии с «там, где было бессознательное, должно стать сознание», то есть помощи пациентам интегрировать и символизировать их пугающие и неприемлемые фантазии, таким образом, давая им возможность наслаждаться, обогатить себя опытом, который происходит из «борьбы с бессознательным».

Социологи и историки долгое время оказывали предпочтение экстеналистским, а не интерналистским описаниям практики в клинических дисциплинах. Это было особенно верно в случае так называемого нового пациента, нарциссического и/или с пограничным личностным расстройством (в данной статье я не принимаю во внимание дискуссию о том, являются ли они одной или двумя отдельными сущностями соответственно). Ряд комментаторов поместили эти новые расстройства в культурно резонирующие нарративы упадка. Эти нарративы не подтверждаются в качестве истории; наиболее сомнительным является их предположение, что появление пограничных и нарциссических пациентов – это появление совершенно новых форм индивидуальности.

Опыт сравнительного психоанализа фактически подходит к этой задаче с двух противоположных психоаналитических позиций, основанных на двух точках зрения на истоки патологического нарциссизма.

Первая использует эдипальную перспективу в широком понимании и, следуя определенным идеям Маркузе (Marcuse,1970) и Лакана (Lacan, 1977), определяет его корни в разрушении отцовского авторитета в обществе и в семье. Вторая, используя различные перспективы объектных отношений и селф-психологии, усматривает их в недостатке функции холдинга (Winnicott, 1965) или контейнирования (Bion, 1962; Meltzer, 1978), не только у ранних (материнских и отцовских) сэлф-объектов, но также и в рамках более широкой культуры.

Так же, как одни воспитатели более успешны, чем другие в том, чтобы дать ребенку возможность развить базовое доверие (Erikson, 1950), онтологическую безопасность (Laing, 1960), или связное Сэлф (Kohut, 1971, 1977), так некоторые общества лучше, чем другие могут предоставлять своим членам гармоничный взгляд на мир, чувство уверенности и принадлежности, а также интегрированную систему смысла и ценности как основу и личностной идентичности, и общественного устройства. В условиях стремительных социальных изменений и, как следствие, широко распространенной социально-культурной дезорганизации способность общества интегрировать и социализировать своих членов и обеспечивать имеющую смысл идентичность – то есть его способность выполнять функцию сэлф-объекта – снижается; в такой ситуации большое количество людей вынуждены переносить состояние диффузии идентичности (Erikson, 1959), характеризующиеся ощущением изоляции, бессмысленности, фрагментации, диффузной тревоги и пустоты, депрессии.

Общеизвестное направление в литературе, например, по классической социальной теории, утверждает, что с тех пор как капитализм, наука и технология разрушили ориентированное на традиции (Riesman et al., 1961) аграрное общественное устройство Средних веков, крупномасштабные социальные процессы, как например рационализация производства, индустриализация, урбанизация и бюрократизация коренным образом подорвали социальную основу религиозного взгляда на мир – священную завесу Бергера (Berger,1969) – который веками действовал как фундамент и для общественной интеграции, и для личностной идентичности (Nisbet, 1966).

С этой точки зрения, несмотря на происходящие вновь и вновь возрождения религии, которые пытаются сопротивляться тенденции неверия, общее направление все больше и больше становится тем, что Вебер (Weber, 1953) называл «разочарование мира». Хотя некоторые писавшие в стиле виженари художники девятнадцатого века и мыслители были способны предвидеть «наступление европейского нигилизма» (Nietzsche, 1882), для большинства людей на Западе это осознание долгое время было затуманено явно сохраняющейся жизнеспособностью иудейско-христианских ценностей, хотя и отделившихся от собственного трансцендентного основания, а также верой в способность человеческого рассудка, науки, промышленности и технологии заполнить брешь, оставленную вроде бы отсутствующим или несуществующим богом.

В девятнадцатом и начале двадцатого века общины и семьи могли продолжать жить как прежде, на заимствованный капитал религиозного мировоззрения, все больше считавшегося старомодным. Несмотря на растущую секуляризацию, уровень социальной интеграции поддерживался на основе общих ценностей (которые, казалось, по крайней мере, на некоторое время устояли, несмотря на утрату своего трансцендентного основания). Например, «ориентированная-на-себя личность» Рисмена (Riesman, 1961) с ее надежно интернализированными ценностями и целями, была продуктом нормативно интегрированной жизни семьи, подкрепленной общественным устройством, все еще уверенным в преимуществе и жизнеспособности своих по существу материалистических взглядов.

Согласно Маркузе, именно в этом социальном и психологическом контексте Фрейд создал психоанализ как психологию ориентированного-на-себя «буржуазного» характера, с его рационально рассчитывающим Эго, пытающимся выработать практические компромиссы между давлением внешней реальности, требованиями прочно интернализированного Супер-Эго и своим активным и непокорным Ид.

Как показали такие очевидцы встречи Запада с небытием (состоянием неразличимости), как Барретт (Barrett, 1958) и Штайнер (Steiner, 1974) в текущем веке наша нецерковная замещающая вера в прогресс посредством науки и технологии серьезно пошатнулась, не только благодаря доказательству человеческой иррациональности, которое предоставили две мировые войны беспримерной разрушительной силы, а также благодаря растущему сомнению относительно нашей способности контролировать наши собственные изобретения, но и благодаря нашему столкновению с ограничениями современной физики и математики, которые «в наше время стали парадоксальными: то есть они достигли состояния, когда «они порождают парадоксы, чтобы обосновывать самих себя» (Barrett, 1958). Перед лицом этого вызова нашей суррогатной вере вместе с сохраняющимися социально дезинтегративными воздействиями секуляризации и модернизации связная идентичность, уверенность и ориентация-на-себя буржуазного индивида все больше поддается диффузии идентичности и ориентации-на-другого, характерных для современного нарциссического, пограничного или шизоидного характера, а также тому, что Штайнер (1974) понимает как широко распространенную «ностальгию по абсолюту». С этой точки зрения, основной психической проблемой постмодернистской личности в меньшей степени является проблема контейнирования конфликтующих составляющих структурированного сэлф, чем сохранение какого-либо чувства связной интегрированной идентичности вообще.

В своей сосредоточенности на конфликте, вытеснении и неврозе классический психоанализ сводится к тому, что Кохут (1977) описывал как психологию «Виноватого Человека». Это отражает общество, в котором он возник, общество с достаточной нормативной интеграцией, чтобы обеспечивать жизнь семьи связностью и стабильностью, чтобы питать относительно хорошо структурированное и связное сэлф, а также интернилизированное Супер-Эго, Эго-идеал и Эго-идентичность, характерные для ориентированной-на-себя личности теории Фрейда. Некоторые из тех, кто осознает относительное вырождение этого типа и появление взамен неструктурированной личности, приписывают эти изменения ослаблению отцовского авторитета, как в семье, так и в обществе в целом; то есть они объясняют это, исходя из относительной несостоятельности «отцовской функции» нормативно структурировать личность в соответствии с социальным законом.

Маркузе (1970), например, утверждает, что «в результате постиндустриальных изменений в структуре нуклеарной семьи, которые значительно подорвали позицию отца как авторитета и объекта идентификации, «индивидуум» как соединение Ид, Эго и Супер-Эго стал исчезающим типом в социальной реальности», и появился новый тип личности, чья Эго-идентичность является диффузной и непостоянной вследствие недостатка внутренней поддержки со стороны интернилизированных ценностей и идеалов.

В такой ситуации «опосредование между Сэлф и другим уступает место немедленной идентификации», тогда как «Эго сжимается до такой степени, что кажется более неспособным поддерживать себя как Сэлф в отличие от Ид и Супер-Эго». В обществе, характеризующимся тем, что Митчерлих (Mitscherlich, 1970) понимает как состояние безотцовщины, ориентированный-на-себя характер, формировавшийся в борьбе против и в идентификации с отцом, уступает место ориентированной-на-другого личности, в меньшей степени направляемой «гироскопом» интернализированных ценностей и целей, чем желанием видеть положительный образ самого себя, отраженный в зеркале значимых других, а также чувствительностью на уровне радара к их ожиданиям и реакциям.

В социально-исторической плоскости Бубер (Buber, 1938) отметил, что во времена бездомности, когда социальное устройство не может функционировать как психический контейнер для своих членов, их разрывает целый ряд очевидно неразрешимых экзистенциальных конфликтов и дилемм (субъект/объект, психика/тело, добро/зло, мужское/женское и т.д.).

Авторы, принадлежащие традиции теории объектных отношений и сэлф-психологии, такие как Балинт (Balint, 1968), Боулби (Bowlby, 1953, 1969-80),Фэйрберн (Fairbairn, 1952), Гантрип (Guntrip, 1969), Кохут (Kohut, 1971, 1977), Малер (Mahler, 1975), Сатти (Suttie, 1935) и Винникотт (Winnicott, 1965), делали акцент не только на эмоциональном отсутствии отца, но также и на эмоциональном отсутствии матери. С этих позиций, именно эмпатическая недоступность или ненастроенность первых воспитателей и сэлф-объектной среды вообще является психологической основой спутанного сэлф, «Трагического Человека» в сэлф-психологии Кохута. Сам Кохут (1977) говорит, что тогда как более обширная и интегрированная семья девятнадцатого и начала двадцатого века могла иметь детей, испытывавших сверхстимуляцию, и способствовала структурным конфликтам, которые являются фокусом классического психоаналитического понимания невроза, современная нуклеарная семья, изолированная от более широких родственных связей, субъект социальной и географической мобильности, задавленная потребностью в двух заработках и желанием обоих родителей сделать карьеру вне дома, а также стоящая перед лицом угрозы сепарации и развода, может, в самом деле, обеспечивать среду, в которой дети испытывают недостаточную стимуляцию и лишены эмоциональной отзывчивости, необходимой для формирования связного сэлф.

Темы бездомности, межличностной разобщенности и личностной дезинтеграции, а также утраты отцовской и материнской заботы интенсивно разрабатываются.

Это преследующее чувство внутренней пустоты и регрессивные стремления к слиянию, которые оно вызывает, вероятно, означает неудачу эдипализации, которая приводит к недостаточному осознанию и принятию неизбежной пропасти, разделяющей субъекта и объекта при нормальном психическом функционировании.

В отличие от этой точки зрения на чувство внутренней недостаточности как на усиление нормального чувства «нехватки», присущего социализированному индивиду, которое возникает из невозможности справиться с сепарацией, современная теория объектных отношений и сэлф-психология, скорее всего, будут расценивать его как свидетельство неспособности установить уверенное чувство внутренней связи, которое делает возможной нормальную саморегуляцию (и таким образом делает сепарацию переносимой) из-за несостоятельности раннего окружения и, как следствие, неспособности ребенка интернализировать то, что (Bacal,1985) можно описать как «оптимально отзывчивый» сэлф-объект.

Можно опираться на обе теории: на первую, которая видит причины диффузии идентичности в падении отцовского авторитета (ситуация безотцовщины) и в закономерных неудачах дифференциации и эдипализации; и на вторую, которая усматривает их в более существенной неудаче со стороны ранних сэлф-объектов (как отцов, так и матерей): неспособности продемонстрировать «умение откликаться», необходимое для развития веры ребенка в предельную надежность или преданность Другого и Бытия как такового, как важнейшее основание для уверенности в целостности, ценности и жизнеспособности сэлф. результате,овщиныторитета ()я и, как следствие, некает из сосо

Единственными альтернативами небытию пустыни или космического пространства являются, с одной стороны, социально приспособленная, но девитализированная жизнь, напоминающая то, что МакДугалл (McDougall, 1980) назвала «патологической нормальностью», и, с другой стороны, жизнь, наполненная интенсивными, но разрушительными взаимоотношениями, прожитая на пределе, как с социальной точки зрения, так и с точки зрения здравого рассудка. Человек не устанавливает отношений ни с одним объектом вообще; или он вступает в обычные, но в какой-то мере поверхностные и бесстрастные объектные отношения; или он переживает пылкие, но нарциссические и садо-мазохистические псевдо-отношения с плохими объектами. Ни в одном из случаев не присутствуют подлинно хороших сэлф-сэлф-объектных отношения. Аналогично, опыт субъекта, отчужденного от эмпатической отзывчивости его селф-объектной среды (межличностной, общинной и метафизической) является фрагментированным или расщепленным на ряд антагонистических психических и эмоциональных состояний и спутанных в парализующую амбивалентность.

Действительно реальность, в конечном счете, сводится к пустоте («кладбищу дьявола») или, скорее, к обилию, принятому за пустоту, или даже, каким-то непостижимым образом, и к обилию, и к пустоте, или это нечто такое, что вообще выходит за пределы этих бинарных категорий?

Возможно, историческое понимание и онтологическое понимание человеческого страдания могут быть в конце концов согласованы. Если избавление от крестных мук противоречий нашей природы требует своего рода контейнирования или холдинга Сэлф со стороны других – исцеляющего отклика, благодаря которому мы можем быть воскрешены из умерщвляющих конфликтов к созидательной жизни – также верно и то, что подобная благодать, по-видимому, опосредуется исторически обусловленными социальными институтами и условиями. Если мы в значительной степени зависим от контейнирования или сэлф-объектной функции социального окружения для получения доступа в «зону безопасности» - промежуточную область или «переходную зону», «область веры» или «поле Бытия», которое существует между, под или за пределами полярных оппозиций – тогда именно существенный сбой этой функции в современной культуре вызывает дилеммы фрагментированного Сэлф в обществе, где развитие связной личностной идентичности и устойчивых межличностных взаимоотношений становится все более и более проблематичным.

ЛИТЕРАТУРА

Bacal, H A (1985). Optimal responsiveness and the therapeutic process In Progr. Self Psychol., ed. A. Goldberg. New York: Guilford, pp 202-26 [→]

Balint, M. (1968). The Basic Fault: Therapeutic Aspects of Regression. New York Brunner / Mazel. [→]

Barrett, W (1958). Irrational Man A Study in Existential Philosophy. New York Doubleday.

Berger, P (1969) The Sacred Canopy. Elements of a Sociological Theory of Religion. New York Doubleday.

Bion, W (1962). Learning From Experience. London Heinemann. [→]

Bowlby, J (1953). Child Care and the Growth of Love. Harmondsworth Pelican

Bowlby, J (1969-80). Attachment and Loss 3 vols Harmondsworth: Penguin [→]

Buber, M (1938). Between Man and Man, trans R G Smith. London Collins, 1961

Durkheim, E (1897) Suicide A Study in Sociology. New York. Free Press, 1951

Erikson, E. (1950) Childhood and Society. New York Norton

Erikson, E. (1959) Identity and the Life Cycle: Selected Papers Psychological Issues Monograph 1 New York Int Univ Press

Fairbairn, W. R. D. (1952). Psychoanalytic Studies of the Personality. London: Routledge [→]

Freud, S (1920) Beyond the pleasure principle S.E.. 18 [→]

Guntrip, H (1969) Schizoid Phenomena, Object Relations and the Self New York Int Univ Press

Klein, M (1986) The Selected Melanie Klein, ed J Mitchell Harmondsworth Penguin, 1986

Kohut, H (1971) The Analysis of the Self New York Int Univ Press

Kohut, H (1977). The Restoration of the Self. New York Int Univ Press

Lacan, J (1977) Ecrits. A Selection, trans. A. Sheridan. New York: Norton.

Laing, R D (1960) The Divided Self An Existential Study in Sanity and Madness Harmondsworth Penguin

Lasch, C (1979) The Culture of Narcissism American Life in an Age of Diminishing Expectations New York Warner

Mahler, M., Pine, F., & Bergman, A (1975). The Psychological Birth of the Human Infant New York Basic Books

Marcuse, H (1970) Five Lectures Psychoanalysis, Politics, and Utopia, trans J J Shapiro & S M Weber Boston Beacon.

Marranca, B., ed (1981) American Dreams: The Imagination of Sam Shepard New York Performing Arts

McDougall, J (1980) Plea for a Measure of Abnormality New York Int Univ Press

Meltzer, D (1978) The Kleinian Development, Part III The Clinical Significance of the Work of Bion The Roland Harris Educational Trust Library. Reading, England Clunie Press.

Mitscherlich, A (1970). Society Without The Father A Contribution to Social Psychology, trans E Mosbacher New York Schocken

Nietzsche, F (1882) The Joyful Wisdom, trans T Common, introduction by K Reinhardt New York Ungar, 1960

Nisbet, R. (1966) The Sociological Tradition New York Basic Books

Riesman, D., Glazer, N, & Denney, R (1961). The Lonely Crowd A Study in the Changing American Character New Haven Yale Univ Press

Shepard, S (1976) Angel City and Other Plays, introduction by J. Gelber. New York Urizen

Shepard, S (1982) Motel Chronicles San Francisco City Lights

Shepard, S (1984) Fool For Love and Other Plays, introduction by R. Wetzsteon New York Bantam

Shepard, S (1985) A Lie of the Mind New York: Dramatists Play Service

Shepard, S & W. Wenders (1984) Paris, Texas (screenplay), ed C Sievernich Berlin Road Movies

Shewey, D. (1985). Sam Shepard. New York. Dell

Steiner, G. (1974). Nostalgia For the Absolute. Massey Lectures, 14th Series Toronto CBC

Suttie, I. (1935). The Origins of Love and Hate. London Free Association, 1988

Weber, M. (1953). From Max Weber: Essays in Sociology, ed H H Gerth & C. W. Mills. New York Oxford Univ. Press.

Winnicott, D. W. (1965) The Maturational Processes and the Facilitating Environment London Hogarth, 1976.

Winnicott, D. W. (1971) Playing and Reality London. Tavistock.

Перевод Е. Лоскутововй

Дата добавления: 2015-11-05