Она шла с закрытыми глазами, опираясь на своего утешителя и поддерживаемая им, как вдруг почувствовала, что обвившая ее талию рука дрогнула. Глаза ее невольно открылись… Она увидела эшафот!
Он был воздвигнут напротив маленькой церкви Святого Креста, как раз на том месте, где был некогда обезглавлен Конрадин.
Эшафот состоял из простого маленького помоста, приподнятого метра на три над уровнем площади, и помещенной на нем плахи.
Он был открыт, ничем не огорожен, чтобы зрители не упустили ни малейшей подробности предстоящей драмы.
На эшафот надо было подняться по лестнице.
Лестница, предмет роскоши, была пристроена не ради осужденной, а для удобства Беккайо, который не мог бы взобраться по приставной лесенке на своей деревянной ноге.
На колокольне церкви Святого Креста пробило десять, когда священники, кающиеся и монахи выстроились вокруг эшафота, а осужденная подошла к нижней ступени лестницы.
— Мужайтесь, — сказал ей кающийся. — Через десять минут вас будет поддерживать не моя слабая рука, а могучая длань Божья. От этого эшафота до неба ближе, чем от мостовой до эшафота.
Луиза собрала все свои силы и поднялась по лестнице. Беккайо ее опередил, и при появлении на помосте мерзкой и уродливой его фигуры толпа дружно завопила.
На всем доступном взору пространстве видны были только шевелящиеся головы, разинутые рты, жадно горящие глаза.
Только в одном проеме виднелась кишащая народом набережная, а за ней расстилалось море.
— Ну что, готовы мы, наконец? — прорычал Беккайо, ковыляя по помосту на своей деревянной ноге и размахивая топором.
— Когда придет время, я вам скажу, — отвечал кающийся.
И, с бесконечной нежностью обратившись к осужденной, он спросил:
— Нет ли у вас какого-нибудь желания?
— Хочу вашего прощения! Вашего прощения! — воскликнула Луиза, падая перед ним на колени.
Кающийся простер руку над ее склоненной головой.
— Будьте все свидетелями, — провозгласил он звучно, — что от своего имени и от имени людей и Бога я прощаю эту женщину!
Тот же грубый голос, который уже прозвучал у дома Бек-керов, веля мученице молиться, послышался теперь снизу, из толпы, окружавшей эшафот:
— Разве вы священник, что даете отпущение грехов?
— Нет, — отвечал кающийся. — Но хоть я и не священник, права мои не менее святы: я ее муж!
И, подняв осужденную с колен, он отбросил назад свой капюшон и раскрыл Луизе объятия; и тут, несмотря на страдальческое выражение, исказившее его черты, все узнали кроткое лицо кавалера Сан Феличе.
Луиза, рыдая, упала на грудь супруга.
При всем жесткосердии зрителей, у большинства выступили слезы на глазах.
Послышались голоса, правда одиночные:
— Пощады!
То заговорила возмущенная человечность.
Но теперь и сама Луиза поняла, что роковой миг настал. Она вырвалась из объятий мужа, шатаясь, сделала шаг навстречу палачу и промолвила:
— Предаю себя в руки твои. Господи!
Затем она снова упала на колени и сама положила голову на плаху.
— Так хорошо, сударь? — спросила она.
— Да! — грубо отозвался Беккайо.
— Прошу вас, не заставляйте меня страдать. Среди мертвой тишины Беккайо занес топор… И тут произошло нечто ужасное.
То ли у него была не слишком верная рука, то ли топор был недостаточно тяжел, но только первый удар нанес осужденной глубокую рану на шее. не перебив, однако, позвонков.
Луиза страшно закричала, вскочила, обливаясь кровью, отчаянно хватая руками воздух.
Палач схватил ее за остриженные волосы, пригнул к плахе, ударил второй и третий раз, под вопли и проклятия толпы, но не смог отделить голову от туловища.
После третьего удара, обезумев от боли, призывая на помощь Бога и людей, Луиза вырвалась из рук палача и, устремившись к краю помоста, уже готова была кинуться вниз, в толпу, но тут Беккайо бросил топор, выхватил свой нож живодера, к которому был более привычен, поймал несчастную на лету и вонзил ей нож в шею над ключицей.
Кровь хлынула потоком: была перерезана артерия. На сей раз рана оказалась смертельной. Луиза испустила вздох, воздела руки и глаза к небу, затем рухнула…
Она была мертва.
С первым ударом топора кавалер Сан Феличе потерял сознание.
Это было слишком даже для привыкших к жестоким зрелищам завсегдатаев Старого рынка. Толпа ринулась на эшафот, разнося его в щепы, и на Беккайо, который во мгновение ока был растерзан на куски.
Потом из остатков эшафота сложили костер и сожгли на нем палача, а в это время несколько благочестивых душ молились вокруг тела жертвы, положенного у подножия большого алтаря церкви дель Кармине.
Кавалера, все еще бесчувственного, перенесли в помещение bianchi.
* * *
Казнь злосчастной Сан Феличе была последней в Неаполе. Бонапарт, которого Скиннер видел на судне «Мюирон», как и предсказывал король Фердинанд, обманул бдительность адмирала Кейта и 8 октября высадился во Фрежюсе; 9 ноября он произвел государственный переворот, известный под названием 18 брюмера. 14 июня следующего года, выиграв битву при Маренго и подписав мир с Австрией и Обеими Сицилиями, он потребовал от Фердинанда прекратить казни, открыть двери тюрем и вернуть изгнанников на родину.
Почти целый год текла кровь на всех площадях королевства, и число жертв бурбонской реакции перевалило за четыре тысячи.
Но Государственная джунта, считавшая свои приговоры не подлежащими обжалованию, ошибалась. За недостатком правосудия человеческого, жертвы воззвали к правосудию небесному, и Бог отменил все их приговоры.
Прекратилось царствование дома неаполитанских Бурбонов, и, по слову Божьему, злодеяния отцов пали на головы сыновей до третьего и четвертого колена.
Один лишь Господь велик.
Капитан Скиннер, или, вернее, брат Джузеппе, отдав последний долг сыну своему Сальвато, возвратился в монастырь Монтекассино, и окрестные бедняки, в течение нескольких месяцев напрасно призывавшие его к постели больных, снова увидели, как в келье под самой крышей обители всю ночь напролет светится окошко.
То была лампада сомневающегося монаха или, скорее, отчаявшегося отца, который все еще искал Бога и не мог найти его.
* * *
Сегодня, 25 февраля 1865 года, в десять часов вечера я окончил повествование, начатое 24 июля 1863 года, в день моего рождения.
В течение полутора лет прилежно и добросовестно воздвигал я сей памятник во славу неаполитанского патриотизма и в посрамление бурбонской тирании.
Беспристрастный, как сама справедливость, да будет он долговечен, как бронза!
ПРИЛОЖЕНИЕ
Письмо Марии Эммануэлы делли Монти Сан Феличе и ответ Дюма, воспроизведенные ниже, напечатаны в газете «Пресса» от 23 сентября 1864 года с нижеследующим введением:
«Мы получили от г-на Александра Дюма сообщение об интересном обмене письмами, который состоялся недавно между ним и дочерью г-жи Сан Феличе. Мы полагаем, что наши читатели с живым интересом прочтут эти любопытные документы. Это письмо, адресованное дочерью г-жи Сан Феличе редактору газеты „L'Indipendente“ 83, которую г-н Александр Дюма издавал в Неаполе и в которой появился итальянский перевод романа «Сан Феличе», и ответ г-на Александра Дюма на это письмо, опубликованное по-итальянски в «L'Indipendente» от 27 сентября 1864 года (год V, № 215) под заглавием «A proposito del romanzo „La San Felice“ 84».
Этим письмам предшествовала заметка, подписанная А.Г. 85: «Читатели „L'Indipendente“ знают, с какой готовностью и с каким беспристрастием мы воспроизводим все направленные нам претензии. Мы представляем им письмо дочери героини нашего последнего романа редактору „L 'Indipendente «, а также ответ г-на Александра Дюма, доказывающий, как мы надеемся, что синьора Эммануэла делли Монти Сан Феличе упустила прекрасный случай сохранить молчание“.
Письмо Марии Эммануэлы делли Монти Сан Феличе редактору «L'Indipendente».
«Господину редактору „L'Indipendente“, в Неаполе.
Господин редактор!
Я, дочь Луизы Молины Сан Феличе, которую г-н Дюма избрал героиней романа, опубликованного в «L'Indipendente», считаю двойным своим долгом установить истину касательно происхождения моей матери и одновременно исправить иные неточности в романе, претендующем на звание исторического, ибо истории ни в коем случае не пристало менять ни возраста, ни существенных событий в жизни тех особ, которых она берется описывать. И если я исполняю этот долг с некоторым запозданием, то лишь потому, что веду жизнь уединенную и не весьма усердно читаю газеты.
Знайте же, я могу с документами в руках доказать, что Луиза — дочь г-на Пьетро Молина и г-жи Камиллы Салинеро, состоявших в законном браке. Она родилась 28 февраля 1764 года в доме, примыкающем к приходской церкви Санта Анна ди Палаццо, где она и была крещена. Господин Андреа делли Монти Сан Феличе, муж Луизы, родился 31 марта 1763 года в приходе Сан Либорио и там оке был крещен. Таким образом, между ним и его женою не было столь значительной разницы в возрасте, как то утверждает романист-историк, и брак их был заключен 9 сентября 1781 года в церкви Сан Марко ди Палаццо.
Наконец, приданое синьоры Молины вовсе не составляло пятидесяти тысяч дукатов; родители выделили ей приданое в шесть тысяч дукатов, как следует из брачного договора, заверенного нотариусом Донато Червелли.
Эти сведения были бы сообщены г-ну Дюма с единственной целью устранить оскорбительные для синьоры Молины измышления (поскольку ввиду свободы печати я не могу помешать публикации романа), если бы он обратился ко мне, вместо того чтобы, вопреки всякой очевидности, утверждать в «Истории неаполитанских Бурбонов «(ее. 120 и 121), будто он приходил ко мне и якобы я отреклась от своей матери и отказалась дать ему какие бы то ни было разъяснения.
Соблаговолите же напечатать данное письмо и исправить в издаваемом Вами романе указание на фамильные связи, малопочетные для моего семейства, противоречащий документам возраст героев и полностью вымышленную сумму приданого.
Добросовестность, с которою Вы обыкновенно действуете, дает мне право быть убежденной, что Вы соблаговолите внести все эти исправления, за что заранее Вас благодарю.
Остаюсь преданная Вам
Мария Эммануэла делли Монти Сан Феличе. Неаполь, 25 августа 1864 года».
Письмо Александра Дюма Марии Эммануэле делли Монти Сан Феличе.
«Сударыня!
Если в романе «Сан Феличе» я по праву романиста удалился от истины материальной ради того, чтобы погрузиться в область идеального, то в моей «Истории неаполитанских Бурбонов «я, напротив, насколько было возможно, придерживался того священного пути истины, с коего ни под каким предлогом не должно сходить историку.
Говорю «насколько было возможно «, сударыня, ибо Неаполь — это такой город, где легче всего заблудиться, идя вдогонку за историей и стараясь ступать за нею след в след. Вот почему я решился обратиться непосредственно к Вам, ибо мне казалось, что Вы как дочь несчастной жертвы Фердинанда более всех заинтересованы в том, чтобы впервые был пролит свет на этот кровавый и темный исторический эпизод. Я пытался проникнуть к Вам, сударыня, но это оказалось невозможно. Я просил одного друга, Вашего соотечественника М.Ф., поговорить с Вами от моего имени: он имел честь объяснить Вам, с какой целью желает Вас видеть и какие сведения хотел бы от Вас получить; но, как он уверяет, им был получен от Вас ответ, столь неуважительный по отношению к памяти Вашей матери, что я не мог поверить, невзирая на клятвы моего друга, что ответ этот исходил от Вас.
Тогда я решил повидаться с некоторыми особами, современниками мученицы, и присоединить свидетельства, которые могли быть сообщены мне из уст в уста, к сведениям, заключенным в трудах Коллетты, Куоко и других историков. По этому случаю я свиделся с неким престарелым врачом восьмидесяти двух лет от роду, чье имя я забыл (он лечил юного князя делле Грацие, впоследствии женившегося на одной из теток принцессы Марии), а также с герцогом де Роккаромана, Николино Караччоло, проживавшим в Позиллипо.
Благодаря этим лицам мне удалось, сударыня, несмотря на Ваш отказ, получить некоторые сведения для моей «Истории неаполитанских Бурбонов «, которые я считаю достоверными (по крайней мере, против них Вы не протестовали).
Но повторяю, сударыня, поле действия романиста куда шире, нежели путь, предначертанный историку. Касаясь прискорбного периода, на который пришлась жизнь Вашей матери, в произведении, принадлежащем к области вымысла и фантазии, я хотел из чистого чувства деликатности, так сказать, идеализировать двух героев своего повествования. Я хотел, чтобы чи— татель узнал Луизу Молину, но узнал так, как в античной древности узнавали богинь, явившихся смертным, — как бы сквозь облако. Это облако должно было затуманить все, что могло быть в ее призрачной фигуре материального. Оно должно было изолировать мою героиню от семейных связей таким образом, чтобы самые близкие родственники могли ее узнать, но как узнают тень, вставшую из могилы: ее можно увидеть, но нельзя осязать.
Вот почему, сударыня, я придумал для нее полностью вымышленное происхождение от князя Караманико и, стремясь сделать Луизу Молину существом совсем особым, средоточием всех совершенств, пожелал осветить ее одним из тех лучей поэзии, которые окружают память одного человека, причастного к истории первых лет царствования Фердинанда и любовных похождений Каролины, но встающего перед нами — а это нечасто бывает! — в туманном ореоле великой любви, верности и печали.
Если это ошибка, сударыня, то признаюсь, что я сделал ее сознательно, и, упорствуя в своем заблуждении, добавлю, что, если бы мой роман уже не был написан, а его лишь предстояло написать, Ваше требование, как оно ни справедливо, не побудило бы меня изменить ни строчки в этой части повествования.
Что касается другого персонажа, выведенного мною на сцену и окрещенного именем Салъвато Пальмиери, то излишне говорить: мне отлично известно, что он никогда не существовал, а если и существовал, то вовсе не при таких обстоятельствах, в какие его поставило мое перо.
Но достанет ли у Вас смелости, сударыня, упрекнуть меня в том, что я не воскресил малосимпатичный персонаж — Фердинандо Ферри, волонтёра смерти в 1799 году и министра короля Фердинанда в 1848 году? Фердинанд Ферри, к несчастью, отнюдь не был героем романа, и, может быть, неумеренная любовь к нему синьоры Сан Феличе, которая побудила ее открыть ему тайну, доверенную ей несчастным Беккером, была бы достаточно неправдоподобной и повредила бы моему желанию сохранить своеобразие любовной линии романа, ибо мне кажется, что, описывая эту преисполненную страданий историю, вызывающую невольное сочувствие, я должен был сделать из героини не только мученицу, но и святую. Ведь, с известной точки зрения, любовь — это тоже своего рода религия; у нее тоже есть свои святые, сударыня: я назову Вам из их числа лишь двоих, наиболее значительных и чтимых во всем календаре. Это святая Тереза и святой Августин; вы видите, что я умалчиваю о святой самой популярной из всех, о той, которую в награду за любовь (ради этой любви ей многое простилось) удостоил своим явлением воскресший Иисус Христос; вы видите, я умалчиваю о Магдалине.
А теперь перейдем к кавалеру Сан Феличе. Среди кровавых казней 1799 года он остался совершенно незамеченным, как пресловутый Ватия, чья башня вздымается у озера Фузаро, тот, о ком Сенека сказал: «О Vatia, solus scis vivere!» 86 Бледный его призрак не оживляют ни ненависть, ни месть. Единственный отблеск, который бросает на него преступная любовь его жены к Фердинандо Ферри, — это даже не кровавый отблеск, а Вы знаете, что в таких случаях, если человек не является Кальдероно-вым доном Гутьерре, он становится Мольеровым Жоржем Дан-деном. Мне думается, я сделал из созданного мною воображаемого героя нечто более значительное. Я сделал из него не жестокого или смешного мужа, а преданного отца. Если в моей книге он старше годами, чем был на самом деле, то в то же время он богаче и добродетельнее, и ему, как и Вашей матери, сударыня, не придется жаловаться потомству на то, что, выскользнув из-под пера Истории, он попал под перо поэта и романиста.
И в будущем, сударыня, в том будущем, которое только и есть истинный и, возможно, единственный Элизиум, где воскресают Дидона и Вергилий, Франческа и Данте, Эрминия и Тассо, если какой-нибудь путник спросит: «Кто такая Сан Феличе?», то, вместо того чтобы, как это сделал я, обратиться к кому-либо из родственников и получить такой ответ, какой получил я: «Не говорите мне об этой женщине: я ее стыжусь!» — люди откроют мою книгу, и, к счастью для репутации этих родственников, история будет забыта и роман станет историей.
Соблаговолите, сударыня, принять заверения в моем совершенном почтении,
Александр Дюма.
Сен-Гратьен, 15 сентября 1864 года».
КОММЕНТАРИИ
… поужинали солеными анчоусами … — Анчоус (хамса) — мелкая промысловая морская рыба из семейства сельдеобразных.
… Принцесса Антония, младшая из дочерей королевы … — См. т. 28, примеч. к с. 634.
… издав губами комичный звук, до удивления напоминавший тот трубный глас, что изобразил из зада дьявол, о котором рассказывает Данте. — Имеется в виду эпизод из части первой «Ад» (XXI, 139) «Божественной комедии» Данте (см. т. 28, примеч. к с. 613): бесы, терзающие в пятом круге преисподней взяточников и денежных плутов, подавали своему начальнику тайные знаки, «а тот трубу изобразил из зада» (перевод М.Лозинского).
… и да послужит она уроком всем государственным инквизиторам. — Государственный инквизитор — следователь по политическим делам в ряде итальянских государств в средние века.
… «Кровь Гракхов породила Мария», — сказал Мирабо. — Согласно Плутарху («Гай Гракх», 16), Гай Гракх (см. т. 28, примеч. к с. 317), пытаясь бежать из Рима после стычки со своими противниками, опустился в храме богини Дианы на колени и «проклял римский народ, моля, чтобы в возмедие за свою измену и черную неблагодарность он остался рабом навеки».
Марий, Гай (ок 157 — 86 до н.э.) — древнеримский государственный деятель и полководец, сторонник демократических группировок; ожесточенно боролся за власть против Суллы (см. т. 28, примеч. к с. 354).
февраля 1789 г., исключенный из собрания дворянства Прованса, Мирабо (см. т. 28, примеч. к с. 161), подвергая критике политику местной аристократии и предостерегая своих бывших коллег, заявил, что аристократы всегда стремились уничтожать тех из своих рядов, кто вставал на сторону народа. В качестве примера он напомнил о гибели Гая Гракха: «Перед тем как испустить дух, он взметнул горсть праха к небу, призывая богов-мстителей, и из этого праха родился Марий».
… Кровь Ванни породила Спецьяле. — О Спецьяле см. т. 28, примеч. к с. 398.
… Неаполь предоставил своему королю двух Фукье-Тенвилей … — Фукье-Тенвиль — см. т. 28, примеч. к с. 398.
… Сожжению было предано сто двадцать канонерских лодок. — Канонерская лодка (или пушечная лодка; от фр. canon — «пушка») — небольшое военное судно с артиллерийским вооружением для действий на реках и в прибрежных районах моря, в XVIII-X1X вв. — парусное или гребное.
… стояли на якоре два линейных корабля и три фрегата. — Линейный корабль — крупный трехмачтовый корабль, основная ударная сила парусного флота в XVI — XIX вв.; его водоизмещение часто превышало 5 тыс. тонн, а артиллерия включала до 130 и более тяжелых орудий.
Фрегат — в XVI — сер. XIX в. боевой корабль с тремя мачтами, оснащенными прямыми парусами; предназначался для крейсерской службы и помощи линейным кораблям в бою.
… Городом тогда называли то, что в наши дни назвали бы муниципалитетом … — С XVII в. Неаполь делился на 29 кварталов, население которых составляло шесть курий.
Курия — здесь: разряд избирателей (по имущественному, социальному, национальному или другому признаку) в феодальных избирательных системах.
«Городом» назывался Совет («Джунта»): он включал семь выборных — представителей курий, возникших в результате преобразований фратрий (совокупностей нескольких родов, большей частью происшедших от одного корня), на которые делился Неаполь вплоть до XI в. Совет официально назывался Трибуналом Сан Ло-ренцо и находился под контролем городской аристократии. Шесть выборных от пяти дворянских курий (одна из них имела право посылать двух делегатов) представляли не более 150 семей столичного дворянства. Седьмым был выборный от народа, представлявший курию, в состав которой входили купцы, богатые ремесленники, лица свободных профессий. В эпоху правления Фердинанда IV «Город» стал понятием, почти лишенным конкретного содержания.
… Эти портики были для Неаполя агорой. — Агора — народное собрание у древних греков, а также украшенная статуями и храмами площадь, на которой происходили такие собрания.
… случилось нечто близкое тому, что происходило во Франции после клятвы в зале для игры в мяч … — Весной 1789 г. французское правительство перед лицом кризиса в стране было вынуждено созвать Генеральные штаты — собрание представителей духовенства, дворянства и т.н. третьего сословия (буржуа, лиц свободных профессий, ремесленников, крестьян). Депутаты третьего сословия 17 июня 1789 г. провозгласили себя Национальным собранием, и представители дворянства и духовенства стали присоединяться к ним. Тогда король Людовик XVI сделал попытку воспрепятствовать созданию этого нового общефранцузского органа народного представительства. 20 июня зал заседаний Собрания был закрыт и солдаты не допустили туда депутатов. В ответ члены Собрания пришли в находившийся поблизости зал для игры в мяч и там дали торжественную клятву продолжать свою работу до выработки конституции страны. 23 июня состоялось т.н. королевское заседание Национального собрания, на котором Людовик XVI отменил все его решения и предписал представителям сословий заседать отдельно. Собрание ответило на это требование решительным отказом, попытка разогнать его силой не удалась. К третьему сословию в Национальном собрании стало присоединяться все больше представителей дворянства и духовенства. 9 июля Собрание объявило себя Учредительным, поставив себе задачу выработать конституционные основы нового общественного строя. На сторону Собрания начали переходить королевские войска, народ Парижа открыто выражал ему свою поддержку. Попытки правительства подавить народное движение привели к беспорядкам в столице и революционному взрыву: 14 июля 1789 г. была взята штурмом королевская крепость-тюрьма Бастилия, символ старого порядка.
… было подписано перемирие между князем Мильяно и герцогом Джессо со стороны неаполитанского правительства … — Мильяно — см. т. 28, примеч. к с. 483.
Джессо, герцог дель — уполномоченный королевского наместника Пиньятелли на переговорах в Спаранизе.
… и комиссаром-распорядителем Аркамбалем со стороны республиканской армии. — Аркамбаль де ла Вут, Жак Филипп (1751-1843) — французский военный чиновник, во время войн Республики комиссар-распорядитель (одно из высших должностных лиц полевого казначейства) в нескольких армиях; в 1796-1798 гг. — начальник материального снабжения в военном министерстве; в 1798-1799 гг. комиссар-распорядитель Римской армии; после завоевания Наполеоном Неаполя в 1806 г. занимал ряд высших постов при дворе и в военном ведомстве (в том числе некоторое время был военным министром) Иоахима Мюрата, правившего в Неаполе в 1808 — 1815 гг.
… Корпус Макдональда собирался захватить Капуа врасплох … — Французские войска напали на Капуа 3 января 1799 г., но операция закончилась для них неудачей.
… Французы попытались также перейти Вольтурно вброд у Кайяццо … — Вольтурно — река в Южной Италии; имеет истоки в Апеннинах и, протекая через области Молизе и Кампания, впадает в Гаэтский залив Тирренского моря северо-западнее Неаполя; в нижнем течении (от города Капуа) — судоходна. Кайяццо — город в провинции Казерта (область Кампания) в 17 км к северу от провинциального центра на правом берегу нижнего течения реки Вольтурно; берет начало от древнего поселения племени самнитов Кайятия, затем завоеванного Римом; в средние века находился в подчинении аббатства Монтекассино и герцогства Бе-невенто. 3 января 1799 г. близ Кайяццо неаполитанцы нанесли поражение войскам Макдональда.
… Перемирие получило название Спаранизское, по имени селения Спаранизе … — Спаранизе — селение в области Кампания, в провинции Казерта; расположено в 32 км к северо-западу от провинциального центра. 11 января 1799 г. в Спаранизе была достигнута договоренность о заключении перемирия между Неаполитанским королевством и Францией. Оно было подписано Франческо Пиньятелли и генералом Шампионне. На основании этого документа правительство Бурбонов взяло на себя обязательство выплатить Франции 10 миллионов франков и передать в ее владение часть территории Неаполитанского королевства с городами Беневенто, Ачерра и Капуа. Спаранизское перемирие соблюдалось недолго: воспользовавшись начавшимися в Неаполе антифранцузскими выступлениями, Шампионне 23 января 1799 г. захватил город.
… соединить Тацита с Вальтером Скоттом. — Тацит — см. т. 28, примеч. к с. 314.
Скотт, Вальтер (1771 — 1832) — английский писатель и поэт, создатель жанра исторического романа; собиратель и издатель памятников шотландского фольклора; автор исторических и историко-литературных трудов.
… власть народную, нарождающуюся, но уже сознающую свои права, которым предстояло получить признание только шестьдесят лет спустя. — Имеется в виду подъем национально-освободительного движения в Италии в 1859 — 1860 гг. и революция, приведшая к объединению страны. В Королевстве обеих Сииилий эп революция началась восстанием в апреле 1860 г. К октябрю власть неаполитанских Бурбонов была свергнута во всей Южной Италии. 21 октября на территории Неаполитанского королевства состоялся плебисцит, утвердивший его присоединение к Пьемонту. В январе 1861 г. был избран общеитальянский парламент, провозгласивший создание единого королевства Италия.
Веласко, Антонио (ум. в 1799 г.) — капитан неаполитанского флота; участник Неаполитанской революции; 24 октября 1799 г. покончил жизнь самоубийством; согласно свидетельствам источников, во время очередного допроса судья Спецьяле, стараясь сломить волю узника, заявил о своем намерении отправить его на эшафот; в ответ Веласко бросил в лицо судье слова: «Трусливый палач, не в твоей власти распоряжаться моей жизнью», затем выбежал на балкон и прыгнул вниз, на каменные плиты двора; не приходя в сознание, он скончался.
… ряд подробностей, которые наши читатели не найдут ни у Куоко, писателя добросовестного … — Куоко — см. т. 28, примеч. к ее. 12 и 13.
… ни у Коллетты, автора предубежденного и обуреваемого страстями … — Коллетта, Пьеро (1775 — 1831) — генерал, литератор и историк; родился в неаполитанской буржуазной семье среднего достатка; незадолго до революции 1799 г. стал офицером королевской армии и в ходе кампании 1798 г. сражался против Шампионне, затем увлекся республиканскими идеями, что оказало решающее влияние на его судьбу; по возвращении Бурбонов был арестован и с трудом избежал смертного приговора, после чего пережил тяжелый моральный кризис, выразившийся в частой смене занятий и нравственных приоритетов; преодолеть этот кризис ему помогло возвращение в Неаполь французов; в период правления Жозефа Бонапарта вновь поступил на государственную службу и одновременно принял на себя редактирование правительственной газеты «Мониторе наполетано». Иоахим Мюрат высоко ценил знания и опыт Коллетты и включил его в свое ближайшее окружение, наградив званием государственного советника и титулом барона. Коллетта был сторонником умеренной конституции и отвергал революционные методы борьбы против власти Бурбонов. После революции 1820 г. он эмигрировал и поселился во Флоренции, где написал «Историю Неаполитанского королевства с 1734 по 1825 год» («Storia del Reame di Napoli dal 1734 sino al 1825», которая была опубликована в 1834 г., после смерти автора, и привлекла внимание читающей публики. За первым изданием последовали многочисленные переиздания и переводы на французский, немецкий и английский языки. Современники воспринимали его «Историю» как вклад в дело борьбы за свободу Италии и высоко ценили гуманистический характер высказанных им идей и благородство литературной формы.
… мы приведем некоторые подробности из «Памятных записок для изучения истории последней революции в Неаполе» … Автор записок Бартоломее N… — неаполитанец … — Имеется в виду Нардини, Бартоломео — горячий сторонник Неаполитанской республики, но одновременно, по оценке историков, «беспристрастный исследователь» событий 1799 г. Упоминаемая здесь брошюра носит название «Памятные записки для изучения истории последних революций в Неаполе, или подробности событий, которые предшествовали вступлению французов в этот город в 1799 году и которые затем воспоследовали, собранные их очевидцем Б.Н.» («Memoires pour servir a l'histoire des dernieres revolutions de Naples, ou detail des evenemens qui ont precede et suivi l'entree des Frarujais dans cette derniere ville, recueillis par B.N., temoin oculaire»). Брошюра была написана в 1799 г., но впервые опубликована в 1803 г. в Париже, где автор находился в изгнании; итальянское издание вышло в свет в 1864 г. в качестве приложения к газете «Италия», редактором которой был неаполитанский республиканец Луиджи Сеттембрини; скорее всего именно этим изданием пользовался Дюма, заканчивавший свой роман в Неаполе.
… Это похоже на Светония, который пишет ad narrandum, non ad probandum. — Светоний — см. т. 28, примеч. к с. 316. «Narro ad narrandum, non ad probandum» («Рассказываю, чтобы рассказывать, а не доказывать») — крылатое латинское выражение, которое восходит к сочинению древнеримского писателя, теоретика ораторского искусства Марка Фабия Квинтилиана (ок. 35 — ок. 96) «Об образовании оратора» («Institutionis oratoriae», X, 1,31).
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |