Молодой капитан был горд и счастлив; он повергал к стопам его величества преданность свою и своих друзей. Одно только мешало им немедленно доказать королю свою самоотверженность: дело в том, что престарелые принцессы ссылались на обещание позаботиться об их безопасности. Приходилось продолжать служить телохранителями, так как принцессы согласны были вернуть им это обещание лишь после того, как они окажутся на борту корабля, который должен доставить их в Триест. Поэтому семеро молодых людей обязались сопровождать их до Манфредо-нии, где им предстояло погрузиться на корабль. После этого офицеры собирались возвратиться в Неаполь и стать в ряды защитников престола и алтаря.
Вести, которых ждали от Пронио, вскоре были получены. Они превзошли все надежды. Призыв короля был воспринят как глас Божий; священники, монахи, муниципальные чиновники горячо откликнулись на него. Клич «К оружию!» пронесся от Изолетты до Капуа и от Акуилы до Итри. Пронио встретился с Фра Дьяволо и с Маммоне, сообщил им о поручении, которое он на них возлагает, и они приняли его с восторгом. С грамотами в руках, с именем короля на устах они приобрели безграничное могущество, поскольку закон, вместо того чтобы преследовать, стал их охранять. С того момента как они получили возможность придать своему разбою политическую окраску, они могли поклясться, что поднимут на ноги всю страну.
Разбой в Южной Италии — явление поистине национальное; это местный плод, зреющий в горах. Говоря о том, что производят Абруцци, Терра ди Лаворо, Базилика-та и Калабрия, можно сказать: долины дают пшеницу, кукурузу и инжир; холмы выращивают оливки, орехи и виноград; горы растят разбойников.
В названных мною провинциях разбой — самое обычное занятие, не хуже любого другого. Разбойником становятся так же, как становятся булочником, портным, сапожником. В этом нет ничего предосудительного; отец, мать, брат, сестра отнюдь не считаются запятнанными ремеслом их сына или их брата, ибо и само это занятие не является пятном для тех, кто избрал его. Разбойник работает восемь месяцев в году, то есть весной, летом и осенью. Зима гонит его с гор и возвращает в родные места; тут его ждет радушный прием; он встречается с мэром, приветствует его, мэр отвечает ему тем же; зачастую они друзья, а то и родственники.
С весной он достает свое ружье, пистолет, кинжал и уходит в горы. Отсюда поговорка «Разбойники распускаются вместе с листвой».
С тех пор как в Неаполе существует свое правительство (а я просмотрел все архивы с 1503 года до наших дней), оно по временам выпускает постановления, направленные против разбойников, и, что любопытно, постановления испанских вице-королей ничем не отличаются от постановлений пьемонтских правителей, ведь преступления-то все те же. Это кражи со взломом, кражи с применением оружия на больших дорогах, вымогательства денег с угрозой поджечь дом, изувечить, убить; убийства, увечья и поджоги в случаях, когда угрозы не подействовали.
Во время революций разбой принимает колоссальный размах, общественное мнение принимает его сторону, благонамеренный патриотизм служит ему оправданием; разбойники всегда на стороне реакционной партии — другими словами, они стоят горой за трон и алтарь, ибо только трон и алтарь приемлют таких союзников, в то время как либералы, прогрессисты, революционеры, напротив, отвергают и презирают их. Известные в летописях времена разбоя — это годы политической реакции: 1799, 1809, 1821, 1848, 1862, то есть пора, когда неограниченная власть, потерпев поражение, призывала себе на помощь разбойничьи банды.
В таких случаях разбой особенно могуществен, ибо его поддерживают власти, которые в другое время призваны ему препятствовать. Муниципальные чиновники, офицеры национальной гвардии являются не только manutengoli, то есть пособниками разбойников, но и сами зачастую становятся бандитами.
Основательную нравственную поддержку разбою оказывают священники и монахи: они бывают как бы его душою; разбойники, услышав их проповеди, призывающие к бунту, восстав, получают от них освященные образки, которые должны сделать их неуязвимыми. Если случится, что, невзирая на эту защиту, разбойник все-таки ранен, убит или расстрелян, образок, бессильный на земле, служит ему верным пропуском на Небеса, пропуском, к которому апостол Петр относится с неизменным уважением; у задержанного разбойника нога уже стоит на первой ступени Иаковой лестницы, ведущей прямо в рай; он прикладывается к образку и умирает как герой, ибо убежден, что расстрел поможет ему подняться до самого верха.
Чем же объясняется разница между отдельными личностями и народом? Почему солдат иной раз бежит при первом же пушечном выстреле, а разбойник гибнет героически? Попробуем объяснить это, а то дальнейший наш рассказ может вызвать недоумение: читатель станет удивляться, почему же так отличается нравственная и физическая природа одних и тех же людей в зависимости от того, собраны ли они в единое целое или борются в одиночку.
Вот объяснение.
Коллективное мужество — качество народов свободных.
Личное мужество — качество народов, которые всего лишь независимы. Почти все народы, живущие в горах, — швейцарцы, корсиканцы, шотландцы, сицилийцы, черногорцы, албанцы, друзы, черкесы — отлично обходятся без свободы, лишь бы у них не отнимали независимости.
Объясним огромную разницу между словами: свобода и независимость. Свобода — это отказ каждого гражданина от какой-то доли своей независимости ради образования некой общественной основы, именуемой законом. Независимость — это право каждого пользоваться всеми своими способностями, удовлетворять все свои желания.
Человек свободный — это член общества; он опирается на соседа, который в свою очередь опирается на него; а так как он готов жертвовать собою ради других, то имеет право требовать, чтобы и другие жертвовали собою ради него.
Человек независимый — это человек естественный; он полагается только на самого себя; единственные его союзники — гора и лес; защитники — ружье и кинжал; его пособники — острое зрение и слух.
Из людей свободных составляются армии.
Из людей независимых — шайки.
Людям свободным приказывают, как Бонапарт в битве при Пирамидах: «Сомкнуть ряды!»
Людям независимым говорят, как Шарет в Машкуле: «Развлекайтесь, ребята!»
Человек свободный берется за дело по слову своего монарха или по зову родины.
Человек независимый действует, движимый корыстью или страстью.
Человек свободный воюет.
Человек независимый убивает.
Человек свободный говорит: «Мы».
Человек независимый говорит: «Я «.
Человек свободный — это Братство.
Человек независимый — это всего лишь Эгоизм.
В 1798 году неаполитанцы были еще только на пути к независимости; они не ведали ни свободы, ни братства; потому-то в регулярном сражении они и были разбиты армией впятеро меньшей.
Зато крестьяне неаполитанских провинций всегда были независимы. Вот почему по призыву духовенства, выступившего во имя Господа, по призыву короля, выступившего во имя династии, особенно же по призыву ненависти, выступившей во имя стяжательства, грабежа и убийства, поднялась вся страна.
Каждый вооружился ружьем, топором, ножом и начал воевать, не ставя перед собою иной цели, кроме разрушения, не рассчитывая ни на что иное, кроме грабежа, следуя за своим начальником и не подчиняясь ему, подражая его примеру, а не слушаясь его приказаний. Толпа в целом бежала перед французами, отдельные люди пошли против них; армия рассеялась, народ вырос из земли.
И как раз вовремя. Вести, приходившие из армии, были по-прежнему удручающими. Часть армии под командованием никому не ведомого генерала Мётча — даже Нельсон в своих письмах спрашивал, кто это такой, — отошла к Кальви и там набиралась сил. Макдональд, которому, как мы видели, Шампионне поручил развивать успех и торопить отход королевской армии, приказал Морису Матьё занять позиции неаполитанцев. Он занял все возвышенности вокруг города и предложил генералу Мётчу сдаться; тот согласился, но выставил неприемлемые условия. Тогда генерал Морис Матьё распорядился немедленно пробить брешь в стенах монастыря и через нее вступить в город.
После десятого ядра появился парламентер.
Но Морис Матьё, не дав ему заговорить, сказал:
— Либо сдавайтесь на милость победителей, либо прощайтесь с жизнью. Королевские солдаты сдались на милость победителей.
Быстрота, с какою Макдональд нанес удар, спасла часть пленных, взятых Макком, но всех спасти не удалось.
В Асколи триста республиканцев были привязаны к деревьям и расстреляны. В Отриколи тридцать больных и раненых, в том числе безрукие и безногие калеки, недавно перенесшие ампутацию, были зарезаны в лазарете.
Других, лежавших на соломе, безжалостно сожгли.
Но Шампионне, верный обещанию, объявленному в прокламации, отвечал на все эти жестокости исключительно человеколюбием, резко отличавшимся от зверств королевских солдат.
Один лишь генерал де Дама, французский эмигрант, считавший в качестве такового своим долгом послужить Фердинанду, — только он после страшного разгрома при Чивита Кастеллана поддержал честь белого знамени. Забытый Макком, чьей единственной заботой было спасти короля, де Дама обратился к генералу Шампионне, вернувшемуся, как нам известно, в это время в Рим, с просьбой разрешить ему пройти через город во главе семитысячного отряда неаполитанцев и присоединиться к остаткам королевской армии у Тевероне, — к остаткам, как уже говорилось, все же в пять раз превышавшим численность армии-победительницы.
В ответ на это ходатайство Шампионне послал к Дама одного из молодых офицеров-аристократов, которыми он окружил себя.
То был начальник штаба Бонами.
Шампионне приказал ему выяснить положение дел и о результатах доложить.
Бонами немедленно сел в седло и уехал.
Эта великая эпоха в истории Республики заслуживает того, чтобы каждый офицер французской армии, по мере того как он предстает перед глазами читателей, был описан так, как Гомер в «Илиаде» описывает греческих вождей, а Тассо в «Освобожденном Иерусалиме» — вождей крестоносцев.
Мы, однако, ограничимся замечанием, что Бонами, подобно Тьебо, был одним из тех умных и исполнительных офицеров, которым генерал может сказать: «Приглядитесь ко всему и действуйте соответственно обстоятельствам».
У ворот Салариа Бонами повстречал вступавшую в город кавалерию генерала Рея. Он осведомил Рея о полученном им распоряжении и, не имея права приказать, посоветовал ему направить дозорных на дорогу в Альбано и Фраскати. Сам же он, во главе кавалерийского отряда, проехал через Понте Молле, древний Мульвиев мост, и погнал лошадь во весь опор в том направлении, где, как он знал, находится генерал де Дама; за ним, на расстоянии, следовали Рей со своим отрядом и Макдональд с легкой кавалерией.
Бонами так спешил, что значительно оторвался от отрядов Макдональда и Рея, и им теперь требовалось не менее часа, чтобы догнать его. Желая дать им время подоспеть, он назвал себя парламентером.
Его отвели к генералу де Дама.
— Генерал, вы обратились к главнокомандующему французской армией, — сказал он, — поэтому мне поручено отправиться к вам, чтобы узнать в точности, о чем вы просите.
— Прошу пропустить мою дивизию, — ответил генерал де Дама.
— А если он ответит вам отказом?
— Мне останется одно: пробиться с оружием в руках. Бонами улыбнулся.
— Вы должны понимать, генерал, что добровольно предоставить вам пройти через город с семью тысячами солдат совершенно невозможно, — возразил он. — Насчет же того, чтобы пробиться с оружием в руках, предупреждаю вас, это задача не простая.
— В таком случае, полковник, что же вы хотите мне предложить? — спросил генерал-эмигрант.
— То, что предлагают командиру части, находящемуся в таком положении, как ваше, генерал: сложить оружие.
Теперь улыбнулся генерал де Дама.
— Господин начальник штаба, — ответил он, — когда имеешь семь тысяч воинов, а у каждого из них в ранце по восемьдесят патронов, — не сдаются. Идут напролом или умирают.
— Ну что ж, — отвечал Бонами, — будем драться, генерал!
Его собеседник задумался.
— Предоставьте мне шесть часов, — сказал он, — чтобы собрать военный совет и сообща обсудить ваши предложения.
Бонами на это согласиться не мог.
— Шести часов не требуется, — возразил он, — даю вам час.
Именно такой срок нужен был начальнику штаба, чтобы его пехота присоединилась к нему.
Итак, было решено, что, поскольку генерал де Дама находится во власти французов, он даст ответ через час.
Бонами пустил свою лошадь галопом, быстро добрался до генерала Рея и побудил его ускорить марш.
Но и генерал де Дама воспользовался отсрочкой: когда
Бонами вернулся со своим отрядом, он застал неаполитанцев отступающими в полном порядке по дороге в Орбетелло.
Генерал Рей и начальник штаба Бонами — один во главе отряда 16-го драгунского полка, другой во главе 7-го егерского — устремились вдогонку и настигли их под Ла Стор-та, где с ожесточением на них напали.
Арьергард остановился, чтобы дать республиканцам отпор.
Рей и Бонами впервые встретились с серьезным сопротивлением противника, но после нескольких атак оно было преодолено. Тем временем стемнело. Мужество и самопожертвование арьергарда спасло армию. Генерал де Дама воспользовался темнотой и знанием местности, чтобы продолжить отступление.
Французы были слишком утомлены, чтобы воспользоваться своей победой: они отошли к Ла Сторта, где и заночевали.
В награду за находчивость, проявленную при переговорах, и за отвагу, выказанную в бою, Шампионне произвел Бонами в чин бригадного генерала.
Но генерал де Дама еще не рассчитался с республиканцами. Макдональд послал одного из своих адъютантов к Келлерману, находившемуся в Боргетто вместе с частями, менее утомленными, чем те, которые участвовали днем в боях, чтобы сообщить ему, в каком направлении отступает колонна неаполитанцев. Келлерман незамедлительно собрал свои войска и направился через Рончильоне к Тосканелле, где и вошел в соприкосновение с колонной генерала де Дама. Люди, так легко поддававшиеся панике, когда ими командовал немецкий или неаполитанский генерал, под командованием француза держались стойко и оказали мощное сопротивление. Генералу де Дама все же пришлось отступать, и он сам руководил отходом своих войск, став во главе арьергарда, причем проявил редкостное мужество.
Но одна из тех атак, какие умел проводить Келлерман, и рана, полученная генералом-эмигрантом, решили исход боя в пользу французов. Самый значительный отряд из колонны неаполитанцев уже достиг Орбетелло и успел погрузиться на неаполитанские суда, стоявшие здесь в порту. Генералу де Дама, оттесненному к городским стенам, удалось запереть за собою ворота, и то ли из уважения к его отваге, то ли потому, что Келлерман не хотел тратить время на осаду городишка, французский генерал дал Дама и его авангарду возможность, ценою потери артиллерии, спокойно погрузиться на корабли.
Получилось так, что единственный генерал неаполитанской армии, не уронивший своей чести в этой недолгой и постыдной кампании, был французом.
. РАЗБОЙНИКИ
Оказавшись повсюду победителем и думая, что теперь уже ничто не мешает его походу на Неаполь, Шампионне приказал перейти неаполитанскую границу в трех местах.
Части левого фланга под командованием Макдональда, пройдя через Акуилу, заняли Абруцци; им предстояло форсировать перевалы Капистрелло и Сору.
Части правого фланга, которым командовал генерал Рей, прошли через Понтийские, Террачинские и Фондийские болота и заняли Кампанию.
Центр, которым командовал сам Шампионне, прошел через Вальмонтоне, Ферентино, Чепрано и занял Терра ди Лаворо.
Три цитадели, почти неприступные, защищали доступы в королевство: Гаэта, Чивителла дель Тронто, Пескара.
Гаэта господствовала над дорогой к Тирренскому морю, Пескара — над дорогой к Адриатике, Чивителла дель Тронто стояла на вершине горы и господствовала над местностью по ту сторону Абруцци.
Гаэту защищал старый швейцарский генерал по имени Чуди; под его началом было четыре тысячи человек и материальная часть, состоявшая из семидесяти пушек, двенадцати мортир, двадцати тысяч ружей; продовольствия могло хватить на год; наконец, в его распоряжении были корабли, стоявшие в гавани, море и земля.
Генерал Рей потребовал, чтобы он сдался.
Чуди, уже старик, недавно женился на молодой женщине. Боялся ли он за нее — как знать? Может быть, за самого себя. Вместо того чтобы защищаться, как это сделал позднее Филиппсталь, он собрал совет, на котором епископ предложил свое посредничество в заключении мира. Были созваны также представители от городских властей, которые ухватились за возможность избавить Гаэту от ужасов осады.
Все же они еще колебались, сдаваться или нет, как вдруг французский генерал дал по городу пушечный выстрел; этого оказалось достаточно, чтобы Чуди послал к осаждающим парламентеров, поручив им выяснить условия сдачи крепости.
— Сдавайте крепость на милость победителей; в противном случае пощады не будет, — ответил генерал Рей.
Два часа спустя крепость сдалась.
Дюгем, двигавшийся во главе полутора тысяч солдат по побережью Адриатики, направил к коменданту Пескары, по имени Прикар, парламентера с требованием сдаться.
Комендант, словно намереваясь похоронить себя под развалинами крепости, показал французскому офицеру во всех подробностях свои средства защиты — укрепления, орудия, склады боеприпасов и продовольствия — и отослал его к Дюгему с высокомерным ответом:
— Крепость, так основательно оборудованная, не сдается.
Это не помешало коменданту при первом же пушечном залпе отворить ворота и сдать генералу Дюгему столь мощную крепость. Тот нашел здесь шестьдесят орудий, четыре мортиры, тысячу девятьсот солдат.
Что же касается Чивителла дель Тронто, цитадели неприступной уже по своему расположению, да еще превосходно укрепленной, то ее защищал испанец по имени Хуан Лакомб. Тут было десять крупнокалиберных орудий, большое количество снаряжения и продовольствия. Она могла бы продержаться год, но продержалась всего один день и сдалась после десятичасовой осады.
Значит, подошло время, чтобы, как мы сказали в предыдущей главе, главари шаек заменили генералов, а разбойники — солдат.
Под руководством Пронио с быстротой молнии сформировались три шайки: одною он руководил сам, другою — Гаэтано Маммоне, третьей — Фра Дьяволо.
Пронио первым вошел в соприкосновение с французскими отрядами.
Захватив Пескару и оставив там гарнизон в четыреста человек, Дюгем направился по дороге в Кьети, чтобы возле Капуа соединиться, как ему было приказано, с отрядами Шампионне. Прибыв в Токко, он услышал со стороны Сульмоны ожесточенную перестрелку и ускорил марш своих частей.
И в самом деле, отряд французов под командованием генерала Руска, беспрепятственно, с барабанным боем занявший город, вдруг увидел, что изо всех окон на них градом сыплются пули. Французы были удивлены этим неожиданным нападением и на мгновение растерялись.
Пронио, засевший в церкви Сан Панфило, воспользовался этим, с сотней бойцов вышел из засады и бросился навстречу французам в то время, как огонь из окон усилился. Несмотря на все старания Руска, в его рядах началось замешательство, и он поспешно ушел из Сульмоны, оставив на улицах человек двенадцать убитых и раненых.
Но при виде того, как бойцы Пронио уродуют убитых, как горожане приканчивают раненых, краска стыда залила лица республиканцев, они ободрились, с криками об отмщении вновь заняли Сульмону и стали отвечать на стрельбу как из окон, так и из-за угла.
Между тем Пронио и его товарищи, притаившись в проемах дверей, спрятавшись в проулках, открыли бешеную стрельбу, так что французам, пожалуй, пришлось бы отступить вторично, когда до слуха их донеслась ожесточенная перестрелка с другого конца города.
То были Дюгем и его люди: они поспешили на помощь, услышав выстрелы, обошли Сульмону и напали на Пронио с тыла.
Пронио, с двумя пистолетами в руках, бросился к своему арьергарду, сплотил его, оказался лицом к лицу с Дюгемом и выстрелом ранил генерала в руку. Один из республиканцев бросился с поднятой саблей на Пронио, но тот выстрелил еще раз, убил француза, подобрал ружье и во главе своего отряда стал отходить. Обороняясь, Пронио на местном наречии дал своим бандитам распоряжение, которое французы не могли понять. Приказ заключался в том, чтобы, отступая, бежать врассыпную по всем проулкам и как можно скорее скрыться в горах. В одни миг городок опустел. Жители, стрелявшие из домов, бежали через сады. Французы оказались хозяевами Сульмоны, но честь эта была невелика, ведь разбойникам пришлось драться одному против десяти. Они были побеждены, зато нанесли республиканцам тяжелый урон. Вот почему эта стычка воспринималась в Неаполе как триумф.
А Фра Дьяволо с сотней товарищей после взятия Гаэты, которая позорно сдалась, храбро защищал мост через Гарильяно, когда его атаковал адъютант Гудель с пятьюдесятью республиканцами; генерал Рей, не зная об участии разбойников в деле, послал своих людей с приказом захватить мост. Французы были отброшены, а Гудель, командир батальона, и несколько раненых офицеров и солдат, оставшихся на поле сражения, были подобраны полуживыми, привязаны к деревьям и сожжены на медленном огне под восторженные вопли населения Миньяно, Сессы и Теано, под исступленную пляску женщин, которые при таких обстоятельствах всегда превосходят мужчин в жестокости.
Фра Дьяволо сначала попытался воспрепятствовать этим убийствам, этим мучительным расправам. Из чувства жалости он разрядил свои пистолеты и карабин в раненых. Но по тому, как хмурились мужчины, как извергали проклятия женщины, он понял, что такие человеколюбивые поступки могут подорвать его популярность. Он отошел от костров, на которых мучились республиканцы, и хотел увести от них Франческу, но его возлюбленная не захотела ничего упустить из этого жуткого зрелища. Она вырвалась из его рук и стала вопить и плясать еще более неистово, чем другие женщины.
Что же касается Маммоне, он остановился у Капистрелло перед Сорой, между озером Фучино и рекой Лири.
Ему доложили, что вдали, на спуске от истоков Лири, появился офицер во французской форме и при нем провожатый.
— Приведите их обоих ко мне, — сказал Маммоне. Через пять минут оба стояли перед ним. Провожатый обманул доверившегося ему офицера и, вместо того чтобы отвести его к генералу Лемуану, которому офицер должен был доставить приказ Шампионне, повел его к Гаэтано Маммоне.
То был Клэ — один из адъютантов главнокомандующего.
— Ты подоспел вовремя, — сказал ему Маммоне, — мне как раз захотелось пить.
Мы знаем, каким напитком Маммоне имел обыкновение утолять жажду. Адъютант ничего не сказал, ни о чем не просил, не пытался пробудить в своем мучителе жалость; он знал, в руки какого людоеда попал, и, по примеру античных гладиаторов, думал лишь о том, как достойно умереть.
Маммоне приказал снять с адъютанта мундир, жилет, галстук и рубашку, скрутить ему руки и привязать к дереву.
Потом он, чтобы не промахнуться, пальцем нащупал у него сонную артерию и вонзил в нее кинжал.
Смертельно раненный, адъютант не вскрикнул, не застонал.
Как из всякой артерии, кровь хлынула из раны фонтаном.
Маммоне припал губами к шее адъютанта, как когда-то к груди герцога Филомарино, и с наслаждением стал пить жидкую плоть, именуемую кровью.
Потом, утолив жажду, в то время как пленник все еще содрогался, Маммоне перерезал веревки, которыми тот был привязан к дереву, и потребовал пилу.
Ему ее тотчас подали.
Желая пить кровь из сосуда, соответствующего напитку, Маммоне распилил череп умиравшего вдоль бровей и над мозжечком, вынул мозг, образовавшуюся жуткую чашу вымыл кровью, которая все еще текла из раны, подобрал кверху волосы и связал их веревкою, чтобы поднять этот чудовищный сосуд, как поднимают за ножку бокал; тело он приказал раскромсать на куски и бросить псам.
Потом, узнав из донесений лазутчиков, что по дороге в Тальякоццо движется небольшой отряд республиканцев, человек в тридцать или сорок, он приказал спрятать оружие, нарвать цветов и оливковых ветвей, дать женщинам в руки цветы, а оливковые ветви — мужчинам и юношам, направиться навстречу французам и предложить офицеру, командовавшему отрядом и его солдатам принять участие в празднике, который жители Капистрелло, сплошь патриоты, устраивают в их честь.
Посланцы ушли, распевая песни. Все двери в домах распахнулись; на площади мэрии был накрыт большой стол; сюда принесли вино, хлеб, мясо, окорока, сыр.
Другой стол был накрыт для офицеров в здании мэрии; окна из этой комнаты выходили на площадь.
Неподалеку от села посланцы встретились с небольшим отрядом, которым командовал капитан Тремо 96. Переводчик-предатель, служивший отряду проводником, объяснил республиканскому капитану, чего именно хотят эти мужчины, дети и женщины, вышедшие ему навстречу с цветами и оливковыми ветвями в руках. Капитан был человек отважный и прямодушный, ему и в голову не пришла мысль о предательстве. Он поцеловал милых девушек, которые поднесли ему цветы, приказал маркитантке откупорить бочонок с водкой. Стали пить за здоровье генерала Шампионне, за успехи Французской республики, потом, взявшись под руки и распевая «Марсельезу», направились в селение.
Гаэтано Маммоне вместе с остальными жителями ожидал их у въезда в селение: там французов встретили восторженными возгласами. Опять стали брататься и под радостные крики направились к мэрии.
Здесь, как мы уже знаем, были накрыты столы; приборов поставили по числу солдат. Внутри здания обед подали или, вернее сказать, должны были подать нескольким офицерам и муниципальным чиновникам, под видом которых выступали Гаэтано Маммоне и главные его подручные.
Солдаты, в восторге от такого приема, составили ружья в козлы шагах в десяти от накрытого стола; женщины приняли у них сабли, и ребятишки затеяли с ними игру в войну; потом все уселись, откупорили бутылки, наполнили стаканы.
Капитан Тремо, адъютант и два сержанта заняли места в комнате нижнего этажа мэрии.
Люди Маммоне стали между столом и ружьями, которые капитан, перед тем как отправиться в дорогу, из предосторожности приказал зарядить; офицеров рассадили за столом в комнате так, что между ними оказалось по три-четыре разбойника.
Сигнал к началу резни должен был дать Маммоне: он, стоя у одного из окон, поднимет наполненный вином череп адъютанта Клэ и провозгласит здравицу в честь короля Фердинанда.
Все произошло, как он задумал. Маммоне снаружи подошел к окну, так что его самого не было видно, наполнил вином еще окровавленный череп несчастного офицера, взял его за волосы, как берут за ножку бокал, и, появившись у среднего окна, поднял череп, провозгласив задуманный тост.
Тотчас же все присутствующие ответили ему криками:
— Смерть французам!
Разбойники бросились к составленным в козлы ружьям; те, кто окружал французов, якобы чтобы прислуживать им, отошли в сторону; раздались выстрелы в упор, и республиканцы повалились, сраженные их же собственным оружием. Те из них, кто случайно уцелел, были зарублены женщинами и детьми, вооружившимися саблями французов.
Французские офицеры, сидевшие в зале, бросились было на помощь солдатам; но на каждого из них накинулось по пяти-шести человек и таким образом их удержали на месте.
Торжествующий Маммоне подошел к ним с окровавленной чашей в руках и предложил сохранить им жизнь, если они согласятся выпить за здоровье короля Фердинанда из черепа их соотечественника.
Все четверо с негодованием отказались.
Тогда Маммоне приказал принести гвозди и молотки, заставил офицеров положить руки на стол и пригвоздил их к столу.
Потом в комнату через двери и окна были брошены пучки и связки соломы; их подожгли, а затем плотно затворили двери и окна.
Мученичество республиканцев длилось, однако, не так долго, как рассчитывали их палачи. У одного из сержантов хватило мужества оторвать руки от стола, к которому они были пригвождены, и он, схватив шпагу капитана Тремо, оказал страшную услугу троим товарищам: он заколол их, после чего закололся сам.
Четверо героев умерли с возгласами: «Да здравствует Республика!»
Вести эти достигли Неаполя; они обрадовали короля Фердинанда, и он, видя, как горячо его поддерживают верные подданные, твердо решил не покидать столицу.
Предоставим Маммоне, Фра Дьяволо и аббату Пронио продолжать эти свои подвиги и посмотрим, что происходило в это время у королевы, которая, напротив, твердо решила уехать из Неаполя.
. ПОДЗЕМНЫЙ ХОД
Караччоло сказал правду: для политики Англии было важно, чтобы Фердинанд и Каролина, изгнанные из столицы королевства на материке, обрели пристанище на Сицилии — острове, где они уже не могли бы рассчитывать на свои войска и на подданных, а только уповать на английские корабли и английских моряков.
Вот почему Нельсон, сэр Уильям и Эмма Лайонна побуждали королеву к бегству, к которому она и сама склонялась, охваченная страхом. Королева знала, как ее ненавидят, и предвидела, что, если начнется республиканское движение, народ не защитит ее, хотя может заступиться за короля, но, напротив, допустит, чтобы она попала в тюрьму, а то и погибла!
Призрак ее сестры Антуанетты, обхватившей руками голову, которая поседела за одну ночь, неотступно стоял перед нею
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |