— Господа, я в отчаянии, что мне пришлось побеспокоить вас в день, когда вы, быть может, как и я сам, рассчитывали, вместо того чтобы здесь заседать, заняться на досуге своими делами или развлечениями. Уверяю вас, не я повинен в этом: нам, оказывается, необходимо обсудить весьма важные вопросы, которые, по мнению королевы, могут быть рассмотрены только при моем участии. Ее величество изложит вам суть дела; вы обсудите вопрос и поможете мне своим советом. Садитесь, господа.
Он и сам сел — несколько позади других, напротив королевы.
— Пойди ко мне, мой друг Юпитер, — заговорил он снова, похлопав себя по колену, — мы с тобой славно позабавимся.
Пес подошел, позевывая, и лег возле короля, вытянув вперед лапы, в позе сфинкса.
— Господа, — начала королева с раздражением, которое супруг всегда вызывал у нее своей манерой говорить и действовать, столь отличной от ее собственной, — вопрос очень простой, и если бы король был сегодня в настроении, он изложил бы его нам в двух словах.
Затем, видя, что все слушают ее с величайшим вниманием, она добавила:
— Посол Франции, гражданин Гара, этой ночью уехал из Неаполя, объявив нам войну.
— И надо добавить, господа, — заметил король, — что объявления войны мы вполне заслужили и наш добрый друг Англия добилась своего. Теперь остается только выяснить, в чем будет заключаться ее помощь, а это дело господина Актона.
— И отважного Нельсона, ваше величество, — вставила королева. — Впрочем, он только что доказал при Абукире, что может совершить талант и отвага.
— Все же, сударыня, — сказал король, — должен откровенно заметить вам, что война с Францией — дело трудное.
— Не такое уж трудное, согласитесь, — колко возразила королева, — раз гражданин Буонапарте, хоть он и именует себя победителем при Дего, Монтенотте, Арколе и Мантуе, теперь застрял в Египте и останется там до тех пор, пока Франция не построит новый флот, чтобы отправиться ему на выручку; надеюсь, это даст ему возможность увидеть всходы репы — ее семена ему послала Директория, чтобы засеять берега Нила.
— Да, — не менее язвительно возразил король, — но в отсутствие гражданина Буонапарте, который так добр, что именует себя победителем лишь при Дего, Монтенотте, Арколе и Мантуе, хоть мог бы приписывать себе по праву также победы при Роверето, Бассано, Кастильоне и Миллезимо, у Франции остаются еще Массена, победитель при Риволи, Бернадот, победитель при Тальяменто, Ожеро, победитель при Лоди, Журдан, победитель при флёрюсе, Брюн, победитель при Алкмаре, Моро, победитель при Раштадте, — так что там немало победителей, особенно сравнительно с нами, никогда никого не побеждавшими. Да, я забыл еще о Шампионне, победителе при Дюнах, который, замечу мимоходом, находится всего лишь в тридцати льё от нас, то есть в трех переходах.
Королева пожала плечами и презрительно улыбнулась; улыбка ее относилась к Шампионне, о чьем временном бессилии она знала, но король принял насмешку на свой счет.
— Если я и ошибаюсь, сударыня, так лишь на два-три льё, не более, — сказал он. — С тех пор как французы заняли Рим, я не раз справлялся, на каком расстоянии они находятся от нас, — это надо знать.
— А я отнюдь не оспариваю ваших познаний в географии, государь, — отвечала королева, оттопырив свою австрийскую губу до самого подбородка.
— Конечно, понимаю. Вы довольствуетесь тем, что оспариваете мои способности в области политики. Но как ни старался Сан Никандро превратить меня в осла и хоть, по-вашему, он, к несчастью, преуспел в этом, я все же обращу внимание присутствующих господ, имеющих честь быть моими министрами, что положение усложняется. В самом деле, теперь уже речь не о том, чтобы, как в тысяча семьсот девяносто третьем году, послать в Тулон три-четыре корабля и пять-шесть тысяч солдат. Да и то не мешало бы вспомнить, в каком виде тогда вернулись из Тулона и корабли и люди! Гражданин Буонапарте, хоть и не одержал еще никаких побед, изрядно потрепал их! Теперь наша задача не в том, чтобы, как в тысяча семьсот девяносто шестом году, послать в помощь союзникам четыре кавалерийских полка, которые совершили чудеса храбрости в Тироле, что не помешало Куто попасть в плен, а Молитерно лишиться лучшего из своих прекрасных глаз. Заметьте к тому же, что в девяносто третьем и девяносто шестом годах мы были защищены границей, тянущейся вдоль Северной Италии, где стояли войска вашего племянника, который — не в обиду будь сказано, — кажется, не особенно торопится приступить к военным действиям, впрочем, гражданин Буонапарте порядком убавил ему спеси Кампоформийским договором. Дело в том, что ваш племянник Франц — человек осмотрительный. Чтобы начать войну, ему мало тех шестидесяти тысяч солдат, предлагавшихся ему вами; он ждет еще пятьдесят тысяч штыков, обещанных русским императором. Французов он хорошо знает: он уже бился с ними, и они изрядно его побили.
Тут Фердинанд, понемногу приходивший в хорошее расположение духа, рассмеялся — ему понравилась игра слов, так кстати пришедших ему на ум по поводу неудач австрийского императора; тем самым он подтвердил глубокое и грустное изречение Ларошфуко, что в несчастье друга для нас всегда заключается нечто приятное.
— Я позволю себе заметить вашему величеству, что неаполитанское правительство, в отличие от правительства Австрии, не свободно в выборе времени, — ответила Каролина, задетая шуткой короля. — Не мы объявляем Франции войну, а Франция объявляет ее нам, и даже уже объявила. Следовательно, надо как можно скорее выяснить, какими мы располагаем средствами для ведения этой войны.
— Конечно, это надо выяснить, — сказал король. — Начнем с тебя, Ариола. Вот называют цифру в шестьдесят пять тысяч солдат. Где они, твои шестьдесят пять тысяч?
— Где они, государь?
— Да, покажи мне их!
— Нет ничего легче! И генерал-капитан Актон подтвердит, что я говорю правду.
Актон утвердительно кивнул.
Король посмотрел на него искоса. Иной раз ему случалось не то чтобы испытывать ревность — для этого он был слишком склонен смотреть на вещи философски, — а позавидовать. Поэтому в присутствии короля Актон нарушал молчание лишь в тех случаях, когда тот обращался непосредственно к нему.
— Генерал-капитан Актон ответит за себя, когда я удостою его вопросом, — заметил король, — а пока что отвечай сам за себя, Ариола. Так где же они, твои шестьдесят пять тысяч?
— Государь, двадцать две тысячи находятся в лагере Сан Джермано.
По мере того как Арриола перечислял свои войска, Фердинанд покачивал в такт головой и загибал пальцы.
— Еще шестнадцать тысяч в Абруцци, — продолжал Ариола, — восемь тысяч в долине Сессы, шесть тысяч в Гаэте, десять тысяч в Неаполе и на побережье, наконец, три тысячи в Беневенто и Понтекорво.
— Что ж, счет правильный, — сказал король, когда Ариола кончил перечисление. — Значит, у меня есть армия в шестьдесят пять тысяч солдат.
— И все в новом обмундировании, по австрийскому образцу.
— Иначе говоря, в белом?
— Да, государь, вместо прежнего зеленого.
— Ах, дорогой мой Ариола! — вскричал король с выражением комической скорби. — Будь они в белом, будь в зеленом, все равно разбегутся, что ни говори…
— Вы плохого мнения о своих подданных, государь, — возразила королева.
— Плохого мнения, сударыня? Наоборот, я считаю их очень умными, даже чересчур, а потому сомневаюсь, чтобы они стали жертвовать жизнью за дела, отнюдь их не касающиеся. Ариола говорит, что у него шестьдесят пять тысяч штыков; среди этих шестидесяти пяти тысяч, должно быть, тысяч пятнадцать старых солдат, это правда; но старики эти никогда не зажигали запала, никогда не слышали свиста пуль. Тем не менее, есть надежда, что они, пожалуй, не побегут при первом же выстреле. Что до остальных пятидесяти тысяч, то на военной службе они только месяц или полтора, да и как их набрали? Вы заблуждаетесь, господа, если думаете, будто я ничего не замечаю, потому что, пока вы обсуждаете дела, я большую часть времени беседую с Юпитером, животным весьма сообразительным. Я же, напротив, не пропускаю ни одного сказанного вами слова. Я только предоставляю вам свободу; начни я с вами спорить, мне пришлось бы доказывать, что я лучше вас знаю, как управлять государством, но эти материи не так уж прельщают меня, чтобы из-за этого ссориться с королевой, которую это весьма занимает. Так вот, рекрутов этих вы набрали не на основании какого-то закона, не по жребию; нет, вы по собственному произволу вырвали их из родных деревень, насильственно отторгнули от семей, и все это делали, как им вздумается, ваши управители или их помощники. Каждый округ поставил по восемь рекрутов на тысячу мужского населения, и, если хотите, я скажу вам, как это происходило. Сначала наметили самых богатых, но они откупились и в солдаты не пошли. Потом взялись за тех, кто менее богат, но и эти могли заплатить и тоже избежали вербовки. Так, переходя от более зажиточных к менее зажиточным, собрали три-четыре контрибуции, но о них, мой бедный Коррадино, тебе ничего не доложили, хоть ты и министр финансов; и вот добрались наконец до тех, у кого не оказалось ни гроша за душой. Этим-то уж поневоле пришлось повиноваться. Каждый из таких новобранцев являет собою жертву вопиющей несправедливости, произвольных поборов. Нет никаких законных причин, что обязывали бы их служить, никаких нравственных соображений, что удерживали бы их под знаменами. Такого новобранца приковывает к армии только страх перед наказанием — вот и все. И вы хотите, чтобы эти люди рисковали головой ради неправедных министров, ради алчных управителей, их вороватых помощников и, наконец, во имя короля, который занят охотой, рыбной ловлей, развлечениями, а со своими подданными соприкасается, только когда появляется со сворой гончих в их владениях и опустошает их нивы! Только беспросветные дураки способны на подобное геройство. Будь я солдатом в моей армии, я в первый же день дезертировал бы и ушел в разбойники: те, по крайней мере, сражаются и жертвуют жизнью ради самих себя.
— Должен признаться, что ваши слова во многом справедливы, государь, — ответил военный министр.
— Еще бы! — подхватил король. — Я всегда говорю правду, когда у меня нет основания скрывать ее, конечно. А теперь рассудим. Я принимаю твои шестьдесят пять тысяч; вот они построены в ряды, заново обмундированы по-австрийски, у них на плечах — ружье, на боку — сабля, позади — лядунка. Кого ты поставишь командовать ими, Ариола? Самого себя?
— Государь, я не могу одновременно быть и военным министром, и главнокомандующим.
— И ты предпочитаешь остаться военным министром? Понимаю.
— Государь!
— Говорю тебе: я понимаю. Один отказывается. Ну, а ты, Пиньятелли, возьмешься командовать шестьюдесятью пятью тысячами солдат Ариолы?
— Признаюсь, государь, я не решился бы взять на себя такую ответственность, — отозвался спрошенный.
— Второй отказывается. А ты, Колли? — продолжал король.
— И я также, государь.
— А ты, Паризи?
— Государь, я ведь всего лишь бригадный генерал.
— Знаю. Все вы хотите командовать бригадой, в крайнем случае — дивизией, а вот начертить план кампании, осуществить стратегические замыслы, сразиться и одержать победу над искушенным противником — за это никто из вас не возьмется.
— Напрасно ваше величество утруждает себя поисками того, кто станет главнокомандующим, — заметила королева, — главнокомандующий у нас есть.
— Вот как? — промолвил Фердинанд. — Надеюсь, он нашелся не в моем государстве?
— Нет, государь, не беспокойтесь, — отвечала королева. — Я просила моего племянника предоставить нам человека, чья репутация внушала бы уважение нашим врагам и вместе с тем удовлетворяла наших друзей.
— И кто же это такой? — спросил король.
— Барон Карл Макк… У вас имеются какие-нибудь соображения против него?
— Я мог бы сказать, что французы его разгромили, — возразил король, — но, поскольку такая неудача постигла всех военачальников императора, включая и его дядю, вашего брата принца Карла, я все же предпочитаю Макка кому-либо другому.
Бесстыдство этой жестокой насмешки состояло в том, что король высмеивал других в их отсутствие. Королева закусила губу, но, справившись с раздражением, встала с места и спросила:
— Итак, вы принимаете барона Карла Макка в качестве главнокомандующего вашей армией?
— Охотно, — отвечал король.
— В таком случае позвольте…
И она направилась к двери; король провожал ее взглядом, не представляя себе, что она собирается сделать, как вдруг охотничий рот громко затрубил под окнами дворца, возвещая подъем зверя; он звучал так мощно, что в зале задрожали оконные стекла, а члены Совета, ничего не понимая, стали с удивлением переглядываться.
Потом все взоры снова обратились к королю, как бы вопрошая его, что означает этот нежданный охотничий клич.
Но король, казалось, был удивлен не меньше остальных, а Юпитер — не меньше короля.
Фердинанд несколько мгновений прислушивался, как бы не веря собственным ушам.
Потом он воскликнул:
— Что взбрело в голову этому бездельнику? Ведь он должен знать, что охота отменена. Зачем же возвещать подъем?
Доезжачий продолжал неистово трубить. Король в волнении поднялся с места: заметно было, что он отчаянно борется сам с собою.
Он подошел к окну и распахнув его, крикнул:
— Замолчи, болван!
Потом, сердито захлопнув окно, он в сопровождении Юпитера вернулся на свое место.
Но за это время на сцене при содействии королевы появился новый персонаж: пока король разговаривал с доезжачим, она отворила дверь, ведущую из ее покоев в зал совещания, и ввела какого-то человека.
Все с недоумением смотрели на незнакомца, и сам король был изумлен не менее остальных.
. ГЕНЕРАЛ БАРОН КАРЛ МАКК
Неизвестному, так удивившему всех своим появлением, было лет сорок пять; он был высок, белокур, бледен лицом; на нем был австрийский мундир с генеральскими знаками отличия и среди других регалий — ордена и ленты Марии Терезии и Святого Януария.
— Государь, — сказала королева, — имею честь представить вашему величеству барона Карла Макка, которого вы только что назначили главнокомандующим ваших армий.
— Счастлив познакомиться с вами, генерал, — сказал король, с некоторым удивлением глядя на орден Святого Януария, украшавший грудь вошедшего, ибо он не помнил, чтобы когда-либо имел случай наградить генерала этим знаком отличия
И Фердинанд обменялся с Руффо беглым взглядом, говорившим: «Внимание!» Макк отвесил глубокий поклон и, вероятно, собирался ответить на приветствие короля, когда в разговор вмешалась королева.
— Я подумала, государь, что нам незачем ждать прибытия барона в Неаполь, чтобы должным образом выразить ему уважение, которое вы к нему питаете итак, еще прежде чем он выехал из Вены, я поручила вашему послу вручить генералу орден Святого Януария.
— И я, государь, — воскликнул барон с восторгом чересчур театральным, чтобы быть искренним, — преисполнившись признательности за милость вашего величества, поспешил прибыть сюда, чтобы сказать вам: «Государь, моя шпага к вашим услугам»
С этими словами Макк извлек шпагу из ножен, отчего король слегка подался назад Как и Якову I, ему претил вид железа.
Макк продолжал:
— Эта шпага будет неустанно служить вам и ее величеству королеве; она не возвратится в ножны, пока не разгромит гнусную Французскую республику, попирающую человечность и являющуюся позором Европы. Принимаете ли вы мою присягу, государь? — громко вскричал Макк, грозно потрясая шпагой.
Фердинанд, по характеру чуждый аффектации и наделенный здравым смыслом, не мог не заметить, насколько нелепо бахвальство генерала Макка; он прошептал на неаполитанском наречии, знакомом только тем, кто родился у подножия Везувия, одно-единственное слово:
— Ceuza!
Мы охотно перевели бы это восклицание, сорвавшееся с уст короля Фердинанда, но, к сожалению, ему нет соответствия во французском языке. Удовольствуемся пояснением, что оно означает нечто среднее между «дурак» и «кривляка».
Макк, разумеется, не понявший его и ожидавший со шпагою в руке, что король примет его клятву, в явном замешательстве обернулся к королеве.
— Его величество, кажется, удостоил меня своим обращением, — пробормотал он.
— Его величество одним словом, полным значения, выразил вам свою благодарность, — не смущаясь, ответила королева.
Макк поклонился и величественно вложил шпагу в ножны, в то время как с лица короля не сходило выражение добродушной иронии.
— Надеюсь, — сказал король, поддаваясь тому насмешливому настроению, которое было ему так по душе, — что мой любезный племянник, направив ко мне одного из талантливейших своих полководцев, чтобы сокрушить гнусную Французскую республику, одновременно прислал и план кампании, разработанный его придворным советом?
Этот вопрос, заданный с превосходно разыгранным простодушием, прозвучал весьма ядовито, ибо именно придворным советом были разработаны планы кампаний 96-го и 97-го годов, в итоге которых австрийские генералы и сам эрцгерцог Карл потерпели поражение.
— Нет, государь; на этот счет я просил его величество, моего августейшего повелителя, предоставить мне свободу действий, — отвечал Макк.
— И, надеюсь, он вам ее предоставил? — спросил король.
— Да, государь, он оказал мне эту милость.
— И вы, не сомневаюсь, не откладывая, займетесь этим планом, любезный мой генерал? Признаюсь, я с нетерпением жду возможности ознакомиться с ним.
— Он уже разработан, — ответил генерал с видом человека вполне довольного собою.
— Слышите, господа? — воскликнул Фердинанд, снова приходя в благодушное настроение, как это всегда с ним случалось, когда можно было над кем-нибудь посмеяться. — Еще прежде того как гражданин Гара от имени гнусной Французской республики объявил нам войну, гнусная Французская республика, благодаря таланту нашего главнокомандующего, уже оказалась разбитой! Воистину, нам покровительствуют Бог и святой Януарий. Благодарю вас, дорогой генерал, благодарю.
Макк, гордый похвалой, которую он принял всерьез, снова отвесил королю поклон.
— Какая досада, что у нас нет под рукой карты нашего государства и папских владений и мы не можем проследить по ней военные операции генерала! — воскликнул Фердинанд. — У гражданина Буонапарте, говорят, в его кабинете на улице Шантерен в Париже висит большая карта, на которой он заранее показывает своим секретарям и адъютантам места, где он разгромит австрийских полководцев. Барон также мог бы заранее показать нам пункты, в которых он разгромит французских генералов. Закажи для военного министерства и передай в распоряжение барона Макка такую же карту, какая имеется у гражданина Буонапарте, — слышишь, Ариола?
— Не извольте беспокоиться, государь, у меня есть превосходная карта.
— Не хуже карты гражданина Буонапарте? — спросил король.
— Думаю, что не хуже, — самодовольно ответил Макк.
— А где она? — продолжал король. — Где? Мне не терпится увидеть карту, на которой заранее бьют врага.
Макк приказал секретарю принести папку, оставленную им в соседней комнате.
Королева, хорошо знавшая своего августейшего супруга и понимавшая цену притворных славословий, расточаемых ее фавориту, опасалась, как бы генерал не почувствовал, что является жертвой язвительности короля. Поэтому она возразила, что сейчас, пожалуй, не время заниматься этим вопросом. Однако Макк, не желая упустить случая показать трем-четырем присутствующим генералам свои стратегические познания и покрасоваться перед ними, поклонился в знак того, что почтительно настаивает на своем предложении, так что королеве пришлось уступить.
Секретарь внес большую папку, на которой с одной стороны был золотом оттиснут австрийский герб, с другой — имя и титулы Макка.
Генерал вынул из папки большую карту папских владений с обозначением их границ и разложил ее на столе.
— Внимание, мой военный министр! Внимание, мои генералы! — сказал король. — Вслушивайтесь в каждое слово барона. Прошу вас, барон, мы вас слушаем.
Офицеры подошли к столу с величайшим интересом: в те времена, так же как и впоследствии, барон Макк почему-то считался одним из величайших стратегов мира.
Зато королева, не желая принимать участия в том, что она считала насмешкой со стороны короля, отошла на несколько шагов в сторону.
— Как же так, сударыня, — сказал король, — барон соглашается показать, где именно он разобьет ненавистных вам республиканцев, а вы в это время уходите.
— Я не сведуща в стратегии, государь, — язвительно откликнулась королева. — И быть может, только займу место того, кто в ней отлично разбирается, — добавила она, указывая на кардинала Руффо.
Затем, подойдя к окну, она стала барабанить пальцами по стеклу.
В тот же миг, точно условный сигнал, со двора опять донеслись звуки охотничьего рога; но на этот раз он трубил не подъем зверя, а зверь на виду.
Король замер, словно ноги его вросли в мозаичный паркет зала; он помрачнел, и лицо его вместо насмешливо-добродушного приняло злобное выражение.
— Да что же это, наконец, — воскликнул он, — совсем одурели они, что ли, или хотят меня свести с ума? Нашли время травить оленя или кабана, когда мы охотимся за республиканцами!
Он снова бросился к окну, распахнул его еще порывистее, чем в первый раз, и крикнул:
— Замолчи, дурак несносный! А не то спущусь во двор и задушу тебя собственными руками.
— Это было бы, государь, слишком высокой честью для подобной скотины, — сказал Макк.
— Вы так полагаете, барон? — отозвался король, опять приходя в благодушное настроение. — Так пусть живет, а мы займемся уничтожением французов. Обсудим же ваш план, генерал, обсудим!
И он затворил окно с таким спокойствием, какого трудно было бы ожидать после того, как рог привел его в крайнее раздражение; к счастью, пошлая лесть генерала Макка чудом успокоила его.
— Смотрите, господа, — начал Макк тоном мудрого наставника, который обращается к своим ученикам, — наши шестьдесят тысяч солдат размещены в четырех-пяти местах вдоль линии между Гаэтой и Акуилой.
— Но ведь вы знаете, что у нас шестьдесят пять тысяч, — заметил король, — поэтому не стесняйтесь.
— Мне достаточно шестидесяти тысяч, государь, — сказал Макк. — Все мои планы построены из этого расчета, и будь у вашего величества хоть стотысячная армия, я не возьму ни одного лишнего штыка. К тому же у меня самые точные сведения о численности французского войска, — там не наберется и десяти тысяч.
— Значит, нас будет шестеро против одного, — заметил король, — в таком случае я вполне спокоен. В кампаниях девяносто шестого и девяносто седьмого года у моего племянника было только по двое на одного, когда их разгромил гражданин Буонапарте.
— Там не было меня, государь, — с самодовольной улыбкой отвечал Макк.
— Это правда, — согласился король с самым серьезным видом, — там были всего лишь Больё, Вурмзер, Альвинци и принц Карл.
— Государь, государь! — шепнула королева, дернув супруга за фалду его охотничьего камзола.
— Не беспокойтесь, я знаю, с кем имею дело, и отнюдь не собираюсь обижать генерала.
— Итак, — продолжал Макк, — основная часть нашей армии, тысяч двадцать, расположится в Сан Джермано, остальные сорок тысяч — вдоль реки Тронто, в Сессе, в Тальякоццо и в Акуиле. Десять тысяч человек переправятся через Тронто, выгонят французский гарнизон из Асколи, займут этот пункт и двинутся по Эмилиевой дороге на Фермо. Четыре тысячи выступят из Акуилы, займут Риети и направятся на Терни; тысяч пять-шесть спустятся из Тальякоццо в Тиволи, чтобы предпринимать набеги в Сабине; восемь тысяч выйдут из лагеря в Сессе и проникнут в папские владения по Аппиевой дороге; наконец, шесть тысяч погрузятся на корабли, отправятся в Ливорно и преградят пути французам, отступающим через Перуджу.
— Отступающим через Перуджу… Генерал Макк, в отличие от гражданина Буонапарте, точно не указывает нам места, где он разобьет неприятеля; он ограничивается тем, что заранее намечает путь его отступления.
— Отнюдь нет, — торжествующе ответил Макк, — я назову также и места, где разобью его.
— Так послушаем же, — сказал король; казалось, война могла доставить ему не меньше удовольствия, чем охота.
— Вместе с вашим величеством и двадцатью-двадцатью пятью тысячами солдат я выступаю из Сан Джермано.
— Так вы выступаете вместе со мною?
— Иду на Рим.
— Опять-таки со мною?
— Направлюсь по дорогам на Чепрано и Фрозиноне.
— Дороги скверные, генерал. Мне случалось на них спотыкаться.
— Неприятель оставляет Рим.
— Вы в этом уверены?
— Рим не относится к числу городов, которые можно оборонять.
— А когда противник оставит Рим, что вы делаете?
— Он отступает к Чивита Кастеллана, представляющей собою могучую крепость.
— Вот как? И там вы его, конечно, не беспокоите?
— Напротив, я атакую его и разбиваю.
— Прекрасно! А вдруг случится, что вы его не разобьете?
— Если мне выпадает честь сказать вашему величеству, что я разобью врага, это равносильно тому, что он уже разбит, — провозгласил Макк, приложив руку к сердцу и склоняясь перед королем.
— В таком случае все в порядке, — отвечал король.
— Имеются ли у вашего величества какие-либо замечания относительно изложенного мною плана?
— Решительно никаких, кроме одного, насчет которого мы должны прийти к соглашению.
— Какого, государь?
— В вашем плане предусматривается, что вы выступаете из Сан Джермано вместе со мною?
— Именно так, государь.
— Значит, я участвую в войне?
— Разумеется.
— Вы первый сообщаете мне об этом. А какой чин предлагаете вы мне в моей армии? Это не чересчур нескромный вопрос, не правда ли?
— Вы будете верховным главнокомандующим, государь, а я буду счастлив и горд выполнять распоряжения вашего величества.
— Верховный главнокомандующий… гм…
— Вы отказываетесь, ваше величество? А мне давали надежду…
— Кто давал?
— Ее величество королева.
— Ее величество королева бесконечно добра. Но ее величество королева всегда слишком высокого мнения обо мне, в данном же случае она забывает, что я человек не военный. Мне стать верховным главнокомандующим? — продолжал Фердинанд. — Ведь Сан Никандро не воспитывал меня как будущего Александра или Ганнибала. И я не учился в Бриенском училище, как гражданин Буонапарте! Я не читал Полибия! Равным образом не читал я и «Записки» Юлия Цезаря, а также труды шевалье Фолара, Монтекукколи, маршала Саксонского, как ваш брат принц Карл! Ведь я понятия не имею обо всех тех вещах, что нужно изучить, чтобы быть разбитым по всем правилам! Да я в жизни никем, кроме моих липариотов, не командовал.
— Потомку Генриха Четвертого и внуку Людовика Четырнадцатого все это известно без учения, ваше величество, — отвечал Макк.
— Эту чепуху, любезный генерал, рассказывайте какому-нибудь болвану, а не мне — я всего лишь дурачок.
— Что вы, ваше величество! — воскликнул Макк, смущенный тем, что монарх так откровенно высказывается о самом себе.
Макк подождал. Король почесывал у себя за ухом.
— И что же? — спросил генерал, видя, что король колеблется и нужно как-то взбодрить его.
Фердинанд наконец решился.
— Одним из главных качеств полководца является храбрость, не так ли?
— Несомненно.
— Значит, что касается вас — вы храбры?
— Государь!
— Вы уверены, что храбры, не правда ли?
— О!
— Ну, а я вот не уверен в себе.
Королева покраснела до ушей; Макк в изумлении смотрел на короля. Министры и советники, привыкшие к цинизму Фердинанда, улыбались; ничто исходящее от него их не удивляло — так хорошо знали они эту странную личность.
— Однако я, быть может, заблуждаюсь: вдруг я тоже храбр, сам того не подозревая? Поживем — увидим.
Затем он повернулся к советникам, министрам и военачальникам и спросил:
— Вы слышали, господа, план кампании, предложенный бароном?
Все утвердительно склонили головы.
— Ты одобряешь его, Ариола?
— Да, государь, — ответил военный министр.
— Ты тоже, Пиньятелли?
— Да, государь.
— А ты, Колли?
— Да, государь.
— А ты, Паризи?
— Да, государь.
Наконец король обратился к кардиналу, который все время находился в некотором отдалении.
— А вы, Руффо? — спросил он. Кардинал молчал.
На каждое одобрение Макк отвечал улыбкой. На этого церковника, не торопившегося одобрить его план, он посмотрел с недоумением.
— Может быть, кардинал подготовил другой план, лучше этого? — спросила королева.
— Нет, ваше величество, — не смущаясь, отвечал Руффо, — я ведь не знал, что война так близка, и никто не удостоил меня чести справиться о моем мнении.
— Если у вашего преосвященства имеются какие-либо замечания, я готов выслушать их, — насмешливо заметил Макк.
— Я не осмелился бы высказать свое мнение без позволения вашего превосходительства, — с изысканной вежливостью ответил кардинал, — но, поскольку ваше превосходительство приглашает меня…
— Ах, прошу вас, прошу, — засмеялся Макк.
— Если я правильно уразумел расчеты вашего превосходительства, — продолжал Руффо, — то цель плана, с которым вы соблаговолили познакомить нас…
— Посмотрим, какова же моя цель, — сказал Макк, решив, что и ему представляется случай над кем-то поиздеваться.
— Посмотрим, посмотрим, — подхватил Фердинанд, уверенный в торжестве кардинала по одной той причине, что королева ненавидит его.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |