Педагогические специальности 6 страница

В маленьком рассказе Ю. И. Коваля «Нулевой класс» воспроиз­ведены некоторые мотивы апокрифа о детстве Иисуса. Мальчик не желает идти в класс. Он занят — строит запруду на ручье. Учи­тельница, не дождавшись его в школе, идет к нему и помогает строить запруду в виде больших букв. Потом они ведут урок счета, глядя на отлетающих журавлей.

Особо заметим, что признание мудрости и божественности ре­бенка связано не только с уважением со стороны взрослых, но и с их страхом перед ним. Страх этот имеет подсознательную приро­ду, нередко понимаемую мистически. В XX веке тема ужаса взрос­лых перед детьми стала актуальна как никогда — сначала во взрос­лой литературе, затем и в детской. Возросшая актуальность ее может быть объяснена расширением представлений о детях и детстве: открытие интеллектуально-психологического великолепия «дет­ского» мира сопровождается и инстинктивным отстранением от силы, кажущейся кровно-родной и — странно чужой. Мировую известность получили произведения о детях — жестоких чудови­щах, например роман «Повелитель мух» (1954) У. Голдинга, рас­сказ «Дети кукурузы» (1978) С.Кинга. Среди современных отече­ственных книг отметим веселую и вместе с тем страшноватую сказку Ирины и Леонида Тюхтяевых «Зоки и бада» (1993).

В древних текстах, как и в новых, ребенок-божество изображен в системе противостояний. Сюжеты держатся на конфликтах: ребе­нок и родители, ребенок и учителя, ребенок и другие дети, ребе­нок и стихия, ребенок и власть. Детский быт, согласно стихийно сложившейся поэтике древних текстов, трактуется как бытие. Во­прос в том, как именно Божественный Ребенок разрешает быто­вые, а значит, и бытийные противоречия. Ребенок делает это с легкостью — либо с помощью чудотворения, либо с помощью ре­ального поступка, функционально равного чуду. Так, в Ветхом За­вете Давид, отрок-пастух, с которым сильному мужчине стыдно и тягаться, побеждает могучего Голиафа с помощью пращи и камня (праща — не меч, это оружие мальчишек). Не счесть в мировой детской литературе примеров ситуации «Давида и Голиафа» (вспом­ним хотя бы два — роман Р.Л.Стивенсона «Остров сокровищ», 1881 — 1882, и новеллу ОТенри «Вождь краснокожих», 1910). При­ведем стихотворение Олега Григорьева (1943—1992) «Великаны»:

Давид хрупкий и очень хилый В сравнении с волосатым великаном. Давид слабый, зато хитрый — Вложил незаметно в прашу камень. Раскрутил ремешок и метко к:инул — В лоб попал, лежит Голиаф, Рот раскрыл и руки раскинул, Дремучую бороду к небу задрав. Сел Давид, закрылся руками, Плачет горько и причитает: — Почему эти бедные великаны Всегда от маленьких погибают?

Наряду с персонажами-детьми, как бы парящими над обы­чными смертными, с начальных времен появляются дети «небо­жественные». Одна из притч в Ветхом Завете будто специально сложена в поучение маленьким сорванцам:

Шел по дороге пророк Елисей, обступили его озорные ребята и да­вай насмехаться над его лысиной: «Иди, плешивый! Иди, плешивый!» Елисей посмотрел на своих маленьких преследователей и проклял их именем Бога Яхве. И тогда из леса выскочили две медведицы и растерза­ли сорок два ребенка.

Вероятно, люди издавна рассказывали детям страшные нази­дательные сказки. В литературе последующих эпох можно наблю­дать многократное расщепление этого сюжета и его вариации.

М.Ю.Лермонтов создал образ осмеянного пророка (стихотворе­ние «Пророк»). Саша Черный переосмыслил образ Елисея в од­ной из своих новелл для детей. Ф. М.Достоевский включил сюжет о преследовании детьми нищего чиновника в роман «Братья Ка­рамазовы». Отголосок этого сюжета слышим мы в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов», когда юродивый Миколка про­сит царя Бориса зарезать мальчишек, обидевших его. В. К.Желез-ников в повести «Чучело» нарисовал картину преследования же­стокими детьми «чудной» Лены Бессольцевой и ее дедушки.

Может быть, в библейские времена пророк Елисей «отвечал» за жизнь и смерть детей, был для них грозой и спасением. Однаж­ды он возвратил к жизни мертвого ребенка сонамитянки: он лег на его тело, приложил свои глаза к глазам ребенка и свой рот ко рту ребенка, после чего ребенок чихнул семь раз и открыл глаза. «Запугивающему» рассказу о гневе пророка соответствует «утеши­тельный» рассказ, как будто давным-давно они составили пару противоположных средств воспитания да так и функционируют поныне — в качестве литературно-педагогических примеров, ад­ресованных не маленьким кумирам, а «обыкновенным» детям, для которых взрослый хотел бы выступать и богом, и пророком.

О «небожественных» детях повествует и ветхозаветный сюжет о близнецах Исаве и Иакове. Он интересен как коллизия перво­родства, воссоздающая типичную житейскую ситуацию, когда нет равенства между равными. Один из близнецов, Исав, вырастет и станет искусным звероловом, человеком полей, а Иаков будет кротким «человеком шатров». Один, так сказать, энергичный прак­тик, другой — лирический резонер.

Подобные им комические и драматические «дуэты» выступают «на подмостках» известных детских книг: Том Сойер и Гек Финн (дилогия «Приключений» Марка Твена), Чук и Гек (одноимен­ный рассказ А. П. Гайдара), Белочка и Тамарочка (цикл рассказов Л.Пантелеева), Миша и Коля (рассказы Н.Н.Носова) и др.

Особенное значение для русской литературы, в том числе и детской, имеет сюжет о жертвоприношении Авраамом сына и отмене жертвоприношения Богом: вспомним произведения Гай­дара, Андрея Платонова. Допустима ли детская жертва? Будет ли принята она Богом? Каково будет общество, положившее зало­гом спасения и благоденствия такую жертву? Все это трудные во­просы для народного сознания и национальной культуры, они ставятся вновь и вновь в ходе самой истории народа.

Многие древние народы практиковали жертвоприношение ре­бенка: чаще всего это был обряд очищения или обряд скрепления договора клятвой верности. В эпоху христианства самая мысль о необходимости такой жертвы затушевывалась, заменялась на идею «невинного агнца», посмертный путь которого — прямо в рай (вспомним многочисленные «святочные истории» о погибающих от холода и голода невинных сиротках). Но все же образ Жертвен­ного Ребенка был возрожден и дал свое продолжение в литерату­рах обществ, отринувших христианство и вернувшихся к некото­рым дохристианским моделям сознания и культуры. К ним отно­сятся и общества коммунистической ориентации. Выстраивая «культурный» сюжет собственной истории, эти общества горячо откликались на произведения, повествующие об обычных мальчи­ках и девочках, пожертвовавших жизнью во имя светлого будущего.

Еще один ветхозаветный сюжет мог бы стать основой детского романа. По указу об умерщвлении новорожденных еврейских маль­чиков младенцу Моисею грозила гибель. Тогда мать сплела корзин­ку, обмазала ее асфальтом и смолою и, положив в нее младенца, пустила корзинку по одному из заросших папирусом каналов Нила. При этом она наказала двенадцатилетней дочери присматривать за корзинкой с братцем. Но корзинка уплыла, и вот египетская ца­ревна со своей свитой, вышедшая купаться, нашла в тростнике корзинку с мальчиком и решила его спасти и даже усыновить. Де­вочка предложила взять в кормилицы одну израильтянку, которая и была настоящей матерью ребенка. Царевна дала ему имя Мои­сей, «потому что, говорила она, я из воды вынула его». Так Моисей начал свой путь в утлой корзинке, плывущей по великой реке, продолжил его вместе с израилевым народом, который он сорок лет водил по пустыне ради освобождения от египетского рабства, а закончил начертанием законов на «скрижалях» (досках).

¹ См.: Магазаник Л. Э. Опыт анализа произведения в его литературном и об­щекультурном контексте: «Приключения Гекльберри Финна» // Методология анализа литературного произведения / Отв. ред. ю. Б. Борев. — м., 1988. — с. 133 — 158.

История Моисея просматривается в книге, начавшей собой историю классической американской прозы и ставшей образцом детской литературной классики, — романе «Приключения Гекль-берри Финна» (1876—1883) Марка Твена¹. Начинается роман с того, что добродетельная вдова Дуглас читает беспризорнику Геку Финну о приключениях Моисея в тростниках. И Геку очень хочет­ся узнать, чем же дело кончилось, как вдруг она проговаривает­ся, что Моисей давным-давно помер. И Геку стало сразу неинте­ресно, потому что — «какое же мне дело до покойников?» Дело ему, конечно, есть, потому что сюжет его приключений повторя­ет историю Моисея и его народа. Однако важно и то, что заметил Марк Твен: библейские тексты не только составляли круг чтения детей, но играли роль самой настоящей детской литературы, ибо в них, в этих текстах, есть специфические свойства — свобода вымысла при полной серьезности, «настоящести» цели повество­вания. Ибо эта древняя словесность в центр мира ставит ребенка, объявляя его главным чудом этого мира, залогом спасения его.

Широко известны древнегреческие и древнерим­ские школы. Что же читали ученики? Представление об этом может дать первый известный нам римский автор Ливии Андроник (приблизительно 272 — 207 до н.э.): полугрек по происхождению, он был взят в плен и занимался обучением детей, переведя для них как учебное пособие «Одиссею». По обычаю, дети сопровож­дали отцов в сенат, слушали там выступления сенаторов, постро­енные по правилам риторики и пересыпанные литературными при­мерами; древнеримская риторика долгие века была непременной частью «школьной» литературы. В целом римские ученики читали признанные классическими древнегреческие произведения. До сих пор новая литература, даже и созданная для детей, независимо от актуальности и художественных качеств, трудно завоевывает пра­во быть в составе школьного списка.

Древнегреческий философ Платон Афинский (428 или 427 — 348 или 347 до н.э.) создал первую научную школу — академию и написал первое сочинение утопического жанра — «Государство». По мысли Платона, разумному управлению идеальным государ­ством мешают «неразумные» проявления человеческой природы. Он предлагал искоренять фантазию, изгнать всех поэтов и запре­тить детские игры. Пожалуй, Платон выступил как первый кри­тик культуры, в частности культуры детства, включая, вероятно, и детскую словесность.

В истории еще не раз будут подвергаться нападкам фантазия, сказка, игра, беспечная веселость и тому подобные «неразумно­сти». Так будет происходить всякий раз, когда в каком-либо обще­стве будут набирать силу утопические идеи построения «правиль­ного» государства. Екатерина II выступала против фантазии в деле воспитания наследника. В молодом советском государстве строи­тели «нового мира» однажды пошли войной на сказку и игру, но были побеждены.

Пример из биографии другого основателя научной школы — Аристотеля (384—322 до н.э.) — говорит о том, как нераздели­мы были в древности научные и литературно-педагогические за­нятия, как рождалась классическая учебно-научная книга. Арис­тотель, ученик Платона, был воспитателем Александра Маке­донского (356 — 323 до н.э.). Он преподавал мальчику историю, мораль, литературу, одновременно ведя научную работу, при­влекая к ней и учеников. В частности он работал над «Историей животных». Повзрослевший Александр Македонский из своих походов присылал учителю образцы, описание которых отчасти вошло в этот труд.

Еще в Средние века в университетах насаждались сочинения аристотельского направления. О том, что книги Аристотеля со­ставляли важную часть чтения не только студентов, но и детей и подростков, свидетельствует история науки: когда будущий осно­ватель академического естествознания — юный Карл Линней (1707— 1778) — отправился на учебу в университет, он нес с со­бой только одну книгу — «Историю животных». Сравнивая ее с современными книгами о животных, написанными для детей или, как книги Я.Брэма, вошедшими в детское чтение, заметим, что «детскими» их делают не только классификация и описания жи­вотных, но и взгляд на мир животных с позиций человеческого разума и этики. Например, Аристотель пишет о «рассудительнос­ти и простоте, мужестве и трусости, кротости и свирепости и прочих подобных свойствах животных», замечает «склонность к любви» у лошадей, выкармливающих осиротевших жеребят, ста­вит в пример разумную жизнь журавлей, объясняет причины «войн» между разными видами и т.д.¹ Наряду с баснями Эзопа, фоль­клорными сказами и поверьями о животных научный трактат ве­ликого Аристотеля является одним из праисточников многочис­ленной и разнообразной литературы о животных, адресованной юным натуралистам.

Еще одним источником по истории жанров детской и подрост­ково-юношеской литературы может служить сборник «Удивитель­ные истории», составленный римским автором Флегонтом Тралль-ским во II веке.² В этих историях действуют фантастические суще­ства и призраки; восточная волшебная сказка соединяется с эле­ментами мистики, фантастики и вульгаризованной философии. Кроме того, произведения раннехристианских авторов наклады­вали отпечаток на буйную игру народного воображения. Это была массовая литература о чудесах и сверхдоблестях, она получила название ареталогии. Особенную популярность эта литература имела в Средние века. Дальними потомками ареталогических существ яв­ляются персонажи литературы фэнтези, получившей распростра­нив в XX веке (классическим автором фэнтези признан англий­ский филолог Д.Толкин, 1892—1973, ныне всемирно известный «детский» писатель).

В «Правдивой истории» (160 н.э.) Лукиана, греческого писате­ля, первого фантаста, есть пародийное описание одного из общих мест ареталогии: путешественники попадают на Острова блажен­ных, где земля пестрит цветами и покрыта тенистыми садовыми деревьями, виноград приносит плоды двенадцать раз в год, и живут там бесплотные тени — «идеи человека». Чудо-острова долго ма­нили воображение людей, пока не отошли в область инфантиль­ных мечтаний и детских книг.

' См.: Аристотель. История животных. — М., 1996.

² Флегонт из Тралл. Удивительные истории // Вестник древней истории. — 2001. - № 3. - С. 219 — 234.

По-видимому, в память об Островах блаженных поэт Саша Черный назвал свой сборник «Детский остров» (1921). «Над не­бом голубым есть город золотой» — поется в песне «Рай» на стихи А.Хвостенко и А. Волохонского. Окончательный текст песни был записан в 1985 году в Доме радио, песня стала широко известна. Любопытно, что в начале 90-х годов стихотворение попало в кни­гу для чтения в начальной школе (составители Р. Н. и Е. В. Бунее-вы). Это один из случаев перехода ареталогической темы в дет­скую литературу.

Там, в архаической дали, можно обнаружить праформы, пра-жанры детской литературы. И прежде всего литературную сказку во всем ее жанровом многообразии — от «романа-сказки» (на­пример, жизнь и приключения Иосифа, Самсона Моисея, Одис­сея) до короткой сказки-поучения (истории о пророке Елисее). Там берут начало и детский бытовой рассказ, художественно-по­знавательный очерк и, вероятно, иные жанры.

Не менее важна для истории детской литературы выработка особых художественно-стилевых форм, которые затем послужат образцами для «детских» литераторов. Если выбирать для детского чтения или адаптированного пересказа одно из четырех новоза¹ ветных евангелий, то скорее всего мы остановим выбор на Еван­гелии от Луки: оно наиболее насыщено красивыми деталями, рас­цвечено сказочным вымыслом. Особенно любимая детьми мисте­рия Рождества есть только там.

Еще более беллетризовано неканоническое Евангелие Фомы, о котором уже говорилось выше. Писатели вольно или невольно воссоздают структуру этого Евангелия — вспомним рассказы М.М.Зощенко о детстве Ленина — «Графин», «Серенький коз­лик» (1939). В этих «апокрифических» рассказах бытовой сюжет иронически представлен как зерно дальнейшей судьбы «пророка» большевизма, а сама художественная форма скалькирована с древ­него образца.

Античная цивилизация оставила странам разваливавшейся Рим­ской империи и славянским землям богатейшее культурное на­следие, его хватило на многие века, пока не сформировались са­мостоятельные национальные культуры, составляющие ныне сла­вяно-европейскую цивилизацию. Долгое время подрастающие по­коления получали литературное образование, читая древнегрече­ских и древнеримских авторов, осваивая для этого латинский, древнегреческий и церковно-славянский языки. Современная ли­тература входила через врата христианства. Еще в детстве человек выучивал молитву «Отче наш» и считался с тех пор представите­лем цивилизованного мира, а не варваром-язычником. Можно по­лагать, что молитвы — это древнейший жанр полуанонимной ли­тературы для детей.

С тех пор как в Европе утвердилось христианство, стали стре­мительно меняться отношения в обществе, авторитет античных классиков перестал быть непререкаемым, а фольклор уже не да-

вал ответов на новые вопросы. Изменившиеся религиозно-эти­ческие представления необходимо было увязать с новым научным знанием о мире. А главное, перед народами появилась обнадежи­вающая историческая перспектива построения универсальных го­сударств на своей земле, требующая для воплощения воспитания нового поколения. Так возникла потребность в научных и этиче­ских сочинениях для детей и юношества, в которых отражалась бы современная картина мира.

Итоги

• Праистоки детской литературы лежат в архаических цивили­зациях, в эпохе античности, в ранних стадиях развития мировых религий, а также в безбрежном океане мирового фольклора.

• Мифологема Божественного Ребенка является основой дет­ской литературы.

• Стадиальное развитие национальных детских литератур обус­ловлено этапами общего развития культуры.

• Формирование круга детского чтения опережает становление и развитие литературы для детей.

• История культур, религий, воспитания может многое прояс­нить в вопросах истории и теории мировой детской литературы.

ДЕТИ И КНИГА В РОССИИ Х-XVI ВЕКОВ

Начало славянской книжной культуры было по­ложено деяниями братьев Кирилла (826 — 869) и Мефодия (820— 885). Греки родом из Македонии, они несли византийское веро­учение в земли южных славян, оттуда и попали в земли Древней Руси первые книжные знания. Кирилл и Мефодий перевели на македонское наречие древнеболгарского языка Библию, книги для церковного служения. Для переводов святые братья создали в 863 году славянскую азбуку на основе греческого алфавита с добавлением еврейских и коптских букв. Азбука получила название кириллицы¹. Ученые пытаются расшифровать текст, который складывается при перечне букв: «аз, буки, веди, глаголь, добро, ести, живете, зело, земля, и, како, люди, мыслете, наш». В одной из расшифровок звучит гимн Слову и учению: «Я буду ведать глагол добра»². До начала истории детской литературы еще далеко, но важнейшая традиция ее — следование высокой учительной цели — была зало­жена в период становления общеславянской письменной культуры.

¹ Долгие века православные народы объединял церковно-славянский язык — это язык написанных кириллицей книг. Церковно-славянский язык был языком церкви, школы и древнерусской книги. Святые братья создали и другую славян­скую азбуку — глаголицу, которая отличается от кириллицы большей сложно­стью и своеобразием начертаний; глаголицей написаны единичные памятники.

² Древнейшие памятники славянской письменности свидетельствуют об ог­ромном уважении к первоучителям и учительной литературе. В Болгарии появля­ются сочинения Черноризца Храбра «О письменах» (конец IX века), Константи­на Преславского «Учительное Евангелие», «Азбучная молитва», «Служба Мефо-дию» (60-е годы X века).

Литература Киевской Руси складывалась с конца X до середины ХШ века. Древнерусский книжник осознавал писа­ние как проповедь христианства, повествовал лишь о том, что считал правдой. Он не умел и не хотел фантазировать, выражать свою личность через текст или хотя бы сообщать свое имя. Быто­вое, частное, индивидуальное не было еще предметом внимания автора, который сообщал только сверхценные сведения, необхо­димые для всех. Понятие о жанрах еще не сформировалось тогда, систему жанров заменяла система канонов, т.е. правил писания текстов, в зависимости от их назначения. А каноны не предпола­гали разделения текстов по возрастным категориям читателей.

Литература этого периода по своим свойствам не могла «уви­деть» особенного читателя — ребенка. К тому же ребенок воспри­нимался либо как уменьшенная копия взрослого, либо как не­смышленое чадо — существо маргинальное, стоящее на самой грани понятия «человек»; да и пора детства заканчивалась гораздо раньше, чем в наше время.

В русской литературе XI — XIII веков тема детства отсутствова­ла. По замечанию Д.С.Лихачева, «для летописца не существует "психологии возраста". Каждый князь увековечен в своем как бы идеальном, вневременном состоянии. О возрасте князя мы узнаем только тогда, когда возраст (как и болезнь) мешает его действи­ям. Если в летописи говорится о детстве князя, то летописец стре­мится и здесь изобразить его как бы в его сущности князя. Ребе­нок-князь начинает битву, бросая копье (Игорь), или защищает мать с мечом в руках (Изяслав), или совершает обряд посажения на коня. С момента "посага" (обычно в восьмилетнем возрасте) летописец по большей части уже не упоминает о возрасте князя, оценивая его поступки как поступки князя вообще»¹.

В киевском периоде не выявлен ни один «детский» текст. Веро­ятнее всего, круг чтения взрослых и детей был общим, в основ­ном это были переводы византийских произведений. Однако зна­комство с некоторыми книгами происходило именно в детские и отроческие годы. В первую очередь человек учил Азбуку, т.е. сла­вянский кириллический алфавит.

Из книг Кирилла и Мефодия на Руси широкое распростране­ние получило недельное Священное Писание (Евангелие, приспо­собленное для богослужебного календаря). Священное Писание соединилось в сознании народа с дохристианским сельскохозяй­ственным календарем; во многом благодаря этому соединению сло­жился ныне известный мир русского фольклора, являющийся важ­нейшим фактором в развитии детской литературы.

¹ Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. — М., 1970. — С. 30.

И в Европе, и на Руси одной из первых учебных книг для детей и взрослых была Псалтырь, входящая в состав Священного Писа­ния (Псалтырь — сборник изречений, притч из Ветхого Завета — из всех книг Ветхого Завета ближе всего к христианству). Долгие века она следовала за Азбукой и была общесемейной книгой. От­дельные псалмы и фрагменты заучивали наизусть, выводили из нее пословичные выражения. В детской памяти запечатлевались яр­кие и поучительные истории-притчи: к примеру, об Ионе, кото­рый в бурю упал с корабля, был проглочен китом и спасен по воле Бога; о строительстве Вавилонской башни, положившем начало многоязычию; о царе Соломоне и его мудрых делах. Многие из притч затем не раз перелагались писателями для детей (например, сбор­ник «Вавилонская башня» под редакцией К.И.Чуковского).

Азбука и Псалтырь готовили к чтению главной книги — Биб­лии, были этапными ступенями к постижению универсальной концепции космоса и человечества.

В каждой книге раскрывалось универсальное содержание, постигать которое предстояло всю сознательную жизнь. Человек с малых лет сначала слушал, потом читал, перечитывал, заучи­вал наизусть фрагменты, переписывал куски или книгу цели­ком; при этом вся его библиотека могла состоять из единствен­ной книги. И в наше время классическими называют в первую очередь те произведения, с которыми любой читатель может ве­сти диалог всю жизнь.

Грамотность широко распространилась среди русичей. Грамот­ные люди (их называли «букварями») пользовались большим ува­жением, а книга была предметом особого культа. Рукописные книги чрезвычайно ценились, хотя и не были редкостью. Исключитель­ная значимость книг объясняется их содержанием, выходившим за рамки общенародного знания. Они стоили слишком дорого, чтобы записывать то, что было выражено в фольклоре и легко хранилось в памяти любого человека. Репертуар форм детского фольклора был общеизвестным (в отличие от репертуара былин) и не фиксировался в книгах вплоть до 30-х годов XIX века.

Параллельно книжной традиции развивалась традиция устной риторической словесности, в рамках которой юное поколение по­лучало обрашенное к нему авторское Слово. Один из древнейших русских памятников — «Поучение» Владимира Мономаха (1117) дает представление о том, какими могли быть лучшие из подобных про­изведений. Князь Владимир Всеволодович (1053—1125) обра­щался с поучением к сыновьям и своим духовным «детям», давая им христианские, военные и житейские наставления и рассказы­вая о своей жизни. В частности, он призывал постоянно всему учиться и приводил в пример своего отца, который, «дома сидя, научился пяти языкам»¹. Первый из восьмидесяти трех военных походов князь совершил в тринадцать лет, много раз рисковал жизнью на охоте. Лаконичный рассказ князя об опасных охотах способен поразить и современного юного читателя: «Дважды туры поднимали меня на рога вместе с конем. Олень меня бодал, а из двух лосей один нога­ми меня топтал, а другой рогами бодал. Вепрь у меня с бедра меч сорвал, медведь возле моего колена потник прокусил, лютый зверь вскочил на конский круп и коня вместе со мной повалил».

¹ В этой и последующей главе цитаты приближены к современной русской орфографии и пунктуации.

Со временем «Поучение» стало восприниматься как обраще­ние к молодежи, к детям и вошло в круг детского и подростково­го чтения. От «Поучения» ведет начало русская мемуарно-автобио-графическая литература, одна из жанровых форм которой — авто­биографическая повесть о детстве — играет роль промежуточного звена между литературой для взрослых и литературой для детей.

В древнерусских памятниках раскрывается тема воспитания иде­ального человека, которая впоследствии оформилась в так называе­мые «роман воспитания» (в европейских литературах) или «повесть воспитания» (в русской литературе) и вошла в набор популярных мотивов литературных сказок. Произведения на тему воспитания тра­диционно входят в чтение современных детей и подростков.

В «Повести о Варлааме и Иоасафе» (переведена не позднее XII века) разрабатывается сюжет, похожий на жизнеописание Буд­ды: Иоасафу, только родившемуся сыну индийского царя Авени-ра, звездочеты предсказывают будущее христианского подвижни­ка. Царь-язычник запирает сына во дворце, чтобы тот никогда не узнал ни о болезни и смерти, ни о христианстве. Однако во дво­рец проникает под видом купца христианин-пустынник Варлаам, говорит с царевичем о смысле жизни и смерти, раскрывает в нра­воучительных притчах догматы христианского учения, и под его влиянием Иоасаф находит путь к истинной вере. Царь после упор­ной борьбы с сыном принимает крещение, а Иоасаф по примеру наставника удаляется в пустыню и становится отшельником.

Основной сюжет «Повести...» и притчи Варлаама имели долгую жизнь — не только в поздних списках и фольклоре, но и на фре­сках, иконах, в книжных миниатюрах; одна из первых пьес рус­ского театра (XVII век) была поставлена на основе данного сюжета. На протяжении нескольких веков дети и отроки слушали и читали «Повесть о Варлааме и Иоасафе», они легко понимали ее аллего­рии в многочисленных изображениях, в песнопениях и пересказах.

Привлекал детей и витязь Девгений — главный герой повести византийского происхождения «Девгениево деяние» (переведена в XII веке, известна по спискам XVII—XVIII веков). Одна из глав повествует о подвиге мальчика Девгения: на своей первой охоте он руками разрывает медведя и мечом рассекает пополам льва. Затем подросший богатырь увозит дочь военачальника Стратига; она же ему под стать — дева-поляница из русских былин. В целом повесть напоминает сказку о добывании невесты, былины и вместе с тем рыцарские романы, переводы которых вошли на Руси в моду.

Первый образ ребенка в древнерусской литературе встречается в «Сказании о Борисе и Глебе», которое было написано по мотивам истории, изложенной в «Повести временных лет». Это сказание датируется примерно серединой XI века. В нем говорится о сыновь­ях Владимира, убитых в 1015 году Святополком Окаянным, их стар­шим братом. В отличие от летописной версии сказание создавалось ради возведения жертв в чин святых мучеников (первых в креще­ной Руси), поэтому оно более эмоционально, в нем использованы литературные приемы условности. Так, автор уменьшил возраст князя Глеба, хотя по историческим данным Глеб не был к мо­менту убийства ребенком; подчеркнул примету будущей святости братьев, сказав, что малолетние Борис и Глеб любили читать книги. Особенно трогателен образ юного Глеба — беспечного, доверчи­вого. Увидев издали убийц, он тянется к ним, приказывает греб­цам своей лодки грести навстречу к ним. Увидев его, злодеи «ом­рачились»; он же ждет от них «целования». Когда его собрались убить, он посмотрел на убийц кроткими очами и, слезами зали­ваясь, жалостно умолял: «Не трогайте меня, братья мои милые и дорогие! Не трогайте меня, никакого зла вам не причинившего!.. Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого, не срезайте лозу, еще не выросшую, но плод имеющую».

Тот факт, что истоком темы детства в русской литературе яв­ляется образ ребенка-жертвы, святого мученика, имел огромное значение для дальнейшего развития этой темы в творчестве Пуш­кина, Достоевского, Толстого, Чехова, Андреева, Платонова и других писателей. Главные вопросы русской философии и этики так или иначе проходили проверку в сюжете детского страдания.

Представление об устройстве Вселенной грамотные дети могли получить из «Христианской топографии» Козьмы Индикоплбва — переведенного византийского «научного» сочинения (время перево­да неизвестно). Следуя античным заблуждениям и противореча Пто­лемею, который считал Землю шарообразной, Козьма утверждает, что Земля плоская и окружена океаном, солнце по ночам заходит на севере за большую гору. Его познания из области животного мира не отличались достоверностью, зато давали волю воображению худож­ников: в далеких странах обитают ноздророг (носорог), телчеслон (слон), вельблудопардус (жираф), единорог, речной конь, дельфин.

Дата добавления: 2015-11-04