В кн.: Юм. Бентам / «Библиотека экономистов-классиков» (отрывки работ). Вып. 5. –

ДАВИД ЮМ

О ДЕНЬГАХ

[Of Money.

В кн.: Юм. Бентам / «Библиотека экономистов-классиков» (отрывки работ). Вып. 5. –

М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. С. 20–35.]

Деньги не составляют предмета торговли в собственном смысле слова; они суть только орудие, которое люди, по общему соглашению, употребляют для того, чтобы облегчить обмен одного товара на другой. Это — не одно из колес торговли, а масло, благодаря которому движение колес становится более плавным и свободным. Рассматривая какое-нибудь государство в нем самом, мы заметим, что большее или меньшее количество денег, находящихся в нем, не имеет никакого значения, потому что цена товаров всегда пропорциональна количеству денег и крона во времена Генриха VII имела такое же значение, какое теперь имеет фунт стерлингов. Некоторую выгоду из изобилия денег извлекает только государство, да и то лишь во время войны и переговоров с другими державами. Именно поэтому все богатые и торговые государства, начиная с Карфагена до Великобритании и Голландии, пользовались наемными армиями, которые бы они употребляли для войн своих собственных подданных, то получали бы меньше прибыли от своих значительных богатств и большого изобилия золота и серебра, потому что вознаграждение лиц, служащих государству, должно повышаться соответственно богатству общества. Наша небольшая армия, состоящая из двадцати тысяч человек, требует таких же больших расходов, как французская армия вдвое более многочисленная. Во время последней войны содержание английского флота обошлось так же дорого, как в течение всего императорского периода содержания римских легионов, державших весь мир в подчинении своей власти.

Большее количество народонаселения и его большая производительность выгодны для государства во всех отношениях — с точки зрения внутренней и внешней политики, частных и государственных интересов. Но изобилие денег приносит лишь незначительную пользу, а иногда может даже причинять вред нации в ее торговле с иностранцами.

К счастью, в человеческих делах существует, по-видимому, такое стечение обстоятельств, которое сдерживает развитие торговле и богатств и мешает им ограничиваться пределами одного государства, как можно было бы опасаться в виду прибыльности всякой установившейся торговли. Когда одна нация в области торговли опередила другую, то последней бывает трудно вернуть потерянное — вследствие большего трудолюбия и большей ловкости первой, а также вследствие того, что ее купцы обладают большими капиталами и, следовательно, могут довольствоваться соразмерно меньшим барышом. Но эти преимущества до известной степени уравновешиваются дешевизной труда у всякой нации, не обладающей ни обширной торговлей, ни большим количеством золота и серебра. Вследствие этого мануфактуры мало-помалу меняют свое местопребывание: они покидают страны и области, уже обогащенные ими, и переселяются туда, куда их привлекает дешевизна жизненных припасов и труда; обогатив и эти места, они по тем же причинам снова переселяются. И вообще можно заметить, что дороговизна всякого рода товаров, обусловленная изобилием денег, есть вредное последствие установившейся торговли и во всех странах останавливает ее развитие, давая возможность более бедным государствам продавать свои товары на всех иностранных рынках дешевле, чем могут продавать богатые.

Это обстоятельство и заставило меня усомниться в пользе банков и бумажного кредита, которые обыкновенно считаются безусловно выгодными для всякой нации. Дороговизна провизии и труда, обусловленная ростом торговли и увеличением количества денег, неудобна во многих отношениях; но это неудобство неизбежно, и вместе с тем оно является последствием того богатства и благосостояния общества, которые составляют цель всех наших стремлений. Оно вознаграждается теми выгодами, которые мы извлекаем из обладания драгоценными металлами, и тем преимуществом, которое это обладание дает нации во всех войнах и сношениях с иностранцами. По-видимому, нет никакой надобности увеличивать это неудобство при помощи поддельной монеты, которой иностранцы не берут ни в каких платежах и которую всякая крупная смута в государстве совершенно лишает ценности. Правда, в каждом богатом государстве есть много людей, которые владеют большими суммами денег и предпочитают звонкой монете хорошо гарантированные бумаги, потому что последние легче перевозить и хранение их безопаснее. Если государство не устраивает банка, то частные банкиры извлекают пользу из этого обстоятельства, как некогда делали лондонские банкиры и как делают теперь дублинские. Поэтому надо думать, что было бы лучше предоставить какому-нибудь обществу выгоды бумажного кредита, который всегда будет существовать во всяком богатом государстве. Но искусственное увеличение этого вида кредита никогда на может быть выгодно для торговой нации; напротив, оно приносит ей вред, ведя к увеличению количества денег сверх их естественной соразмерности с трудом и товарами, а следовательно и к повышению цен в ущерб купцу и мануфактуристу. С этой точки зрения надо признать, что самым полезным банком был бы тот, который запирал бы в кассу все получаемые им деньги и никогда не увеличивал бы количества денег, находящихся в обращении, как делают банки, вкладывающие известную часть своих капиталов в торговлю. Действуя таким образом, государственный банк сильно ограничил бы деятельность частных банкиров и ажиотеров, и хотя государство в этом случае должно было бы нести на себе бремя вознаграждения директоров и счетчиков банка (потому что при такой организации последний не получал бы никакой прибыли от своих операций), но выгода, которую извлекала бы нация из низкой цены труда и из уничтожения бумажного кредита, с избытком возместила бы этот расход. Едва ли надо прибавлять, что такая крупная наличная сумма, какая накопится в кассах банка, будет очень полезна в минуты больших общественных опасностей и бедствий, и что истраченное в таких случаях можно будет легко вернуть, когда восстановятся мир и спокойствие.

Ниже мы вернемся к вопросу о бумажном кредите и рассмотрим его более обстоятельно. Я хочу закончить этот очерк о деньгах двумя замечаниями, которые, может быть, займут внимание наших отвлеченных политиков.

I. Скиф Анахарсис, который на своей родине никогда не видел денег, остроумно заметил, что, по его мнению, золото и серебро не приносят грекам никакой пользы, разве только ту, что облегчают им счет и исчисление. В самом деле, очевидно, что деньги суть ничто иное, как представители труда и товаров, и что они являются только средством вычисления и оценки последних. Так как при изобилии денег требуется большее количество их для представления того же количества товаров, то для нации, взятой в ней самой, это изобилие не может быть ни полезно, ни вредно, — все равно как ничего не изменилось бы в торговых книгах, если бы вместо арабских цифр, которые требуют небольшого числа знаков, стали употреблять римские, состоящие из большого количества знаков. Мало того: изобилие денег, подобно римским цифрам, даже стеснительно и неудобно, так как затрудняет перевозку и хранение денег. Но несмотря на этот вывод, правильность которого невозможно отрицать, несомненно, что со времени открытия американских рудников промышленность развилась у всех народов Европы, исключая самих владетелей этих рудников, что, между другими причинами, с полным правом можно приписать увеличению количества золота и серебра. Действительно, легко заметить, что в каждом государстве, куда деньги начинают стекаться обильнее, чем прежде, все принимает новый вид: труд и промышленность оживляются, купец становится предприимчивее, мануфактурист — деятельнее и искуснее, и даже фермер идет за своим плугом с большей охотой и вниманием. Это трудно объяснить одним только влиянием большего обилия денег в самой стране, т.е. повышением цены товаров и необходимостью платить за всякий предмет большее количество этих маленьких белых или желтых кружков. А что касается внешней торговли, то большее обилие денег скорее вредит ей, поднимая цену всякого рода труда.

Чтобы объяснить это явление, следует заметить, что хотя повышение цены товаров является неизбежным последствием увеличения количества золота и серебра, однако оно не следует непосредственно за этим увеличением; деньги должны известное время циркулировать в стране и дать почувствовать свое значение всем классам общества. В начале не замечается никакой перемены; постепенно цены возрастают сначала в одной отрасли торговли, потом в другой, пока они, наконец, не достигнут точного соответствия с новым количеством скопившейся в стране звонкой монеты. По моему мнению, только в течении этого промежутка между увеличением количества денег и повышением цен увеличение количества золота и серебра благоприятно для промышленности. Когда в страну ввезено известное количество денег, они сначала не распределены между большим числом рук, а помещаются в кассах немногих лиц, которые тотчас стараются употребить их выгодным образом. Предположим, что несколько фабрикантов или купцов в обмен на товары, вывезенные ими в Кадикс, получили золото и серебро. Это дает им возможность употреблять больше рабочих, чем прежде, и этим рабочим не приходит в голову требовать более высокой платы — они довольны уже тем, что получают такое хорошее вознаграждение. Если оказывается недостаток в рабочих, то фабрикант повышает плату, но в начале требует за то и большего количества труда, и рабочий охотно соглашается на это, имея возможность ценою увеличения своего труда и усталости улучшить свое питание. Он несет свой заработок на рынок, где получает все товары по прежним ценам, и приносит своей семье больше припасов и лучшего качества. Фермер и садовник, видя, что все их товары раскупаются, в свою очередь стараются увеличить свое производство; в то же время они получают возможность покупать у своих поставщиков больше платья и лучшего качества, по той же цене, как и прежде, и под влиянием этой новой выгоды их прилежание еще более возрастает. Нетрудно было бы проследить движение звонкой монеты чрез все государство; и тогда пришлось бы признать, что прежде, чем увеличить цены на труд, она сначала возбуждает прилежание каждого отдельного лица.

Что количество денег может значительно возрасти, прежде чем наступит вызванное ими вздорожание труда, доказывают между прочим многочисленные операции, которые производили со звонкой монетой французские короли; при этом всегда замечали, что увеличение денежной валюты не вызывало соответственного повышения цен, по крайней мере в пределах известного времени. В последний год царствования Людовика XIV денежная валюта возросла на 3/7, между тем как цены повысились всего на 1/7. В настоящее время за хлеб во Франции платят ту же цену или такое же число ливров, как и в 1683 году, хотя марка001 серебра стоила тогда 30 ливров, а теперь стоит 50. Я не говорю уже о том, как сильно должно было возрасти количество золота и серебра в этой стране со времени первого периода.

Все эти соображения дают нам право сказать, что с точки зрения внутреннего благосостояния государства, большее или меньшее количество звонкой монеты, обращающейся в стране, не имеет значения. Правильная государственная политика состоит исключительно в том, чтобы по возможности поддерживать беспрерывный рост народного капитала, потому что это дает ей средство держать в напряжении трудолюбие населения и увеличивает запас труда, в котором состоит все могущество, все истинное богатство страны. Нация, у которой количество звонкой монеты идет на убыль, в каждую данную минуту слабее и несчастнее, чем другая нация, в которой не больше денег, но их количество беспрерывно возрастает. Это нетрудно понять, если обратить внимание на то, что колебание количества звонкой монеты в сторону увеличения или уменьшения не тотчас вызывает соответственные изменения в цене товаров. Пока жизнь приноровится к новым условиям, должно пройти известное время, и в случае уменьшения количества золота и серебра этот промежуток так же вреден для промышленности, как он благоприятен для нее в случае увеличения количества этих металлов. Рабочему труднее найти занятие у мануфактуриста или купца, хотя на рынке он платит те же цены, что и прежде. Фермер не может распродать весь свой хлеб и скот, а между тем он должен платить собственнику ту же арендную плату. Нетрудно видеть, какая бедность, нищета и день вытекают из такого положения вещей.

II. Второе замечание, которое я хотел сделать по поводу денежного обращения, можно формулировать следующим образом. В некоторых государствах и во многих областях Европы (некогда в этом положении были все страны) звонкой монеты так мало, что собственник совершенно не получает денег от своих арендаторов: он принужден взимать арендную плату натурой и потреблять ее сам или перевозить туда, где есть рынок. В этих странах государь, кроме натуральной подати, не может взимать никакого другого налога или только ничтожный, и так как подобная подать дает ему чрезвычайно скудную прибыль, то очевидно, что сила его государства, даже внутри страны, совершенно ничтожна; он не в состоянии поддерживать армию и флот на таком уровне, как если бы во всех его областях был избыток золота и серебра. Могущество Германии без сомнения гораздо более возросло за последние три века, чем ее производительность, население и мануфактура. Австрийские области империи в общем хорошо населены, хорошо обработаны и весьма обширны; между тем они имеют сравнительно ничтожное значение в европейском балансе, что обыкновенно приписывают недостатку в них денег. Но как примирить все эти факты с тем безусловным принципом, что количество золота и серебра само по себе безразлично? Согласно этому принципу всякий государь, который владеет большим количеством подданных, имеющих в избытке товаров, должен быть велик и могуществен, а его подданные — богаты и счастливы, независимо от большего или меньшего количества драгоценных металлов. Эти металлы можно делить и подразделить самым разнообразным образом, и если бы монеты сделались настолько малы, что их легко было бы терять, то без труда можно было бы примешивать к золоту или серебру какой-нибудь менее драгоценный металл, как это и делают в некоторых европейских государствах, и таким образом придать монетам более значительные и удобные размеры: они и тогда удовлетворяли бы тем же потребностям обмена, каковы бы ни были их число или цвет.

На эти возражения я отвечу, что влияние, которое приписывают малочисленности звонкой монеты, в действительности есть результат привычек и свойств населения, и что мы, как очень часто случается, по ошибке принимаем побочное последствие за причину. Противоречие здесь — только кажущееся, но требуется известная сообразительность и сила мысли, чтобы открыть те принципы, которые дали бы нам возможность примирить разум с опытом.

Кажется почти очевидным, что цена всякой вещи зависит от отношения товаров к звонкой монете, и что значительное изменение в той или другой области должно производить одно и то же действие, именно — или поднимать, или понижать цены. Увеличьте количество товаров, — они подешевеют, увеличьте количество звонкой монеты, — их валюта поднимется. И наоборот, уменьшение количества товаров и звонкой монеты приведет к противоположному результату.

Не менее очевидно и то, что цены гораздо менее зависят от абсолютного количества находящихся в стране товаров и звонкой монеты, чем от количества товаров, которые вывезены или могут быть вывезены на рынок, и количества денег, которое находится в обращении. Если деньги лежат в кассах, то с точки зрения цен они производят такое же действие, как если бы их вовсе не было; если товары сложены для хранения в склады и амбары, то они как бы не существуют. Так как в этом случае деньги и товары никогда не встречаются, то они не могут влиять друг на друга. Если бы мы в известную эпоху захотели определить приблизительную стоимость продуктов, то мы отнюдь не должны были бы принимать в расчет того количества хлеба, которое фермер должен сохранить на семена и для пропитания своей семьи и себя самого. Только излишек, по сравнению со спросом, определяет цену.

Чтобы применить эти принципы, надо принять во внимание, что в первобытные и менее культурные времена, когда еще потребности воображения не смешались с естественными потребностями, люди довольствуются продуктами своих полей или теми грубыми улучшениями, которые они сами могут производить в этих продуктах, и поэтому имеют мало поводов к обмену — по крайней мере к обмену на деньги, которые, по общему соглашению, составляют обычную меру обмена. Шерсти, собранной фермером с собственного стада, выпряденной в его собственном доме и выделанной соседним ткачом, который получает плату в виде хлеба или шерсти, хватает и для домашних потребностей, и на одежду. Плотник, кузнец, каменщик, портной получают вознаграждение в такой же форме, и даже собственник, живущий по соседству, охотно берет в уплату за аренду продукты, собранные фермером. Большую часть их он, при своем деревенском гостеприимстве, потребляет сам; остаток он, может быть, продает в соседнем городе за деньги, которые и покрывают его небольшие расходы и траты на роскошь.

Но когда удовольствия начинают становиться более утонченными, когда люди перестают жить безвыходно дома и довольствоваться тем, что можно приобрести по соседству, тогда начинают развиваться обмен и всякого рода торговля, и для производства обмена требуется больше денег. Купцы не соглашаются получать плату в виде хлеба, потому что у них есть и другие потребности, кроме еды. Фермер переступает границу своего прихода, чтобы закупить нужные ему товары, и уже не может всегда давать в обмен купцу свои продукты. Землевладелец живет в столице или за границей, и требует, чтобы за аренду ему платили деньгами, которые легко можно переслать ему. В каждом производстве являются крупные предприниматели, мануфактуристы и купцы, которые могут вести свои дела только при помощи денег. Следовательно, при этом новом состоянии общества звонкая монета принимает участие в гораздо большем количестве сделок и употребляется гораздо чаще, чем в предшествовавшую эпоху.

Теперь понятно, что в эпоху оживленной деятельности и утонченности всякая вещь должна стоить гораздо дешевле, чем в грубые, нецивилизованные времена, если только количество денег в стране не увеличивается. Цены определяются отношением количества находящихся в обращении денег к количеству вывезенных на рынок товаров. Товары, которые потребляются дома или в соседстве вымениваются на другие товары, никогда не поступают на рынок; они нисколько не влияют на количество монеты, находящейся в обращении; с этой точки зрения они как бы совсем не существуют, и, следовательно, такой способ употребления продуктов уменьшает пропорцию со стороны товаров и повышает их цену. Но когда деньги участвуют во всех сделках и повсюду являются мерой обмена, тогда то же количество денег, которое составляет национальный фонд, имеет гораздо больше работы; тогда все товары поступают на рынок, обращение принимает более широкие размеры; получается такое положение, как будто та же сумма должна удовлетворять потребности более обширного государства; и так как поэтому пропорция падает со стороны денег, то все товары должны дешеветь и цены постепенно падать.

Произведя точные вычисления по всей Европе и сделав небольшую скидку ввиду перемен, которые произошли в ценности или наименовании денежных знаков, ученые пришли к заключению, что цены товаров со времени открытия Америки возросли не более, как в три или maximum в четыре раза. Между тем кто решится утверждать, что в настоящее время количество звонкой монеты в Европе превышает ее количество в пятнадцатом столетии и в предшествующие века не более, как в четыре раза? Испанцы и португальцы — благодаря своим рудникам, англичане, французы и голландцы — благодаря своей торговле с Африкой и американской контрабанде — возят ежегодно около шести миллионов фунтов стерлингов, из которых в Восточную Индию уходит едва одна треть. Одна эта сумма в течение десяти лет могла бы, вероятно, удвоить прежнее количество звонкой монеты в Европе. И если цены не возросли до столь же непомерной высоты, то это можно объяснить только изменением привычек и нравов. Не говоря уже о том, что рост промышленного производства увеличивает количество товаров, — те же товары вывозятся на рынок в большем количестве, когда люди начинают отказываться от своих старых, простых привычек. И хотя это увеличение количества предлагаемых товаров не было так велико, как умножение звонкой монеты, тем не менее оно было очень значительно, и оно-то удержало отношение между звонкой монетой и товарами почти на прежнем уровне.

Если бы кто-нибудь спросил, какой из этих двух образов жизни выгоднее для государства или общества — простой, или утонченный, я не колеблясь ответил бы, что, по крайней мере с политической точки зрения, более выгоден последний, и выставил бы это обстоятельство, как новый довод в пользу поощрения торговли и мануфактур.

Пока люди придерживаются старых, простых привычек и добывают все, что им необходимо, отчасти при помощи домашнего производства, отчасти у соседей, — государь не может получать денежной подати от большого числа своих подданных; и если он хочет наложить на них какую-нибудь подать, то принужден собирать ее в виде товаров, потому что только они существуют в изобилии; неудобства такой системы настолько очевидны и значительны, что нет надобности их доказывать. Деньги государь сумеет получать только из главных городов, потому что только в них они и употребляются; и города, конечно, не могут доставить ему столько денег, сколько могло бы доставить все государство, если бы золото и серебро обращались повсюду. Но независимо от очевидного уменьшения количества доходов такое положение дел является еще и в другом отношении причиной бедности государства. Государь не только получает меньше денег, но и из тех же денег он может извлечь меньше пользы, чем во времена оживленной деятельности и общей торговли. При одинаковом количестве золотой и серебряной монеты всякая вещь стоит тогда дороже, потому что на рынок вывозится меньше товаров и все количество денег находится в большей пропорции к количеству товаров, которые покупаются за них; между тем только эта пропорция устанавливает и определяет цену товаров.

Теперь мы можем понять, как неверно мнение, которое часто можно встретить у историков и даже в обыкновенном разговоре, — мнение, что всякое отдельное государство, как бы оно ни было плодородно, густо населено и хорошо обработано, всегда бывает слабо, если в нем мало денег. Малочисленность звонкой монеты сама по себе, конечно, никогда не может ослаблять государства, потому что действительную силу всякого общества составляют люди и товары. Здесь вредит государству простота жизни, которая сосредоточивает золото и серебро в немногих руках и мешает этим металлам быстро обращаться и рассеиваться по всему государству. Напротив, оживленная деятельность и всякого рода усовершенствования распределяют деньги, как бы мало их ни было, по всему государству; они как бы вводят деньги в каждую артерию, вносят их в каждую сделку, в каждый договор. Много или мало, но деньги есть у каждого, и так как, благодаря этому, все цены падают, то государь имеет двойную выгоду: он может при помощи налогов собирать деньги со всех частей государства, и то, что он соберет, может быть употреблено на каждую покупку или уплату.

Из сравнения цен мы можем заключить, что в Китае теперь не больше денег, чем сколько было в Европе три века назад; между тем, как велико могущество этого государства, судя по тому количеству солдат и гражданских чиновников, которое оно содержит! Полибий говорит, что в его время съестные припасы были в Италии так дешевы, что в некоторых местностях обед на одного человека стоил в трактире semus, т.е. немногим более фартинга; и все-таки в это время Рим подчинил своей власти весь известный тогда мир. Приблизительно за сто лет до этого карфагенский посланник сказал в насмешку, что ни в одной стране нет таких братских отношений между людьми, как у Римлян, потому что на всех пиршествах, на которые он был приглашен, как иноземный посол, он видел одну и ту же серебряную посуду. Абсолютное количество драгоценных металлов не играет никакой роли. Здесь имеют значение только два условия: во-первых, постепенное увеличение количества денег, во-вторых, полное поглощение их и распространение по всему государству. Влияние этих двух условий было выше показано.

В следующем очерке мы увидим пример другого, подобного же софизма, в котором побочное действие принимается за причину, и последствие, вытекающее из перемены нравов и привычек населения, приписывается изобилию звонкой монеты.

ДАВИД ЮМ

О ТОРГОВЛЕ

[Of Commerce.

В кн.: Юм. Бентам / «Библиотека экономистов-классиков» (отрывки работ). Вып. 5. –

М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. С. 1–19.]

Большую часть людей можно разделить на два класса: на поверхностных мыслителей, не достигающих истины, и на мыслителей отвлеченных, идущих дальше ее. Последние встречаются несравненно реже и, надо прибавить, гораздо более полезны и драгоценны, чем первые. Они, по крайней мере, внушают мысли и поднимают вопросы, решение которых им самим, может быть, не по силам, но которые в руках людей, обладающих более правильными приемами рассуждения, могут привести к прекрасным открытиям. То, что высказывают эти мыслители, по крайней мере не банально, и если требуется известное усилие, чтобы понять их, то труд читателя вознаграждается уже самой новизной их идей. Автор, рассуждения которого ничем не отличаются от того, что можно услышать в любом кафе, конечно не заслуживает большого внимания.

Мыслящие поверхностно любят называть даже тех людей, чье суждение основательно, “отвлеченными” мыслителями, метафизиками, людьми утонченной мысли; они никогда не признают справедливости в том, что превосходит их слабое понимание. Правда, есть случаи, где непомерная утонченность мысли создает сильное предубеждение против ее правильности, и где следует доверять только тому, что естественно и непринужденно. Когда человек размышляет о том, как ему следует поступить в том или другом частном случае, когда он составляет какой-нибудь проект относительно политики, торговли, экономии или известного житейского дела, он никогда не должен доводить свои соображения до излишней тонкости или связывать с ними слишком длинный ряд последствий. Непременно случится что-нибудь такое, что расстроит его план и приведет к иному результату, чем он ожидал. Но когда мы мыслим об общих предметах, — тогда можно с уверенностью сказать, что наши соображения, поскольку они правильны, не могут быть слишком утонченны, и что разница между обыкновенным человеком и гением зависит, главным образом, от большей или меньшей глубины принципов, на которые они опираются. Общие рассуждения кажутся сильными только вследствие своей общности; большая часть людей не в силах различить среди массы частностей ту общую черту, относительно которой они все согласны, или выделить ее в чистом и беспримесном виде из других, побочных обстоятельств. Каждое их суждение и каждый вывод носит частный характер. Их взор не в состоянии проникнуть до тех универсальных положений, которые охватывают неизмеримое количество индивидуумов и в одной теореме содержат целую науку. Их зрение ослабевает к этой далекой перспективе, и следствия, вытекающие из этих теорем, даже будучи выражены в ясной форме, кажутся им запутанными и неясными. Но как бы запутаны они ни казались, несомненно, что общие принципы, раз они верны и основательны, всегда должны одерживать верх в общем ходе явлений, хотя бы в частных случаях они оказывались несостоятельными; поэтому главная задача философов состоит в изучении общего хода явлений. Прибавлю, что то же самое является главной задачей и для государственных людей, особенно в области внутренней политики, где общественное благо, к которому они стремятся или должны стремиться, зависит от совместного действия многих причин, а не от счастья, случайностей или капризов немногих лиц, как по внешней политике. Такова разница между частным соображением и общим размышлением, и вот почему утонченность и искусственность более пригодны для последнего, чем для первого.

Я считал необходимым предпослать это введение следующим далее очеркам о торговле, деньгах, проценте, торговом балансе и т. д., потому что читатель, может быть, встретит в них несколько не совсем обычных принципов, которые могут показаться ему слишком искусственными и утонченными для таких простых предметов. Если они ложны, пусть он отвергнет их, но пусть не считает их заранее неправильными только потому, что они необычны и новы.

Могущество государства и благосостояния подданных, — как ни мало зависят они друг от друга в известных отношениях, — с точки зрения торговли обыкновенно считаются нераздельными; как частный человек, благодаря могуществу государства, приобретает большую обеспеченность в обладании своей торговлей и богатствами, так и государство становится более могущественным соразмерно с обогащением частных лиц и расширением их торговли. Это правило в общем верно; однако мне кажется, что оно допускает исключения и что мы часто принимаем его в слишком безусловной форме и даем ему слишком широкие границы. При известных обстоятельства торговля, богатство и роскошь отдельных лиц не только не увеличивают силу государства, но приводят к уменьшению его армии и к ослаблению его престижа между соседними нациями. Человек — существо чрезвычайно непостоянное, подчиняющееся множеству разнообразных мнений, принципов и правил поведения. То, что верно при одном способе мышления, может оказаться ложным, когда человек усвоит противоположные нравы и мировоззрения.

В каждом государстве народ можно разделить на земледельцев и мастеровых. Первые занимаются обработкой земли: вторые выделывают из материалов, доставляемых первыми, все товары, необходимые для поддержки или украшения человеческой жизни. Лишь только люди покидают дикий образ жизни, в котором они поддерживают свое существование, главным образом, продуктами охоты и рыболовства, — они неизбежно должны разделиться на эти два класса, хотя в начале земледельческий труд занимает наибольшую часть общества. Благодаря времени и опыту этот труд настолько совершенствуется, что земля становится способной прокармливать гораздо большее число людей, чем число хлебовщиков, непосредственно занятых ее обработкой, или чем число промышленных рабочих, доставляющих им наиболее необходимые товары.

Если эти лишние руки сами собою применяются к более изысканным производствам, вызываемым обыкновенно производствами роскоши, то они увеличивают благосостояние государства, давая возможность многим гражданам доставлять себе такие удовольствия, каких они иначе не знали бы. Но нельзя ли употребить эти лишние руки на что-нибудь другое? Разве государь не может потребовать их для себя и дать им работу во флоте и в армии, чтобы раздвинуть границы государства и распространить его влияние между отдаленными народами? Несомненно, что чем меньше желаний и потребностей у землевладельцев и хлебопашцев, тем меньше им нужно рабочих рук, и следовательно излишек земледельческих продуктов, вместо того, чтобы обогащать купцов и ремесленников, может служить для содержания гораздо более значительного флота и армии, чем когда требуется большое число промыслов для удовлетворения роскоши частных лиц. Здесь могущество государства и благосостояние подданных оказываются как бы в оппозиции. Государство тогда достигает наибольшего могущества, когда все лишние руки находятся в его распоряжении; между тем удобства и комфорт частных лиц требуют, чтобы эти руки служили удовлетворению их нужд. Следовательно, государство может быть удовлетворено только в ущерб частным лицам, и наоборот. Как честолюбие государя ограничивает роскошь частных лиц, так роскошь частных лиц уменьшает могущество государя и сдерживает его честолюбие.

Это рассуждение — не простая химера; оно основано на истории и опыте. Спартанская республика была несомненно гораздо более могущественна, чем всякое современное государство, обладающее таким же количеством населения: этим превосходством она была всецело обязана отсутствию торговли и роскоши. Илоты были земледельцами, спартиаты — солдатами или господами. Очевидно, что труд илотов не мог бы содержать такого большого числа спартиатов, если бы последние вели удобный и изнеженный образ жизни и давали работу большому числу торговых и промышленных предприятий. То же самое можно заметить и в истории Рима. И вообще, во всей древней истории замечательно то, что самые маленькие республики создали и содержали более значительные армии, чем в настоящее время могут содержать государства с втрое большим количеством народонаселения. Считают, что во всех государствах Европы отношение количества солдат к населению не превышает одного процента. А между тем мы читаем, что один город Рим со своей крошечной территорией в первые времена республики выставил против латинов и содержал десять легионов. Афины, все владения которых едва ли занимали больше пространства, чем Йоркшир, отправили в Сицилию экспедицию почти в сорок тысяч человек. Дионисий Старший содержал, по преданию, постоянную армию из ста тысяч пехотинцев и десяти тысяч всадников, да сверх того значительный флот в четыреста кораблей; между тем его владения ограничивались городом Сиракузами, приблизительно третьей частью Сицилии и несколькими портами и крепостями по берегам Италии и Иллирии. Правда, во время войны древние армии жили большей частью грабежом; но разве враг не грабил в свою очередь? А это был наиболее разорительный способ взимания налогов, какой только можно придумать. Итак, единственная вероятная причина превосходства древних государств над современными в смысле могущества есть отсутствие в первых торговли и роскоши. Труд земледельцев содержал небольшое число рабочих, следовательно он мог прокормить большее количество солдат. Ливий говорит, что в его время Рим только с большими усилиями мог бы выставить такую крупную армию, какие он в первое время своего существования высылал против галлов и латинян. Солдат, которые во времена Камилла боролись за свободу и господство, в царствование Августа заменили музыканты, художники, повара, актеры и портные; и если бы земля обрабатывалась одинаково хорошо в обе эпохи, то она, очевидно, могла бы содержать такое же количество солдат, сколько содержала людей, занятых этими профессиями. Эти профессии в последний период ничего не прибавили к предметам безусловно необходимым для жизни, сравнительно с первым.

Здесь естественно спросить себя, не могут ли государи вернуться к принципам древней политики и заботиться в этом отношении больше о своей собственной выгоде, чем о благосостоянии своих родных? Я отвечу, что это кажется мне почти невозможным, потому что древняя политика была насильственная и противоречила естественному и обычному ходу вещей. Известно, какими своеобразными законами управлялась Спрата; известно, что все те, кто изучал проявления человеческой природы в других странах и в другие времена, справедливо смотрели на эту республику, как на чудо. Если бы свидетельство истории было менее положительно и твердо, такой образ правления казался бы нам чистой выдумкой или философской фантазией, совершенно неосуществимой на практике. Хотя римская республика и другие древние государства были основаны на несколько более естественных принципах, тем не менее нужно было необычайное стечение обстоятельств, чтобы они могли взять на себя такое тяжелое бремя. Эти государства были свободны, их территория была мала; то была эпоха беспрерывных войн, и все их соседи никогда не слагали с себя оружия. Свобода естественно создает пламенный патриотизм, в особенности в небольших государствах, и этот патриотизм, этот amor patriae, должен усиливаться в такую эпоху, когда государство живет в постоянной тревоге и граждане принуждены для его защиты ежеминутно подвергать себя величайшим опасностям. Ряд беспрерывных войн делает из каждого гражданина солдата; он в свой черед вступает в войско, и во время своей службы почти всецело содержит себя сам. Эта служба без сомнения равна тяжелому налогу, но такой налог не обременителен для народа, который предан оружию, который сражается более ради славы и мести, чем для платы, и также мало знаком с удовольствиями, как с барышом и трудолюбием. Я не говорю уже о большом равенстве имуществ, какое господствовало в древних республиках, где каждое поле, принадлежавшее отдельному собственнику, могло прокормить целую семью, где, следовательно, количество граждан могло быть очень велико даже при отсутствии торговли и промышленности.

Однако, хотя у свободного и очень воинственного народа отсутствие торговли и промышленности может иногда иметь своим единственным последствием увеличение могущества государства, — при обыкновенном течении человеческих дел оно приводит к противоположному результату. Государь должен брать людей, каковы они есть, и не может стремиться к насильственному преобразованию их принципов и приемов мышления. Нужен длинный период времени, нужны известные обстоятельства и события, чтобы произвести эти великие революции, так глубоко изменяющие характер человеческой деятельности. Мало того: чем менее естественны те принципы, на которые опирается данное общество, тем труднее будет законодателю повысить культурный уровень этого общества. Он будет поступать наиболее целесообразно, если, подчинившись господствующей склонности общества, станет производить все те улучшения, которые оно способно принять. А при естественном ходе вещей промышленность, искусства и торговля увеличивают как могущество государя, так и благосостояние подданных, и политика, которая усиливает государство, обездоливая частных лиц, есть политика насилия. Несколько новых соображений, выясняющих последствия лени и невежества, лучше всего могут доказать это.

В стране, где нет ни мануфактур, ни механических производств, большая часть людей естественно должна заниматься земледелием, и если их ловкость и трудолюбие увеличиваются, то их труд должен давать значительный излишек сверх того, что необходимо для их собственного пропитания. Ясно, что у них нет никакого искушения увеличивать свое трудолюбие и ловкость, потому что они не имеют возможности обменивать свой излишек на предметы, способные доставлять им удовольствия или удовлетворять их тщеславие. Тогда ими естественно овладевает беспечность; большая часть земли остается невозделанной, а то, что обработано, вследствие лени и нерадивости земледельцев далеко не дает максимума своих продуктов. Если вдруг явится необходимость привлечь большое число лиц на службу государства, то труд народа не даст такого излишка, какой будет необходим для пропитания этих лиц. Земледелец не может сразу увеличить свое прилежание и свою ловкость. Необработанные поля могут быть возделаны не ранее, как по истечении нескольких лет. В продолжение этого времени армия должна или делать насильственные и неожиданные захваты, или разбежаться вследствие недостатка в съестных припасах. От такого народа нельзя ожидать ни правильной атаки, ни правильной защиты: его солдаты так же невежественны и неискусны, как его крестьяне и ремесленники.

Все на свете приобретается посредством труда, и наши желания суть единственная причина труда. Когда нация имеет излишек в мануфактурах и механических искусствах, то и землевладельцы, и фермеры изучают наследие, как науку, и удваивают свое трудолюбие и внимание. Излишек, получающийся от их труда, не пропадает; он выменивается на те мануфактурные продукты, которых тогда начинает требовать роскошь жизни. Таким образом, земля доставляет гораздо большее количество предметов, необходимых для жизни, чем сколько нужно для удовлетворения потребностей самих земледельцев. В мирное время этот излишек идет на содержание мануфактуристов и тех, кто занимается совбодными искусствами. Но государство легко может обратить известное число этих промышленных рабочих в солдат и употребить на их содержание тот излишек, который получается от труда фермеров. Такой порядок мы и наблюдаем во всех цивилизованных государствах. Что происходит, когда государь набирает армию? Он налагает новую подать; эта подать принуждает население отказаться от всего, что не безусловно необходимо для существования. Те рабочие, которые были заняты производством менее необходимых товаров, должны или вступать в войско, или обращаться к земледелию; в последнем случае они заставляют известное число земледельцев за недостатком работы сделаться солдатами. И рассматривая вопрос с отвлеченной точки зрения, приходится сказать, что промышленные рабочие увеличивают могущество государства лишь постольку, поскольку они накопляют известное количество труда, притом такого труда, которым государство может воспользоваться, никого не лишая предметов первой необходимости. Следовательно, чем значительнее излишек труда сверх того, что безусловно необходимо для существования, тем могущественнее государство, потому что лица, занятые этим трудом, легко могут быть привлечены на общественную службу. Государство, лишенное мануфактур, может содержать в себе такое же количество рабочих рук, но количество и характер производимого в нем труда будут иные; в этом случае весь труд будет обращен на производство предметов первой необходимости, которое совершенно или почти не допускает сокращения.

Таким образом могущество государя и благосостояние общества, с точки зрения торговли и мануфактуры, в общих чертах солидарны. Обязывать земледельца истощать свои силы с целью извлечь из земли больше, чем необходимо для его семьи и для него самого, это — насильственная и в большинстве случаев неисполнимая система. Дайте ему продукты мануфактуры, и он сам начнет работать более. Тогда вам легко будет взять у него часть его излишней работы и употребить ее на нужды государства, не вознаграждая его обычной платой. Вследствие привычки к усиленному труду, это покажется ему менее обременительным, чем если бы вы без всякого вознаграждения принудили его внезапно увеличить количество работы. То же самое можно сказать и об остальных членах государства. Чем значительнее капитал труда во всех его видах, тем значительнее та часть его, которую можно вычесть из общей суммы, не произведя этим чувствительной перемены.

Общественный хлебный магазин, суконный и оружейный склад — вот в чем состоит действительное богатство и сила государства. Торговля и промышленность представляют в сущности ничто иное, как капитал труда, который в мирное время служит для удовлетворения нужд и желаний отдельных лиц, а в минуту государственной нужды могут быть частью употреблен на общественные нужды. Если бы мы могли превратить каждый город в укрепленный лагерь и в каждую грудь вдохнуть столько воинственности и патриотизма, чтобы каждый гражданин был готов перенести ради государства самые суровые лишения, — одни эти чувства и теперь, как в древние времена, в достаточной степени поощряли бы трудолюбие и поддерживали бы общество. Тогда было бы выгодно изгнать, как в лагере, роскошь и изнеженность жизни, и путем ограничений в пище и одежде достигнуть того, чтобы съестных припасов и провианта хватало на более продолжительное время, чем если бы армию без пользы обременяло большое число наемщиков. Но так как эти принципы слишком идут вразрез с частной выгодой и так как их слишком трудно поддерживать, то деятельность людей приходится направлять при помощи других страстей, — приходится воодушевлять их духом алчности и стяжания, роскоши и довольства. В этом случае лагерь наполнен множеством ненужных людей, но за то и припасы стекаются в него в пропорционально большем количестве. Следовательно, в целом соразмерность постоянно соблюдена, и так как естественные склонности человеческого духа получают более полное удовлетворение, то как отдельные лица, так и государство находят выгодным для себя придерживаться этих принципов.

Тот же метод рассуждения даст нам возможность доказать выгодность внешней торговли в смысле увеличения могущества государства, а равно и богатств и благосостояния подданных. Она умножает капитал народного труда, и государь может известную часть этого капитала, какую сочтет нужной, употребить на потребности государства. При помощи ввоза внешняя торговля доставляет материалы для новых мануфактур, а при помощи вывоза питает производство известных товаров, которые не могут быть целиком употреблены внутри страны. Одним словом, страна с развитым ввозом и вывозом должна обладать большим количеством промыслов — притом направленных на изготовление предметов роскоши и изящества, — чем государства, которое довольствуется своими туземными продуктами; следовательно, первое могущественнее и, вместе с тем, богаче и счастливее второго. Отдельные лица испытывают благодетельные последствия этого торгового оборота, насколько он дает им возможность удовлетворять свои наклонности и желания. Государство также получает от него выгоду, потому что в стране накопляется больший капитал труда, который в случае надобности может быть употреблен на общественные нужды, другими словами потому, что в стране находится большее количество рабочих рук, которые можно перевести от их занятий на службу государства, никого не лишая при этом ни первых предметов необходимости, ни даже главных удовольствий жизни.

Если мы обратимся к истории, то увидим, что у большей части народов внешняя торговля предшествовала всякому улучшению туземных производств и создавала роскошь. Мы более склонны пользоваться иностранными товарами, которые тотчас могут быть употреблены в дело и совершенно новы для нас, чем делать улучшения в туземных производства, что всегда требует продолжительного времени и никогда не возбуждает интереса новизны. Точно также очень выгодно — все то, что излишне для страны и не имеет в ней ценности, вывозить в чужие страны, почва или климат которых не благоприятствуют этого рода производству. Таким образом, люди знакомятся с удовольствиями роскоши и выгодами торговли, а утонченность вкуса и трудолюбие, будучи раз пробуждены, уже беспрестанно поощряют их к новым усовершенствованиям во всех отраслях внутренней и внешней торговли. И это есть, быть может, главная выгода, какую доставляет торговля с иностранцами. Она пробуждает людей от лени и, доставляя наиболее состоятельной и жизнерадостной части населения предметы роскоши, о которых люди раньше никогда не думали, вызывает в них стремление к более утонченному образу жизни, чем какой вели их предки. В то же время те немногие купцы, которые владеют тайной ввоза и вывоза, получают значительные барыши, и делаясь по богатству соперниками древней знати, заставляют других отважных людей в свою очередь вступать в соперничество с ними в области торговли. Благодаря подражанию, это искусство быстро распространяется, между тем как национальные мануфактуры стараются сравняться в своих улучшениях с иностранными и довести всякий туземный продукт до наивысшей степени совершенства, какая возможна. В их искусных руках сталь и железо становятся равны золоту и рубинам Индии.

Когда деятельность общества дошла до такого развития, нация может потерять даже значительную часть своей внешней торговли, и все-таки она останется великой и могущественной нацией. Если иностранцы перестали покупать один из наших товаров, мы должны перестать затрачивать на него свой труд. Те же руки сами собой обратятся к улучшениям в какой-нибудь другой области производства, продуктов которой, может быть, недостает нам самим. Они всегда будут находить материал для обработки, пока каждый богатый человек в стране не будет владеть таким большим количеством туземных продуктов и притом столь совершенных, как он желал бы, — а этого, наверное, никогда не случится.

Надеюсь, что не сочтут излишним отступлением, если я замечу, что насколько выгодна многочисленность механических искусств, настолько же важно, чтобы продукты этих искусств распределялись между наибольшим количеством лиц. Существование слишком большого неравенства между гражданами ослабляет государство. Всякий человек должен быть вознагражден за свой труд, по возможности, полным обладанием всех первых предметов необходимости и известного количества удовольствий. Никто не будет сомневаться, что подобное равенство вполне соответствует природе человека и гораздо меньше умаляет счастье богатого, чем увеличивает счастье бедняка. Оно увеличивает также могущество государства и заставляет граждан охотнее платить чрезвычайные подати и налоги. Когда богатства сосредоточены в руках немногих лиц, то эта небольшая группа должна вносить очень крупные суммы на общественные потребности, но когда богатства раздроблены между большим количеством людей, то на каждое плечо ложится легкое бремя и подати не производят чувствительных изменений в образе жизни каждого отдельного человека.

Прибавим, что если богатства находятся в немногих руках, то собственники присваивают себе всю власть в стране и без труда могут сговориться изложить все бремя на бедных, а это новое притеснение окончательно отнимет у последних всякую охоту к труду.

В этом и состоит великое преимущество Англии как перед всеми современными нациями мира, так и перед теми, о которых упоминает история. Правда, по внешней торговле англичанам причиняет известный ущерб дороговизна труда, которая является результатом отчасти богатства рабочих, отчасти денежного изобилия. Но так как внешняя торговля — не важнейшая сторона народной жизни, то ее невозможно сравнивать со счастьем стольких миллионов людей. И если бы англичане не имели никакого другого основания любить то своеобразное государство, в котором они живут, то было бы достаточно одной этой причины. Нищета простого народа — естественное, пожалуй, даже неизбежное последствие абсолютной монархии; но с другой стороны, я сомневаюсь, чтобы богатство народа было неизбежным последствием свободы. Чтобы привести к этому результату, свобода должна найти поддержку в известных событиях и в известном образе мыслей. Лорд Бэкон приписывает великие выгоды, которые англичане извлекли из своих войн с Францией, главным образом большему благосостоянию и довольству простого народа в Англии; между тем образ правления в обоих государствах был в эту эпоху почти одинаков. Когда земледельцы и промышленные рабочие привыкли работать за малую плату и сохранять для себя лишь ничтожную часть продуктов своего труда, то им даже в свободном государстве трудно улучшить свое положение или сговориться насчет увеличения платы. Но даже когда они привыкли к более достаточному образу жизни, богатые в самодержавном государстве могут без труда сплотиться против них и наложить на их плечи все податное бремя.

Может быть покажется странным, если я скажу, что нищета простого народа во Франции, Италии и Испании обязана своим существованием, в известной степени, природному богатству этих стран и их благодатному климату; между тем нетрудно доказать правильность этого парадокса. В стране, обладающей такой превосходной почвой, какою обладают южные государства, земледелие не представляет больших трудностей, и один человек может там с парой жалких кляч обработать за лето столько земли, сколько ему нужно для уплаты собственнику довольно высокой аренды. Все искусство фермера состоит в том, чтобы, когда почва истощена, оставлять землю на год под паром; солнечная теплота и температура воздуха возвращают ей плодородие. Итак, эти бедные крестьяне в награду за свой труд не требуют ничего другого, кроме того, что необходимо для их существования. У них нет ни капитала, ни богатства, которые побуждали бы их желать большего, и в то же время они постоянно находятся в зависимости от собственника, который не дает им контрактов на землю и не боится истощить ее дурными приемами обработки. В Англии почва богата, но груба; ее приходится возделывать с большими издержками, и она дает ничтожный урожай, если не обработана старательно и таким способом, который приносит полный барыш только по истечении многих лет. Следовательно, в Англии фермер должен обладать значительным капиталом и брать аренду на продолжительное время, что дает ему и соответственную прибыль. Прекрасные виноградники Шампани и Бургундии, которые часто приносят собственнику почти пять фунтов с акра, обрабатываются крестьянами, едва добывающими свой хлеб; все дело в том, что эти крестьяне не нуждаются ни в каком другом капитале, кроме своих рук и рабочих орудий, которые они могут купить за двадцать шиллингов. Положение фермеров в этих провинциях в общем лучше, но из всех лиц, занимающихся земледельческим трудом, лучше всего живется скотоводам. Причина здесь та же. Прибыль человека должна быть пропорциональна его издержкам и риску. Когда такое большое число бедных тружеников, какое составляют крестьяне и фермеры, находится в очень жалком положении, то вся остальная часть общества должна принимать участие в их нищете, каков бы ни был образ правления в государстве — монархический или республиканский.

То же самое можно сказать и относительно общей истории человечества. Почему ни один из народов, обитающих между тропинками, никогда не сумел создать никакого искусства, никакой техники, ни даже достигнуть благоустройства в управлении или дисциплины в армии, тогда как лишь немногие из народов умеренного пояса совершенно лишены этих преимуществ? Одна из причин этого явления заключается, без сомнения, в зное и однообразии температуры жаркого пояса, которые делают одежду и жилище менее нужными для человека и таким образом отчасти устраняют необходимость, этот великий стимул трудолюбия и изобретения. Curis acuens mortalia corda. Я не говорю уже о том, что чем меньше у нации товаров и имущества этого рода, тем менее у него поводов к внутренним раздорам, и, следовательно, тем менее он нуждается в благоустроенной полиции или регулярной власти для своей защиты и обороны против внешних или внутренних врагов.

Дата добавления: 2015-11-04