Когда с супом из потрохов было покончено, выяснилось, что все умозаключения Турецкого были преждевременными, хотя и представляли значительный интерес с точки зрения логического мышления. Наконец Меркулов произнес сакраментальную фразу:
— А теперь давай предметно думать о будущем.
— Давай,— покорно согласился Турецкий.
— Что ты считаешь своей первой задачей?
— Обезопасить Нику Славину.
— Это цель, Саша. Я спрашиваю о задаче.
— Установить личность Била. Отыскать его. Или то, что от него осталось. Оперативным путем проверить показания Славиной о предполагаемом убийстве. Бросить все силы на розыск преступников. Романова дала Грязнову карт-бланш, дело засекретила.
— Как ты думаешь, сколько времени потребуется на это?
— Не знаю, Костя. Может, два дня, может, год.
— Нельзя же Славину держать под замком год. Чем дольше розыск, тем больше шансов, что преступники ее найдут. Есть, конечно, надежда, что в квартире кроме Била никого не было. Но ни в коем случае нельзя на это рассчитывать. Как только вернется из командировки ее бывший муж, пусть отвезет ее с мальчиком куда-нибудь в деревню на лето. Теперь о деле Бардиной, а вернее, Бардина. Я разделил свое громоздкое мафиозное дело на несколько частей. Первую часть вчера с грехом пополам закончил. Выделил в отдельное производство около сотни эпизодов, в том числе на директора Мосспортторга Сатина. Дело на него я прекратил ввиду недостаточности улик: двое уволенных им и, естественно, рассерженных говорили, что носили ему подарки. Я только вчера сообразил, что директор Мосспортторга Сатин и есть муж твоей матери, и то после намека одного из моих подследственных.
— Намека на что?
— Один фигурант по делу прямо утверждал, что я рублю концы, хочу вывести из дела Сатина, потому что он твой отчим. Грубо намекал, что ты получил взятку по этому делу. Что ты по этому поводу думаешь?
— Я думаю, что мой отчим — кретин. Воровал он знатно, кто в торговле не ворует. Но фигура он незначительная, головка варит плоховато. И было все это в застойные времена. А теперь на арене появились пираты новой формации. Если бы можно было глянуть одним глазком в их счета в немецких или швейцарских банках. Кондрашка хватит. Там миллионы, если не миллиарды в твердой валюте. И хватка у новых уже новая. И покровители выше. И в охране одни мастера спорта. Так что Сатин мой и дружки его к финишу своей жизни добрели, как водовозные клячи. Теперь им цена копейка в базарный день. Он был уверен, что я буду его выручать. Если хочешь знать, он мне даже денег никогда не предлагал. И я не просил у него ни копейки. Ты сам знаешь, как я занимал деньги на машину. Тебе должен до сих пор. Он надеялся по принципу — ну как не порадеть родному человечку. Он наобещал своим подельникам семь верст до небес и теперь дрожит от страха не только перед тюрьмой, но и перед ними.
— Саша, не распаляйся. Вон там иностранцы любопытствуют, думают, что русские сейчас друг другу в глотки вцепятся.
— Нет, я все-таки хочу ответить на не заданные тобой вопросы. У Сатиных не был более года. Мама сама изредка заезжает ко мне. Причина? Давно понял, он в деле. Но ничего конкретного не знаю. Не пытался узнать. Ты вправе спросить: почему не сообщил куда следует? На это отвечу: извини, но я не Павлик Морозов. Знаешь, не нравится мне закладывать. Одно дело вести следствие — это моя работа. Другое — доносить на других. Обещал ли я Сатину содействие? Нет. Оказывал ли ему какие-либо услуги? Нет. Ты прекратил дело — скажу откровенно, я рад за мать. Ты удовлетворен?
— Я, наверно, сам кретин, Саша, если ты меня так понял. Я тебя очень прошу, не ори на меня, лучше дай по морде, потому что я хочу тебе сказать до конца, что мне заявил этот фигурант. Я хочу знать, откуда ветер дует.
— Давай, Костя, валяй.— Турецкий заглянул в чашечку, но там было пусто.
— Да, надо еще попросить.
Но усатый мужик уже нес новую замаскированную порцию коньяка и дымящиеся шашлыки.
— Так что там твой фигурант? Да ты не беспокойся, ты мне аппетит не испортишь!
— Он сказал примерно так: Турецкий ездит на красивой машине и спит с красивой женой своего начальника. Только почему-то всё это было во множественном числе... Ну вот. Теперь у тебя такое лицо, что лучше бы ты на меня орал. Я понимаю это так: «а какое тебе дело до того, с кем я сплю». Так?
— Именно.
— А вот какое. Наш президент вроде любопытной Пандоры — открыл запретный ящичек, а оттуда всякая нечисть поперла. Назвали это гласностью. Теперь всем известно, что бывший генсек был вором, бывший министр внутренних дел расхитителем, а бывший генеральный прокурор — взяточником. А где гарантия, что новые сильные мира сего не воры и не.взяточники? Они ведь на этой же земле родились, в тех же партшколах учились, под началом того же генсека сделали свою карьеру... Что ты на меня так смотришь? Думаешь, выпил я и несу чепуху? Нет, Саша, дело в том, что социализм скомпрометировал себя как система. Систему надо ломать, а нас призывают ее укреплять. Перестройка в рамках социализма! Это же изначально абсурдная посылка!.. По-моему, мне надо выпить крепкого кофе, Саша.
Серафима принесла две чашечки кофе, чем распалила Меркулова до неузнаваемости.
— Пока КПСС у власти, ни хлеба, ни свободы в стране не будет. Пока КПСС у власти, национального, освобождения не жди. Только власть, облеченная доверием народа, сможет наконец провести земельную и все другие реформы. А для этого, многоуважаемый Александр, нужно, всего ничего — запретить любезную компартию на территории всей нашей страны. Власть надо передать избранникам народа. Во всех республиках. В России — Ельцину и его ребятам. Но дело это — смертельное. Вот увидишь, комвласть еще совершит такое, что и Гитлеру с Гиммлером не снилось.
— Все это здорово, Костя. Правильно ты сказал. Я поддерживаю тебя на тысячу процентов. Но сначала о том, какое отношение к ящику Пандоры имеет моя сексуальная жизнь?
— Никакого! Абсолютно никакого!
— Тогда при чем здесь красивые жены начальников во множественном числе?
— А-а, во множественном! Ну да, я немножко удалился от темы... Так вот, обнаруживается тенденция — скомпрометировать следствие, развалить дело. Но если это клевета...
— А если не клевета? Если Валерия Зимарина, жёна прокурора города Москвы, моя любовница? Если точнее, то была таковой несколько месяцев тому назад. Как это может скомпрометировать следствие? Развалить дело? Тем более, которое ведешь ты, а не я? Если и есть моя вина, то только перед Ириной, а на чистоту наших рядов мне плевать!
— Валерия?!
— Ну вот, Костя, теперь новое дело — почему Валерия, а не принцесса Диана!
— Валерия Зимарина?! Жена вашего Мухомора?
— Да, Валерия Зимарина. Встретилась красивая женщина, я свободный человек... Да что я тебе прописные истины объясняю? Если уж так интересно знать, то все давно закончено. Мое место, кажется, сейчас занял Артур Красниковский, помощник Романовой.
— Да знаю я Красниковского — косая сажень и так далее... А кто первым... прекратил отношения?
— Костя, по-моему, ты просто много выпил.
— Ну что ты, Саша! «Много»! Я выпил очень много! Так кто первый прекратил отношения?
— Валерия. Я, по-моему, стал ее раздражать.
— Очень хорошо. Она женщина мстительная, знаешь ли...
Серафима подлетела с подносом, стала собирать посуду.
— Сима, принеси пол-литра черного кофе, пожалуйста,— простонал Меркулов,— чашечка мне все равно, что слону дробина.
Когда стороны прикончили кофейник крепкого кофе, выяснилось, что принципиальных разногласий во взглядах на жизнь у них не имеется, что одной из сторон, а именно Турецкому, давно пора жениться, другая сторона, то есть Меркулов, продолжает борьбу с жуликами всех рангов, а также могущими иметь место провокациями со стороны последних.
— Теперь все-таки несколько слов о деле Бардина,— сказал Меркулов.— Он здорово обогатился, на бирже и в своем коммерческом банке. К нему свозят мешки денег бизнесмены от спорта, от партии, от оборонки, прошлые его дружки. В его банке отмываются воровские денежки мафии и партократии, впрочем, это одно и тоже. У Бардина этот пасьянс ловко сложился. Он отмывает рубли в США, ФРГ и Италии. Используя свои налаженные связи с фирмачами, он уже организовал там совместные предприятия. На Старой площади и на Лубянке у него свои люди. А команда по борьбе с рэкетирами у него давно собрана. В ней бывшие чемпионы по боксу Лазуткин и Абрамкин, борец Тихонов...
Уже несколько раз сменились посетители за столиками «Теремка», приближалось время ужина.
—...В материалах Бардина меня заинтересовало прекращенное дело о смерти его жены. Передавая его тебе, я, честно говоря, не надеялся, что ты его так быстро поднимешь. Зная твою дотошность, я рассчитывал на выяснение связей Бардина. Но дело Бардиной получило неожиданный оборот, у тебя есть все основания вызвать Бардина на допрос.
— Вызвал на завтра.
— Ну, тогда вроде все,— произнес Меркулов как-то неопределенно, как будто припоминал что-то. И лицо у него сделалось отрешенное.— Я возьму еще сигаретку.
Он долго курил молча, и Турецкий к нему не приставал с «Сашиными вопросами».
— Вот какая история, Саша, ты первый, кому я ее хочу поведать. Собственно, поэтому я и вызвал тебя на свидание.— Меркулов уставился невидящим взглядом в угол.— Жила в Москве многочисленная семья из старинного рода Долгоруковых. После революции бежали на юг России, а в двадцатом — за границу. Осталась в Екатеринодаре только семья Алексея Долгорукова, у них был тяжело болен грудной ребенок, дочка Наталия. Алексей вскоре умер от тифа, а жена его с дочкой перебрались обратно в Москву. Уцелевшие драгоценности были прожиты очень быстро, матери удалось устроиться машинисткой, и жизнь пошла своим чередом. В сорок пятом году Наталия вышла замуж за инженера, и мать на свадьбу подарила ей ожерелье, которое она чудом сохранила в голодные и военные времена. Ожерелье это передавалось из поколения в поколение, и его история восходила по семейному преданию чуть ли не к Екатерине Великой, которая, в свою очередь, получила его в подарок от немецкой герцогини. Кажется, оно не было очень ценным и имело изъян — от золотого листка отломан маленький кусочек. И еще была одна причина, по которой мать не могла с ним расстаться: отец Наталии, умирая, просил подарить его дочери на свадьбу — в орнаменте ожерелья была латинская буква «N». В сорок шестом году у Наталии родился сын. Одиннадцатого июля пятьдесят второго года, когда бабушка с внуком были на даче, а муж Наталии на работе, в квартиру проникли грабители. Наталия была убита...
Меркулов снова закурил и снова долго молчал.
— Ожерелье, конечно, пропало, как и многие другие вещи. Преступники найдены не были. Много времени спустя, кажется, через -год, к мужу погибшей пристал на улице Серёня-дурачок, известный всему району бедняга с синдромом Дауна. Из его завываний муж Наталии понял, что тот видел с чердака дома на противоположной стороне улицы, где Серёня обитал, всё, что произошло с его женой год назад. И что грабителя и убийцу он знает, это Мишка Кирьяк. Но человека с таким именем так никто никогда не нашел, да и показания Серёни следователи не хотели принимать всерьез. Сам Серёня вскоре закончил свои дни, попав под машину.
Меркулов нагнулся к своему портфелю и вытащил из него портрет в тонкой металлической рамке.
— Вот, Саша, это Наталия в день свадьбы.
Боже мой, почему же ему так знакомо это прекрасное лицо?! Он уверен, что никогда не видел этой женщины, просто не мог видеть, он еще даже не родился в пятьдесят втором. Актриса? Нет, тут что-то другое. Он перевернул портрет обратной стороной: «Дорогому Дмитрию в день нашей свадьбы».
— Костя!
— Да, Саша. Это моя мать.
Почти сорок лет прошло со дня трагедии в семье Меркулова. Почему сейчас он носит портрет в портфеле?
— И это не конец истории, не так ли?
— Нет, Саша, не конец. Можно сказать, это только начало. Я тебя утомил? Отложим разговор до следующего раза? Уже шесть часов.
— Ни в коем случае. Может, выпьем чего-нибудь прохладительного? Кофе-гляссе, например?
— Лучше уж коньяку,— махнул рукой Меркулов.
Это было некоторым образом диаметрально противоположное предложение, с которым Турецкий с легкостью согласился.
Меркулов потянул из кофейной чашечки коньяку и продолжил повествование.
— Летом прошлого года, за день перед моей выпиской из больницы, в мою палату положили чудовищную личность. Возраст было определить трудно, поскольку все открытые части тела сплошь являли собой след страшного ожога, совсем давнего. Дядьку еле уместили на кровати по длине, подсоединили проводами ко всяческим аппаратам, и врачиха моя стала извиняться: «Потерпите уж, Константин Дмитриевич, какой-то высокий чин КГБ, лет тридцать пять провел в психбольницах после несчастного случая, так никогда в себя и не пришел». Потом я услышал, как она сказала, уже в дверях, дежурному врачу: «До утра не дотянет» Старик страшно хрипел, и я решил спасаться от этого наваждения — нацепил наушники и стал слушать первый концерт Чайковского — мне жена принесла, несколько кассет с записями классической музыки для успокоения нервов. Но вскоре хрип прекратился, я испугался — не умер ли старик,— вскочил с кровати, а он повернул ко мне голову и заговорил... За кого уж он меня принял — не знаю, вроде как за своего начальника из далекого прошлого. Я хотел было снова подключиться к магнитофону, как ясно услышал: «Мишка Кирьяк».
Меркулов помолчал немного, стряхивая пепел от сигареты на пол, и продолжил:
— Ты понимаешь, Саша, с шести лет я слышал дома это то ли имя, то ли прозвище. Отец мой умер вскоре после гибели матери, а бабка прожила до восьмидесяти лет, и не проходило дня, чтоб она не вспомнила этого Кирьяка. Знаешь, советскую власть она не очень жаловала, но когда я поступил на юрфак, посчитала, что я наведу порядок по части законности и найду этого Кирьяка. Я полагаю, что она сама не очень верила в его существование, просто это стало нарицательным именем того зла, которое погубило мать. И вот я слышу его от сумасшедшего комитетчика! В общем, Саша, я списал его имя с больничной карточки — Иван Никанорович Федотин, включил магнитофон и часа четыре записывал все, что этот Федотин нес. Он в своем разуме так и остановился на 1956 годе. К утру он действительно умер.
Меркулов вынул из портфеля две магнитофонных кассеты.
— Я потом подчистил запись, из четырех пленок получилась одна. А на второй — всё, что мне удалось сделать за год, прямо скажу, не очень много. И еще — возьми, пожалуйста, этот отпечаток ожерелья, мне его сегодня знакомый фотограф сделал с портрета. Может, тебе удастся найти нити. А пленки прослушай на досуге.
— Я сегодня же прослушаю! Хотя... знаешь, ко мне Ирина приехала...
— Ирина?! Что же ты молчишь?
— Да как-то:..— Турецкий посмотрел на часы.— Поехали ко мне. Ирка обещала баклажаны на ужин приготовить.
— Конечно, поехали! Симочка! Давай рассчитаемся поскорее, мы спешим на свидание к самой красивой женщине на свете!
Меркулов попробовал подняться со стула, но ему это плохо удалось.
— Да. Давай еще попьем кофе, а? — сказал он почти жалобно.— Все-таки коньяк с пивом — это не совсем хорошо для координации движений.
Баклажаны призывно пахли чесноком, и не было сил отказаться, несмотря на обед в «Теремке».
— Это что, по латышскому рецепту? - спросил Меркулов.
— По-моему, по грузинскому. Моя тетка мне говорила, что она когда-то так готовила. Но синеньких тогда было не достать, сейчас можно купить в кооперативе. Вот лисички я научилась стряпать в Риге.
Турецкий окинул кухонный стол подозрительным взглядом: если все, что на нем стояло, куплено в кооперативе, то вряд ли что-нибудь осталось от Иркиных отпускных денег.
— Г'ыбы — от'ал,— объявил Меркулов трубным голосом — его рот был наполнен до отказа.
Перевожу и присоединяюсь к оригиналу: грибы— отвал. Тоже из кооператива?
— Нет, с рижского базара. Десять рублей за корзиночку. Это ранние лисички, потому так дорого.
— А что, остальное все дешево? Прямо даром, да?— В голосе Турецкого звучала тихая угроза.
— А-а,— торжествовал Меркулов,— первая семейная сцена!
Им было легко и радостно втроем, как в былые времена. Можно было сесть на любое место, налить себе вина, кофе, чаю, говорить о чем угодно или молчать, если молчится. Или после ужина сесть в уютном углу под торшером, включить телевизор на низкую громкость и обсуждать проблемы Ирининой жизни рижского периода — продолжать ли ей контракт с рижской филармонией, истекающий в конце года, или искать работу в Москве. На экране западногерманский бизнесмен давал интервью, какие-то парни демонстрировали у памятника Гоголю под зорким надзором милиции, но Турецкий слышал только спокойно-веселый голос Ирины и видел ее синие, как огоньки газовой горелки, глаза- и думал, вернее, знал, что сейчас он должен сказать самую главную фразу в его и Иркиной жизни, и тогда не будет никаких проблем у них обоих, и Ирине не надо будет продлевать контракт, и даже — черт с ней, с неустойкой,— надо разорвать существующий и срочно переезжать в Москву, к нему, на Фрунзенскую набережную. Ирина замолкла на полуслове, почувствовала, что сейчас должно произойти что-то важное, чего она ожидала столько лет. Она поискала глазами сигареты, Меркулов чиркнул зажигалкой и, воспользовавшись возникшей паузой, посмотрел на экран, где происходила встреча министра экономики Шахова с американскими аграриями, рискнувшими вложить свои денежки в развитие плодородной кубанской земли. И в тот момент, когда Турецкий раскрыл было рот, Меркулов, не оценивший важности момента, решил прокомментировать происходящее в телевизоре:
— Нет, вы только посмотрите, какую девицу себе Шахов оторвал! Это что же, жена?.. А-а, переводчица! Ну и красотка! А костюм какой шикарный...
Турецкий посмотрел на Меркулова почти с ненавистью, но тот не унимался:
— Нет, ребята, вы только посмотрите, как он на нее уставился! Что-то тут нечисто, или действительно реформами пахнет? Оздоравливается наша экономика. В ней появились молодые красивые женщины, да вдобавок такие изящные. В этом году надо ждать прекрасного урожая. Да ты взгляни, Саша...
И тут с Турецким произошло что-то необъяснимое: он рванул себя за волосы, вскочил с дивана и сложился пополам, словно получил хороший аперкот в солнечное сплетение. Потом заорал в телевизор:
— Ты что, с ума сошла?!
Бросился к телефону, долго и нечленораздельно орал в трубку, пока его, очевидно, не прервали на другом конце провода. Он долго молча слушал, сказал напоследок:
— Ну, хорошо, Аня, то есть ничего хорошего,— положил трубку и произнес растерянно, обращаясь к кому-то невидимому: — Человек садится в черный «мерседес» и едет к чертям собачьим, когда человеку надо сидеть дома, и его показывают всей стране по телевизору — вот она я, смотрите,— а телевизор смотрят не только филантропы, но и гангстеры, и завтра с утра снова в «мерседес», потому что это не просто так, а решение министра экономики, которой уже не существует.
Турецкий заметил сосредоточенно-тревожные лица Ирины и Меркулова и продолжил еще более растерянно:
— Кажется, то, что я сейчас несу, не имеет ни малейшего смысла. Но дело в том, что эта красивая девица в кожаном костюме и есть Вероника Славина, и если ее будут каждый день демонстрировать по телику, то у меня очень мало шансов обеспечить ее безопасность. И мы все ничего не можем сделать, потому что это ее работа, ей за нее платят деньги, без которых человек не может существовать и растить сына. Мне надо было вместе с Грязновым сегодня проводить поиск и заниматься черновой работой...
— Не надо посыпать голову пеплом, Саша, мы Грязнова знаем не один год, ты ему совершенно не нужен, у него достаточно своих оперативников. И если он тебе еще не позвонил, значит, он работает. И сейчас я поеду домой, нет-нет, отвозить меня не надо, я возьму такси: во-первых, тебе надо все-таки выспаться, а во-вторых, не дай Бог, ГАИ остановит, и распрощаешься с водительскими правами на целый год.
Он проводил Меркулова до стоянки такси. Вернувшись, нашел кухню в полном порядке, а Ирину — спящей при свете настольной лампы с раскрытой книжкой на подушке. Осторожно ступая по паркету, взял из своего нового «дипломата» кассеты, переданные Меркуловым. Затем также осторожно погасил свет, пошел на кухню и включил магнитофон. Предсмертный бред полковника госбезопасности Федотина постепенно обрел реальность, время отодвинулось назад...
В послевоенные годы в районе Крестовского рынка орудовала банда, державшая в страхе Мещанские и Переяславские улицы. К концу 1948 года банда была ликвидирована опергруппой под руководством подполковника Федотина. Неоценимую услугу оказал Федотину член банды Мишка Кирьяк, он же Михаил Кирьяко-вич Дробот — он не только хорошо орудовал отмычкой, но сумел войти в полное доверие к подполковнику, выдав ему и главаря банды, и награбленные ценности. (Примечание Меркулова: на Второй Переяславской проживал до 1947 года Сергей Манякин, он же Серёня-дурачок.) Федотин решил сделать из Дробота «приличного» человека, заставил закончить десятилетку, а потом и школу МГБ. Теперь он стал называться для благозвучия Михаилом Кирилловичем. Сведения о его участии в бандитских налетах были Федотиным уничтожены.
Возглавляемая лично товарищем Берия кампания вю изъятию ценностей у «врагов» народа, длилась много лет. Когда же сам Берия тоже оказался врагом народа, окопавшимся в наших рядах, лейтенант Дробот помогал Федотину в выявлении сподвижников высокопоставленного шпиона. В 1954 году он был арестован и обвинен в чрезмерной жестокости, проявленной при допросах. Кроме того, Федотину, который вел дело Дробота, стало известно, что изъятые у врагов ценности Дробот отдавал Берии далеко не полностью и перед арестом спрятал так называемый «золотой чемодан» с ценностями на сумму 28 миллионов рублей в неизвестном месте. (Примечание Меркулова: с учетом денежной реформы, с одной стороны, а также значительным повышением цен на драгоценные камни, металлы и золото — с другой, эта сумма в настоящее время составляет приблизительно 15 миллионов рублей.)
Федотин заставил Дробота открыть тайник, но последний обманным путем завладел оружием подполковника Федотина и пытался сжечь его живьем...
Турецкий вздохнул с облегчением: на второй пленке звучал только голос вполне нормального Меркулова, хотя и одержимого одной идеей — найти живым или мертвым бандита Мишку Кирьяка, бывшего в пятидесятые годы лейтенантом госбезопасности Михаилом Кирилловичем Дроботом, с 1954 года находившегося в заключении и с осени 1956 года исчезнувшего с горизонта вместе с «золотым чемоданом». Меркулов использовал свои личные и рабочие знакомства в Комитете государственной безопасности. Ни в одном из комитетских архивов не было упоминания фамилии Дробота после 1954 года.
Приятели-комитетчики старались вовсю. Втихую, по-оперативному опрашивали свидетелей, нынешних или бывших сотрудников органов. И результаты были под-стать бреду заслуженного чекиста Федотина. Один старик, начинавший с самим Менжинским, заявил, что Дробот — вовсе не Дробот, а Васька Сталин, тайно вывезенный агентами Мао Цзэдуна из Казани в Пекин. Другой, не менее заслуженный товарищ, непреложно утверждал: засекреченная группа, куда вошел Дробот, была заброшена в компартию Израиля, чтобы бороться со всемирным сионизмом изнутри.
Ближе к реальности оказалась версия, выдвинутая отставным генералом, работавшим ранее в самом засекреченном подразделении МГБ: в разгар хрущевской расправы с чекистскими кадрами большая группа молодых сотрудников, которым грозило попасть под трибунал, была направлена под чужими именами в союзные республики собирать компрометирующий материал на националов — первых секретарей этих республик. Поиски Дробота по имевшейся в личном деле фотографии и словесному портрету также ни к чему не привели: на Большой Бронной, в бывшем ГУЛаге, ныне Главном (объединенном) управлении по исправительным делам МВД СССР начальник ведомства генерал Гуляев уведомил Меркулова о безрезультатности проведенной. работы.
Тогда Меркулов вплотную взялся за поиски ожерелья. Нашлись люди, видевшие когда-то его у хозяев, но они ничего не знали о дальнейшей судьбе этого украшения.
Меркулов начал предъявлять фото ожерелья всем фигурантам, чиновникам и дельцам, попадавшим в поле зрения следователей из городской, республиканской и союзной прокуратур. Но результаты и этого мероприятия пока равнялись нулю...
Магнитофонная лента выползла из кассеты, вытянулась в одну бесконечную линию, сложилась в причудливую форму и исчезла в далеком туннеле. Он побежал за ней, её никак нельзя было терять из виду, но в лицо вцепилась невесть откуда взявшаяся кошка и захохотала. Он оторвал цепкие лапы от лица и обнаружил; что это не кошка, а Валерия Зимарина; он не видел ее лица, но знал, что это она — это были ее руки, длинные пальцы с зелено-перламутровыми ногтями, ее белое с синим платье, «теплоходное», как его называл когда-то Турецкий. Валерия поставила перед ним старый бабушкин сундук и провизжала: «Не любопытствуй!» И теперь он точно знал, кто это — нет, не Валерия, это была мифологическая Пандора, посланная ему в наказание с Олимпа. Но ему совершенно необходимо было полюбопытствовать, там, внутри ящика Пандоры, находилось ожерелье княгини Долгоруковой, он сейчас его возьмет, и... Раздался знакомый мелодичный звук, ящик открылся сам собой, и Турецкий заорал от ужаса: внутри лежала голова Ники Славиной, украшенная диадемой с буквой «N» в орнаменте. Но все мгновенно исчезло, и перед ним возникла другая голова — всклокоченная рыжая шевелюра, рыжая щетина на измученном бледном лице.
— Сашок, ты что спятил?!
Нет, это уже не было сном, голова принадлежала человеку в форме майора милиции по имени Вячеслав Грязнов. Рядом стояла Ирина, завернутая в байковое одеяло, и испуганно смотрела на Турецкого.
— Да тут спятишь, когда тебе такое во сне покажут...
Я что, орал? А сколько это времени? Ты, Слава, ко мне?
— Нет, не к тебе! У меня с Ириной тайное свидание назначено, пока ты тут на кухонном столе почиваешь.
Я смотрю, ты не совсем проснулся, Сашка. Давай, Ирка, сделай ему кофе для просиборивания. Тебе придется сейчас меня слушать, потому что бумаги было оформлять некогда и негде. Завтра пришлю отчет, когда высплюсь, я тридцать шесть часов на ногах, почти без жрачки. Если дадите кусок хлеба, буду по гроб жизни благодарен.
— Ты что, Слава, кусок хлеба! У нас еды навалом. Ирка, ты иди спать, я сам управлюсь, даже с кофе...
— Ну, ты мне задал задачку, Сашок. Мой Горелик, которого я телохранителем к Славиной приставил, уже схлопотал штраф за стоянку в неположенном месте. Знаешь где?
— Догадываюсь, У здания министерства экономики.
— Вот. На Садовом кольце. За ней черный «Мерседес» прикатил, номерок Горелик, конечно, срисовал. Машинка-то принадлежит самому товарищу Шахову. Ну, пока все в норме. За исключением головомойки от горели-ковской бабы. Мужик дома не ночует.
— Ничего не в норме, Слава. Ее вчера по телевизору крупным планом показывали.
— Кого?
— Славину. Она у Шахова переводчицей сейчас работает.
— Ну и что?
— Слава, что с тобой? Если я ее увидел,— а я, знаешь, не большой любитель телевидения,— значит, среди миллионов телезрителей могли оказаться те, кому она нужна.
— Та-ак. Значит, работка только начинается. Надо к Горелику кого-нибудь подключить. Все-таки хорошо, что ты ее из дома отправил. Пока раскопают, что она живет у Чудновой, мы что-нибудь да сработаем... Теперь слушай. По рекомендации нашей славной начальницы нашего славного МУРа Романовой мы проникли в квартиру Капитонова. С первого взгляда — чистота и порядок, то есть как раз наоборот — везде пыль вековая, как будто там год никого не было. Никаких тебе следов в коридоре. А коврик там лежит чистенький. И паркет там тоже чистенький, ни пылинки. Ну, мы его расковыряли как следует, а под ним... Предварительный анализ: кровь тех же компонентов, что и на комбинезоне Славиной.
— Значит, был мальчик-то...
— А ты сомневался? Теперь вот что. Ты знаешь, что происходит с окурком, если его бросить в унитаз и спустить воду? С первого раза он в канализацию не хочет отправляться. Курящие обычно это знают — ждут, пока он размокнет, и спускают воду-еще раз.
Я проверил капитоновский бачок — мой собственный окурок только после третьего раза уехал. Это зависит от напора воды в бачке.
— Ты можешь защитить диссертацию на тему об унитазах, Грязнов.
— Пепельница без следов пыли, значит, курили в комнате, а не сидя на толчке. Один выкурил сигарету, другой отнес пепельницу в уборную. И этот другой — некурящий. Кстати, сам Бил тоже не курит, так? Но он с перерезанным горлом вряд ли мог наводить чистоту. Скажешь, слабо? А если концы сойдутся? Представляешь, мы их находим, и у нас никаких доказательств. Тогда ты им художественно рассказываешь историю с сигаретой в унитазе. Может произвести впечатление.
— Может. А может и не произвести.
— И еще. На пыльном серванте лежали очки в кожаном футляре с каким-то странным золотым вензелечком, вроде веточки. Со следами двухдневной пыли. Отдал на экспертизу на предмет определения изготовителя. Очки для чтения, плюс два, оправа западногерманская, а футляр — вроде бы наш, но пока еще окончательных результатов нет.
— Вряд ли убийцы могли забыть очки. Била?
— Вопросик! Хотя не исключено.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |