Когда на следующий день Том приехал в студию, Дэвид был уже там. Он сидел на диване перед своим неизменным ноутом и что-то сосредоточенно печатал. Рядом на столике стояла открытая банка колы, лежала

Когда на следующий день Том приехал в студию, Дэвид был уже там. Он сидел на диване перед своим неизменным ноутом и что-то сосредоточенно печатал. Рядом на столике стояла открытая банка колы, лежала в коробке вчерашняя пицца. Дэвид кивнул, сделав знак подождать. Том достал из холодильника пиво, раскурил сигарету и присел рядом с Дэвидом на диван. Казалось, он не курил уже вечность.

***

Со вчерашнего вечера у него было достаточно времени, чтобы обдумать разговор с братом. Не то, чтобы Билл сообщил ему какую-то новость. Том не был слепым или настолько глупым, как ему пытались вчера доказать.

Сколько Том помнил себя, вернее, их с братом, Билл больше всех горел желанием выбраться из «этой дыры» – Лойче – куда их забросила судьба. И было отчего. В школе ему приходилось не сладко. Он с детства был не такой как все, а самое главное, даже и не пытался быть. Меньше всего он хотел подчиняться общим правилам. Задиристый и упрямый, Билл постоянно находил приключения на свою задницу, и Тому то и дело приходилось прикрывать его или буквально отбивать у взбешенных одноклассников. Синяки и шрамы в то время были самым частым украшением их с братом идентичных физиономий.

При таком раскладе у Билла почти не было друзей, потому что быть другом «придурочного Каулитца» означало автоматически стать изгоем. Только Андреас – довольно невнятный пацан по мнению Тома – как-то прибился к Биллу этой волной всеобщей ненависти, да так и остался, рядом. Инверсная копия, бледная тень, незаметная и услужливая. Том его недолюбливал, неосознанно, беззлобно и мог только догадываться, почему Билл терпел Адреаса рядом с собой столько лет. Однако догадки свои, после одного случая, предпочитал запрятать куда подальше.

Вариантов распрощаться с Лойче с точки зрения Билла было не слишком много, и за все их он хватался с энтузиазмом, впрочем, довольно быстро остывая. Шитье, танцы, рисование – перепробовав всё, он наконец остановился на том, что, как ему казалось, требовало меньше всего усилий и могло принести скорейший результат: на музыке.

Всю свою жизнь Билл писал стихи. Его вечные тетрадки с замусоленными углами, тщательно оберегаемые от посторонних глаз, все были испещрены аккуратными столбиками. За пару лет тетрадок накопилось какое-то немыслимое количество: штук десять. Для Тома всегда оставалось загадкой, как можно выражать свои эмоции и мысли зарифмованными строчками. Ему порой родной немецкий и в прозе-то давался с трудом.

Билл пытался объяснить. Говорил, что это похоже на то, как слезы подкатывают к горлу и хочется плакать. Только здесь не слезы, а слова. Том недоверчиво хмыкал и кивал, вроде как: «Гони дальше, ага. Что ж получается, что все великие рокеры все время плачут?» Тогда Билл принимался рассказывать ему, что такое рифма. На словах все это выглядело проще простого. Но когда Том, втайне от брата, попытался сочинить стихотворение маме на день рождения, вышла полная чушь. Слова будто глумились над ним, как хитрые гномы над кладоискателем: нужные прятались, не пойми где, а те, которые ну никак не подходили, настойчиво лезли в голову. Промучившись минут тридцать, он бросил это занятие, решив никогда больше не забивать голову подобной ерундой.

Трудно было представить, что спустя несколько лет он сам наиграет первую мелодию на стихи своего брата и даже напишет песню. Надо сказать, что стихи к тому времени вроде как тоже «повзрослели» вместе с Биллом. За это время идея пробиться на эстраду овладела им всерьез, и он умудрился даже заразить ею Тома. Благо, у того в друзьях было полно ребят, из которых вполне можно было сколотить рок-группу. Собственно так и появилась «Дэвилиш», с которой они изъездили все окрестные клубы, пройдя путь от насмешек до искренней заинтересованности и даже небольшой популярности у девочек окрестных школ, благодаря выступлению Билла на «Стар серч».

К тому времени тетрадок стало в два раза больше. Те первые, детские, совершенно истрепанные, со стертыми картинками на обложках были торжественно сожжены на заднем дворе дома. А новые, с красивыми пружинками и гладкими, вкусно пахнущими страницами, уже покрывались вязью новых стихов. Более уверенных и откровенных, где-то даже грубых, но таких, что читая их, Том понимал: такое не выдумаешь, не сочинишь, это настоящее, о жизни.

Билл показывал стихи только брату и своему тихому другу Андреасу, но когда в их семье появился Гордон, Том уговорил показать стихи и ему. По сути, Гордон и помог им сделать из «Дэвилиш» настоящую группу: настраивал аппаратуру, писал музыку, организовывал концерты, разучивал с Томом гитарные рифы, объяснял Биллу азы вокала. Но только к одному ему не давали прикасаться – к стихам. Билл с его болезненным самолюбием не терпел никакого давления и готов был до одури спорить за каждую строчку.

Единственным исключением из этого правила оказался Дэвид Йост. Каким-то неведомым образом он смог внушить Биллу доверие, постепенно давая понять, что из его стихов можно сделать не просто хорошую песню – хит. После того, как «Монсун» надолго обосновался в первых строчках немецких чартов, авторитет Дэвида взлетел до небес. Билл начал прислушиваться к его мнению и уже не лез в бутылку при слове «переписать». Вскоре к ним присоединился друг Дэвида – Рот, и теперь почти каждая песня уже «Токио Отеля» пробивалась к вершинам хит-парадов за считанные дни. Том с ребятами прозвали двух Дэвидов «ДоДо». Им, пятнадцатилетним, они и в правду казались какими-то древними мудрецами, превратившими их сны в реальность и порой жутко напоминали эту занудную птицу из «Алисы».

Однако Тома во всем этом со временем стала занимать совсем другая сторона.

Их теперешняя жизнь вовсе не походила на ту, которой они жили в Лойче: долгожданное освобождение от школы и опеки доставших учителей, имитация свободы, «секс, наркотики и рок-н-ролл». Не важно, что на самом деле это было пиво и сигареты, секс случался реже, чем встреча с собственной правой рукой, а свобода заканчивалась «не позже одиннадцати». Том с Биллом умели наслаждаться каждой секундой. Ночью в огромной постели очередного гостиничного номера они не могли заснуть до утра: столько нужно было обсудить, переспорить, рассказать друг другу, а иногда… Иногда они делали то, что Том предпочитал относить в разряд случайностей. Таких спонтанных поступков, при воспоминании о которых краснеют кончики ушей и сладко сосет под ложечкой…

Иными словами, размышлять о своем месте в той огромной машине, что подхватила и завертела их со страшной силой, не было ни времени, ни желания. Никто же не думает о механизме, который приводит в движение карусель.

***

По-настоящему Том озаботился будущим, только когда у группы случился вынужденный перерыв из-за болезни Билла. Тогда все они пережили настоящий шок. Том не отходил от брата с той минуты, как врачи разрешили его видеть, практически ночевал в больнице, а после, дома, старался не оставлять его одного надолго. Все отступило на второй план, ничто не имело значения. В глазах брата тогда был только страх остаться без голоса, без группы, а значит, без будущего, о котором они мечтали. Аргументы врачей были бессильны перед его паникой. Десять мучительных дней, до того момента, как Билл произнес наконец первые слова остались в их памяти как время безвременья. Минуты, часы и дни отсчитывала лишь бьющая в висок мысль: «Только бы все было хорошо». Тогда Том понял, что, не задумываясь, отдал бы всё, что у него есть сейчас за одну возможность для Билла снова произнести хоть слово, понял, что всё то, чем они занимаются, составляет их жизнь, и потеряй они сейчас одно – голос Билла, – ее придется начинать сызнова.

Поэтому когда Билл однажды спросил его: «Том, а ты счастлив?», Том поначалу даже не понял, о чем речь. Конечно, он был счастлив. Даже если отбросить пафос типа лежащего у ног мира и невероятных перспектив, оставались вполне понятные вещи: их родителям не нужно высчитывать копейки, чтоб свести концы с концами, их мечта собрать группу и стать рок-звездами исполнилась, а главное, Билл снова здоров и может петь! Все это было настолько очевидным, что Том в недоумении уставился на брата. Тот сидел рядом на диване в своей любимой позе: подтянув к подбородку колени и обхватив их руками. Убранные в хвост дреды лежали на спине. Билл не смотрел на Тома, весь напряженный и собранный. Было видно, что он хочет обсудить что-то, что накипело и просилось на выход.

Том давно стал замечать, что с братом происходит неладное.

Год выдался напряженным. Билл расстался с очередным парнем, тот, как и все предыдущие, хотел нормальных отношений, если не открытых, то хотя бы не так сильно напоминающих партизанские действия в тылу врага. Но сам Билл ничего не мог с этим поделать: контракт обязывал его сохранять видимость одиночества. Пытаясь как-то отвлечься, он снова начал шарить по сайтам тату-салонов, подстригся, неудачно. Сделал искусственные дреды и теперь маялся с ними, дожидаясь пока отрастут волосы. Похудел так, что, кажется, шатался на ветру, а вместе со своей новой прической в точности напоминал швабру. Том то и дело подкалывал его этим, пытаясь как-то растормошить, но Билл все больше уходил в себя. Песни переписывались и перепевались по сто раз, не удовлетворяя ни его, ни продюсеров. Релиз откладывался сначала на лето, потом на осень. Все это добавляло нервотрепки и темных кругов под глазами. Они держались на кофе, энергетиках и изредка на старом рецепте Гордона – косячках с травкой.

- Почему ты спрашиваешь? – спросил Том, – из-за твоего…
- Нет, – Билл мотнул головой, – не в этом дело.
- А в чем же? У нас есть все, что мы хотели: группа, девчонки,… – Том осекся, – ну, все, о чем мы мечтали, разве это не счастье?
- Да, конечно.
- Тогда что?
- Понимаешь, – Билл облизал губы и посмотрел на Тома, словно тот мог подсказать нужные слова, – мне иногда кажется, что мы свернули не там и теперь несемся совсем не в ту сторону. Как в фильме «Поворот не туда». Но где мы свернули и когда… я не знаю.

Том опустил глаза и попытался представить то, о чем говорил Билл. Перед его мысленным взором прошли годы: от победы «Монсуна» до сегодняшнего вечера, когда они с братом сидели рядом, плечом к плечу, так же, как раньше, когда еще не было никаких туров и вечных отелей, но был их любимый диван и вечера на двоих. Они могли бы сейчас заниматься чем-то другим, это так. Том, например, хотел стать адвокатом, а Билл, возможно, стал бы модельером или, Том взглянул на брата, нет, пожалуй, Билл добился бы своего в любом случае: с «Дэвилиш» или без:
- Не понимаю о чем ты, правда, – произнес он.
- Ладно, забей. Наверное, я просто параноик… – отмахнулся Билл.
- Нет уж, давай, выкладывай, – Том пихнул его локтем, – не нравится мне твой кислый вид.
Билл отпустил колени, как будто развернулся, как пружина:
- Почему наш альбом называется «Гуманоид»? – спросил он, – ты знаешь?
- Как почему? – опешил Том, – мы так решили…
- Мы хотели назвать его по-другому. Ты забыл.

Том помнил, смутно, как Билл носился с идеей своей новой татуировки и все уши прожужжал, что в ней будет концепция их будущего альбома. Когда пришло решение назвать альбом иначе, кто предложил сценографию для тура и оформление обложки? Сейчас Том не вспомнил бы. Они обсуждали всё это много и бурно: с Дэвидом, с Билом, с другими продюсерами и, в конце концов, начало казаться, что это и их с Биллом решение.

Том внимательно посмотрел на брата:
- Мы же со всем этим согласились… Разве нет? Давай смотреть на жизнь реально, ничего нет страшного в том, что Дэйв пригласил хит-мэйкеров, что не мы разработали концепцию альбома, придумали название и все такое. Ни ты, ни я не умеем писать песни так, как это надо, чтобы…
- Все так, – оборвал его Билл, – но в этих песнях нет меня. Больше нет.
- Но ты же пишешь стихи для них.
- Да, но что от них остается? А после перевода на английский, это вообще другие песни, я их не знаю, – он пожал плечами и взглянул Тому в лицо, – понимаешь?

Том понимал. Просто, не придавал этому значения. Будучи б0льшим прагматиком, чем брат, он осознавал, что если их песни не сходят с первых строчек хит-парадов, а от «Комет» и прочих призов уже ломятся полки студии, значит, это работает и всё делается правильно.

- Кажется да, – ответил он, – но ты можешь писать сразу на английском, а потом, подумай сам, мы – группа номер один, до сих пор, и «Циммер» был золотым и платиновым туеву хучу раз. Мы взяли ЕМА и все такое. Ты же был счастлив, разве нет?
- Ты никогда не задумывался, какой ценой?
- Конечно, я думал…
- Это наши фанаты, Том. Это их призы и золото, и платина. Они голосуют за нас.
- Что в этом плохого? Если бы не мы, не было бы никаких фанатов, разве не так?

- Ты не чувствуешь разницу, – Билл покачал головой, – они наши с тобой фанаты, а не нашей музыки. Мы могли бы еще двести лет петь «Шрай» никто бы не заметил, если ты по-прежнему будешь бросать свои бутылки в фан и заигрывать с Георгом. Они не хотят, чтобы мы менялись. Они нас придумали себе, и мы должны такими оставаться. Другого никому не нужно. Мы завязли, как мухи в варенье, – заключил он грустно, – мы как будто боимся стряхнуть блох при резком движении.
- Мне кажется, ты преувеличиваешь, – ответил Том, – никто не будет слушать группу, которая поет одно и то же: они растут вместе с нами и ждут новых альбомов.
- Дело не в альбомах. Хотя, чем дальше, тем меньше моих песен. В новых, я вообще не могу найти ни одной своей строчки.
- Да какая разница, Билл, если это хиты?! Сколько там будет твоих строчек или моих нот – не важно. Важно, что альбом продается. Разве нет?
- Но мы теряем себя, ты не чувствуешь это, Том!? – Билл повернулся к нему всем телом, заглядывая в лицо, – ты не помнишь, чего мы хотели больше всего? Свободы и возможности делать то, что хотим мы, а не родители, учителя и какие-то взрослые дяди. А теперь вся свобода только здесь, – он поднес свое левое предплечье к глазам Тома, – и вспомни, чего мне это стоило, – он опустил руку. – Иногда мне кажется, что они приставили ко мне охрану, чтоб охранять меня от самого себя.

Том обнял и прижал брата к себе:
- Мышонок, – прошептал он, – ты самый лучший певец, и у нас самая лучшая группа, мы мечтали об этом всю жизнь. Разве не это главное? Теперь у нас тоже есть право голоса и мы сделаем все, как считаем нужным, пусть попробуют возразить. А когда переедем в Америку, будет совсем другая жизнь. Мы сможем делать все, что захотим, там нас никто не достанет. Просто … это наша работа. Мы же, по сути, актеры и у каждого – своя роль. У тебя, у меня, у Георга… у Густава.

Билл вдруг рассмеялся:
- А помнишь, как ты не узнал его? «А это кто? Он с нами пришел?» – передразнил он Тома.
Они захохотали, повалившись на диван. Воспоминания неожиданно посыпались сами собой. Билл с Томом перебивали друг друга, хватаясь за руки, и смеялись в голос:
- А помнишь тогда?..
- А ты такой…
- А ты, помнишь?..

Отсмеявшись, они так и остались лежать на диване вповалку. Дреды Билла рассыпались и кололи Тому шею, но он не убирал их, вдыхая чуть слышный запах синтетических волокон вперемешку с ароматом любимых духов Билла, чувствовал всем боком тепло прижавшегося к нему тела. В этот момент ему казалось, что мир вокруг исчез, и кроме них с братом ничего не существует: только эта комната и этот старый диван, как остров – еще один уровень в их системе безопасности, на который не имел доступ никто, даже самые близкие им люди.

***

Сейчас, спустя почти 3 года, сидя в студии в Санта-Монике, за тридевять земель от их дома в Гамбурге, Том вспомнил этот разговор и подумал, что он – единственный человек, с которым Билл хотел поделиться сокровенным – оказался тогда глух к тому, что тревожит брата. Зато теперь он с лихвой пожинал плоды своего эгоизма, и винить в этом было некого.

Категория: Fan-Fiction, Fanart //

Дата добавления: 2015-11-04