- Том. Тооом, – мамин голос вплетался в сон. Тому снова снилось детство. Как они с Биллом играют в догонялки во дворе их дома в Лойче. И опять в какой-то момент Билл исчезал, а Том продолжал бегать

- Том. Тооом, – мамин голос вплетался в сон.
Тому снова снилось детство. Как они с Биллом играют в догонялки во дворе их дома в Лойче. И опять в какой-то момент Билл исчезал, а Том продолжал бегать по двору, ища брата, и медленно нарастающее беспокойство превращалось в панику, выталкивая из сна, словно воздушный пузырь на поверхность тяжелой, давящей воды.
Том вскинулся, чувствуя, как на лбу моментально выступила испарина.

Симона склонилась над ним, внимательно вглядываясь в его лицо:
- Том, ты заснул прямо в кресле. Ты не заболел? – она положила ладонь ему на лоб, ты весь мокрый.
- М? Сон дурацкий снился, – Том зашевелился, выпрямляя затекшую спину. Диск, который он забыл в кармане, впился углом в бок. Том достал его, рассматривая. Потом, вспомнив что-то, пошарил в кармане и извлек салфетку с номером телефона и подписью: Эмиль.
Мать наклонила голову, рассматривая записку:
- Кто это – Эмиль?
- А, фанат один. В кафе подошел, попросил автограф.
Он отдал ей диск и записку и, наконец, поднялся, стаскивая толстовку:
- Я – в душ.
- Хорошо. Потом спускайся завтракать, – Симона положила диск на стол и вышла, прикрыв за собой дверь.

Том осмотрелся. За окнами было светло, значит, он проспал в кресле всю ночь. Он растер ладонью шею. Вспомнил, что пришел почти под утро.

После разговора с Эмилем он еще посидел на берегу, слушая, как накатывают волны, и шуршат листьями пальмы на ветру. Старался не думать ни о чем. Знал, что стоит только предаться воспоминаниям, как сдавит горло и будет трудно дышать. Он помнил, что несколько раз доставал телефон и смотрел на имя брата в записной книжке. Большой палец лежал на кнопке вызова, и нажать ее стоило слишком большого усилия, которое Том так и не смог приложить.
- Ну и черт с ним, – сказал он в пустоту ночного пляжа, поднялся и отправился на стоянку. Выпитое пиво давно уже выветрилось, но он надеялся, что не встретит патрульных. Впрочем, ему было все равно. Обезьянник в полицейском участке или его собственная комната, – какая разница, если весь мир стал одиночной камерой?

Том принял душ и привел себя в порядок. Спустился на кухню, где мать хлопотала у плиты, подогревая давно остывший завтрак: она по-прежнему не любила полуфабрикаты и готовила сама.

Том нажал кнопку пульта. По телевизору тарабанили новости. Он прислушался, но американский английский на такой скорости слишком быстро утомлял, поэтому он переключил на MTV.

Их группа до сих пор не стала здесь своей. Как и говорил Дэвид, Америка оказалась чересчур консервативной. Ее было трудно удивить. Они поняли это через год после того, как поселились здесь и из немецкой экзотики превратились в одну из групп в обойме таких же, жаждущих прославиться в Штатах. Шесть лет европейского триумфа… Для Америки их словно не существовало. Они не признавались друг другу, что у них опускаются руки, и начинать все сначала, попросту нет сил. Старались улыбаться и делать вид, что все ОК. «Это аутотрейниг: здесь все живут так. Убеди себя, что у тебя все в порядке, и оно так и будет». Дэвид жил здесь дольше. Наверное, он знал, что говорил. Однако они догадывались, что он умалчивает об одной важной составляющей этой формулы успеха – успокоительных, на которых сидит пол-Голливуда.

Том выключил телевизор.
- А Гордон где? – спросил он у матери.
- Пошел выпустить собак. У Скотти опять понос. Уже не знаю чем его кормить.
- Наверное, это от старости. Помнишь, у дяди Губерта тоже вечно были проблемы с… этим?
- У дяди был панкреатит, причем здесь это?
- Может, здесь не такие консервы?
- Здесь все не такое, – она покачала головой.
Том видел по ее напряженной спине, что она хочет добавить еще что-то. Он знал что. Их разговоры с Гордоном по вечерам, когда они думают, что их никто не слышит… Никто не предполагал, что переезд в Америку обернется неудачами для группы и ссорой с братом, что маме так трудно будет привыкать к новой жизни, другому климату, вакууму, неизбежному в новой стране. Слава богу, она постепенно осваивала интернет. Возможность общаться с друзьями, оставшимися в Германии, была для нее единственной отдушиной первые месяцы жизни здесь. «Билл, Билл, – подумал Том, – как же не вовремя ты решил изменить свою жизнь».

Брат всегда любил перемены. Том же, наоборот, боялся сделать лишний шаг, не продумав все варианты наперед. Билл называл его сыкуном, а у самого просто не хватало терпения. Он был слишком импульсивным, для того, чтобы ждать и выгадывать, и Том где-то завидовал его решимости, но с другой стороны, понимал, что легко быть решительным, когда за спиной старший брат и родители, которые прикроют в случае чего.

Симона поставила перед Томом тарелку и села напротив, вытирая руки полотенцем.
- Хлеба нужно?
Том кивнул.
- Где ты был всю ночь? И телефон отключен.
- Разве? – Том поискал глазам трубку. – Не заметил. Может, села.
- Билл не звонил? – осторожно спросила Симона.
- И не позвонит. Дуется.
- Может, ты уже скажешь, что у вас произошло? Из-за чего вы поссорились?
- Отойдет, – буркнул Том, откусывая побольше хлеба, чтоб не отвечать на вопросы.
Но мать не унималась:
- Ты мне не рассказывай только. Отойдет. Отошел уже, вон, на другой конец города, – она скомкала полотенце в руках.
- Мы сами разберемся, мам, – пробурчал Том с набитым ртом.
- Вы, конечно, большие ребята, но не требуй от меня слишком многого. Я не могу не читать газет, не смотреть ваши фан-сайты. Я вижу, что-то происходит.
Том не отвечал. Мать вздохнула и принялась складывать полотенце, лежащее на ее коленях:
- Видимо, придется спросить у Дэвида, да? – она еще раз взглянула на сына, уткнувшегося в тарелку.
Том прожевал кусок хлеба и тяжело сглотнул:
- Билл хочет уйти из группы, мам, – он взглянул на нее. – Тебе легче?
Она заморгала, осмысливая услышанное.
- Но как же так? Ведь это его группа… ваша. Вы же не сможете без нее?
- Он, видимо, сможет. Братишка наигрался, а мне как всегда убирать игрушки.
Мать улыбнулась уголком губ:
- На то ты и старший брат.
- Удобная позиция, не находишь? Как всех на уши ставить он – главный, а как горшок выносить – я. И ты туда же: ты старший, ты должен. Я всю жизнь ему должен. Еще скажи, что я ему всей жизнью обязан. Он же солист у нас, блин. Хоть бы раз в ноты попал с первого раза. Сколько раз мы с Георгом его прикрывали? Да ну! – Том отчаянно махнул рукой. – Я уже думаю, может, и лучше, что он в модельеры подался. Хоть какая-то польза будет.
- Том, – мать укоризненно покачала головой, – что поделать, раз он не хочет больше заниматься музыкой? Он у нас натура увлекающаяся. Его тоже можно понять. Но нельзя же ссориться из-за этого. Хотя бы поговорите друг с другом. Я вижу, как он страдает.
Том хмыкнул.
- Не смейся. Из Билла, конечно, тоже ничего не вытянешь, но я чувствую, я все еще ваша мать.
Она выжидающе смотрела на Тома.
- Говорили уже, – мрачно произнес он.
- И что?
- Я сказал ему, что не хочу бросать группу. А он мне, знаешь, что заявил? «Группа без меня – ничто». А я ему докажу, что это не так!
- Группа многое потеряет без него, ты же сам это понимаешь, сынок.
- Ну да. Как же другие группы без него живут?
- Это другие группы, – вздохнула она.
- Значит, будет другая группа, – упрямо ответил Том. Потом, помолчав, добавил, – мне обидно, понимаешь? Иногда хочется все бросить, а потом такая злость берет. Это же все равно, что все 10 лет – коту под хвост. Вчера, вот честно, смотрел на того парня и думал, а чем черт не шутит, найти другого солиста. Или девчонку.
- На какого парня?
- Да этого, фаната, которого вчера встретил. Он тоже из Германии. Эмиль зовут. Только не помнит ни черта, мелкий был когда уехал. А здесь нас услышал, говорит, что нравится. Про «Циммер» мне рассказывал. А я как будто с Биллом поговорил, только с тем еще. А теперь с ним невозможно говорить. Да и о чем? – Том рассеянно повертел вилку в руках, – нет, значит, нет. Его дело. Как-нибудь без него обойдемся.
- Это не решит проблему, Том. Группа – группой, но жизнь… эта ваша с Биллом жизнь. Вы братья, как же так?
- Ему это скажи.
- Я говорила.
- А он что?
Симона опустила голову, разглаживая ладонями полотенце.
- Он? То же, что и ты. Вы как два барана: стоите по разные стороны двери и оба пытаетесь открыть ее, только каждый – в свою сторону.
- Я уже ничего не пытаюсь. Просто…
- Что?
- Я не знаю, как жить без него. Не умею, – Том опустил голову, – это как… как жить без руки, например, понимаешь? – Он посмотрел на мать, – я сейчас как раз пытаюсь, но выходит не очень.
Она встала и подошла к сыну. Прижала его к себе, гладя по волосам.
- Ты думаешь, он может?
- Не знаю. Видимо, может.
- Он упрямый, ему не просто отказаться от своего решения, но он тебя любит и ему сейчас нелегко.
- Никого он не любит, кроме себя и своих…, – Том осекся, не желая грубить при матери.
- Том, – она повернула его лицо к себе, – постарайтесь понять друг друга. Вы уже не дети, чтобы все решать кулаками. Он всегда тебя слушал.
- Теперь у него другие авторитеты, – грустно ответил Том.
- Никто не будет ему ближе, чем ты, – казалось, мать его не слышит. – Он хотел зайти сегодня, хочешь, вместе с ним поговорим…
- Нет, – Том отстранился, – это наши проблемы, мам. Ты здесь ни при чем.
Он поднялся:
- Спасибо. Я пойду, посплю немного еще, а то не выспался ни черта.
В дверях он обернулся:
- Когда Билл придет?
- Не знаю, он сказал только, что заедет сегодня за чистой одеждой.
- Понятно, – Том задумчиво постучал по косяку двери, сжатой в кулак ладонью и больше не говоря ни слова, ушел в свою комнату.

Дата добавления: 2015-11-04